историю,
которая сама по себе вряд ли может быть вам особенно интересна, если  бы  не
считал, что она послужит вам предостережением - действенным и  спасительным,
сколь бы оно ни было страшно.
     - Мне?! - вскричал дон Франсиско, которого, как правоверного  католика,
слова эти привели в несказанный ужас. -  Мне!  -  повторил  он,  попеременно
взывая то к одному, то  к  другому  святому,  а  в  промежутках  исступленно
крестясь. - Мне! - продолжал он, разражаясь негодующими выкриками и угрозами
в адрес тех, кто, запутавшись в сетях Сатаны, хочет  теперь  завлечь  в  них
других, кто сам еретик, колдун или еще что-нибудь в этом роде. Надо, однако,
отметить, что из всех напастей он особенно выделял приверженность ереси, ибо
зло это, то ли по причине строгости исповедуемой им веры,  то  ли  по  каким
другим,  исследование  которых  могло  бы  оказаться   небезынтересным   для
философа, почти не встречалось в Испании, причем негодование свое  (которое,
разумеется,  было  совершенно  искренним)  он   выразил   таким   враждебным
обличительным тоном, что сам Сатана, если бы он при  этом  присутствовал  (а
говоривший готов был поверить, что враг рода человеческого действительно его
слышит), имел бы полное основание принять ответные меры.  Напустив  на  себя
важный вид, как то  всегда  бывает  с  посредственностью,  когда  ею  движут
чувства - будь они искренние или показные, он был уязвлен и смущен  странным
смехом, которым разразился вдруг незнакомец.
     - Вам! Вам! - воскликнул тот после  взрывов  хохота,  которые  походили
скорее на судороги одержимого, нежели  на  проявление  веселья,  пусть  даже
самого неистового. - Вам! Нашли чем удивить! Да у самого Сатаны при всей его
извращенности достаточно вкуса, и  он  не  станет  жевать  своими  железными
зубами такой сухой огрызок благочестия, как вы! Нет!  Когда  я  упоминал  об
интересе, который эта история может пробудить в вас, я имел в  виду  не  вас
лично, а другое существо, о котором  вам  следовало  бы  заботиться  больше,
нежели о своей персоне. Словом, почтенный Альяга, можете быть  уверены,  что
за себя вам бояться нечего, поэтому садитесь и слушайте мой рассказ. Занятие
торговлей и все те сведения, которые  благодаря  ей  вы  получаете  о  чужих
странах, дали вам возможность познакомиться с историей и  нравами  еретиков,
что населяют страну, известную нам под именем Англии.
     Дон Франсиско, как и подобало купцу, должен был признать, что англичане
действительно люди деловые и поборники свободной торговли и что вести с ними
дело и выгодно и интересно; однако (непрерывно при этом крестясь)  он  самым
решительным  образом  осудил  их  как  врагов  пресвятой  церкви  и  заверил
незнакомца, что скорее готов расторгнуть самые выгодные  торговые  договоры,
которые он с ними заключал, чем навлечь на себя подозрение в...
     - Да ни в чем я вас не подозреваю, - перебил его незнакомец с  улыбкой,
которая, однако, была мрачнее, чем выражение горя на человеческих  лицах.  -
Прошу вас, не  перебивайте  меня  и  слушайте,  ибо  речь  идет  о  спасении
существа, которое для вас должно быть дороже всех  ваших  соплеменников.  Вы
достаточно  хорошо  знаете  историю  Англии,  ее  обычаи  и  нравы;  недавно
совершившиеся в этой стране события до сих пор еще заставляют говорить о ней
всю Европу {3}.
     Альяга молчал, и незнакомец приступил к своему рассказу.

