а прикрывавшем  густые  каштановые  волосы,
она показалась Корнилову невероятно красивой. Он не мог понять, как  женщина
с таким одухотворенным лицом могла допустить, чтобы  на  ее  глазах  выросло
морально ущербное существо, каким предстала перед его искушенным  взором  ее
покойная дочь. Где были глаза матери? Мозги? Куда смотрел  отец?  И  что  за
обстановка была в семье, в которой на ребенка совсем не обращали внимания?!
   Если Наташа курила, то от нее за версту должно было пахнуть табаком, если
нюхала кокаин  или  увлекалась  травкой,  то  это  было  бы  заметно  по  ее
поведению.
   Когда она возвращалась после своих интимных свиданий домой, неужели  мать
ни разу не поинтересовалась, где была ее дочь, чем занималась и  в  обществе
кого проводила время?
   - Вы хорошо  держитесь,  -  сказал  Корнилов  и  протянул  посетительнице
пепельницу, потому что первое, что сделала-Голубева-старшая, едва переступив
порог кабинета  следователя  прокуратуры,  это  достала  из  кармана  жакета
красивый серебряный портсигар и закурила.
   - А что мне еще остается делать? - осипшим от  слез  и  волнений  голосом
произнесла она и  посмотрела  на  Корнилова  в  упор  взглядом  уставшего  и
разочаровавшегося во всем человека. Так, наверное, смотрят  перед  тем,  как
пойти на казнь или добровольно принять смерть. Может,  и  у  ее  дочери  был
точно такой же взгляд, когда она поднялась поздно ночью с постели,  насыпала
в стакан таблетки, раздавила их на дне ручкой или карандашом,  залила  водой
и, последний раз взглянув на окно или,  предположим,  фотографию  Льдова  (а
почему бы и нет?), выпила ВСЕ ДО ДНА...  Боже,  как  же  было  страшно  этой
молодой  еще  женщине  увидеть  на   постели   заледеневшее   мертвое   тело
единственной дочери!
   - Вы хорошо знали свою дочь?
   - Знала? А разве можно знать до конца ДРУГОГО человека? Что-то  знала,  а
что-то нет... А почему вы задаете мне этот вопрос?
   - Как вам известно, нами возбуждено уголовное дело. Наша цель - выяснить,
кто довел вашу девочку до  самоубийства.  Вот  по  этому  поводу  мы  вас  и
пригласили.
   - Наташу уже не вернуть...
   - Я понимаю, но тем не менее. Ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос.
   Какие у вас отношения в семье?
   - Вы имеете в виду наши отношения с мужем?
   - Обычные. Но уж если быть до конца откровеннoй то у  меня  с  мужем  нет
НИКАКИХ отношений. И давно. Но не понимаю, какая связь может быть между этим
и гибелью Наташи?
   - Самая прямая.
   - Я никогда не любила мужа, но внешне старалась этого не выказывать. Он -
слабый, хотя и амбициозный человек, трус, хотя добрый... С ним  можно  жить,
но если только редко видеть, потому что выносить его в больших дозах  просто
невозможно. Вы не  психоаналитик  и  поэтому  не  пытайтесь  найти  в  наших
отношениях причину, заставившую Наташу уйти из жизни. Не надо вешать нам  на
шею этот груз.
   Это нечестно. Она ушла из жизни совсем по другой причине.
   - По какой же?
   - Думаю, что из-за любви. Я сначала не хотела вам показывать ее записку и
эту акварель, но утром,  после  вашего  звонка,  я  вдруг  поняла,  что  вам
захочется крови, а потому решила защититься (да простит меня Натали)... -  С
этими словами  Людмила  Борисовна  достала  из  сумочки  сложенный  вчетверо
плотный листок бумаги, развернув который Виктор  Львович  увидел  совершенно
очаровательную, прозрачную акварель, детскую и вместе с тем зрелую, точно  и
ясно выражающую чувства девочки-подростка,  страдающей  от  одиночества.  На
рисунке был изображен мост, на нем два  человечка  -  он  и  она;  парень  и
девушка; ярко-оранжевый свитер парня выдавал в нем Вадика Льдова,  тоненький
силуэт девушки - Наташу Голубеву;  по  небу  плыли  голубые  нежные  облака,
подсвеченные солнЦем, а под мостом чернела  вода...  Черная  вода  -  символ
одиночества.
