ему было...
     Мы с ним хорошо так выпили, закусили яблоками мочеными. Словом, хорошо посидели... Вот смерть какая страшная, нелепая!
     - А что за дело у вас к нему было?
     - Да хотел попросить его жену сделать чучело совы.
     Правда, не для себя...
     - Она у него что, была таксидермисткой?
     - Да, дома работала.
     - Так как ее зовут, Людмила, говорите?
     - Кажется, все-таки Людмила.
     - А где она жила?
     - Не знаю, потому что дома у нее ни разу не был, я птиц и головы переправлял через Сашку...
     - ..а сами имели комиссионные за посреднические услуги?
     - А почему бы и нет? - засмеялся мелким извиняющимся смешком Игнатов, приглаживая и без того приглаженную бородку цвета крепко заваренного чая.
     - А можно предположить, что у этого самого Морозова был семейный бизнес: он привозил шкуры оленей, кабанов, лосей, а его жена мастерила из них чучела и продавала?
     - Конечно, можно. Но только вряд ли это бизнес - слишком громко сказано. Если она в год сделает два чучела - какой же это бизнес? Это огромный труд, а вот сбыть, продать такое чучело - задача еще потруднее.
     Игнатов ушел, а Крымов отправился с Шубиным на Лермонтова, 15.
     В квартире номер 8 давно уже никто не жил. Соседи слово в слово повторили рассказ Игнатова о трагической гибели "охотника от бога" Морозова Александра Васильевича. На вопрос Крымова, не приходили ли сюда, на эту квартиру, жена и дети покойного, ему ответили отрицательно: мол, никто не приходил, родные Морозова, кажется, уехали в другой город. Но самое удивительное заключалось в том, что никто из соседей ни разу и не видел ни жену, ни детей Морозова, и даже не знали, сколько у него этих самых детей.
     Тема охотника была временно закрыта.
     Что касается поисков жены Морозова, предположительно Людмилы - женщины, владеющей редким ремеслом таксидермиста, то они за неделю так ни к чему и не привели. Были вызваны специалисты-биологи с биофака университета, которые знали всех таксидермистов наперечет, но ни у одной женщины-таксидермистки не было мужа по фамилии Морозов, и тем более охотника.

***

     ...Шубин очнулся - кто-то сильно тряс его за рукав.
     Он повернул голову и увидел склонившегося к нему Сазонова, от которого разило, как от бочки с пивом.
     - Ты уснул, Игорек. Поднимайся, дорогой, работенка есть кое-какая...
     Игорь замотал головой, прогоняя призраки и видения, роившиеся в его сознании во время этого короткого и болезненного сна. Ему снилась Юля, и беременная Щукина почему-то с фужером шампанского в руке, и Крымов, и Ерохин, и все-все, кого он знал и с кем встречался последние дни или даже годы... Сотни лиц, какие-то далекие и гулкие голоса из прошлого, обрывки разговоров и издевательская шлягерная музыка просто-таки выворачивали наизнанку его душу. Он не ожидал от себя такой реакции на потерю... А ведь он потерял ее. Потерял Юлю. И как бы он ни пытался отогнать от себя это слово, оно все равно преследовало его, звучало в голове, как под куполом церковного свода, как фрагмент звукового ряда его же собственных сновидений.
     - Какая еще работенка? Что случилось? - Он оглянулся, но, увидев Крымова, курящего возле открытого окна, вздохнул с облегчением: он был ПОКА жив.
     - Мне только что позвонили из М....
     - Что? Неужели ее нашли?.. - Шубин был не готов, не готов к тому, чтобы услышать, что нашли то, что осталось от Юли... Он мог бы зажмуриться, чтобы только не увидеть то, что превратит в картинку слова Сазонова, но не зажмурился - не успел.
     - Ничего страшного... Я имею в виду, это не связано с НЕЙ, - успокоил его Сазонов и громко икнул. - Извини, брат, но я всегда после пива икаю. Так вот. Кречетов нашел на Графском озере, прямо на самом берегу, что-то вроде склепа... Он сказал: большая прямоугольная яма, прикрытая шифером. Прикинь! А там все, что осталось от Литвинец, Дины и Сажиной... Такие дела. А я же ему еще раньше звонил, поищи, говорю, на этом вашем мрачном озере... Но он мне объяснил, что рядом с берегом не искал, потому что там камыши, ил, место топкое, как болото, а там, оказывается, глина! И знаешь, кто нашел это захоронение (если так можно назвать, конечно, эту яму, где все эти тела были сброшены кое-как)?
