Крымов... - Она передала трубку Жене.
     - Жанночка? С вами все в порядке?
     - Не совсем, - донеслось до Крымова тихое всхлипывание. - Мне днем позвонил Борис и сказал, что у него срочная работа и он не сможет приехать ко мне. Неужели мне придется ночевать одной? Я боюсь. Женя. Вы себе представить не можете, как мне страшно...
     Крымов понял, что его план сработал: Борис наверняка после разговора с ним позвонил Жанне, чтобы под каким-нибудь предлогом отказаться от встречи. Он испугался! Испугался возможной встречи с тем типом, который приходил к ней на квартиру ночью. Что ж, это вполне естественно.
     - Жанна, я вам скоро перезвоню. Обещаю, что одна вы сегодня ночевать не будете. - Крымов подмигнул сбитой с толку Щукиной, которая от досады пролила свой кофе, поставив чашку на краешек подноса, и положил трубку. - Надя, пойми: она боится, и если у тебя есть хоть капля сострадания, то пообещай мне, что мы после визита на ее квартиру поедем на квартиру Земцовой и скрасим одиночество этой милой портнихи. Кроме того, у тебя будет возможность побеседовать с ней на какие-нибудь отвлеченные, женские темы; расспросишь ее о личной жизни, о матери, опять же назовешь имена Лены Сажиной, Трубниковой, Кирилловой и посмотришь на ее реакцию... Кстати, а кто такая Козич, тебе эта фамилия ни о чем не говорит?

***

     Она очнулась на ледяном каменном полу и ужаснулась тому, что с ней произошло. В полной темноте, съежившись от холода и вдыхая в себя запахи замерзшей земли и плесени, она поняла, что это конец. Что, приехав в М., она тем самым подписала себе смертный приговор.
     И что та информация, которой они сегодня разжились, - опасна для убийцы Дины Кирилловой, а может - и Тани Трубниковой... Она уже не верила Ольге Ивановне. Никому, кроме Шубина. Этот город просто полнился злодеями, и под маской хлебосольных хозяев мог скрываться кто угодно.
     Она и сама не знала, почему вспомнила именно Ольгу Ивановну. Не Лизу Удачину, не Ангелова, не Ерохина, а именно эту уютную распаренную тетушку, подающую с улыбкой жирные щи." И разве не подозрительной выглядела ее откровенность: ведь она рассказала о Татьяне Трубниковой, что называется, ПЕРВЫМ ВСТРЕЧНЫМ!
     Откуда у нее была уверенность, что они не расскажут Роману Трубникову о том, что Таня, его дочь, прячется от него в Ильиновке, да к тому же еще и беременна?!
     Во рту был привкус эфира, а это означало, что ей сунули под нос какую-то гадость, вызвавшую потерю сознания. Ее, бесчувственную, привезли сюда, в этот погреб или подвал (в том, что она находится под землей, Юля нисколько не сомневалась!), и бросили. Но зачем?
     И, главное, кто стоит за всеми этими преступлениями?
     Голова раскалывалась, в горле першило, а колени, на которых она стояла, чтобы не застудиться, онемели от холода.
     Надо было действовать, иначе.., смерть.
     Она закричала. Сначала Тихо, а потом и совсем каким-то не своим и даже не человеческим голосом, которого сама же и испугалась. Но кто ее может здесь услышать кроме тех, кто ее сюда привез?
     Юля крикнула снова, и вдруг ей показалось, что она слышит шаги. Затаив дыхание, она напряглась: да, какое-то движение действительно было, но достаточно далеко, словно кто-то отдалялся от нее, вместо того чтобы идти к ней. Может, те, кто ее сюда привез, все-таки вспомнят о ней, придут и хотя бы объяснят, что им от нее нужно.
     Ведь если бы речь шла о том, чтобы ее убить, то что мешало им бросить ее в подвал уже мертвую... Труп. Раньше от этого слова исходил неприятный холодок, связанный с кем угодно, но только не с ней лично. Она научилась абстрагироваться и воспринимать мертвое тело просто как объект для работы, для расследования, но едва она подумала, что этим ТЕЛОМ может оказаться ее собственное, ее замутило. А ведь это не сон, и она действительно находится в подвале иди погребе, куда ее поместили с какой-то определенной целью. Но что за смысл держать ее здесь, если она ПОКА ЕЩЕ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТ...
