, что Леша Чайкин - извращенец-некрофил. Да он сам просто помешался на этих некрофилах, у него весь стол завален специальной литературой, в которой он вычитывает только то, что ему нужно и что могло бы ущемить достоинство Леши. Да, Чайкин патологоанатом, но с чего это Крымов решил, что он НЕКРОФИЛ?
     Но с другой стороны, разве не она сама прибежала к Крымову той ночью, когда ВСЕ ЭТО И СЛУЧИЛОСЬ?
     Ведь именно после того кладбищенского ужаса ее беременности настал конец. Живот опал, грудь уменьшилась в размерах, с лица исчезли пигментные пятна и прекратилась тошнота... А ночью открылось естественное кровотечение. Разве что болезненнее прежнего. Крымов еще тогда сказал, что неизвестно, кто из них двоих сдвинулся:
     Леша или Надя.
     Она с остервенением терла живот намыленной мочалкой, словно хотела сделать ему больно за то, что он так ОБМАНУЛ ее. Кожа покраснела, внизу живота появилась боль... Слезы вместе с водой попадали в рот. Она плакала. От бессилия перед тем, что случилось.

***

     Леша перестал пить и превратился совершенно в другого человека. Это заметили все, кто его знал. Теперь те, кому от него что-то требовалось, не спаивали его, а приносили икру или красную рыбу вместо коньяка и водки.
     Они с Надей ждали ребенка. Все было замечательно, за исключением, пожалуй, единственного обстоятельства, которое все же раздражало Надю, остро реагирующую на запахи.
     Дело в том, что его руки по-прежнему пахли этой гадостью, которой он отмывал их после работы в морге.
     И никакие духи не спасали. Больше того, их аромат, примешиваясь к горьковатому запаху дезинфицирующего раствора, превращался в такое тошнотворное месиво, что ей иногда казалось, что ее тошнит не из-за беременности, а именно от этого запаха.
     Но ведь Леша не был виноват в этом. Он любил ее, был ласков с нею. У него, как и у каждого мужчины, были свои сексуальные фантазии. Но Надя старалась их уважать, поскольку и он считался с ЕЕ желаниями. Но если ей нравилось приводить Чайкина ночью в АГЕНТСТВО, где они чаще всего располагались на диване или кресле, и эти причуды доставляли ей особое, острое удовольствие, поскольку днем у нее была возможность повспоминать все то, что происходило в этих стенах, и даже возбудиться и тем самым подготовиться к очередной встрече с мужем дома, то у Леши желания были куда более экстравагантными...
     Нет, он не водил ее к себе в морг, несмотря на то, что уж где-где, а там условия для безумных ласк были куда более экзотичными. Леша ограничивался домашними стенами, но зато укладывал Надю в коробку из-под английского свадебного платья, как куклу, и сам, собственноручно накладывал на ее лицо грим. Непременно белая крем-пудра, голубоватая помада, сиреневые тени...
     Он делал из нее покойницу. Не так часто, но один раз в неделю обязательно. В остальном моменты близости происходили довольно традиционно, в постели и без фантазий.
     Но если Надя ОСОЗНАВАЛА свое желание оказаться ночью в агентстве, где ей все напоминало о ее романе с Крымовым (больше того: она вместо Леши нередко представляла себе Крымова!), и именно ради этих НЕЗАБЫТЫХ ощущений она и стремилась туда с Лешей, от которого ей только и надо было, что тело, то что мог на подсознательном уровне желать Леша, как не совокупления с покойницей?
     А в ту памятную ночь он вообще привез ее на кладбище. Зимой (!), ночью (!), в жуткий холод везти свою беременную жену на кладбище! И зачем? Затем, чтобы в машине, рядом с могилами, предаться с нею любви? А его взгляд? В нем было много оттенков, начиная от нежности и кончая желанием действительно увидеть ее мертвой...
     - Зачем ты привез меня сюда?
     Она задала ему этот вопрос уже после того, как они оба поняли, что у них ничего не получится. Надя судорожными движениями приводила в порядок свою одежду и от досады, что связалась с извращенцем, глотала слезы.
     - Ну ты же возишь меня к себе в агентство?
     Ей показалось или нет, что в его голосе прозвучал упрек...
     Ночь была отвратительна.