     - Знаю, - вдруг сказал Шубин. - Это лиса? Ведь лиса, скажи? Там водятся лисы?
     - А ты откуда знаешь?
     - Да это я звонил Кречетову насчет лисы. У меня в Ростове дело одно было, девушка пропала, а видели ее в посадках, где она собирала дикую смородину... Так вот, свидетеля, который видел ее там еще в сентябре, нашли аж в январе. Взяли в школьном зооуголке лису, повезли наместо...
     - Я что-то не понял, почему именно лису?
     - Понятия не имею. Может, собаки не было. Я тогда еще совсем зеленый был, думал, что так и надо... Ну так вот, не перебивай. Эта самая лиса и разрыла труп.
     - Значит, Кречетов тебя послушал... Хотя у меня такое ощущение, что меня здесь держат за идиота... - ухмыльнулся Сазонов, так в душе и не поверив Шубину. - Собирайся. Поедем. Только вот не представляю, как это вы, мальчики, будете со мной расплачиваться: Петр Васильич то, Петр Васильич - это...
     - За что расплачиваться? - огрызнулся до сих пор молчавший Крымов. - За то, что вместе с трупом Литвинец твой Кречетов найдет тела наших девчонок? Какой же ты шкурник, Сазонов, будь моя воля - давно бы выпер тебя из органов. Ты же шагу не ступишь, пока тебе не заплатят. Сколько людей мне на тебя жаловались. Ты что, в милицию ради денег пошел? Знаешь, зачем я открыл свое агентство? Чтобы таким вот, как ты, альтернатива была. У людей горе случилось, они в милицию бегут, а ты разворачиваешь их на сто восемьдесят градусов и футболишь ко мне... Да я, если хочешь знать, собирался делать деньги только на раскормленных боровах, которым нужно проследить за своими женами-шлюхами...
     И если бы мне не приходилось платить тебе, экспертам (которые и так и так должны были проводить эти же самые экспертизы!), вашим же агентам, то, поверь, я бы и не драл по три шкуры с клиентов...
     Шубин с ужасом слушал, как не на шутку разошедшийся Крымов лепит в лицо позеленевшему от злобы Сазонову правду-матку, и лихорадочно соображал, что бы такое сказать, чтобы его утихомирить и не позволить Петру Васильевичу отказаться помогать им. Ведь в той ситуации, в которой они оказались, им двоим было явно не под силу справиться с навалившимися на них проблемами. Как могут они вдвоем искать убийцу, обладающего феноменальными способностями или средствами перемещения в пространстве, так хорошо ориентирующегося во всем, что касается деятельности агентства, и так умело затягивающего петлю на шее самого Крымова, если у них не осталось самого ценного - веры в себя?! Исчезновение Юли и Нади совершенно выбило их из колеи. Крымов так и вовсе сошел с ума, раз позволяет себе говорить такие вещи Сазонову прямо в глаза. Чего он хочет этим добиться? Может быть, Сазонов изменится и станет вкалывать на них бесплатно? Или девчонки из НИЛСЭ будут ночами работать на агентство за красивые глаза Крымова? Люди сидят без денег и выполнят любую работу, даже если им и придется перешагнуть через собственные принципы, именно ради денег, ради того, чтобы прокормить своих детей...
     Шубина понесло. Он и сам был готов разразиться проклятиями в адрес несуществующего монстра, зовущегося большой политикой, который превратил красивый кукольный совдеповский театр в грязный балаган, кишащий обезумевшими и потерявшими свою былую яркость и выразительность потрепанными куклами с оторванными руками и ногами, с выколотыми глазами и черными провалами вместо ртов... Совершая механические, запрограммированные движения, они как будто хотели реанимировать свой вечный спектакль, но у них уже не оставалось сил...
     Игорь, так четко представивший себе эту картину, едва сдержался, чтобы не наброситься на Крымова и закрыть ему рот... Но тут вдруг Сазонов, побледнев и схватившись за сердце, упал на кресло и закрыл глаза. Он тяжело дышал.