     Мысли ее путались, а тело предательски дрожало уже не только от холода. Что может быть опаснее нервной дрожи, когда главное сейчас - это ясность мысли? Дрожь пробирает до костей и мешает сосредоточиться на самом главном - как выбраться отсюда. Вместо этого в голову лезут лишь мысли о смерти. Закончить жизнь в этом городишке, да еще и в подвале какого-нибудь маньяка, на чей след они нечаянно вышли?
     Звуки повторились. Множество маленьких и упругих конечностей, издававших сухое и надвигающееся звучание, наводившее на мысль о крысах, о полчищах крыс, которые приближались все быстрее и быстрее...
     Писк, мерзкий и вызывающий леденящий ужас, заставил Юлю резко встать и затопать ногами. Она ничего не видела, совершенно. Быть может, поэтому, услышав вдруг отдаленный грохот, словно Где-то, очень далеко от нее, упало что-то тяжелое и, быть может, каменное или металлическое, она поняла, что крысы, которые теперь уже шевелились прямо возле ее ног, - не самое страшное. Что двуногие твари со сдвинутой психикой куда опаснее самых голодных крыс...
     Она пошла на звук. И хотя сознание ее противилось этому, ноги, словно подчиняясь инстинкту, повели ее в ту сторону, откуда бежали крысы. В темноте споткнувшись о что-то, она упала, и рука ее попала во что-то теплое и копошащееся: какие-то крохотные горячие и гладкие существа попискивали под ладонью... И она поняла, что угодила рукой в крысиное жилище, в выводок голых новорожденных крысят.
     И тут она снова услышала шаги, не карликовое топанье когтистых лапок, а настоящие тяжелые мужские шаги...
     Все громче и громче, все неотвратимее и неотвратимее была ее встреча с тем, для кого человеческая жизнь - ничто, для кого женщина - лишь ядовитая услада, кровавое пиршество...
     А потом появился и свет, сначала мерцающий где-то вдалеке и дающий возможность разглядеть подвал - длинный и довольно широкий тоннель, напоминающий просторное подземелье или подземный ход, какие прорывали когда-то под замками.
     Вскоре в подземелье стало совсем светло, и из темноты возник силуэт человека в чем-то длинном и с фонарем в поднятой руке.
     - Человеческим духом пахнет, - донесся до Юли громоподобный хрипловатый голос и гулко повторился где-то наверху, под сводом...
     Она увидела лишь заросшую щетиной огромную морду человекоподобного существа, после чего сознание ее отключилось и она рухнула без чувств на ледяную землю...

Глава 10

     Была ночь, окна дома, в котором жила Жанна, не светились за исключением двух-трех...
     - Если бы я была соседкой Жанны, но наверняка вызвала бы милицию... Это просто наше счастье, что у нас такой равнодушный и трусливый народ, - говорила шепотом Надя, глядя, как Крымов, стараясь не шуметь, открывает один замок за другим ключами, которые "конфисковал" у Бориса. - Ну и мужики пошли, Крымов, как только паленым запахло, как только, я имею в виду, девушке стали угрожать, да еще и подсунули под дверь эти жуткие сапоги, так она сразу же перестала интересовать этого художника... Кстати, тебе не кажется, что слишком уж много в наших делах развелось художников?
     - Василий - не художник, в этом я просто уверен.
     Завтра схожу в салон и попытаюсь выяснить, бывал ли Рождественский там и покупал ли краски или кисти...
     Все, заходим без шума и не дышим...
     Дверь открылась, и Крымов со Щукиной проскользнули в квартиру Жанны Огинцевой.
     Вспыхнул свет, и Крымов больно схватил за руку Надю, которая хотела было уже пройти в комнату.
     - Стой! У меня же здесь паутина... - И он, вытянув вперед руки, как слепой, принялся шарить ими по воздуху. - ИХ НЕТ, Надечка, ты понимаешь, что это значит?
     - Ты приклеил волоски? Уф, а я-то уж испугалась, думала, что ты что-нибудь увидел... - У Щукиной от страха сел голос. - Значит, этот мужик снова приходил?
     - Выходит, что так... Если только здесь не был Борис.
     Но ему-то здесь что делать? Он струсил и ударился в бега, подальше от этой квартиры и от своей невесты...
