ропел, дурачась, Чайкин. - Открывайте окна и двери, по улицам едет гроб...
     Трубку повесили. Леша прибавил звук у приемника: передавали "Времена года" Вивальди. Эта была бессмертная музыка, а стало быть - вызов смерти. Он прибавил еще и почувствовал, как его кожа покрывается мурашками неслыханного удовольствия; музыка, вырвавшись из крохотного приемничка, забилась, заклубилась в каморке, ища выхода, и, когда он открыл дверь, она бесстыдно зазвучала на весь секционный зал, словно пытаясь разбудить неподвижные холодные тела...
     Чайкин с трудом различил в этом пространственном звучании какое-то странное буханье. Похоже, кто-то стучал в дверь.
     Леша бросился в каморку и выключил приемник. Дверь была готова сорваться с петель, настолько сильны были удары...
     Чайкин подошел и, слегка заикаясь от неожиданности (к нему так поздно еще никто не приходил!), спросил:
     - К-кто т-т-та-ам?
     Но вместо ответа раздался еще один мощный удар по двери.

***

     Крымов привез Надю к Жанне, познакомил их и, сказав, что скоро вернется, уехал.
     Щукина нашла портниху полумертвой от страха. Та, дрожа всем телом, говорила о каком-то звонке; человек, который ей позвонил всего несколько минут тому назад, сказал ей: "Пришла твоя смерть".
     - Это был мужской голос? - спрашивала Надя, обнимая потерявшую дар речи и ставшую совершенно безвольной Жанну. - Успокойся, просто кто-то пошутил...
     Хотя именно ЭТА фраза мне как раз очень хорошо знакома. Если бы я не знала, что мой бывший муж сейчас спит и видит уже десятые сны, то подумала бы, что звонил именно он. У него вообще дурной вкус, и шутит он по-идиотски, цинично... Да что с него взять, ведь он - патолог...
     - Кто? - всхлипнув, спросила Жанна.
     - Патологоанатом. Но сейчас ни слова о драконах.
     Пойдем-ка лучше на кухню... Подожди-ка, я же не разделась... Пока я буду раздеваться, ты начни разбирать сумку, сейчас приедет Крымов - его надо будет как следует покормить...
     Щукина намеренно приняла этот легкомысленный тон, чтобы отвлечь перепуганную насмерть Жанну от страхов и попытаться загрузить ее домашней работой.
     - А что Юля? Она не звонила вам в агентство? - спросила Жанна, принимая из рук Нади тяжелую сумку. - Как бы они не застряли в этом городишке...
     Жанна и сама хотела не думать о своих проблемах, в особенности постараться забыть о том, что сегодня к ней НЕ ПРИЕДЕТ БОРИС. Да, он позвонил ей и предупредил о том, что у него важная встреча с какой-то директрисой фирмы, которая якобы хочет купить его картину.
     Жанна поймала себя на мысли, что была бы согласна даже на то, чтобы Борис с этой директрисой оказались любовниками и приехали бы сюда вместе и даже обнимались у нее на глазах, но только чтобы не оставаться одной в этой, пусть даже и считающейся безопасной квартире...
     - А что Борис? Где он? - спросила Щукина, входя на кухню, где Жанна продолжала стоять в нерешительности перед сумкой, и внося одним своим присутствием чуть ли не праздничную суету: в ее руках появились бутылки с вином и пивом, захрустела оберточная бумага, в которой оказался большущий кусок копченой грудинки, на столе возникла гора деликатесов... - Уехал куда?
     Она делала вид, что ничего не знает о причине, по которой этот горе-жених "не смог" приехать к Жанне.
     - У него встреча с директрисой фирмы, которая хочет купить его работу. Он очень дорожит своими клиентами, как и я своими... Приходится иногда жертвовать и собственным временем, и планами, лишь бы заработать деньги... - искренне отвечала Жанна, которой и в голову не могло прийти, что начался допрос, что Щукина уже РАБОТАЕТ, пытаясь выяснить ее прошлое и настоящее, в том числе и мотивы, которые могли подтолкнуть Жанну к убийству матери. Надя почему-то с легкостью поддержала эту версию Крымова и теперь с удовольствием разматывала клубок Жанниной жизни, строя свои вопросы таким образом, чтобы ни в коем случае не насторожить эту играющую на публику и изображающую последнюю степень испуга портниху.
