я вас знаю, вы - художник...
     Он поднял голову - барменша склонилась к нему, обдавая его запахом пива и почему-то ландыша. "Должно быть, духи..."
     - Вы разве не помните меня? Я же купила у вас на улице картину? У меня сейчас дома ремонт, так я ее временно повесила сюда... - Она кивнула куда-то в сторону, и Борис, повернув голову, увидел свой пейзаж, помещенный на стене между двумя незажженными светильниками. - Лампочки перегорели... - извиняющимся голосом пояснила барменша.
     Да, он вспомнил ее, она была тогда в длинном темном пальто. Она купила у него эту работу где-то в конце октября. Был холодный ветреный день, но ему нужны были деньги, и он стоял, разложив свои незаконченные этюды на парапете здания консерватории. Клочки белой бумаги, трепетавшие на этом промозглом, нещадном ветру, не кокетничая, говорили прохожим о крайне бедственном положении художника - цены, проставленные на них зеленым маркером, были фантастично низки. До абсурда. Не зря же барменша с достатком дворняги была способна разориться на этот достойный аукциона "Кристи" ("Ха-ха-ха!") шедевр...
     - Ну и как, нравится? - спросил он, только чтобы спросить. Чтобы не молчать, а хотя бы послушать свой голос.
     - Нравится. Вы хотите что-нибудь выпить? У нас дешевле, чем в "Звездном".
     - Рюмку коньяку, чашку кофе и что-нибудь легкое на закуску.
     - Могу разогреть пиццу или сварить сосиски. Есть еще грибной суп, но он вчерашний. Посетителей мало.
     Снег... Никогда не видела, чтобы выпало столько снега... - Она задумчиво посмотрела в замерзшее, заледеневшее окно и только спустя минуту, словно вспомнив, что она в кафе не одна, очнулась, вернулась мыслями к сидящему перед ней съежившемуся художнику. - Так что вам?
     - Хлеб с маслом найдется?
     - Найдется. Если бы вы подождали, я бы яичницу с сыром приготовила. Вы не спешите?
     - А вы?
     И в эту минуту в ее глазах загорелся огонек. Хороший и нехороший одновременно.
     - Ты здесь совсем одна? Где твой хозяин?
     - Нет его... - Она, смеясь, дунула на выставленные вперед ладони. - Улетел... В Москву. Я совсем одна.
     А что? У вас, у художников, тоже бывают проблемы на личном фронте?
     Она действовала грубо, пытаясь соблазнить его, чтобы он попросил запереть кафе, где они останутся только вдвоем...
     - Вы, случаем, не маньяк?
     Зачем ей этот вопрос, разве ей кто-нибудь ответит на него положительно?
     - А что, похож? - Это была дешевая и ни к чему не обязывающая игра.
     - Не знаю, ни разу не видела настоящего маньяка...
     Бр-р... - Она судорожно дернулась, словно в кафе стало неожиданно холодно. - Розку-то маньяк убил. Изнасиловал и убил.
     - Какую еще Розку?
     - Да подружку мою. Она буфетчицей на автостанции работала. Хоть и не принято говорить о покойниках плохо, но она отчаянной была, проворачивала свои делишки прямо на рабочем месте. Кого только не приводила к себе, всех командированных, кавказцев разных...
     - Ну и как? Не нашли, кто это сделал?
     - Да разве его можно найти? Город-то вон какой большой!
     - Тебя как звать?
     - Оля. А вас?
     - Борис. Оля, может, выпьешь со мной?
     - Нет, мне нельзя... А вдруг кто придет, а я тут едва на ногах стою?
     - А ты немножко.
     - Я быстро пьянею. А вам сейчас принесу. И хлеб с маслом. Может, колбасы порезать?