     Крымов обхватил ладонями свое пылающее лицо и теперь в страшном смущении смотрел на совершенно белого Сазонова.
     - Петя, что с тобой? Тебе вызвать врача? - спросил он, подойдя к нему и взяв его за руку.
     - Да пошел ты... - не глядя в его сторону, проговорил, едва дыша, Сазонов. - Самый умный нашелся.
     И без тебя все знаю. Да только и ты не без греха. Мы вот тут отношения выясняем, а у меня из головы не идут твои Земцова и Щукина... Не время сейчас кулаками размахивать. Предлагаю оставить часть людей здесь, чтобы до конца и как следует обследовать дом, а мы с вами прямо отсюда, напрямик, на снегоходах - я договорился с ребятами - поедем в М.  и посмотрим, что там раскопала лиса на берегу Графского озера... Ишь ты, какое название... Знал бы этот граф или тот, в честь кого назвали это болото, для чего и кто облюбовал его... Что вы на меня так смотрите? Со мной все в порядке. Просто давление упало... Или поднялось? Но это неважно.
     Он быстрыми шагами направился к выходу, Шубин с Крымовым последовали за ним. И каждый из них думал об одном и том же - что или КОГО найдут они на дне ямы... И не окажутся ли там Юля с Надей.

***

     - Ты знаешь, иногда мне кажется, что я стала тебе в тягость...
     Жанна сидела на диване, обняв и прижав к груди подушку, и раскачивалась всем телом. Никогда еще Борис не видел ее в столь подавленном состоянии. Полное безразличие, граничащее с помешательством, сквозило в ее взгляде, в посветлевших прозрачных глазах, полных слез и глубоко затаившейся боли. Она устала бояться, устала ждать смерти, которую пообещала ей какая-то спятившая незнакомка, а потому не нашла ничего лучшего, как вернуться в свою квартиру. Тем более что позвонивший ей Крымов сказал, что Юля пропала, что, возможно, с ней случилось несчастье и что оставаться на ее квартире тоже стало небезопасно.
     Жанна, которая и без того чувствовала себя обязанной Юле за то, что взвалила на нее свои проблемы с зечкой, связала исчезновение Земцовой именно с этим и теперь просто-таки изводила себя чувством вины перед ней. А что, если Юля погибла из-за нее? Кроме того, теперь каждая вещь в квартире Земцовой стала напоминать о Юле, а вечерами Жанне слышался ее голос...
     - Нет, что ты, как ты можешь такое говорить? - Борис придвинулся к ней и взял ее руку в свою. - Прекрати, ты же знаешь, что я люблю тебя.
     Она скосила глаза в его сторону и усмехнулась:
     - Ты.., любишь меня? Но кто, как не ты, в течение вот уже нескольких дней пытался доказать мне, что это я убила собственную мать?! Ты думаешь, что я ничего не понимаю? Ты задаешь мне такое количество глупых вопросов и надеешься, что я ничего не пойму? Ты спрашиваешь меня, зачем моя мать принялась зимой, в жуткий холод мыть окна. Тебя интересует, какими суммами, как ты выражаешься, "ворочала" моя матушка, чтобы внушить мне мысль о том, что именно мне, и никому другому, была выгодна ее смерть. Ты измучил меня вопросами о ее любовнике... Но ведь это были ЕЕ любовники, а не мои, и я не могу знать, занимали они у нее деньги или нет... Я устала, смертельно устала от немых упреков, которыми полны твои на первый взгляд обычные вопросы.
     Чего ты хочешь от меня?
     Он ждал от нее этой реакции давно, и теперь, когда ее наконец прорвало и она заговорила так, как может заговорить только выведенный из терпения нормальный, рассерженный человек, он с облегчением вздохнул. Но не только потому, что понял, что с ней все в порядке и психика ее пока еще выдерживает следующие один за другим стрессы, а еще и потому, что все его сомнения, заложенные в его сознание Крымовым, исчезли, оставив лишь горький след сожаления о той бестактности, с которой он задавал ей эти, связанные со смертью ее матери, вопросы.
     - Извини меня... Но меня сбил с толку Крымов.
     Только обещай мне, что ты не скажешь ему о том, что я выдал его. Крымов, в сущности, хороший сыщик, он разбирается в людях и может безошибочно определить причину, заставившую человека пойти на преступление. Но я рад, что относительно тебя он ошибся...
