он
видел в Людмиле прежде всего женщину. Ему  не  надо  было  от  нее  ласки  и
покорности, всего того, без чего не может,  по  мнению  большинства  женщин,
прожить ни один мужчина. Ласка сродни любви, а какая любовь может быть между
совсем незнакомыми людьми? Другое дело, если бы ему было позволено видеть ее
у себя в доме, слышать ее голос, вдыхать ее запах, когда она проходит  мимо,
быть посвященным в тайну ее существования, чтобы причаститься к ней,  и  вот
тогда уже выпросить себе право на любовь.
   Он идеализировал свою гостью, смертельно уставшую и находящуюся на  грани
нервного срыва, потому что ему самому хотелось этого. Он придумал ей  жизнь,
которой, быть может, и не было в действительности. Любимого мужа, молодого и
сильного, ласкового и заботливого, который сейчас, быть может, ждет или  уже
ищет ее...
   - Вас не хватились?
   Она выпрямилась, вытерла лицо полотенцем и  повернула  к  Корнилову  свое
раскрасневшееся лицо:
   - Меня? Хватились? Да что вы такое говорите?! Я никому, ну просто  никому
абсолютно не нужна, разве что в  лаборатории,  но  меня  на  несколько  дней
отпустили.
   Она машинально расстегнула две верхние пуговицы жакета,  пробормотав  при
этом: "Трудно дышать", - после чего дала ему  понять,  что  хочет  выйти  из
ванной комнаты.
   - У вас есть балкон?
   - Лоджия.
   - Хочется подышать... А вы... вы бы оставили меня там одну, не бойтесь, я
не собираюсь выбрасываться-я слишком хорошо знаю, что мне нужно от  жизни...
и от смерти... Просто я хотела бы снять жакет...
   - Пожалуйста. Я даже могу предложить  вам  совершенно  новую  майку,  она
красная,  длинная  и  вполне  подойдет  вам...  Я  купил  ее  для   утренних
пробежек...
   - Отлично, несите. А я и не  предполагала,  что  когда-нибудь  окажусь  в
гостях у прокурора...
   - Я не прокурор, я следователь.
   - Да, понятно.
   Она переоделась и вышла на лоджию, попросила у Виктора Львовича сигареты.
Но через пару минут погасила сигарету и вернулась в комнату.
   - Мне пора идти, - сказала она. - Выпустите меня, пожалуйста.
   - Вы можете уйти хоть сейчас, но у  вас  очень  больной  вид.  Может,  вы
все-таки поспите? Если хотите, позвоните домой и предупредите мужа, что вы у
меня. Я даже сам могу с ним поговорить...
   - С моим мужем никому не стоит говорить. Он не тот человек, за кого  себя
выдает. Он никогда не любил Натали, и все его слезы - показные.  Я  ненавижу
его.
   - Хотите чаю?
   - Да, хочу, очень хочу. А вы, Корнилов, похоже, из нормальных людей.
   Он принес теплый сладкий чай с растворенным в нем снотворным.
   - Теплый... Вы всегда пьете такой чай? Она села на краешек дивана - такая
домашняя и женственная в этой бесполой красной маечке, доходящей ей почти до
колен и делавшей ее моложе и тоньше, - словно приготовившись к разговору,  и
вдруг, забывшись и подчиняясь лишь инстинкту, натянула на себя  сложенный  в
углу пушистый синий плед,  укрылась  им  не  без  суетливо-радостной  помощи
Виктора Львовича,  обрадовавшегося  столь  быстрому  действию  люминала,  и,
опустив голову на подушку, сонно, как  в  замедленной  съемке,  послала  ему
воздушный поцелуй.
   Рука ее безвольно упала вниз, коснувшись кончиками розовых пальцев ковра,
рукав майки при этом задрался, и Корнилов увидел большое фиолетовое пятно на
сгибе локтя, где ближе всего проходят вены... И там  же  -  следы  уколов  и
желтоватые застарелые пятна гематом.
   "Боже, да она, бедняжка, еще и наркоманка?!"
 
Глава 6 
 
   Шубин, после того как проводил Виктора Кравцова почти до квартиры Иоффе и
убедился в том, что  одноклассники  Льдова  люди  не  пропащие  и  собрались
по-своему помянуть Льдова и Голубеву, позвонил Крымову и  спросил  его,  что
делать дальше и с кем встречаться. Поинтересовался они результатами  общения
шефа с Ларчиковой.