     - Да уж, - щебетала Щукина, ловко нарезая грудинку, - сегодня трудно найти работу, а уж если нашел, то держись. Приходится жертвовать не только временем, но и личной жизнью, а то и честью... Мне вот тоже иногда приходится унижаться, чтобы вытрясти из клиента деньги и построить наши отношения так, чтобы он постоянно чувствовал себя обязанным... - Она изо всех сил пыталась расположить Жанну к себе. - Кроме того, приходится постоянно оплачивать работу внештатных агентов, разной шантрапы, без этого работать в агентстве просто невозможно. Это ничего, что я на "ты"?
     Она сделала вид, что раньше обращалась к ней как-то иначе.
     - Да, конечно, - рассеянно отвечала Жанна, у которой из головы не выходил этот идиотский ночной звонок. - Как я вам благодарна...
     - ..ТЕБЕ, поняла? Мы же договорились на "ты"!
     - Как я тебе благодарна, что вы приехали ко мне.
     Если честно, то я бы хотела уехать.
     - Куда?
     - Совсем, понимаете? Понимаешь? Уехать, чтобы избавиться от этого кошмара. Я ничего не понимаю, вокруг меня происходят совершенно непонятные вещи, я устала и хочу покоя. Мне не нужны ни деньги, ничего...
     А еще... - и здесь ее глаза наполнились слезами, - мне кажется, что он разлюбил меня...
     И тут она разрыдалась.
     Содрогаясь всем телом, она рассказывала Щукиной о своих отношениях с Борисом, нисколько не заботясь о том, что выдает интимные тайны совершенно постороннему человеку, женщине, которую видит первый раз в жизни.
     - Я что-то никак не пойму, - Щукина, нарочно не глядя в глаза Жанне, чтобы не дай бог не смутить ее, и делая вид, что она сосредоточилась лишь на открывании банки с икрой, задавала вопросы, которые при других обстоятельствах могли бы вызвать шок:
     - Он что, этот твой Борис, импотент? Вы, встречаясь с ним столько времени, ни разу не переспали по-настоящему? Или я что-то не поняла? У тебя масло сливочное есть? Отлично, давай сюда, сейчас будем делать бутерброды...
     - Нет, он не импотент, у него все нормально, это я ненормальная, вечно все усложняю... Уверена, что, будь жива мама, она бы помогла мне разобраться в своих чувствах и отношениях... Она-то была совсем не такая, она любила жизнь, любила мужчин и считала их усладой...
     Нет, правда... - лицо Жанны при упоминании о матери просветлело, - она жила как-то легко, ей все удавалось, у нее все получалось...
     - У нее были любовники?
     - У нее был мужчина, которого она любила... Но как строились их отношения в интимном плане - этого я, конечно, не знаю, мама мне ничего такого не рассказывала...
     - Она была счастлива?
     - Думаю, что да. У нее было все, кроме семьи в традиционном понимании этого слова.
     - А кто твой отец, ты не знаешь?
     - Нет, мама мне никогда о нем не рассказывала. Но уверена, что мужчина, от которого она меня зачала, был ей очень дорог.
     - А ты исключаешь, что мужчина, с которым встречалась твоя мама, и был твоим отцом?
     - Нет, он был молодой...
     - А это правда, что твоя мама была ростовщицей?
     Я правильно выражаюсь? Стой-ка! Уверена, что у Юли должен быть где-то лимон, она без них просто жить не может... Так кем была твоя мама?
     - Она давала деньги в долг, - устало, словно ей пришлось это сделать в сотый или пятисотый раз, равнодушным голосом ответила Жанна и достала из холодильника два лимона. - Это не много?
     - Нет. Один порежем и посыплем сахаром, а из другого выжмем сок и разведем с водой...
     - Деньги у нас всегда были, но мы никогда не шиковали. Конечно, мама хорошо одевалась, покупала себе дорогие вещи, баловала меня...
     - Ты ей что-нибудь шила или она покупала готовое?
     - У нее была портниха, Алла Францевна, она-то меня и научила шить. А обшиваться у нее могла не каждая женщина - слишком дорого она брала, да и берет до сих пор... Но ее работа, конечно, стоит того. Мама без нее не прожила бы, потому что в то время, когда она была еще совсем молода, в магазинах было трудно купить приличную вещь, и маме привозили из Германии хорошие ткани: бархат, парчу, органзу, японский шелк... А Алла Францевна шила из них совершенно потрясающие наряды.