     - Боже мой! И ты, Борис, ты попал под его влияние или, может, пытался даже выполнить какое-то его задание, задавая мне все эти дурацкие вопросы? Какие же вы жестокие! Как вы могли заподозрить меня в убийстве мамы? Ладно бы Крымов, но ты, Борис, ты?!.
     Она постепенно пришла в бешенство и, отшвырнув от себя подушку, накинулась с кулаками, причем не шутя, на потрясенного таким неожиданным ее поведением Бориса, повалила его на диван и принялась бить его по щекам.
     - Негодяй! Подлец! Как ты мог?.. За что мне все это?..
     Руки у нее опустились, и она рухнула лицом вниз на подушку, рядом с Борисом. Плечи ее вздрагивали, а из горла вырывался тонкий щенячий скулеж... Она была такая маленькая, несчастная, всеми брошенная и обманутая, что Борис, вдруг почувствовав сильнейшее волнение и прилив нежности к этой хрупкой и инфантильной женщине, не заметил даже, как обнял ее и крепко, насколько это возможно, прижал ее к своей груди. Он повернул к себе ее заплаканное осунувшееся личико и принялся покрывать его поцелуями, второпях, страстно, впиваясь горячими губами в ее мягкую и тонкую кожу на щеках, покусывая мочки ушей и верхнюю губу, такую упругую, такую сладкую...
     Намотав на одну руку ее длинные скользящие волосы, другой он начал расстегивать пуговицы ее блузки. Он целовал ее, полуживую от обрушившихся на нее новых ощущений, уже прямо в губы долгим, страстным поцелуем. Он не понимал, как же могло такое случиться, что он поддался Крымову и допустил мысль о том, что Жанна - убийца?!
     Однако одно только это слово "убийца" сослужило ему, как оказалось, не только плохую службу - оно же позволило ему разрушить все преграды, которые существовали между ними и препятствовали близости, к которой они оба стремились всю эту осень. Ведь именно этот эмоциональный взрыв, который последовал за его стремлением во что бы то ни было узнать, причастна ли Жанна к смерти своей матери или нет, привел к этой открытости чувств, этой естественности и искренности, которых так не хватало ему для того, чтобы понять, что же такое представляет собой это таинственное и замкнутое существо, именуемое Жанной. Ведь именно прочная оболочка таинственности и скрытности не позволяла ему признаться ей в том, что он просто изнемогает от желания. И что, как не любовь, не позволила ему накинуться грубо (и он бы это смог, не будь таких трагических обстоятельств ее жизни, которые так сковывали его!) и взять ее пусть даже и силой?
     Теперь же, потеряв всякий стыд, они предавались любви на диване, где еще совсем недавно она, рыдая, упрекала его в предательстве...
     Перламутровая пуговка-жемчужинка отлетела и покатилась по полу под стол... Медленно, как бы лениво, сползла на пол и юбка, увлекая за собой блузку; на подлокотнике дивана покачивался тонкий светлый прозрачный чулок, в то время как другой, пристегнутый к крохотному кружевному пояску, нервно дергался в промежутке между диваном и стеной. Совершался один из древнейших актов близости между человеческими существами, вынужденными долгое время скрывать свои инстинкты, свою тягу друг к другу. И никакие звонки, никакие внешние проявления вторжения в их отношения посторонних звуков не могли бы остановить их, прервать на полувздохе, полудвижении, полуисторжении...
     Потные, прижавшись друг к другу и продолжая пребывать в судорожно-сладостной истоме, Борис с Жанной обменялись усталыми улыбками удовлетворенных любовников.
     - Какие же мы были идиоты... - пробормотал он, промокая тело своей возлюбленной лоскутом шелка, случайно оказавшимся на диване. - Ты прости меня, что я заставлял тебя так долго страдать...
     Но она, не дав ему договорить, приложила свой указательный пальчик к его губам, приказывая молчать:
     - Тес... Давай-ка немного поспим, у меня глаза сами закрываются... - Она потянулась за шерстяным пледом, который тоже почему-то оказался на полу, под брюками и рубашкой Бориса. - Укрой меня, и.., давай поспим...