   - На ней розовая кофта, у нее есть такая? - Нет,  но  это  ни  о  чем  не
говорит. Разве что о нежности, которую она испытывала к этому мальчику.  Про
покойников плохо не говорят, но Вадик был распущенным парнем, которому  было
позволено  все...  водители  его  практически   не   воспитывали,   он   был
предоставлен сам себе. У него всегда  были  деньги,  поэтому  за  ним  вечно
тащился хвост прихлебателей вассалов, слуг, рабов... Он  делал  с  ними  что
хотел заставлял прислуживать ему, оказывать мелкие услуги выполнять за  него
домашние задания и чуть ли не башмаки чистить.. А за это он давал мальчишкам
деньги, покупал сигареты, пиво...
   - Как вы его...
   - Просто я искренна с вами, вот и все.
   - А наркотики? Вы не слышали, чтобы Льдов принимал наркотики или продавал
их?
   - Врать не стану, ничего такого не слышала.  Да  и  как  можно  было  это
услышать, если за такое дают сроки... Если даже  он  и  продавал  их-с  него
станется. Я не думаю, что деньги, которыми он бравировал при каждом  удобном
случае, доставались ему лишь от родителей. Он был гибким парнем  (в  плохом,
конечно, смысле), а потому был  способен  ради  достижения  своих  целей  на
все...
   - Да вы просто ненавидели его?
   - Это я тоже предусмотрела. Нет, я не убивала Ва дима Льдова, и, когда бы
ни произошло убийство, я была дома - мы с  мужем  проанализировали  все  мое
время, начиная с четвертого апреля и кончая днем похорон... Даже  если  я  и
отлучалась, то у меня имеются свидетели на каждый час, каждую минуту, причем
все это  -  люди  незнакомые,  случайные...  В  поликлинике,  например...  В
магазине - у меня остались и чеки.
   - Но вы могли избавиться от него ЧУЖИМИ РУКАМИ... Ведь,  признайтесь,  вы
мечтали о том, чтобы он исчез из жизни вашей дочери...
   - Я мать, и я действительно об этом мечтала... Думаете, легко  мне  было,
когда я узнала, в какого монстра влюбилась моя Натали? Как вы думаете,  была
я рада всему этому?
   - А кроме Вадима, у Наташи был еще какой-нибудь парень? - Корнилов  решил
немного отвлечь Голубеву от Льдова.
   - Да нет, не слышала. От нее, во всяком случае... У  них  дружный  класс,
они часто собираются, слушают музыку. Однажды почти весь их класс съездил  в
Москву на экскурсию... Их классная руководительница тоже мне нравится, такая
деятельная, всегда горой за своих учеников. Ларчикова Татьяна Николаевна.  А
вы, кстати, не слышали, какую шутку они ей устроили?
   И Людмила Борисовна, пытаясь убедить Корнилова в  том,  что  это  смешно,
рассказала  историю  с  фотографиями  голого  Льдова  и  падающей  со  стула
Ларчиковой.
   - Не знаю, как вы, а мне это не показалось смешным. Вы  нервничаете,  это
понятно, но у меня создается ощущение, что в своей  прошлой  жизни  вы  были
СТРАУСОМ, - горестно вздохнул Корнилов.
   - Что? Что вы сказали? Каким еще страусом?
   - А тем самым, который прячет голову в песок. Вы и сейчас ее зарыли очень
глубоко, даже не видно... - Корнилов  встал  и,  разнервничавшись,  закурил,
забыв предложить сигарету ошарашенной его словами Голубевой. - Что  смешного
вы  нашли  в  том,   что   двое   наверняка   подвыпивших   или   обкуренных
девятиклассника голышом вломились в класс, где в  это  время  находилась  их
молоденькая классная руководительница (причем одним из них был именно Льдов,
царство ему небесное!), и стали приставать к ней,  лапать  и,  одновременно,
снимать. Вы что, не понимаете, что здесь не  может  быть  ничего  смешного?!
Выпили, покуражились, сломали карьеру Ларчиковой, а  теперь  Льдов  -  убит,
причем жестоко, топором... А вы еще пытаетесь меня убедить в том, что  здесь
есть  доля  юмора.  А  почти  одновременно  с   мальчишкой,   так   нахально
поиздевавшимся над своей "классной", умирает ваша собственная  дочь,  приняв
лошадиную дозу снотворного! Как вы думаете, здесь напрашивается связь или же
я вызвал вас, чтобы послушать, как  вы  ненавидели  Льдова.  и  принять  все
доводы, касающиеся  вашего,  как  вы  считаете,  железного  алиби?  Нет  уж,
голубушка, не для этого я пригласил вас к себе. И если во время похорон я не
смел подойти к вам, поскольку  понимал  ваше  со-ояние,  то  теперь  (можете
жаловаться на меня кому угодно, я даже вам сам  дам  ручку  и  бумагу!)  мне
предстоит сказать вам нечто из ряда вон... Это вы убили свою дочь!  Корнилов
замолчал, чувствуя, что перегнул палку и что, вероятно, видит  эти  стены  в
последний раз. Его уволят по жалобе  Голубевой;  она  не  станет  молчать  и
бездействовать,  раз  предоставляется  возможность  направить  куда-то  свою
мстительную, холодную и осознанную энергию; ей надо оправдаться перед  собой
и своим мужем... Пока он думал об этом, его глаза следили за  выражением  ее
лица. Женщина явно недоумевала. Она никак не могла  взять  в  толк,  о  чем,
собственно, идет речь.