     - А ты не знаешь, чей это почерк? - Щукина достала из-за пазухи приготовленный заранее конверт и показала адресованное Жанне письмо, которое они нашли с Крымовым у нее на квартире пару часов тому назад.
     Жанна, увидев письмо, побледнела.
     - Откуда это у вас? - спросила она.
     - Секрет. Так чей почерк, Жанна? И с кем ты должна была встретиться вчера у "Букиниста"?
     Раздался резкий звонок в дверь, и одновременно зазвонил телефон: Жанна, не выдержав нервного напряжения, рухнула без чувств.

Глава 11

     Она несколько раз открывала глаза, но ничего не менялось: все та же жуткая темнота, незнакомые запахи, тишина, закладывающая уши, и просто-таки нестерпимая жажда.
     Она пыталась издать какой-нибудь звук, но казалось, что ни язык, ни голосовые связки уже не подчиняются ее мозгу, ее желанию. Она сама уже не принадлежала себе.
     Даже руки отказывались шевелиться...
     И тогда пришла очень ясная мысль о том, что она уже умерла и что это не она лежит сейчас на чем-то жестком и горячем, а ее остывающее тело, а душа ее уже воспарила вверх и теперь разглядывает бренные останки с высоты своего полета...
     Вспомнился Игорь, его счастливая улыбка, когда они проснулись вместе на его постели и обнялись. Интересно, где он сейчас и что делает?
     Юля с трудом сглотнула: вот она, вполне ощутимая боль в горле и першение, словно рот набит битым стеклом или в горло засунули жгучий перец...
     Превозмогая слабость, она все же подняла руку и поднесла ко лбу, потрогала его - он был мокрым и холодным на ощупь, а волосы казались прохладной и липкой проволокой...
     Дальше рука отправилась путешествовать по поверхности тела, ощутила ворсистую ткань, должно быть, одеяла... Затем Юля снова попыталась позвать кого-нибудь...
     И вдруг вспомнила про крыс и содрогнулась всем телом.
     Она издала слабый горловой звук, и где-то внутри ее тела, в области солнечного сплетения, началось содрогание: она плакала. Слезы горячими потоками заструились от глаз к ушам. Как всякому человеческому существу, ей тоже была присуща слабость, и чувство жалости к себе захлестнуло, затопило слезами все остальные чувства, даже СТРАХ...
     Так, лежа на непонятном ложе и испытывая невероятные физические муки, связанные с болью в горле и невозможностью пошевелиться из-за навалившейся слабости и холода, чувствуя себя вывалянной в грязи и пропитанной запахами сырого подвала и крысиной шерсти, Юля восстанавливала в памяти события последних дней и удивлялась тому, что вообще осталась жива.
     Кто знает, может, теперешнее прояснение сознания - всего лишь временное явление, после чего ее ждет смерть. Возможно, что эти минуты даны каждому человеку для того, чтобы он успел осмыслить всю свою жизнь, вспомнить наиболее яркие ее моменты и близких людей, а заодно сделать переход в небытие менее болезненным...
     Как жаль, что она никогда не увидит больше свою маму, не обнимет ее; не скажет какие-то горькие слова Крымову, не ощутит на своих губах поцелуи мужчины, который так долго не был оценен ею...
     И вот наконец началось: голова медленно закружилась, душа уносилась куда-то под сияющий бриллиантами звезд небесный свод, превращавшийся в прозрачный, сверкающий и ввинчивающийся в пространство душный и долгий тоннель...
     И она, понимая, что еще не пришел срок, что еще РАНО, ОЧЕНЬ РАНО ЕЙ ТУДА, закричала, раздирая горло и призывая на помощь все свои силы...
     И тут что-то произошло. Стало светлее. Исчезли и тоннель, и звезды. Осталась только боль в горле и странное ощущение, словно на нее кто-то смотрит.
     - Открой рот, - услышала она незнакомый низкий и хрипловатый голос, и волосы на ее голове зашевелились.
     Да, безусловно, она была еще жива.
     - Откройте рот...
     Да, конечно, он так и сказал ОТКРОЙТЕ, а не ОТКРОЙ, а это ухе многое меняет.