     Он кивнул, и она ушла. Стало еще тоскливее. Он вспомнил того человека, который сейчас находился у Жанны, и где-то в глубине души шевельнулась, словно просыпающийся дикий зверь, логово которого потревожили, глухая злоба... Это было не рассудочное чувство, а нечто сродни инстинкту, а потому более сильное и неодолимое. Кроме того, в нем проснулся собственник. Он понял, что наконец произошло то, что и должно было совершиться, - она призналась в своей измене. Безусловно, она жила с этим человеком, быть может, и даже наверняка, ПАРАЛЛЕЛЬНО с ним, Борисом. Иначе откуда у того ключи от квартиры и это желание передать Жанне деньги? Он покровительствовал ей, как покровительствовал когда-то неизвестный мужчина его другой женщине - Валентине. А разве может мужчина просто так, за здорово живешь, содержать женщину? Но кто он? Жанна его не боялась, хотя и старалась сделать вид, что испугана, что ничего не понимает... Но это он, Борис, ничего не понимал. Любовник Жанны, настоящий любовник Жанны, который имеет на нее куда больше прав уже по той причине, что содержит ее, наверняка знал о Борисе. Но тогда почему он позволил ей пустить Бориса в дом и даже в постель? Ведь он видел их вместе, лежащими в постели!
     Должно быть, он женат и не может оставить свою семью.
     Не исключено также, что он оплатит все расходы, связанные со свадьбой, свадьбой Бориса и Жанны! Неужели такое возможно? Возможно еще и не такое.
     Жизнь потеряла всякий смысл. Единственный человек, ради которого он терпел весь этот обрушившийся на него ад, предал его.
     Он сидел за столиком, положив голову на скрещенные пальцы рук, и разве что не стонал от навалившихся на него кошмаров. Как фрагменты черно-белой хроники, дрожащие и издающие при мелькании сухой моторный треск, мелькали перед ним женские окровавленные тела, какие-то сапоги со вставленными в них обрубками женских ног, плотные полиэтиленовые пакеты, набитые кусками расчлененного человеческого тела...
     Когда перед ним появилась рюмка с коньяком и бутерброды с колбасой, он, откинувшись на спинку стула, внимательно посмотрел на стоящую перед ним по стойке "смирно" барменшу.
     - Ты чего стоишь? - хриплым голосом спросил он, испытывая сильнейшую тошноту и желание выплеснуть коньяк в лицо этой готовой на все девицы. - Закрывай дверь...
     - Дверь?.. - Она быстро оглянулась, словно проверяя, нет ли кого в кафе, кто мог бы им помешать.
     Лицо ее пошло красными пятнами, а глаза подернулись дымкой. Это была похоть, замешанная на желании получить за удовольствие еще и деньги...
     Заперев дверь кафе, она вернулась и застыла в ожидании его дальнейших приказов.
     - Ложись на стол...
     Но она медлила, она ждала денег. И он дал их ей, сунул смятую купюру в вырез трикотажной блузки.
     - На какой стол? На этот?
     - На любой...
     Барменша суетливо принялась переставлять с одного стола на другой солонку, вазочку с салфетками, пепельницу... Приставив стул, разулась и легла спиной на грязную красную скатерть, плотно сжав ноги.
     Борис взял в руки бутерброд, положил на него другой, выпил коньяк и быстрым шагом направился к выходу...
     Один поворот ключа - и он на свободе.

***

     Когда она это поняла? Когда?..
     Та Жанна, не искушенная любовью, осталась в прошлом. И ничто уже не могло изменить необратимости хода событий.
     В тот страшный день, когда она узнала о смерти мамы, все перевернулось в ее сознании. Она почти физически почувствовала, как изменилась. Даже дышать стала иначе, даже произносить отдельные слова... В ночь, когда мертвая Валентина лежала в гробу посреди гостиной, Жанна вошла в спальню, сдернула с зеркала белую простыню и внимательно посмотрела на свое отражение.
     Она не испугалась бы, если бы за ее спиной возник призрак мамы, больше того - она его ждала. И он явился.
     ОНА ЯВИЛАСЬ.
     Мама была в своем любимом черном платье, грустная и ироничная; похлопав Жанну по плечу, она сказала, как если бы и вправду была живой:
     - Жанночка, ты не останешься одна. Я оставляю его тебе.
     И исчезла. Потрясенная Жанна долго еще вглядывалась в черную муть зеркала в поисках знакомого и такого родного лица, но с тех пор мать она больше не видела ни во сне, ни в своих фантазиях.
     Значит, появление Бориса в доме было закономерным? Значит, ОНА знала о них?
     Надо было срочно все забыть. И Борис, словно читая ее мысли, заранее отрастил бороду. Он сильно изменился и стал мало походить на того молодого парня, с которым встречалась Валентина.
     После похорон они ни разу о ней не говорили, хотя каждый из них думал о ней, вспоминал.