   - Встреча с нею, - услышал он ироничное по-хмыкивание Крымова, - дала мне
очень много. Но не настолько, чтобы ответить тебе на  вопрос,  кто  же  убил
Льдова. Пока могу тебе  сказать  лишь  следующее:  к  директрисе  я  уже  не
успеваю, меня ждет Щукина и обещала скормить мой ужин лосям и  зайцам.  Она,
оказывается, собственница, как и все мы. Плохо лишь  то,  что  меняется  она
слишком уж резко прямо на глазах. Откуда вдруг этот металл в голосе? Я  ведь
хотел жениться на ОБЫКНОВЕННОЙ женщине, а у нее появились  какие-то  мужские
замашки. И вообще, надо бы ей  сделать  внушение,  чтобы  она  так  рано  не
уходила с работы...
   - Так уже почти девять...
   - В таком случае отчитайся мне, где ты был сам?
   - Я же сказал - следил за Кравцовым.
   - Это я уже слышал. А еще?
   - Хотел проникнуть в соседний дом, чтобы оттуда попытаться  увидеть,  чем
занимаются эти девятиклассники.  Поехал  домой  за  биноклем,  вернулся,  но
пройти в дом так и не смог - везде новые кодовые замки. Но я просто  уверен,
;что они там устраивали поминки, свои, школьные. Вот я и ждал окончания.
   - Ну и как?
   - Сначала ушли девчонки, но не все, три, кажется, остались, а спустя часа
полтора ушли все. По-моему, эти детки были в изрядном  подпитии.  Но  это  и
понятно  -  расстроились,  все-таки  Льдов  был  для  них,  как   я   понял,
авторитетом.
   - А ты с говорил Земцовой?
   - Нет, а что?
   - Ты хотя бы знаешь, где она?
   - Знаю, она в квартире Белотеловой - кое-что проверяет.
   - Я недавно перезванивался с нею - в доме Белотеловой совершено убийство,
Земцова там одна, а ты пытаешься подсматривать за подростками...
   - Какое еще убийство?
   Крымов ответил, намеренно сгущаякр аски, чтобы испугать Шубина.
   - Так ее что, ранили?
   - Да ладно, успокойся... У меня сейчас важная встреча, а  ты  поезжай  на
Некрасова...
   - У меня есть адрес, все, я поехал...
   Игоря  сначала  не  пускали  на  территорию  дома  -  вышел  охранник   в
камуфляжной  форме,  от  которого  разило  пивом,   и   сказал,   чтобы   он
представился.
   После этого охранник  позвонил  и,  только  получив  разрешение  хозяйки,
впустил Шубина.
   Пересекая желто-синий от бликов  и  ночных  теней  тихий  двор,  пахнущий
высаженными в клумбах пионами, Игорь на ватных ногах поднимался по лестнице,
ничего не понимая  и  ожидая  услышать  от  БелотеловоЙ  любые,  даже  самые
неприятные новости.
   Но, увидев за румяной  и  здоровой  хозяйкой  такую  же  раскрасневшуюся,
плавающую в горячих кухонно-чесночных ароматах Земцову, он понял, что Крымов
скотина и все это придумал, просто чтобы снять  с  себя  ответственность  но
ведению "бедотеловского" дела.
   - Игорек, как хорошо, что ты пришел... - Юля обняла  его  и  прижалась  к
нему, как если бы они не виделись сто лет. - А то мы тут изнываем от скуки.
   Понимаешь, - говорила она, увлекая его за собой в кухню, где  на  большом
блюде розовела запеченная курица, от которой и шел этот дивный аромат, -  мы
с Ларисой пережили стресс, а теперь пытаемся восстановить силы и пьем спирт,
чтобы разбудить в организме гормоны счастья... Присоединяйся к нам... Сейчас
не время для серьезных разговоров,  тем  более  что  здесь  все  равно,  как
говорится, без поллитры не разберешься. Очень уж все странно: и этот дом,  и
эта квартира, и это зеленое платье...
   Шубин и сам был бы рад поужинать в  спокойной  обстановке,  да  еще  и  в
окружении  таких  прелестных  подвыпивших  молодых  женщин,  однако   что-то
все-таки во взгляде Юли было нехорошее, тревожное, чего она так и не  смогла
скрыть даже под блеском кажущихся веселыми глаз. Она чего-то боялась.
   - Садитесь, Игорь, сейчас я дам вам тарелку... Вот  курица,  зелень...  А
вот и салат, который приготовил нам один невоспитанный  молодой  человек  со
страшной фамилией Зверев... - говорила счастливым голосом  Лариса,  доставая
из зеленовато-мраморного буфета хрустальные солонку и перечницу.
   Юля, которая не  успела  предупредить  Белотелову  о  том,  чтобы  она  в
присутствии  Шубина  не  вспоминала  про  Зверева,  уткнулась  в  тарелку  и
принялась намазывать майонезом куриную ножку.