     Они вернулись и разошлись по разным комнатам, словно испытывая непреодолимое отвращение друг к другу. Словно только что признавшись в своих низменных пристрастиях и желаниях и в одночасье разочаровавшись друг в друге, они теперь боялись посмотреть друг другу в глаза.
     А утром она обнаружила, что избавилась от беременности. От ошибочной, но ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ беременности. Ей уже не был нужен ребенок от ТАКОГО мужчины, как не нужна была и сама семья с таким мужем. Ей нужно было срочно сменить обстановку, уехать, спрятаться от Чайкина и никогда в жизни больше не видеть его.
     И она не нашла ничего лучше, как позвонить Крымову и попросить приютить ее. Он совершенно спокойно воспринял ее звонок и даже предложил подъехать за ней.
     - Скандал? - спросил он Надю в машине, увозя ее за город, туда, где через несколько дней намеревался устроить новогодний праздник для Юли, Игоря и Нади с Чайкиным и растянуть эти каникулы чуть ли не до середины января.
     Она промолчала, потому что знала: стоит ей сейчас открыть рот, как она выдаст ему все, а этого нельзя было допустить. И она крепилась до самого дома. И только там, выпив вина и разрыдавшись, она, как могла, сбивчиво, попыталась ему все объяснить, но при этом взяла клятву, что он будет молчать.
     - А где же твой живот? Ты что, носила под платьем подушку?
     С ним было легко, с этим Крымовым. Легко, приятно и весело. Он знал, как надо себя вести с разочарованной в другом мужчине женщиной, а потому Надя быстро успокоилась и уснула на его плече так, словно нашла наконец свой настоящий любовный приют. А утром действительно были и любовь, и нежность, и ощущение полного блаженства, граничащего с тем, что простые смертные называют женским счастьем.
     Она провела в загородном доме в общей сложности пять дней и была очень удивлена, когда тридцатого декабря вечером Крымов приехал из города и привез ей в подарок норковую шубу. Она поняла, что он сделал это не из-за любви, а из жалости к ней, потому что не поверил в ее мнимую беременность. Хотя, если учитывать, что он все-таки взрослый мужчина, который должен понимать, что после искусственных родов, в которых он мог ее упрекнуть, женщина не может столько времени проводить в постели с мужчиной, то он мог действительно подумать, что она ходила с подушкой под платьем...
     Она могла бы выведать у него все, что он думает по этому поводу, но не стала. Шуба была очень хороша - легкая и теплая, как, впрочем, и их отношения, к тому же она очень шла Наде. Надя ничего не хотела усложнять.
     Зачем, когда и так все хорошо? Ведь мужчине положено благодарить женщину за любовь. И пусть отношения между ними были довольно необязательными, не стоило забывать, что все в этом мире условно и временно, а потому надо радоваться каждой подаренной жизнью минуте. Ведь все-таки близился Новый год, праздник, а что еще своевременнее и радостнее можно было бы придумать для ситуации, в которой она оказалась? Разве что ощущение тайны, которая существовала между Надей и Крымовым и делала предстоящее пребывание Земцовой в загородном доме Жени бессмысленным. Разве эта тайна не возвысит Надю над Юлей? Безусловно, возвысит.
     И все получилось. Все приехали, жили долго рядом, бок о бок полмесяца, и никто - она могла бы поручиться! - не знал о том, что все эти ночи она проводила в объятиях Крымова. Не будь в доме Земцовой, Надя бы, возможно, ограничилась одной ночью близости, а так присутствие рядом соперницы подстегивало и, чего уж там греха таить, возбуждало. Больше всего она боялась в момент страсти услышать от Крымова имя "Юля". Тогда бы и к Чайкину можно было вернуться: не все ли равно, с кем жить, с некрофилом или с не принадлежащим тебе любовником? А ведь так хотелось тепла и настоящего чувства...

***

     - Ты что, уснула в ванне?
     Она, распаренная, закуталась в махровый халат и вышла из ванной комнаты. В доме пахло кофе. Крымов смотрел на нее с виноватым видом.
     - Я сделал что-то не так? - спросил он, обнимая ее и подхватывая на руки. - Давай я отнесу тебя на кухню и покормлю. Ты, видно, ревнуешь меня к Юле? Брось, ты мне ближе. Хотя, если честно, я и сам не могу в себе разобраться. Не знаю, что мне нужно и с кем бы я хотел жить... Иногда мне хочется побыть одному, свобода необходима мужчине, понимаешь? Но чаще всего мне все-таки не хватает женского тепла, вот я и ищу теплый женский живот, чтобы уткнуться в него и заснуть...