     - Зачем? - просипела она, зажимая рот ладонью.
     Но между зубами лязгнула металлом ложка, и по языку и дальше, в гортань, пролилось что-то источающее сильнейший запах йода.
     "Люголь", - вдруг с непонятной радостью подумала она, давясь этой гадостью, которая ей была хорошо знакома еще с детских времен. Ведь люголем, обмакнув в эту бордовую жгучую мерзость карандаш, обмотанный ватой, и смазывая этим горло, мама лечила ей ангину!
     - Температуры нет, значит, выкарабкалась... - услышала она все тот же голос, и тут только поняла, что глаза ее закрыты, что она и не открывала их, подчиняясь инстинкту самосохранения, словно боясь увидеть нечто такое, один вид которого будет в состоянии убить ее.
     Убийца-некрофил - что может быть страшнее, опаснее и непредсказуемее встречи с ним? А то, что она попала в эту передрягу и оказалась в таком состоянии именно из-за убийцы, который себе в усладу расчленяет женские трупы, она осознавала ясно.
     - Кто вы? - спросила она и приоткрыла глаза.
     Зрелище, представшее перед ней, было вполне в духе Хичкока. До смешного. До безобразия.
     Темное помещение, напоминающее баню, с темными стенами, где единственным источником света служил ночник с крохотным потрепанным красным абажуром, от чего все вокруг казалось красным и немного театральным.
     Мужчина, который стоял перед ней, был высок и сутул; на его бороде тоже мерцали красные, как замерзшие капли крови, рубины - блики от красного абажура.
     Скорее всего это был растаявший снег, а это означало, что человек пришел с улицы, с мороза.
     - Где я? - спросила Юля, чувствуя, как перец, втиснутый в ее горло, сдавил гортань.
     - У меня, где же еще?
     - Вы собираетесь меня убить?
     - С чего это? Я же не людоед какой... Вылечил тебя вот... Ты хотя бы знаешь, сколько дней здесь лежишь?
     Она промолчала - ей не понравилось, что он снова с ней на "ты", а это уменьшало для нее надежду на спасение: все-таки с человеком, который хотя бы в таких мелочах выражает свое уважение к незнакомке, больше шансов договориться. Каким бы больным он ни был, к каким бы извращениям ни был склонен, качества, заложенные в нем воспитанием, могут сослужить его потенциальной жертве хорошую службу - хотя бы помочь выиграть время...
     - Неделю. Сегодня ровно неделя, как ты здесь. Я понимаю, конечно, что ты хочешь задать мне кучу вопросов, но не советую тебе этого делать - у тебя еще не так много сил, чтобы все осмыслить... Побереги свою голову, тем более что ты сильно простыла. Уясни себе одно: ты в полной безопасности. Я не знаю, откуда ты взялась там, где я тебя нашел, но не отправил тебя в больницу по двум причинам: первая - я подумал, что ты, возможно, скрываешься так же, как я, и вторая - ты лишь простудилась, тебя, слава богу, не били и не насиловали...
     Юля почувствовала, как щеки ее запылали! Какой стыд, этот мужик осматривал ее! Иначе откуда такая уверенность, что ее не изнасиловали?
     - ..у меня были антибиотики, я сделал тебе ровно семь инъекций, осталось всего три, и тебе будет гораздо лучше. Вот только с кормежкой совсем плохо, ты почти ничего не ела... Ты мне скажи, тебя ищут?
     Но она не ответила и на этот вопрос. Она еще не определила для себя позицию, с которой будет вести с ним переговоры. Возможно, что сейчас, прикидываясь спасителем, а на самом деле являясь похитителем, этот человек пытается понять, насколько он рискует, держа ее здесь, и что для него будет безопаснее - оставить ее здесь на какое-то время, пока он не совершит задуманное, или убить сразу и уничтожить следы.
     Была, конечно, мысль и о том, что она видит перед собой действительно порядочного человека, которого судьба загнала в подвал или туда, где бы он мог чувствовать себя в безопасности. В жизни случается всякое, и вот так огульно судить о незнакомце было бы преждевременным. Однако, решила Юля, проще все же держаться с ним настороже, ожидая, что в любую минуту он может наброситься на нее, как животное, и растерзать, разорвать... С таким настроением легче искать выход и в переносном, и прямом смысле. Ведь она же наверняка находится в М.! Она помнила снегопад, было очень много снега, а это означало, что вывезти ее из города НЕ МОГЛИ.