     Как все начиналось?
     Жанна следила за ними, иногда даже нанимала машину и колесила следом, лишь бы увидеть ЕГО, хотя бы издалека, хотя бы мельком.
     Дома, оставшись одна, она, разглядывая себя в зеркале, пыталась понять, почему он любит именно Валентину, а не ее, Жанну. Ведь они так похожи, только Валентина старше ее, и кожа у нее хотя и без морщин, но уже все равно не такая, как у дочери.
     Жанна обманывала, когда говорила Земцовой, да и следователю, о том, что мама никогда не приводила "своего мальчика" домой. Еще как приводила! Да и как могла она не приводить, если у них такая огромная квартира!
     Им ничто не мешало уединяться в самой дальней комнате и заниматься там чем угодно.
     Изредка, когда они были уверены в том, что Жанна спит в своей комнате, кто-то из них на цыпочках пробегал в ванную или на кухню, и эти маленькие перебежки создавали атмосферу чего-то запретного, порочного, обманного, что сильно возбуждало влюбленную в любовника своей матери Жанну, наблюдавшую за ними сквозь дверную щель.
     Мама называла его Адамом, а он ее - Евой. Иногда, глубокой ночью, когда квартира тонула в плюшевой, глухой тишине, Жанна видела, как ее мать занимается на кухне чем-то странным. Квартира наполнялась какими-то знакомыми травяными запахами: так пахнет заваренная кипятком календула или шалфей... Но единственное, что Жанна могла разглядеть, высунувшись из своей комнаты, это сидящего в профиль к ней Адама, совершенно голого, и мать, покрывающую его лицо мокрой белой тряпкой, от которой шел пар... Она явно лечила его. Но от чего?
     Он был очень красив, божественно красив. Прекрасно сложен и двигался как танцовщик - грациозно, расправив плечи и спину и высоко подняв голову. Бледное, слегка вытянутое лицо его носило маску неприступности, и, глядя на это лицо, хотелось обхватить его ладонями и прижаться к нему губами... Жанна бы все отдала, чтобы только наслаждаться этим прикосновением, этим причащением к чужой красоте, к чужому счастью, к чужой любви, к чужой жизни. Она любила Адама и страдала от невозможности быть с ним. Ведь мама была тогда молода, она и осталась молодой - навечно.
     Иногда они ссорились. И всегда из-за денег. Валентина, плача, называла Адама подлым, она говорила, что тратить деньги, которые ему дает одна женщина, то есть она, на других женщин может только ничтожная личность. Она била его по щекам, а потом прикладывала на разбитый нос примочки со льдом. Они вели себя действительно как самые настоящие влюбленные. И ничего вокруг не замечали.
     Валентина, опьяненная своим счастьем, стала многим прощать долги, записи в журналах вела уже небрежно, не как раньше, а когда спохватывалась, то оказывалось, что деньги на исходе. В такие дни они с Адамом не встречались. Она работала, часами сидя за столом, и обзванивала всех клиентов, требуя возвращения долгов.
     Потом, когда деньги появлялись, она приглашала к себе ювелира и покупала какую-нибудь безделушку, говоря при этом, что таким образом она не только вкладывает деньги, но и балует себя. Баловала она себя и частыми визитами к Миллерше - Алле Францевне Миллер, своей портнихе, у которой заказывала очередное платье - непременно сногсшибательное, шикарное и дорогое. Словом, жизнь продолжалась.
     И хотя в квартире было по-прежнему тихо, Жанна знала, что ОНИ где-то рядом, через пару комнат, и что они живут полной жизнью, а ее считают бессловесной тварью, способной только учить сопливых детей правописанию да шить в свободное время юбки.
     Было, правда, время, когда Валентина пыталась приобщить дочь к СВОЕМУ делу. Но Жанна запротестовала.
     Она считала, что давать деньги в долг - дело опасное, что для того, чтобы не потерять их, надо хорошо разбираться в людях, иметь свою клиентуру и, конечно же, обладать определенным талантом. И сколько бы Валентина ни убеждала дочь прислушаться к ее советам и попытаться поработать какое-то время с ней в паре, Жанна так и не согласилась. Хотя понимала, что ее диплом филолога способен прокормить только котенка. Вот тогда-то и возникла идея поучиться у Миллерши портновскому искусству.