     - У тебя было хорошее детство?
     Он усадил ее на стул и сел напротив. Налил кофе, придвинул масленку и корзинку с булочками.
     - Хорошее. Даже очень. Думаю, что чрезмерная материнская любовь - тоже патология. Я ищу ее в женщинах и не нахожу...
     - А Юля? За что ты ее любишь?
     - Я не уверен, что чувство, которое я к ней испытываю, называется именно так. Просто она дразнит меня, а мне это интересно, меня это ЗАБИРАЕТ, понимаешь?
     Но, с другой стороны, все хорошо в меру. Она чересчур щепетильно относится к своему телу, у нее проблемы... психологические. Ей нужен я весь, целиком, она рассуждает как нормальная женщина, которая хочет выйти замуж и все такое прочее...
     - А разве ты не хочешь семью?
     - Хочу, но только мне нужна для брака более простая женщина, - тут он поднял на нее глаза и совершенно неожиданно больно ткнул ее пальцем в грудь, - вот такая, как ты, Надя... Заметь, я трезв и понимаю, о чем говорю.
     - А чем же я отличаюсь от Юли? Тем, что более доступна? Что по первому твоему зову прыгаю к тебе в постель?
     - Нет, дело не в этом. Просто ты в большей мере женщина, чем она. А твоя доступность помогает мне ощутить тебя своей, я становлюсь частью твоего тела, и мне не хочется отпускать тебя из своих рук. Можешь понимать это как тебе угодно, но я бы хотел, чтобы ты была доступна мне всегда, каждую минуту, чтобы, где бы я ни был, я знал, что ты всегда примешь меня, откуда бы я ни пришел...
     - Даже от другой женщины?
     - Да, даже так, потому что, если я еду К ТЕБЕ от другой женщины, значит, мне не хватает тебя, твоего тела, твоего голоса, твоих рыжих волос, твоих слез... Не плачь, никто же не виноват, что ты любишь меня, а я - тебя.
     Она смотрела на него и не могла понять, что это - игра, в которой он превосходит самого себя и которая составляет его жизнь, или он говорит правду, в которую не верит сам.
     - Я бы хотел снова... - Он взял ее за руку и поцеловал. - Если ты устала, то так и скажи, я отстану... Но знай, что я не могу спокойно смотреть на твою белую кожу, на эти плечи и глаза... Если бы я мог, то съел бы тебя и запил вот этим кофе, ты поняла?
     Она пересела к нему на колени, взяла его голову в свои руки, внимательно посмотрела ему в глаза. Голова ее кружилась от счастья, пространство вокруг Крымова расплывалось радужными пятнами, запахло кровью, ее замутило, и она потеряла сознание.

***

     - Что-то часто вы заглядываете к нам на автостанцию. Никуда не едете, а все больше пристаете к молоденьким девушкам... Я вас приметила еще в прошлый раз...
     Девушка из кафе - что может быть пошлее и грязнее.
     Она наверняка переспала не с одной тысячей мужчин.
     Думая о ней так, он тем не менее постарался взять себя в руки и улыбнулся:
     - Правильно. Мне скучно, я писатель, вот и ищу себе персонажей. Хотите, напишу и о вас.
     - Я так и подумала, что вы писатель... - Она подошла к нему с тряпкой в руке и принялась вытирать со стола.
     Маленькая, худенькая, с розовым жирненьким (словно она одной и той же тряпкой вытирает и лицо, и залитые куриным соусом столы) личиком и маленькими черными глазками, она носила на голове белый кружевной кокошник, который постоянно сползал на правое ухо, и она его беспрестанно поправляла, а тельце ее было завернуто в белый замызганный халат и перехвачено в талии таким же грязным фартуком. На ногах ее красовались обрезанные валенки, потому что было очень холодно, особенно если стоять на кафельном ледяном полу. Между этими странными войлочными башмаками и подолом халата виднелись красные, толстой вязки, шерстяные чулки.
     - А что обо мне писать-то? Я девушка обыкновенная, работаю вот...