     - Говорю же - свинья! - с чувством, смачно произнесла Надя. - Терпеть не могу трусов.
     - Не боятся, между прочим, только дураки, - заметил Крымов, медленно, шаг за шагом продвигаясь по квартире и проверяя наличие тончайших нитей. - Послушай, все нити порваны... Вот это да! Думаю, сюда пора запускать сазоновскую банду, пусть поработает эксперт и снимет отпечатки обуви и пальцев.
     Постепенно включая свет во всей квартире, Крымов внимательно осматривал все предметы, стараясь определить, что же именно заставило ночного мужика или кого-то другого вернуться в квартиру Огинцевых.
     Признаков того, что здесь что-то искали, не было.
     Кругом все в порядке, все на месте; во всяком случае, не сдвинута ни одна ваза, ни одна бобина с нитками - пыль тончайшим слоем покрыла всю видимую поверхность стола и остальной полированной мебели и казалась нетронутой.
     - Смотри, письмо... - и Надя показала взглядом лежащий на диванной подушке конверт, на котором печатными буквами было выведено: "ЖАННЕ ОГИНЦЕВОЙ.
     ЛИЧНО В РУКИ".
     - Вот это да! - Крымов от радости потер руки. - Письмо! ОН оставил ЕЙ письмо!
     - А чего ты радуешься? Разве может преступник, замешанный в таких кровавых делах, так спокойно оставлять какие-либо послания? Все это - чепуха, подлог...
     - Да я понимаю, не идиот, но все равно! Я просто чувствую, что это зацепка...
     - А я так просто уверена теперь, что и на конверте, и на самом письме ты найдешь все те же отпечатки пальцев "инопланетянина". Тот, кто оставил здесь этот конверт, купил "вторую кожу", перчатки из "Лавки чудес", которые надел и не снимает...
     - Ну и что? Поедешь завтра в эту лавку и спросишь, кто и при каких обстоятельствах покупал там эти перчатки. Уверен, что их там было мало, все-таки не ширпотреб...
     Крымов, достав из кармана свои перчатки, распечатал конверт и прочел: "29 января в 15 ч, у "Букиниста".
     Возьми письмо".
     - Какое еще письмо? - оживилась Щукина. - Везет же тебе, Крымов! И письмо, и место встречи...
     Но Крымов почему-то не обрадовался: он стоял в нерешительности и смотрел вперед, куда-то в пространство, словно пытаясь что-то понять, но о чем еще не догадался сказать вслух.
     - Что с тобой, Женечка?
     - Какое сегодня число, знаешь?
     - Нет... Кажется.., тридцатое.
     - А ты говоришь, что мне везет, - горько усмехнулся Крымов, и Надя вдруг подумала, что никогда еще не была так близка с ним. А ведь он, оказывается, и не такой ленивый и уверенный в себе, каким хочет казаться. И Надя в порыве внезапно нахлынувших к нему теплых, почти материнских чувств обняла его и прижалась к нему всем телом. "Пусть, - думала она, - пусть он меня обманул и завтра сделает вид, что ничего не было - ни обещаний, ни общих планов на будущее, - все равно я никогда не забуду эти волшебные дни, которые мы провели только вдвоем".
     Взглянув через плечо Крымова на окно, за которым продолжал падать крупными хлопьями снег, она вдруг представила себе, что весь город засыпало снегом и только два человека, она и Крымов, спаслись...
     Это было смешно, нелепо и, главное, несвоевременно. Какое счастье можно построить на несчастье других?
     Такое же зыбкое, как снег...
     - А жаль... Безусловно, во всех этих событиях кроется какой-то смысл. Больше того, то, что происходит с Жанной, наверняка подчиняется логике, и тот, кто все это делает - я имею в виду пугает ее с помощью страшной зечки, обрубленных ног, наносит ей странные ночные визиты, после которых оставляет деньги, - действует ПО ПЛАНУ. Хорошо бы узнать истинные цели этого ненормального...
     - Ты думаешь, что все это связано с ее матерью?
     - Все очень просто, Надечка, преступления совершаются только там, где есть деньги, чаще всего - ОЧЕНЬ БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ. Ну да ладно, не мне тебя учить.
     Пора уходить. Положи-ка конверт в пакет, завтра отнесешь Солодовниковой.
     - И куда теперь? - спросила Надя убитым голосом: ей до смерти не хотелось тащиться в такую погоду на квартиру Земцовой, чтобы караулить там Жанну.