   - Он что, был здесь? - Шубин постарался придать своему голосу  как  можно
более равнодушный тон.
   - Ба! - всплеснула руками Лариса. - Вы разговариваете с Юлечкой как  муж!
Юля, не позволяй так с собой обращаться. Это не приведет ни к чему хорошему.
- И, уже обернувшись к Игорю, добавила:
   - Вы простите меня, ради бога, просто мы немного  выпили.  Представляете,
пока меня не было, в гостиной появился чужой лифчик, испачканный в крови, не
моего, кстати, размера, и зеленое платье, которое я вижу в первый раз... Как
прикажете это  понимать?  А  следы  мужских  башмаков,  которые  мне  завтра
придется вытирать с паркета?! Они ведут прямехонько  к  окну.  И  черт  меня
дернул пооткрывать окна? Но на улице почти лето, тепло, так почему бы  и  не
открыть?! Скажите, ну что преступного в том, что я открыла окно?
   - Да ничего, - пожал плечами Шубин. Он уже понял, что связного рассказа о
том, что здесь произошло, он все равно  от  них  не  добьется,  и  предпочел
принять приглашение к этому неожиданно  роскошному  ужину.  Подцепив  вилкой
оранжевую, с жирной блестящей корочкой куриную грудку, положил  ее  себе  на
тарелку.
   - А вы руки помыли? - сюсюкающе-пьяным голоском спросила  Лариса,  больно
ущипнув его сквозь джинсовую куртку за руку. -  Ну-ка,  идите,  негодник  вы
этакий... Ванная вон там.
   Шубин, в очередной раз покраснев, только теперь уже не от  злости,  а  от
стыда, тихо извинился и пошел туда, куда показала ему хозяйка.
   Войдя в ярко освещенную ванную комнату, сверкающую золотом ручек, колец и
всяческих  металлических  Приспособлений  для  полотенец,  мыла  и   прочего
душисто-пенного арсенала молодой женщины, Шубин машинально оценил  стоимость
всей этой роскоши и уже собирался  присвистнуть  в  восхищении,  как  вдруг,
повернувшись, так и замер, в ужасе  уставившись  на  огромное,  в  полстены,
зеркало...  Кровь,  которую,   казалось   бы,   только   что   плеснули   на
стеклянно-ртутный прямоугольник зеркала, густыми  потеками  струилась  вниз,
алея и расплываясь на  белом  куске  мыла  в  розовой  мыльнице-ракушке,  и,
превращаясь в мутноватые ручейки,  капала  затем  на  глянцевую  поверхность
белоснежной фарфоровой раковины. И все это  происходило  на  глазах  Шубина!
Кровь появилась здесь ТОЛЬКО ЧТО... Она НЕ ЗАСТЫЛА. Не успела застыть.
   Он оглянулся в поисках жертвы и чуть не свернул себе шею -  в  ванной  он
был один. Где же тот или та, кому еще недавно принадлежала  эта  кровь?  Кто
посмел вскрыть жилы живому  существу,  да  еще  и  в  присутствии  трех  (!)
человек, находящихся в квартире!
   Игорь, схватив пистолет и спрятав его за спину, осторожно  пятясь,  вышел
из ванной и медленным шагом направился в  кухню,  откуда  доносились  голоса
женщин. Стараясь оставаться незамеченным, он резко открыл первую же дверь  и
оказался в спальне, которая  отлично  просматривалась.  Если  убийца  и  мог
где-нибудь спрятаться, то только в огромном, светлого  дерева  шкафу.  Шубин
резко открыл сначала одну дверцу, потом и другие две: идеальный  порядок  на
полочках, ряд цветных вешалок, коробки с обувью, круглые шляпные картонки.
   Он вернулся в коридор и заглянул так же резко в другую комнату -  немного
мебели, телевизор, музыкальная аппаратура... За шторами - Игорь  проверил  -
ни души. И так во всей квартире. Невидимый убийца находился где-то  здесь  и
творил зло, но он был неуловим, равно как и НЕРЕАЛЕН...
   - Игорь, где вы? - услышал он и пошел на голос. Это была Лариса,  которая
за каких-то несколько часов успела втереться Юле в доверие и стала  чуть  ли
не ее подругой. Зачем это ей? И сам же ответил - из страха.  А  что  ей  еще
остается делать в незнакомом городе и без друзей? Маникюрша... Откуда у  нее
столько денег? Он сказал себе, что завтра же утром  проверит,  действительно
ли она приехала из Петрозаводска и чем там занималась.