                                   -----


        "ПОВЕСТЬ О ДВУХ ВЛЮБЛЕННЫХ "

     В этой еретической стране есть область,  именуемая  Шропшир  {1}  ("мне
приходилось иметь дело с шрусберийскими купцами, -  подумал  Альяга,  -  они
отличались отменной точностью во  всем,  что  касалось  доставки  товаров  и
оплаты счетов"); там высился замок Мортимер,  владельцы  которого  гордились
тем, что род их восходит ко временам норманского завоевания и они ни разу за
целых пять столетий не заложили ни единого акра своих земель и  не  спустили
на башне знамени перед надвигающимся врагом. Замок Мортимер  продержался  во
все времена войн, которые вели между собою Стефан и Матильда {2};  он  сумел
даже устоять перед силами, которые попеременно  принуждали  его  сдаться  (а
происходило это едва ли не  каждую  неделю)  во  время  борьбы  Йоркского  и
Ланкастерского домов; с презрением отверг он требования Ричарда и  Ричмонда,
когда те поочередно сотрясали пальбою зубчатые стены замка  и  когда  войска
того и другого доходили уже до Босвортского поля {3}.  И  действительно  род
Мортимеров могуществом своим,  распространением  своего  влияния,  огромными
богатствами и независимостью духа бывал страшен  для  каждой  из  враждующих
сторон и всякий раз оказывался сильнее.
     Во времена Реформации сэр Роджер Мортимер, отпрыск этого могучего рода,
решительно перешел в лагерь ее сторонников; и в  то  время,  когда  соседние
дворяне, как крупные, так и мелкие, посылали на рождестве арендаторам  своих
земель лишь положенное количество говядины и эля, сэр Роджер вместе со своим
капелланом обходил все окрестные  дома  и  раздавал  их  жителям  Библию  на
английском языке,  напечатанную  в  Голландии  Тиндалем  {4}.  Больше  того,
приверженность его монарху доходила до таких пределов,  что  вместе  с  этой
книгой он распространял  также  сделанную  по  его  заказу  довольно  грубую
гравюру с изображением  короля  (Генриха  VIII),  обеими  руками  раздающего
Библии своим подданным, которые, казалось, не успев еще  взять  ее  в  руки,
поглощали ее на лету, как слово, несущее жизнь.
     Во  время  недолгого  царствования  Эдуарда  {5}   семья   пользовалась
покровительством и  любовью  короля,  и  благочестивый  сэр  Эдмунд,  сын  и
наследник сэра Роджера, постоянно держал раскрытую Библию у себя в  зале  на
окне, дабы слуги, всякий раз, когда им случалось пройти мимо, могли, как  он
говорил, "почитать на ходу".
     В царствование Марии {6} Мортимеров угнетали; у них  были  конфискованы
земли; им грозили расправой. Двое их слуг были сожжены в Шрусбери; говорили,
что только выплата большой  суммы,  которая  понадобилась  на  торжество  по
случаю приезда Филиппа Испанского {7}, спасла благочестивого сэра Эдмунда от
подобной же участи.
     Но чему бы ни был обязан сэр Эдмунд своей безопасностью, ей  все  равно
не суждено было длиться долго. Он видел, как его верных старых слуг потащили
на костер за те воззрения, которые они от него же восприняли;  он  самолично
провожал их к месту казни; у него  на  глазах  Библии,  которые  он  пытался
вложить им в руки, швырнули в огонь, он видел, как их охватило  пламя;  едва
держась на ногах,  он  хотел  уйти,  но  толпа,  жестокая  и  торжествующая,
обступила его и не  пускала,  так  что  ему  пришлось  не  только  сделаться
невольным свидетелем этого ужасного зрелища, но даже ощутить на  самом  себе
жар пламени, поглотившего тела страдальцев.  Сэр  Эдмунд  вернулся  в  замок
Мортимер и умер.
     Наследник его в царствование Елизаветы яро защищал права реформистов  и
время от времени роптал на прерогативы. Говорят, что ропот этот обошелся ему
недешево: власти обязали его внести три тысячи фунтов, сумму по тем временам
неслыханную, на прием королевы и ее двора, но  та  не  соизволила  приехать.
Деньги тем не менее были внесены, и, говорят, что для того чтобы набрать эту
сумму, сэру Орландо Мортимеру помимо всего прочего  пришлось  продать  также
своих соколов, которые считались лучшими во  всей  Англии,  графу  Лейстеру,
_тогдашнему_ фавориту королевы {8}. Во всяком случае  в  семье  существовало
предание, что, когда сэр Орландо объезжал  последний  раз  свои  владения  и
увидел, как его любимый сокол выпорхнул из рук сокольничьего и  порвал  свои
путы, он воскликнул: "Пусть летит, он знает дорогу к господину моему,  лорду
Лейстеру".