   - Потрудитесь объяснить...  -  произнесла  она  с  трудом,  давя  в  себе
рыдания. Похоже, она только сейчас начала осознавать, какое тяжкое обвинение
предъявил ей только что следователь прокуратуры.
   - Я спросил вас, встречалась ли ваша дочь с кем-нибудь кроме Льдова...
   - Но она с ним не встречалась! Он совершенно не обращал на нее  внимания!
Разве вы не поняли, что это-то как раз и послужило причиной  ее  смерти?!  -
почти вскричала она,  поднимаясь  со  стула  и  хватая  со  стола  зажигалку
Корнилова, в то время как ее собственная была зажата у нее в левой руке.
   - Тогда вы тем более виноваты, что ничего, совершенно ничего не  знали  о
своей дочери. Хотите взглянуть на материалы вскрытия?
 
*** 
 
   В маленькой тесной квартирке  Иоффе  собралось  девять  одноклассников  и
одноклассниц Вадима Льдова: Лена Тараскина, Оля  Драницына,  Валя  Турусова,
Тома Перепелкина, Катя  Синельникова,  Жанна  Сени-на,  Витя  Кравцов,  Женя
Горкин и Максим Олеференко.
   - Ты запер дверь? - спросил Кравцов, обращаясь к Жене Горкину,  курносому
молчаливому пареньку, открывая заученными движениями одну бутылку за угой  и
ставя их на накрытый по  случаю  этих  импро-изированных  поминок  стол,  на
котором, помимо цна было несколько банок с  мясными  и  рыбными  консервами,
гора сверкающих цветных пакетиков с  чипсами,  нарезанный  ломтиками  ржаной
хлеб и раскрытая картонная коробка с копченой мойвой.
   - Да запер, не боись... - отозвался Женя, жадно присасываясь  к  горлышку
пивной бутылки и отпивая его большими глотками, да так громко  и  аппетитно,
что за бутылками потянулись и все остальные.
   - Уж не знаю, что говорят в таких случаях, - произнес Кравцов,  чувствуя,
что все присутствующие  теперь  вынуждены  воспринимать  его  как  преемника
покойного лидера Льдова, а потому и слушаться его во всем и  что  он  теперь
должен хотя бы в чем-то повторять поведение  своего  предшественника,  чтобы
походить  на  него  и  не  дай  бог  не  упустить  момент,  когда  появилась
возможность занять его опустевший трон. А сделать это можно только  силой  и
напором, воспользовавшись безвластием, разбродом, чтобы, подавив чужую волю,
навязать всем свою. Во всяком случае, Виктор, представив себе на  мгновение,
как бы, оказавшись сейчас на его месте, вел  себя  Льдов,  продолжил  уже  с
большей уверенностью, словно ощущая, как внутренняя сила Вадима переходит  в
него и наполняет и без того прочно заселенное мыслями и чувствами Вадима его
собственное, кравцовское "я". - Пусть будет ему земля пухом, и  царство  ему
небесное!
   Вадим любил торжественность в речах,  и  чудовищный  контраст  между  его
пристрастием к пышности церемоний и простоте и  грубости  всего  остального,
что составляло их групповые забавы, заставлял сердце биться сильнее, чем  от
опия.