     Жанна много времени проводила у Аллы Францевны и не могла не знать, каким образом Валентина пользуется ее отсутствием. Быть может, из-за этого уже очень скоро Жанна начала испытывать отвращение к шитью. Ведь оно ассоциировалось у нее теперь со свиданиями матери и ее любовника.
     И где-то полтора года тому назад случилось то, что и должно было случиться. Любовник матери стал любовником дочери.

***

     - Ответь мне, это Борис убил Валентину?
     Она вздрогнула от этого прямого вопроса, вокруг которого он ходил уже достаточно долго, никак не решаясь произнести его вслух.
     - Пойми, ее могли убить только двое - ты или он.
     Потому что эта смерть была выгодна вам: освобождаясь от нее, вы одновременно обретали и ее деньги. Ведь так?
     Но ты бы не смогла. Ты любила ее, хотя и ревновала к нему. А он? Он что, задолжал ей?
     - Нет, не думаю... Просто ему всегда были нужны деньги, и очень большие деньги. Он купил квартиру под мастерскую в центре города, ее надо было ремонтировать, вы же сами знаете, как это все дорого. Кроме того, как он мне объяснял, ему подкинули домой наркотики, и ему пришлось откупаться... Он не хотел идти в армию, а для этого тоже нужны были деньги. И везде одни деньги, деньги, деньги!..
     - Но почему же он считал, что все его проблемы должна решать она?
     - Она любила его, и он этим пользовался. Кроме того, он обладает богатством другого рода: он красив. Ей нравилось появляться с ним на людях. ОН был ее образом жизни, символом ее свободы и власти над молодой плотью.
     - Все это рассказал тебе ОН?
     - Конечно. Ведь он поработил и меня.
     - Послушай, вы живете не в лесу, неужели никто из вашего окружения, из клиентуры, наконец, не понял, что ты встречаешься с любовником твоей матери?
     - Думаю, что нет. Ведь он изменился, отрастил бороду...
     - Глупости! Быть может, он сделал себе пластическую операцию?
     - Да что вы! У меня-то глаза есть.
     - Но я ни за что не поверю, что его не узнали! Ты же сама говорила, что Валентина появлялась с ним в ресторанах, что ЕГО ВИДЕЛИ В ЛИЦО!
     - А вам не приходило в голову, что люди как раз все и поняли. Другое дело, что я с ними не общаюсь. Вы сами можете все узнать от наших знакомых, да от той же Миллерши, например. Вот она-то его точно видела.
     - Хорошо, поставим вопрос по-другому. У него есть алиби на день убийства? Отвечай, не тяни, ведь если бы не было алиби, им все равно бы заинтересовались... Тот же Астраханов.
     - Да, он говорил с Борисом, разумеется... Причем, по его словам, Борис был первым подозреваемым. Но в том-то и дело, что у него есть алиби - в день убийства он был на этюдах, и Астраханов сам, лично ездил в ту деревню, где Борис пробыл целые сутки, чтобы побеседовать со свидетельницей, хозяйкой комнаты, которую снимал Борис...
     - Он ездил зимой на этюды?
     - Да, он привез работы, и я сама их видела, только уже в магазине, на витрине. Это пейзажи. Они были удачно проданы... Борис говорит, что их покупают не потому, что он такой хороший художник, а потому, что он их дешево оценивает. Но я вижу, что вы не верите мне?
     Вы не верите в его алиби? Вы вообще ему не верите! Вы ревнуете его ко мне!
     - А как можно верить человеку, который постоянно лжет? Я уже больше трех месяцев здесь. И знаешь, чем я все это время занимался?
     - Откуда же мне знать?
     - Я следил за тобой и за твоим Борисом.
     - Но откуда вы могли знать, что Борис и тот человек, с которым встречалась моя мать, - одно и то же лицо?
     - У меня в ресторане "Север" работает друг, он официант. Когда-то, очень давно, у нас с ним был тяжелый разговор из-за Валентины. Он любил ее, но тогда она уже носила тебя, и я, как цепной пес, охранял ее от подобных ухажеров. Конечно, он видел ее потом в своем ресторане, тем более что ему несколько раз пришлось обслуживать их столик, и он, как мог, пытался мне описать внешность ее спутника. Но из него плохой рассказчик и тем более художник. Я ничего не понял из его описания. И вот тогда он познакомил меня с настоящим художником, который был знаком с Валентиной... Короче говоря, я получил в результате карандашный портрет ее спутника.