     - Платят-то хорошо?
     - Да разве сейчас кому-нибудь хорошо платят? Хотя мне грех жаловаться, потому что я сейчас одна и получаю за двоих. Машку уволили за пьянство. Да она и не работала ни фига, все с мужиками в гостинице пила, вот и допилась, они с ней такое сотворили, что ее увезли на "Скорой"... А мой хозяин как узнал, так сразу и уволил.
     - А тебя оставил? - Он перешел на "ты", потому что разговаривать с этим грязным существом на "вы" считал ниже своего достоинства, даже учитывая то, что она через несколько минут превратится в труп. Маленький труп, лежащий в подсобке с перерезанным горлом.
     - Оставил, - хмыкнула она и отвернулась, задрав нос, всем своим видом показывая, как же нелегко ей досталось это кафе и что она ПРЕЗИРАЕТ своего хозяина, который, видимо, за определенные услуги позволил ей работать здесь за двоих.
     - И много у тебя посетителей?
     - А это тоже для книжки? - Она присела к нему за столик и уложила свое лоснящееся личико на сцепленные ладошки. Улыбнулась, показывая мелкие мышиные зубки. - И о чем будет книжка?
     - О любви, конечно. Так много посетителей или нет?
     - В такое время рейсов почти нет, потому и посетителей мало. Зато я отдыхаю, прибираюсь вот. У меня же там и сосиски жарятся, и курица крутится на вертеле, и пирожки в микроволновке... Делов много, чего говорить...
     Ему показалось, что она все поняла. Посмотрела оценивающе и слегка покраснела.
     - Ты согласна за деньги? - Он склонился к ней и зашептал на ухо:
     - Я быстро, давай прямо в подсобке запремся, и все. Я хорошо заплачу.
     - И это тоже потом все в книжку запишете?
     Но он уже не слушал ее, он думал о том, что не получится у него так, как с остальными, чистыми на вид, девушками, что с этой придется предохраняться от заразы.
     И в то же время мысль, что эта Мышка наверняка отдавалась всем подряд именно в подсобке, возбуждала его.
     Нет, он не станет пренебрегать ею, он использует ее, глупо было бы упустить такую возможность, но только подстрахуется.
     - Ты чистая? - спросил он ее прямо, чтобы услышать ответ из ее грязного рта, густо намазанного розовой помадой. Дешевая фруктовая помада на собачьем сале.
     - Утром была в душе... Ты подожди здесь, - она тоже перешла и на "ты", и на заговорщический, даже порочный шепот, который распалял его больше, чем те картины, которые он уже успел себе представить. - Я сейчас все приготовлю, а потом тебя позову.
     Она встала и почти бегом направилась к подсобке - небольшому бело-зеленому полупрозрачному вагончику, изнутри запотевшему и завешанному оранжевыми шторами. Там Мышка готовила курицу и сосиски и подавала их в окошечко посетителям, которые относили еду на столики, расположенные чуть поодаль и отгороженные металлическими низкими решетками, увитыми искусственными цветочными гирляндами.
     Кафе в этот час пустовало, а это было хорошим знаком. Минут через пять Мышка позвала его.
     Он встал, сунул руку в карман и, не отыскав пакетик с презервативом, махнул рукой и пошел к подсобке.
     Тесное помещение, заставленное картонными коробками из-под сигарет. Металлические ящики из-под мороженых кур скрывали низкий топчан, застеленный желтым, с восточным орнаментом покрывалом. В самом углу приютились две маленькие красные подушки.
     Мышка сняла с себя фартук с халатом, стянула кокошник, под которым оказалась крохотная, с примятыми темными кудряшками головка, и осталась в розовой сорочке, едва прикрывавшей бедра. Еще одно движение - и она осталась без красных шерстяных чулок.
     Он схватил ее за волосы и с силой наклонил голову к топчану. Она что-то пропищала, эта Мышка, но он не слышал ее. Руки его, затянутые в перчатки, дрожали.
     ...Спустя четверть часа он спокойно выходил из подсобки. Ему потребовалась всего пара минут на то, чтобы сквозь щель между шторами оглядеть все видимое пространство вокруг кафе и убедиться, что его никто не увидит.