     - У тебя к тому же еще и жуткая ангина. Ты не бойся меня... - Он присел рядом с ней на стул или табурет и взял ее руку в свою. - Вот поправишься, спасибо мне скажешь, а пока можешь ничего не отвечать. Главное, что кризис миновал и ты теперь начнешь поправляться...
     Он сделал паузу, передохнул. Он сидел таким образом, что свет от ночника, находящегося за его спиной, обрамлял его силуэт красной светящейся каймой, совершенно не давая возможности разглядеть его лицо.
     - Кто вы? - Она с трудом разлепила запекшиеся губы и сделала попытку подняться.
     - Зови меня просто Миша.
     Юля вспомнила, что так звали сенбернара Лизы Удачиной и ее же бывшего мужа.
     - Собака... - сказала она первое, что пришло на ум, и от слабости и от нахлынувших воспоминаний и страхов снова погрузилась в глубокий обморок.

***

     Надя проснулась, села на постели и, глядя на несмятую подушку Крымова и на то место на кровати, которое всю ночь оставалось пустым, подумала, что Земцова, даже находясь, быть может, на том свете, мешает им быть вместе. Своим невидимым присутствием она отравляет жизнь всем: и Щукиной, и Крымову, и Шубину. И почему исчезла именно она?! Почему именно Земцова влипает в такие выигрышные в смысле внимания к своей персоне ситуации, когда все думают только о ней, жалеют только ее и, конечно, любят только ее. И как это угораздило ее выйти на это дурацкое крыльцо, и зачем она вообще потащилась за мужиками из дома? Ну, сидела бы себе и сидела, никого бы не беспокоила своим очередным приключением. А что, если она сбежала САМА? Вот Крымов, например, просто звереет от этого предположения, мол, Юля не такая дура, чтобы переполошить весь свет... А Надя думает иначе: просто Юля решила всех удивить в очередной раз и докопаться до истины, то есть до убийцы, САМА, В ОДИНОЧКУ... А что? Это, во всяком случае, очень даже в ее духе. Она не в меру честолюбива, это все знают. И честолюбие ее распространяется не только на работу, но и на личную жизнь, и пример тому - ее отношения с Крымовым. Зачем ей Крымов, которого она никогда не любила и не любит, как не для самоутверждения? Ведь кто такой Крымов для разведенной и разочарованной во всех и вся молодой женщины?
     Надя поежилась: ей показалось, что застывшие за окнами заснеженные ели внесли в залитую солнечным светом спальню немного зимней прохлады и свежести.
     Ей было стыдно своих мыслей и своих чувств по отношению к Юле, и всю эту неделю она проплакала в агентстве, работая под руководством Крымова и Шубина, вернувшегося пять дней назад из проклятого М. Но что было делать, если эти мысли так и лезли в голову? Да, с Юлей могло случиться все, что угодно, вплоть до самого худшего, тем более что во двор к Ерохину подкинули Юдину куртку со следами крови, причем ЕЕ КРОВИ... И все равно - Надя завидовала даже СГИНУВШЕЙ Земцовой.
     Это ли не патология?
     Ей приходилось по несколько раз на день звонить на работу своему бывшему (фактически бывшему) мужу, Леше Чайкину, чтобы задавать интересующие следствие вопросы, связанные с последними убийствами и делом Валентины Огинцевой. Кроме того, понимая, что он сам сюда ни за что не позвонит, она без конца терроризировала его звонками: не привезли ли ему... Юлю. На что получала исчерпывающий, переполненный сарказмом, ядом и насмешками ответ, что, мол, не дождешься... Они ВСЕ, абсолютно все думали только о ней, о Земцовой, не замечая, что этой внезапно вспыхнувшей любовью к ней убивают ее, Надю Щукину.
     Хотя Крымов, конечно, был другого мнения. Он считал, что причина такой хандры Нади заключается исключительно в ее мнительности и ревности и что все это вполне нормально и объяснимо. Нужно только немножко подождать, пока Юля найдется, чтобы жизнь вновь вошла в свое русло и они с Надей могли бы объявить всем о своей свадьбе. Слово "свадьб