     Представь себе мое удивление, когда я узнал приятеля Валентины в твоем парне! Поэтому-то мне и непонятно, как это вас до сих пор не разоблачили? Ты побледнела.
     Тебе неприятно это слушать?
     - Да нет, не в этом дело... Просто иногда мне кажется, что я и сама до конца не уяснила, он это или нет. Он всегда такой разный, такой непредсказуемый, и я никогда не знаю, как себя с ним вести.
     - Ну так брось его! Скажи, тебе никогда не приходила в голову мысль бросить его?
     - Почему же, приходила. Но мне кажется, что он никогда никуда не исчезнет, что он - мой рок, мое несчастье, мое наказание за то, что я так пошло спуталась с ним еще при жизни мамы! Что это - страсть, любовь или похоть? Но если это одно из трех, тогда почему же мы весь этот год не могли.., не могли.., провести вместе ночь?..
     Я имею в виду не сон, конечно... Что с нами произошло?
     Откуда в нем это терпение и такт, если раньше, когда еще мама была жива, мы занимались этим по два раза на день?
     - А ты не понимаешь?
     Она покачала головой.
     - Да это же чувство вины. Больше того, вы так похожи с матерью, что он, возможно, не может быть с тобой, потому что ему кажется, что он лежит в постели с.., ней?
     Ведь она умерла, и это могло отвратить его от тебя. Все очень просто.
     - Но тогда зачем ему было вообще приходить ко мне?
     Зачем я ему нужна?
     - Может быть, это любовь... Но любовь к ней, а не к тебе.
     - Вы так уверенно об этом говорите, так спокойно рассуждаете, словно вы долго думали об этом еще до нашей встречи.
     - Правильно, так оно и есть. Я подозреваю его, понимаешь? И никакое, даже самое надежное алиби на свете не снимет с него моего подозрения. Всех свидетелей на свете можно купить, а тем более в наше время. Что касается тебя, то ты всегда будешь его защищать, потому что, возможно, ты тоже любишь. Хотя скорее всего и ты с ним связана тем же чувством вины, но только другого характера.
     - В вас говорит ревность.
     Она перевела дух, встала и оглянулась по сторонам, словно желая найти кого-то, кто бы поддержал ее, но, вспомнив, что Борис, который мысленно всегда присутствовал рядом с ней, мерзнет на улице, бросилась к двери:
     - Господи, я с вами заговорилась и совсем забыла про него...
     Он слышал, как Жанна выбежала из квартиры, как застучали-затопали ее туфельки по лестнице, гулко отдаваясь по всему подъезду (дверь она не заперла и оставила ее чуть приоткрытой), и даже слабый, зовущий Бориса ее крик. Но потом стало тихо, она бесшумно вернулась, разулась, прошла в комнату, села на диван и покачала головой:
     - Он ушел. Я бы на его месте тоже ушла. А ведь он может не вернуться... Что же мне делать? Вам легко говорить, вы - мужчина, у вас может быть много женщин.
     А я? Я всегда была одна. До тех пор, пока не появился он.
     Меня постоянно окружают пары, а я; повторяю, всегда ОДНА. Пусть у Бориса много недостатков, но он не мог убить мою маму, не мог.
     - А где те драгоценности, которые она покупала у Альфиша?
     - А вы и его знаете? Я продала их.
     - И кому же?
     - Не знаю, этим занимался Борис. Мне нужно было заплатить долги, я потратила все мамины деньги на ее похороны, а мне хотелось поставить ей памятник...
     - И сколько же ты выручила за эти драгоценности?
     - Нашими деньгами около пяти тысяч.
     Беркович вдруг достал из внутреннего кармана куртки, лежащей на стуле, бархатистый, сильно потертый футляр, в каких раньше продавались старинные парфюмерные наборы, и, открыв его, высыпал все содержимое на стол:
     - Эти?
     Жанна, прикрыв ладонью рот, широко раскрытыми глазами смотрела на рассыпанные по скатерти золотые кольца и серьги, броши и ожерелья, принадлежавшие когда-то ее матери.
     - Но каким образом они оказ