   - Я здесь, - ответил он и собирался уже свернуть, чтобы попасть на кухню,
когда внимание его привлек округлый темный предмет, висевший на ручке  двери
одной из комнат, в которой он уже был, кажется СПАЛЬНИ... Ну конечно, он был
здесь пару минут назад и еще заглядывал в шкаф, но на ручке двери ничего  не
висело, это он помнил хорошо.
   Предмет оказался темно-синим беретом. Шубин взял его  и  вошел  с  ним  в
кухню.
   - Вот... берет нашел, - сказал он, надевая его на  указательный  палец  и
вертя им, как фокусник.
   - Что за берет?  -  удивилась  Лариса  и,  слегка  покачнувшись,  поймала
готовый слететь с пальца Шубина  головной  убор  богемы,  миниатюрный  и  из
хорошего, судя по внешнему виду, пушистого английского драпа. - Это не мое.
   Юля, ты что, пришла ко мне в берете?
   - Каком берете? Я пришла БЕЗ НИКОМУ, -  улыбнулась  Юля  сонной  и  вялой
улыбкой. Шубин подумал, что Земцову надо срочно  везти  домой  и  укладывать
спать.
   - Ну и бог с ним, с этим беретом, вы ужинать будете или нет?
   - Я думаю, что после ужина Юлю надо будет отвезти домой. И вы, Лариса, не
судите ее строго...
   - Игорь, прекрати. - Юля задрала голову и покачала ею в немом протесте.
   Это должно было означать, что она  не  нуждается  в  защитнике,  друге  и
адвокате в одном лице.
   - Лариса, у вас не шла кровь из носа? - спросил, страшно смущаясь, Игорь.
- Я имею в виду - совсем недавно?
   - Нет, - весело  ответила  Лариса  и,  приподняв  указательным  пальчиком
кончик носа, продемонстрировала ему две ровных и чистых  ноздри.  -  У  меня
вообще с давлением все в порядке. Это  у  моей  тетки  постоянно  шла  носом
кровь. А почему вы об этом спрашиваете?
   - Там... в ванной комнате... на зеркале... кровь... Много  крови,  словно
кто-то плеснул ее или как бывает, когда выстрелят в голову... Большие потеки
и брызги, просто жуть... Вы ничего не слышали?
   Лариса, лицо которой мгновенно побледнело, стояла,  тупо  уставившись  на
Игоря, и, казалось, ничего не понимала.  Крошечный  листик  зеленого  салата
прилип к ее нижней губе, подрагивающей в надвигающейся буре нервных слез,  -
Шубин знал эту примету у женщин и поспешил не допустить истерики.  -  Может,
мне все это только показалось? Юля, которая почти спала, прислонив голову  к
стене, никак не отреагировала на его слова.
   И тогда Игорь решил вернуться в ванную комнату, чтобы еще раз убедиться в
том, что ему все это не померещилось, что он, в конце концов, не спятил!
   Но зеркало никто не помыл - кровь была  на  месте.  А  с  кухни  до  него
донесся тихий беспомощный скулеж: Белотелову все-таки прорвало...
   "Ладно, - подумал Игорь, - позвоню ей завтра и спрошу, из какой фирмы был
агент Саша, а заодно и его фамилию. Если он, конечно, реально существует..."
***
 
   - Скотина! -  Тамара  рассматривала  огромный  синяк  на  бедре,  который
остался у нее после Горкина, и удивлялась тому, как же она не  почувствовала
боли тогда, когда обо что-то ударилась или ЕЕ УДАРИЛИ.
   Сидя в ванне, по грудь в горячей мыльной воде, она то и дело поворачивала
голову, чтобы посмотреть на свое отражение  в  запотевшем  большом,  во  всю
стену, зеркале, и  для  этого  ей  всякий  раз  приходилось  стирать  мокрой
ладошкой мутный налет от пара, чтобы успеть увидеть  там,  в  образовавшемся
чистом  оконце,  свое  красное  лицо  и  струящиеся  вдоль  него  волнистые,
потемневшие от воды прядки волос.
   Отец крикнул ей что-то, но она не разобрала. Куда-то он собрался - снова,
наверно, играть в карты. Он даже просил ее открыть дверь, но  ей  было  лень
подниматься, чтобы выполнить его просьбу.
   - Уходишь? - устало спросила она, повышая голос, чтобы он ее услышал.
   - Ухожу, у нас тут...
   Но в это время она перевела кран с водой в ванну и последние его слова не
расслышала. Скорее всего он собирался ей сказать что-нибудь насчет ужина.
   - Иди, я поем сама, позвонишь мне потом, ладно? - Она  уже  еле  ворочала
языком, настолько обессилела от горячей воды и всего, что произошло с нею за
последние несколько часов.