     В  царствование  Иакова  {9}  положение  Мортимеров   сделалось   более
устойчивым. Влияние пуритан (в ненависти к  ним  Иаков  сумел  превзойти  их
самых ярых противников, ибо всегда видел  в  них  закоренелых  врагов  своей
злосчастной матери) усиливалось с каждым часом.  Сэр  Артур  Мортимер  стоял
возле короля Иакова на первом представлении "Варфоломеевской  ярмарки"  {10}
Бена Джонсона, когда произносились следующие слова пролога {1* Смотри  пьесу
Бена Джонсона, в которой  выведен  пуританский  проповедник-ханжа  по  имени
Хлопотун.}:

                   На ярмарке, король, вы гость почетный
                   Среди купцов, среди богатств несчетных;
                   Но есть тут люди, что стыда не имут,
                   И непременно шум они поднимут.

     - Милорд, - сказал король (ибо сэр Артур был одним  из  членов  Тайного
совета), - каково ваше мнение об этом?
     - Ваше величество, - ответил сэр Артур, - когда я ехал  в  Лондон,  эти
пуритане отрезали моей лошади хвост; они придрались к  лентам,  которыми  он
был перевязан, объявили, что точно так же разукрашен тот зверь,  на  котором
восседает одетая в пурпур блудница  {11}.  Дай  бог,  чтобы  ножницы  их  не
поднимались выше лошадиных хвостов и не доставали до голов королей!
     В то время как он произносил  эти  пророческие  слова  с  участием,  но
вместе с тем и с явной тревогой, он нечаянно опустил руку на  голову  принцу
Карлу {12} (впоследствии Карлу I), сидевшему рядом с братом своим, Генрихом,
принцем Уэльским, крестным отцом которого сэр Артур  Мортимер  имел  высокую
честь быть, ибо пользовался большим доверием государя.
     Смутные и тяжелые времена, предсказанные сэром Артуром, вскоре настали,
хотя ему уже не пришлось их увидеть. Сын его, сэр Роджер  Мортимер,  человек
великой  гордости  и  высоких  принципов  и  неколебимый  в  том  и  другом,
арминианин по вероисповеданию  {13}  и  аристократ  во  всем,  что  касалось
политики,  ревностный  поборник  заблудшего  Лода  {10}  и  закадычный  друг
злосчастного Стреффорда {16}, был одним из первых  среди  тех,  кто  склонил
короля Карла к крутым и неразумным мерам, приведшим к столь роковому исходу.
     Когда разразилась война между королем и Парламентом, сэр Роджер стал  и
душой и телом на сторону короля: собрав большую сумму, он предпринял тщетную
попытку предотвратить продажу королевских драгоценностей в Голландии и вывел
пятьсот своих вассалов, вооруженных им за свой счет, для  участия  в  битвах
при Эджхилле и Марстон-Муре {16}.
     Жена его умерла, а сестра, миссис Анна Мортимер, женщина редкой красоты
и большого мужества  и  благородства  и  так  же,  как  ее  брат,  преданная
интересам двора, самым блестящим украшением которого она еще  недавно  была,
управляла его домом;  таланты  ее,  бесстрашие  и  точность  во  всех  делах
сослужили немалую службу делу сторонников короля.
     Однако настало  время,  когда  и  храбрость,  и  высокое  положение,  и
преданность королю, и красота оказались бессильными спасти это  дело,  и  из
пятисот человек, которых сэр Роджер вывел на  поле  брани  в  помощь  своему
государю, не более тридцати вернулись  назад  в  замок  Мортимер,  и  притом
совершеннейшими калеками. Это было в  тот  злополучный  день,  когда  короля
Карла убедили положиться на недружелюбных и корыстных шотландцев {17}, а  те
продали его в долг Парламенту, который так этот долг и не уплатил.