     - К Жанне, ты же мне обещала...
     Надя ничего не ответила. Она молча вышла вслед за Крымовым из квартиры, подождала, пока он запрет все замки, и только после этого сказала то, о чем собиралась спросить весь день:
     - Ты меня любишь или мне все это только приснилось?
     Крымов хотел ей ответить, как вдруг увидел бесшумно спускающуюся к ним по лестнице худую женщину, закутанную в черное длинное пальто. ЭТО БЫЛА ОНА, МАРИНА-ЗЕЧКА.
     В руках у нее был небольшой пистолет. Нервно сдувая со лба выбившиеся из-под маленькой черной шапочки, засыпанной снегом, пряди волос, она проговорила, шепелявя, как если бы у нее отсутствовали передние зубы:
     - Я предупреждала ее... И пускай сама пеняет на себя! Ей, видите ли, денег жалко, а себя ей не жалко?
     Жизни своей ей не жалко? Стоять!
     Крымов побледнел, понимая, что видит перед собой наркоманку, остекленевший взгляд которой свидетельствовал о том, что с ней шутить нельзя, что каждое сказанное ими слово может спровоцировать выстрел... Ему стало страшно. Зато он имел полную возможность убедиться в том, что эта женщина существует в реальной жизни, что она - не выдумка впечатлительной Жанны, что ей действительно угрожают смертью...
     - Мы друзья Жанны. Что вы от нее хотите? Денег?
     Она что, должна вам?
     Женщина, не выпуская из рук пистолета, подошла, пятясь, к лифту и нажала на кнопку. От ее одежды исходил кисловатый затхлый запах, так пахнет в грязных подъездах, кишащих бездомными кошками, и в запущенных подворотнях с переполненными мусорными баками.
     Дверь лифта открылась, женщина шагнула назад, все так же целясь в Крымова, после чего дверь лифта скрыла ее из глаз и позволила этому ночному призраку беспрепятственно уехать вниз...

***

     Кречетов подкатил на своем снегоходе к воротам ерохинского дома спустя полчаса после звонка. Шубин, промерзший до костей, но не пожелавший послушаться Ерохина и надеть куртку, принялся сбивчиво объяснять начальнику М-ского уголовного розыска то, что произошло с ними за последний час.
     - Да я все понял из телефонного разговора, - вздохнув, пробормотал заспанный Юрий Александрович, отряхиваясь от снега и с трудом поднимаясь на крыльцо. - Чертовщина какая-то, честное слово. Но следов-то нет, я и так вижу.., не представляю, что делать и где ее искать?
     Видать, зацепили вы кого-то за живое... И что вам было таскать в такую даль девчонку? Оставили бы ее дома...
     Шубин, слушая причитания Кречетова, был готов провалиться сквозь землю. Никогда еще он не чувствовал себя таким бессильным, ну действительно, что он мог сделать в такой ситуации, да еще и в незнакомом городе?
     Куда бежать, где искать?
     - Ладно, сейчас я соберу своих ребят, позвоню еще кое-куда, и мы прочешем весь город... Ведь она В ГОРОДЕ, вы это хотя бы понимаете? А город - небольшой.
     Так что - не отчаивайтесь. И если с одной стороны такой снег - это плохо, то с другой, уж поверьте мне, ОЧЕНЬ ДАЖЕ ХОРОШО. Пусть ее и увезли на снегоходе, все равно это где-нибудь в городе. Потому что вокруг М. - один снег и на много километров ни души. К тому же не забывайте, на дворе вон какая темень... Одевайся, а то простынешь. Выпить-то есть?
     Ерохин, который тоже растерялся и даже забыл пригласить Кречетова в дом, бросился на кухню за водкой.
     - Самсонов, ты? Что там у тебя? Бросай все свои дела, заводи снегоход и приезжай к Ерохину. Жду.
     Кречетов, выпив пару рюмок водки, принялся обзванивать всех своих людей. Он разговаривал с ними так, словно все они были близкими, родными, своими, что называется, в доску.
     - Спиридон? Вечер добрый. Составь-ка мне по-быстренькому список всех, у кого есть снегоходы. Узнаешь, подъезжай к Ерохину, я здесь тебя буду ждать.