     Его слегка колотило. Испытывая сильнейшее сексуальное желание в непривычной для него обстановке, он, вцепившись руками в хрупкие и какие-то твердые плечи содрогавшейся под ним девушки, двигался настолько резко и грубо, что, казалось, готов был разорвать ее, ворвавшись в нее, словно в душное и тугое облако, где его приняли бы и освободили от нестерпимого и жгучего зуда... Он и не заметил, как задушил ее. Как Мышку, как маленькую теплую мышку, освободившую его от муки.
     А он, между прочим, тоже освободил ее. От тяжелой работы в кафе, например, от мерзкого хозяина, в зависимости от которого она находилась. Теперь она отдохнет и, возможно, в своей следующей жизни возродится каким-нибудь растением или животным. Да той же мышкой!
     Но главное, что она теперь никогда и никому не расскажет о том, что видела ПИСАТЕЛЯ, который приставал на автостанции к молоденьким девушкам, особенно к той, что была в кроличьей шубке и ноги которой теперь мерзли где-то в морге.
     Интересно, их извлекли из отцовских сапог или нет?

***

     - Она заменила ему Дину, - Юля сидела на диване, напротив сделанной из тряпок и папье-маше куклы, наряженной в одежду Дины, и качала головой. - Какой кошмар, Игорь! Возможно, он и спал с ней в обнимку, целовал вот эти бумажные, соленые от клея и сладковатые от этой жуткой помады губы, представляя себя ее любовником...
     - Никогда не видел ничего подобного, - отозвался Шубин, с нескрываемым удивлением разглядывая сшитые вручную руки С ПАЛЬЦАМИ из розовой бумажной материи, набитой ватой или поролоном, розовые же щиколотки внизу под серой гофрированной юбкой, просвечивающие сквозь тонкий капрон чулок, неровные (левая чуть ниже правой) выпуклости грудей и поражаясь силе страсти, заставившей этого молодого парня так страдать по своей любимой. - А ведь это ЕЕ ухо. Как в фильме Дэвида Линча, честное слово... Ты смотрела "Синий бархат"?
     - Думаю, что и тот, кто ЭТО сделал - я имею в виду, отрезал ухо, - насмотрелся подобных фильмов... Моя мама всегда говорила, что в этом плане лучше всего смотреть старые французские фильмы про любовь...
     - Как ты себя чувствуешь? Вот уж не ожидал, что ты грохнешься в обморок.
     - Шишка растет, - усмехнулась Юля, потирая ушибленный лоб. - И коленка болит, расшибла... Какие же мы все-таки разные! Игорь, а если я умру, ты будешь мне на могилку приносить шоколадки и печенье?
     - Дурочка, замолчи сейчас же! Будь моя воля, я бы прямо сейчас увез тебя домой и сделал все, чтобы ты никогда не возвращалась в агентство. Ты не думала об этом?
     - Думала. Особенно когда мне становилось страшно.
     Но это все минуты слабости, а со слабостью Крымов учил меня бороться...
     Он бросил на нее взгляд и тотчас отвернулся: ему было неприятно слышать о Крымове, да еще в таком контексте.
     - Извини, я снова ляпнула что-то не то. Я не думаю о Крымове, поверь... Просто стараюсь вести себя естественно, не заставляй меня постоянно контролировать себя. Мне и так приходится все время напрягаться, подавлять в себе трусость, неуверенность, чувство вины, а здесь еще и... Крымов... Постарайся не ловить меня на слове, договорились?
     - Конечно, договорились, Юлечка... - Шубин подошел к ней, сел рядом и обнял ее. - Ну что, надо бы собрать все эти вещи и забрать с собой, на экспертизу. Ну и ухо, конечно... Оно, кстати, уже высохло.
     - Ты думаешь, это он убил ее?
     - Нет, не думаю. Я просто уверен, что и ему подкинули приблизительно такой же узел, как моему Ерохину.
     Ты сиди отдыхай, так сказать, а я тем временем сниму с этой "девушки по имени Дина" одежду...
     Юля замотала головой.
     - Ну уж нет, я тоже приехала сюда работать. Надо хорошенько осмотреть всю квартиру и поискать в других местах. Может, найдем что-нибудь еще из Дининых вещей. Бедная девочка...
     И Юля направилась в ванную комнату, но перед тем, как открыть дверь, передумала и заглянула на кухню.
     Кухня как кухня, ничего особенного. Старая же