     Вслед за тем к власти пришли мятежники, и  сэру  Роджеру,  который  был
одним из видных приверженцев старого режима, пришлось испытать на  себе  все
жестокие меры, которые принимала новая власть. Секвестры и контрибуции, пени
за неблагонамеренность и принудительные займы для  поддержки  дела,  которое
ему было ненавистно, - все это опустошало полные сундуки старика и  угнетало
его дух. Ко всем этим тревогам присоединились еще и семейные горести. У него
было трое детей; старший сын погиб в битве при Ньюбери {18}, где он сражался
на  стороне  короля,  оставив  малолетнюю  дочь,  которую  тогда  прочили  в
наследницы огромного состояния Мортимеров. Второй  сын  перешел  на  сторону
пуритан и, совершая один промах за  другим,  женился  на  дочери  диссидента
{19}, веру которого он принял; следуя обычаю тех времен, он с утра до вечера
сражался во главе отряда, а всю  ночь  проповедовал  и  молился,  в  строгом
соответствии с тем стихом псалма {20}, на котором он строил свою проповедь и
который одновременно служил ему боевым девизом: "Да будут славословия богу в
устах их и меч двуострый в руке". Однако у воина-проповедника не хватило сил
выдержать все эти сражения мечом и  словом;  во  время  Ирландской  кампании
Кромвеля, когда он отважно  возглавил  осаду  замка  Клофен  {2*  Смерть  же
второго сына, "отступника", как  его  всегда  называл  отец,  уже  не  могла
вызвать в нем ни сожаления, ни глубокой скорби. В течение долгих  месяцев  я
был гостем этого замка; там до сих пор еще живет престарелый  отпрыск  этого
древнего рода. Сын его  в  настоящее  время  -  главный  шериф  Королевского
графства. Замок этот был разрушен войсками Оливера Кромвеля и восстановлен в
царствование Карла II. От прежнего  замка  сохранилась  пятиэтажная  главная
башня площадью около сорока квадратных футов с просторной комнатой на каждом
этаже и узкой лестницей, которая соединяет эти помещения и ведет  на  вышку.
Ветви чудесного ясеня, которым я часто любовался, пробиваются между  камнями
этой вышки, и одному богу известно, как они проникли туда и как этому дереву
удается расти. Но, так или иначе, ясень этот высится там,  и  куда  приятнее
любоваться его зеленой листвой, чем быть ошпаренным кипятком или  обожженным
раскаленным свинцом, что льют вам на голову  из  высоких  бойниц.},  прежней
резиденции О'Муров, принцев Лейке, и когда его обожгло сквозь кожаный камзол
струей горячей воды, пущенной из сторожевой  башни,  он  оказался  настолько
неблагоразумным, что еще час сорок минут проповедовал солдатам  на  открытом
месте перед замком под проливным дождем; заболев, он три дня спустя умер  от
простуды,  оставив  после  себя,  как  и  брат,  малолетнюю  дочь,   которая
продолжала жить вместе с матерью в Англии. В роду существовало предание, что
не кто иной, как он, был автором  первых  строк  стихотворения  Мильтона  "О
новых притеснителях человеческой совести во времена Долгого парламента".  Во
всяком  случае,  доподлинно  известно,  что,   когда   обступившие   постель
умирающего фанатики принялись петь гимн, он собрал последние силы и громовым
голосом произнес:

                      Верховного прелата низложив,
                      Отрекшись и от мысли, и от духа,
                      Вы праздную отняли потаскуху
                      У тех, чей грех и в вас поныне жив {21}.

     Хоть и в силу весьма различных  причин,  но  чувства,  которые  в  сэре
Роджере вызвала смерть того и другого сына, были в какой-то  степени  сходны
между собой. Что касается старшего, то боль от его утраты смягчалась мыслью,
что умер он за правое дело; мысль эта утешала отца и укрепляла в нем дух.
     Когда его старший сын пал в рядах королевской армии и  друзья  явились,
чтобы выразить ему свое участие и соболезнование, старик ответил им словами,
достойными самого благородного из героев  классической  древности:  "Плакать
мне надо не об умершем сыне, а о живом". Впрочем, слезы  он  проливал  тогда
совсем по другой причине.
     Во время его отсутствия дочь его, как ни бдительно ее оберегала  миссис
Анна, поддалась уговорам пуританских слуг в семействе их ближайших соседей и
отправилась слушать проповедника-диссидента по  имени  Сендел,  в  то  время
служившего сержантом в полку, которым командовал Прайд {22};  в  промежутках
между военными учениями он проповедовал неподалеку от них в  пустом  амбаре.
Это был прирожденный оратор и ревностный  поборник  своего  дела.  Пользуясь
свободой, царившей в те времена, когда библейские тексты не только уживались
с  каламбурами,  но  и  составляли  с  ними   порою   единое   целое,   этот
сержант-проповедник         сам         окрестил         себя         именем
"Ты-не-достоин-развязать-на-ногах-у-него-сандалии", иначе говоря, _Сендел_.