   Вот и сейчас от панихидных речей он запросто перешел бы к щекочущим нервы
фактам, доставляющим небывалое удовольствие oдним и страх другим. Но теперь,
при Викторе КравЦове, в их компании  произойдут  перемены,  пусть  не  такие
резкие,  как  хотелось  бы  ему,  новому  лидеру,  но  все   же   достаточно
радикальные. Жени Горкина здесь не будет вовсе: он, Кравцов,  так  решил,  и
этого  вполне  достаточно,  чтобы  другие   его   поддержали   и,   главное,
ПОДЧИНИЛИСЬ. Горкин сбежал, когда  они  решили  развлечься  с  девчонкой  из
интерната, с которой Тома Перепелкина перед  этим  выясняла  отношения  Есть
даже подозрение, что именно Горкин и насвистел тогда Ларчиковой, где  они  и
чем занимаются, и теперь "класснуха", которая прикатила к посадкам  ночью  и
все увидела своими глазами, вздумала шантажировать этим девчонок. А раз так,
пусть господин Горкин  отвечает  за  свои  поступки  и  расплачивается  либо
выходом  из  компании,  либо  платит  наличными  (чего,  кстати  никогда  не
практиковал Вадим, который штрафовал! исключительно  "натурой").  Пусть  это
будет нововве-дением. А что, деньги еще никогда и никому не помешали.  Кроме
того, это послужит уроком для остальных -  чтобы  неповадно  было  предавать
своих.
   - А о Голубевой ты тоже будешь держать речь?  -  спросила,  облизывая  от
пива губы, Валя Турусова. - Мы что сюда, на поминки пришли?
   Голос ее, высокий и дрожащий от волнения, звучал громко и вызывающе.
   Никто ничего не понял, однако Жанна Сенина, бросив вопросительный  взгляд
в сторону Тамары Перепелкиной, которая выглядела сегодня особенно  элегантно
в новом облегающем платье из красной эластичной ткани и явно пришла сюда  не
для траурных церемоний, осадила Валю, удивив всех присутствующих: . - Не  на
поминки, конечно, но не вспомнить про Наташу  нельзя...  Ведь  на  ее  месте
могла бы оказаться любая из нас...
   - В смысле? - округлила глаза Валя  и  обвела  удивленным  взглядом  всех
сидящих за столом. - О чем это она?
   - Она сдавала  анализы,  я  сама  провожала  ее  в  платную  поликлинику,
прождала внизу, возле регистратуры - почти час, а она так и не вышла... Ну я
и ушла, а буквально через полчаса встречаю ее - прикиньте! -  в  магазине  -
она спокойненько покупает и сигареты. Выскользнула, оказывается, из больницы
через другой выход, где флюорография, чтобы меня нe видеть...  Спрашивается,
зачем же было звать меня с собой за компанию,  чтобы  потом  от  меня  же  и
сбежать?..
   - Думаю, у нее были плохие анализы, - перебила ее Тамара и вдруг  достала
откуда-то снизу, наверное, из сумки, стоящей на полу, бутылку водки.
   Раздался общий радостно-удивленный возглас, как будто  анализы  Голубевой
уже никого не интересовали. - Вы что ошалели? Не понимаете, о каких анализах
идет речь?
   Кравцов, под которым Перепелкина уже одним своим уверенным и не  терпящим
возражения тоном сильно покачнула кресло его, как  ему  казалось,  растущего
прямо  на  глазах  авторитета,  почувствовал,  что  волосы  на  его   голове
зашевелились. Он хоть и плохо помнил тот вечер четвертого апреля, когда  все
они - и Голубева и Льдов - были еще живы и здоровы и сидели, вернее,  лежали
вот здесь, на этом самом продавленном диване  и  курили  длинные  коричневые
палочки, которые принесла для них Тараскина, но уж то, что Наташка досталась
им обоим, почему-то в памяти засело крепко. Быть может, потому, что он тогда
словно взбесился, ему почему-то захотелось  сделать  Наташке  больно,  и  он
сделал ей больно, она застонала, а он закрыл ей рот ладонью, а потом  держал
ее, лицом вниз, пока Льдов...
   Он очнулся, со лба его катился холодный пот. Если  сейчас  он  спросит  о
СПИДе и окажется, что речь идет совсем о других анализах, он сядет в калошу,
иными словами, на глазах у всех распишется в своей неинформированности.  Все
будет выглядеть по-идиотски. А этого нельзя допустить. Надо  выждать  время,
пока кто-нибудь не проговорится, не скажет слово, от которого,  быть  может,
теперь зависит жизнь самого Кравцова.
   - Она что, залетела, что ли? - кроткое розовощeкoе лицо  красивой  Олечки
Драницыной повернулось к Тамаре. - Что вы все ходите вокруг да около?
   Она спасла его, эта спокойная и умная Драницына, с  которой  можно  иметь
любое дело и быть уверенным в том, что тебя не подставят. Побольше бы  таких
девчонок. Без комплексов, - Да-а, говорят тебе... - выпалила, словно  выдала
чужую тайну, Жанна Сенина.