   - Позвоню.
   Она услышала, как хлопнула дверь, и облегченно вздохнула. Наконец-то  она
сможет спокойно, без всяких нравоучений провести вечер  так,  как  ей  этого
хочется. А хочется ей тишины, покоя, хочется забраться в постель с подносом,
полным еды, и просто отдохнуть,  не  прислушиваясь  к  монотонному  и  вечно
виноватому голосу отца, который и сам, наверно, рад куда-нибудь  испариться,
раствориться в объятиях своей молоденькой и уже брюхатой от него  любовницы,
а туда же - учит жизни...
   Тамара с трудом выбралась из ванны и, придерживаясь за  стену,  чтобы  не
упасть, вышла в прихожую, чувствуя, как бухает и ломит где-то  под  лопаткой
сердце. Вздохнула  полной  грудью,  постояла  немного,  приходя  в  себя,  и
двинулась дальше, в комнату, откуда доносились звуки работающего телевизора.
   Первое, что она увидела, это сидящего в кресле мужчину, при виде которого
Тамара совершенно ясно поняла, что сошла с ума. Обкурилась или перепила. Она
закрыла глаза. Открыла. Мужчина поднялся и теперь говорил ей что-то, но  она
из-за шума в ушах не могла его услышать.
   - Извините,  но  ваш  отец  должен  был  предупредить  вас...  -  Мужчина
отвернулся,  чтобы  не  смущать   ее,   голую,   всю   в   капельках   воды,
зефирно-розовую и блестящую от чистоты и влаги.
   - Я сейчас оденусь. - Она вернулась в ванную  за  халатом,  закуталась  в
него и снова вошла в комнату, села в глубокое кресло рядом с гостем, скромно
повернувшимся к ней спиной,  и  сказала,  с  трудом  преодолевая  тошноту  и
головокружение:
   - Как вас зовут? Вы ведь папин друг детства?
   - Да, а зовут меня Игорь, можно без отчества. Сперанский.
   - А где папа? Да повернитесь же вы, на самом деле! Я уже одета...
   Он повернулся, и Тамара, увидев совсем близко от себя  его  синие  глаза,
проникающие до самого дна ее женской сущности,  обмерла  от  охватившей  все
тело истомы. Это не было похоже на ощущения,  которые  вызывал  в  ней  даже
Льдов своим появлением или звучанием своего голоса. Тяжелая и душная  волна,
свернувшись в горячий, почти огненный  тугой  клубок,  застряла  в  горле  и
тотчас растеклась в груди, сродни жаркому чувству детской, щенячьей  радости
от  предвкушения  чего-то  необыкновенного,  от  чего  может  зависеть   вся
дальнейшая жизнь. Такое  бывает,  когда  переезжаешь  на  новую  квартиру  и
оказываешься в комнате, где тебе предстоит жить долгие годы, и  эта  комната
кажется тебе невероятно большой и светлой, полной  смутных  видений  будущих
радостей и праздников...
   Примерно такое же чувство она  испытывала,  глядя  на  этого  большого  и
взрослого  человека,  так  непохожего  на  тех  полумальчиков-полумужчин,  с
которыми она проводила время, сознательно опускаясь с ними все ниже и  ниже,
скользя по опасной  тропинке  вниз,  кубарем  скатываясь  в  хлябь  животных
удовольствий, на самое дно физиологических  конвульсий,  не  имеющих  ничего
общего с прежними девичьими мечтами о сладком трепете невинных поцелуев...
   Она уже не помнила, когда и как стерлась та грань,  та  яркая,  будто  от
фломастера, полоска между дозволенным и  недозволенным,  которую  специально
для нее провели взрослые, слишком давно это было, да и та  ли  рука  держала
этот самый фломастер... Мама сама упорхнула - только и видели ее распушенный
пестрый и блестящий хвост. А папа мирно и тихо жил за своей чертой, в  своем
мирке, пахнувшем горячим какао и гренками, которые ему готовила его Машенька
(он сам рассказал ей об этом однажды, когда сильно выпил) и где тоже не было
места Томочке. Так почему же было не создать свой  хрустальный,  наполненный
теплом иудовольствиями шар, куда можно забраться с ножками  и  болтать  ими,
как в солнечный июльский денек, когда, сидя на мостках, ради острых ощущений
вспениваешь быстрыми шлепками пяток упругую прохладную  воду...  Вот  только
как же получилось, что этим хрустальным шаром стала заплесневелая  и  полная
вони  от  застарелой  грязи  и  затхлости   квартирка   Иоффе,   ничего   не
подозревающего старик