     И они уснули, прикрывшись теплым пледом, утомленные и счастливые. И никто из них не услышал, как открылась сначала одна дверь, потом другая и на пороге комнаты, где они спали, возник силуэт высокого и широкоплечего мужчины. Он некоторое время стоял, молча наблюдая за ровным дыханием спящих, потом, тяжело вздохнув, достал из кармана смятый толстый конверт и швырнул его на стол.
     Потом он прошел на кухню, сел за стол, достал из внутреннего кармана тяжелой меховой дохи початую бутылку коньяку и жадно присосался к ней ртом. Сделав несколько больших глотков, он взял половинку лимона с блюдца, обмакнул его в сахарницу и только после этого сунул его, облепленный сахаром, себе в рот. Закусил.
     Сильно сморщился, даже дернулся от оскомины всем телом и шумно выдохнул, промокнув выступившие на глазах слезы.

Глава 13

     - Ты, жалкая скотина, выродок, выпусти меня отсюда! Я тебе не Земцова и молчать не буду, ты понял? Тебя скоро схватят, повесят на тебя всех собак и все то, чего ты, быть может, и не совершал!
     Она кричала до тех пор, пока не поняла, что ОН ее не слышит. И даже здесь, в темном и сыром подвале, куда ее бросили после долгочасового переезда (ее везли связанную и укутанную во что-то темное и кусачее, как верблюжье одеяло), она снова позавидовала Земцовой уже по той причине, что та была хотя бы ОДЕТА. На Наде же ничего, кроме трусиков, не было. Она знала, что замерзнет здесь, что подхватит воспаление легких и умрет.
     Однако у нее с каждой минутой появлялись все новые и новые силы, рождаемые ненавистью. Как же она ненавидела того, чьи руки видела на руле машины. Обычные мужские руки. Он, маньяк, решил истребить их агентство, запугать их и уничтожить, чтобы весь город содрогнулся от ужаса и захлебнулся в крови невинных женщин...
     Груди ее уменьшились в размерах и затвердели, стали похожими на маленькие яблоки, кожа покрылась "гусиными" пупырышками. И все это Щукина определила на ощупь, потому что ничего не могла увидеть - кругом была просто невероятная чернота!
     Она бросилась на дверь и стала колотить в нее ногами. И еще - кулаками.
     - Выпустите меня отсюда! Господи, миленький, помоги мне.., не дай умереть во цвете лет! - бормотала она, понимая, что не для того ее сюда бросили, чтобы тут же и выпустить. Над ней еще покуражатся всласть, поиздеваются и только потом прикончат.
     Представив себе эту жуткую картину, она кинулась в противоположную сторону от двери, за которой находился ее будущий мучитель.
     - Ты, скотина, точишь ножи? Урод, мы же тебя найдем, и я сама лично, сама лично уничтожу тебя, разорву вот этими руками...
     Она, выставив вперед руки, как слепая, бежала вперед, натыкаясь на стены и заледеневшие углы стен, и не могла понять, где она вообще находится. Это был не подвал - таких длинных подвалов не бывает. Это был подземный ход, но только классный, сделанный на совесть...
     Вот только куда он вел?
     Надя бежала, не чувствуя уже замерзших ног, наступая на что-то теплое, мягкое и пищащее - КРЫСЫ! Ей вдруг захотелось стать крысой, обрасти шерстью, чтобы согреться. Но сколько бы она ни бежала, ни билась лбом о какие-то острые выступы, света впереди не показывалось. Зато в нос ударил странный и очень знакомый запах, который потом исчез, стоило ей свернуть влево.
     Она не помнила, сколько прошло времени с тех пор, как она начала свой бесконечный и неистовый бег. Бег на месте? А что, если она кружится, как на цирковой арене, и сама не знает об этом? Она вспомнила детскую сказку о лягушонке, который утонул в кувшине со сметаной лишь только потому, что потерял веру в спасение, в то время как другой лягушонок сучил лапками до тех пор, пока сметана не превратилась в масдр, и тогда он легко выбрался из кувшина на волю...
     Оказаться голой, в одних трусиках, в подземелье, да еще и в такую январскую стужу - что может быть опаснее и нелепее? Хотя о какой нелепости можно думать, если на карту поставлена сама жизнь. И кто услышит ее крики или истерический хохот в этом богом забытом месте?
     Силы кончались, терпение - то