     На эти-то слова он и проповедовал, и красноречие  его  произвело  такое
сильное впечатление на дочь сэра Роджера Мортимера,  что,  позабыв  о  своем
благородном происхождении и о приверженности ее семьи королевскому дому, она
соединила свою судьбу с этим человеком низкого звания; возомнив к  тому  же,
что счастливый этот союз должен подвигнуть и ее на  высокие  дела,  она  уже
спустя  две  недели  после  своего  замужества  стала   сама   выступать   с
проповедями, причем ухитрилась даже превзойти в этом искусстве двух  квакерш
{23} и кончила тем, что написала отцу письмо  (надо  сказать,  до  крайности
безграмотное), в котором объявляла ему  о  своем  решении  "претерпеть  горе
вместе с божьим народом" и грозила, что он будет проклят на веки веков, если
не согласится перейти в ту  веру,  которую  исповедует  ее  муж.  Вера  эта,
однако, переменилась на следующей же неделе, когда Сендел услыхал  проповедь
знаменитого Хью Питерса {24}, и еще раз месяц спустя, когда он  повстречался
со странствующим проповедником, принадлежавшим к секте  антиномианцев  {25},
окруженным целой толпой полуголых развязных и пьяных учеников, чьи возгласы:
"Мы ничем не прикрытая истина!" - совершенно заглушали оратора "людей  пятой
монархии" {26}, который проповедовал, стоя на опрокинутой  кадке  по  другую
сторону дороги. Сендела познакомили с  ним,  и,  так  как  наш  сержант  был
человеком сильных страстей, но  отнюдь  не  твердых  принципов,  он  тут  же
увлекся взглядами упомянутого антиномианца (а всякий раз, когда он уходил  с
головой в бездну полемики и политических распрей, он затягивал туда и  жену)
и исповедовал эти взгляды до тех пор, пока ему  не  привелось  услышать  еще
одного ревнителя истины, на этот раз из числа камеронианцев {27}, постоянным
предметом проповедей которого, как прославляющих торжество,  так  и  несущих
утешение  в  горе,   была   тщетность   усилий   предыдущего   царствования,
направленных на то, чтобы навязать шотландцам англиканскую  церковь.  А  так
как никакого писаного текста у него вообще не было, он вместо него все время
повторял слова Арчи {28}, шута Карла  I,  который,  как  только  узнал,  что
шотландцы отказываются принять епископат, воскликнул: "Милорд, кто же из нас
дурак?", за что ему задрали рубаху на голову и выгнали вон из дворца.
     Так вот Сендел бросался из одной веры в другую, от одного проповедника-
к другому, пока не умер, оставив вдову  и  единственного  сына.  Сэр  Роджер
объявил  овдовевшей  дочери  о  своем  решении  никогда  больше  с  ней   не
встречаться, но наряду с этим обещал помощь и покровительство ее сыну,  если
тот будет вверен его попечению. Вдова была слишком  бедна,  чтобы  позволить
себе отказаться от предложения покинутого ею отца.
     Таким образом в замке Мортимер провели детство свое две внучки и  внук,
положение которых и виды на будущее были весьма различны. Маргарет Мортимер,
прелестная,  развитая  и  живая  девочка,   наследница   родовой   гордости,
аристократических взглядов, а возможно,  и  всего  богатства  семьи;  Элинор
Мортимер, дочь "отступника", не столько принятая, сколько допущенная в дом и
воспитанная по всем строгим правилам семьи  диссидентов,  и,  наконец,  Джон
Сендел, сын отвергнутой дочери, которого сэр Роджер  согласился  приютить  у
себя в замке только при условии, что он поступит на службу к  семье  короля,
пусть преследуемой и гонимой; старик возобновил даже переписку с  жившими  в
Голландии эмигрантами, дабы  те  помогли  ему  определить  его  подопечного,
которого  описывал  им  в  выражениях,  заимствованных  у   пуританских   же
проповедников как "головню, выхваченную из пожара" {29}.
     Так обстояли дела в замке, когда пришло известие о неожиданной  попытке
Монка вернуть к власти находящегося в изгнании короля {30}.  Последствия  ее
сказались очень скоро и  были  весьма  знаменательными.  Через  каких-нибудь
несколько дней произошла Реставр