***

     Когда ему становилось невыносимо, он говорил своему Двойнику: "Все, я сдаюсь, ты победил; ты работай, я не буду тебе мешать". А сам уходил и долго бродил по улицам в поисках новой жертвы. Женщины, проходя мимо и обдавая его теплым ароматом чистого тела, дразнили его, как бы нечаянно касаясь его своим плечом или бедром... Он искал среди них Еву, хотя знал, что ее уже давно нет в живых, что он сделал так, чтобы она ушла от него не по своей, а ПО ЕГО ВОЛЕ. Да, он сделал это, хотя перед этим ему пришлось довольно долго обдумывать, как бы исхитриться так, чтобы никто не понял, что это он отправил ее в мир иной.
     Но уже на второй день он горько пожалел о том, что совершил. И если раньше в его жизни была женщина, которая понимала его и могла сделать счастливым хотя бы на час или два, то теперь он остался совсем один.
     Была, правда, еще одна жизнь, еще одна женщина, которую он любил и благодаря которой еще дышал. Но она жила далеко. В другом мире. Она была словно бы продолжением его, более совершенным и рассудительным, хотя и одержимым подобными же страстями. У нее был холодный ум, крепкое тело; от нее исходила надежность родного и близкого человека, на которого всегда можно положиться. А это было для него очень важно, и он был ей благодарен за тот покой, который обретал с ее помощью, пусть даже ему и приходилось платить за него огромную, просто-таки немыслимую цену. Но цена эта все равно выражалась в конкретных суммах, и добывать их стало для него еще одним смыслом жизни. И за это тоже он был ей благодарен. Быть может, поэтому иногда утром, проснувшись и подойдя к окну, он, подолгу вглядываясь в голубое небо с проносящимися по нему прозрачными белыми облаками, ощущал себя счастливым.
     И в такие мгновения ему казалось, что он сливался со своим Двойником и вместо двух человек в квартире светился счастьем ОДИН.
     Однако ближе к ночи тревога охватывала его с новой силой. Он вспоминал свои мучительные поездки, во время которых ему приходилось переправлять тяжелые окровавленные свертки туда, где бы их никто не мог найти. И нередко в такие минуты он словно бы слышал голоса своих жертв и нестерпимый запах крови, свежей крови...
     Однако в квартире жил другой, не менее стойкий запах, который позволял ему хотя бы на время переноситься в совершенно другой мир, который подчинялся уже только его фантазиям и тому представлению об окружающих его предметах и явлениях, какие на тот момент были ему ближе всего.
     Он творил, он наслаждался тем головокружительным процессом претворения собственных фантазий в реальность, и ему казалось удивительным, что эти фантасмагоричные пейзажи и натюрморты находили отклик у других людей, которые платили ему за обладание ими деньги.
     А иногда ему казалось, что он спал. Долго спал, многие годы, и вот теперь очнулся, и стоит ему лишь сбросить с себя обрывки кошмаров, которые мучили его все это время, как он превратится в совершенно другого человека.
     Но в доме было слишком много предметов, напоминавших ему о тех, кого он убил. Кроме того, в любой момент могла прийти Ольга Христиансенс, болезнь которой прогрессировала и изменила ее до неузнаваемости.
     Она говорила с ним зло и грозилась убить маленькую Еву. Она упрекала его в том, что он теперь любит только Еву, что он бросил ее, Ольгу, словно использованную вещь, словно недоеденный продукт, которого уже успел коснуться тлен... Да, она так и говорила: тлен. А ее тело и впрямь было покрыто жуткими следами разложения. Это было похоже на проказу.
     - Ты думаешь, что это - плата за грехи? - любила она задавать один и тот же вопрос, глядя при этом ему в глаза с вызовом и одновременно болью.
     - Нет, какая же ты грешница? Ты - хорошая, добрая, чистая... А эти твои струпья - явление временное.
     Ты непременно вылечишься.
     И он давал ей деньги, хотя знал, причем знал наверняка, что она потратит их на другое...
     Приступы эксгибиционизма стали случаться с ней все чаще и чаще. Она приходила к нему и принималась раздеваться прямо в прихожей. Она уже не хотела ни ласк, ни разговоров, ничего, кроме жалости и сочувствия, и нисколько не стеснялась этого. Очевидно, в таком состоянии, когда женщина лишается ВСЕГО (любви, права ходить обнаженной и отдаваться мужчине, воз