   - Подумаешь... Выпить-то за  нее,  конечно,  тоже  надо,  но  Вадима  мне
почему-то жалко больше. Я вот смотрю на вас, на ваши кислые рожи и понять не
могу, чего вы все ждете? Не наливаете? Кого ты, Кравцов, из себя строишь?
   Теперь уже удивилась Тамара, у которой бразды  правления  этой  маленькой
сволочной компании выскользнули из рук так же стремительно, как и  оказались
там, - все теперь смотрели на Олечку Драницыну, уверенно наливающую водку  в
граненые стаканы, заботливо и молчаливо поставленные перед  каждым  Максимом
Олеференко. Твердость ее голоса заставила закрыть рот даже Виктора,  который
только что собирался произнести тост.
   - Вы пейте, - между тем продолжала Оля, ни на кого  не  глядя  и  потроша
пачку с чипсами.  Опустив  внутрь  блестящего  пакета  пальцы,  она  достала
хрустящие жирные и красные от перца аппетитные кругляши  и  отправила  их  в
рот. - А я лучше  поем...  Мне  некогда,  у  меня  дома  дела,  матери  надо
помочь...
   - Вообще-то мы  никого  не  держим.  -  Жанна  Сенина  развела  руками  и
посмотрела с опаской на Перепелкину: одобряет ли та ее реплику  и,  главное,
позицию в отношении Драницыной.
   Но Перепелкина даже не взглянула на свою "шестерку", она  просто  залпом,
не чокаясь, выпила водку и закусила хлебом. За ней последовали и остальные.
   Спустя  полчаса,  когда  была  выпита  и  вторая  бутылка  водки,  Катюша
Синельникова, которая подошла  к  окну,  чтобы  продемонстрировать  Кравцову
(который почему-то весь вечер не  смотрел  на  нее,  а  просто-таки  пожирал
глазами Драницыну) свою кожаную короткую юбочку, а заодно и стройные  ножки,
вдруг сказала:
   - Смотрите, а наши придурки в футбол гоняют...
   Она говорила о своих одноклассниках, которые, в отличие  от  нее  и  всех
тех, кто считал себя элитой класса "белой костью" и сидел сейчас за  круглым
столом старика Иоффе, жили в повиновении у своих  родителей,  отбывали  свое
"золотое" детство в невеселом окружении  таких  же  пресных  и  неинтересных
школьников, как  и  они  сами.  Музыкальная  школа,  лыжи,  какие-то  курсы,
репетиторы,  футбол,  художественная  студия,  легкая   атлетика,   бассейн,
занятия, английский, экзамены - ее воротило от этих  слов,  и  это  сближало
Синельникову с теми, кто думал так же, как она. "Жизнь  прекрасна  только  с
теми, кто тебя понимает" - так говорил  Вадик  Льдов,  которого  уже  нет  и
никогда не будет, а ведь это он первый пригласил ее сюда и впервые сделал  с
ней то, что она хотела, чтобы с ней сделали. И что плохого в  том,  что  она
взрослее  своих  одноклассниц,  которым  ничего  не  надо.  Каждый   человек
индивидуален,  и  физическая  сторона  его   жизни   не   должна   тревожить
общественное мнение. Другое  дело,  что  эта  же  самая  физическая  сторона
превращает подчас жизнь в тяжкое испытание, когда мужчина (а в  их  компании
не было мальчиков и девочек, все успели сблизиться и повзрослеть  настолько,
насколько это было возможно  в  состоянии  наркотического  опьянения,  да  и
алкогольного, впрочем, тоже), которого ты, как тебе кажется, любишь,  уходит
в маленькую комнату, чтобы заняться сексом С ДРУГОЙ...  Как  вытерпеть  это?
Как сделать, чтобы Кравцов пошел сегодня именно с ней, а не с Драницыной,  с
которой он не  сводит  глаз?  Она  не  хотела  быть  третьей  -  слишком  уж
унизительная роль, ведь  тогда  он  Достанется  ей  уже  мокрый  от  пота  и
уставший, и ему нужно будет только разрядиться и  рухнуть  на  нее,  как  на
мягкий, душистый тюфяк...  А  Катя  слишком  любила  себя,  чтобы  постоянно
довольствоваться этой ролью.
   Она не понимала, ЧТО они все находили в этой Драницыной...
   Глядя, как ее одноклассники гоняют по  светло-зеленому  апрельскому  полю
мяч, она вдруг решилась  уйти,  как  это  сделали  недавно  Лена  Тараскина,
которую сильно тошнило от водки, и Валя Турусова, которую ждал ее  художник.
Катя не хотела, чтобы ее посадил к себе на колени  бритоголовый  и  пахнущий
потом Горкин или чтобы ей под