того  в  кабинет
географии, у меня есть ключ. В.Л."
   - Где вы это нашли? - теперь уже разволновался Корнилов. - Ведь это,  как
я понимаю, послание Вадима Льдова? Кабинет географии - и место его гибели.
   Люда, где вы это нашли? Что вы на меня так смотрите?
   - А это что такое? - Голубева достала из сумочки  еще  один  листок.  Еще
одна записка, и с абсолютно тем же текстом.
   - Их что же, было две?
   - Две. И обе я нашла на дне мусорного ведра... Хорошо, что муж  не  успел
выбросить...
   - Здесь не указано имя адресата, а им мог быть кто угодно. И числа нет.
   - Правильно. Вы, Виктор Львович, подумали точно так же, как  я,  что  эту
записку написал Вадик Льдов. Но это еще надо доказать, ведь верно? К тому же
записки две... Что это может означать?
   - Скажите, Людмила Борисовна, честно и откровенно: где была ваша  дочь  в
пять часов пятого апреля? Неужели вы не понимаете,  как  это  важно.  Вполне
вероятно, что вашу дочь ТОЖЕ УБИЛИ...
   - Да вы что!
   - А то, что она могла прийти в кабинет географии в пять часов  и  увидеть
там  УБИЙЦУ,  неужели  вы  не  понимаете?  Ваша   Наташа   могла   оказаться
свидетельницей убийства, и ее отравили...
   - Но ведь мы с мужем были весь вечер дома, и к нам никто не заходил.
   - Убийца мог прийти ночью, когда вы уже  спали...  А  Наташа  сама  могла
открыть ему дверь - такие случаи  бывают...  -  Он  пожалел,  что  не  может
рассказать ей о псевдоограблении Горкиных, ведь не кто иной,  как  сам  Женя
Горкин, открыл ночью дверь своей квартиры и  вынес  все,  что  только  можно
было...
   Так почему бы и Наташе не открыть дверь человеку, которого она любила или
встречалась с ним, заранее договорившись об этом. Возможен еще один вариант:
она думала, что открывает именно ему, а в квартиру вошел совершенно  другой,
тот самый, который убил Льдова...
   - Может быть, вы и правы. Когда  мой  муж  возвращался  с  работы  поздно
ночью, я никогда не слышала - наша  спальня  находится  довольно  далеко  от
входной двери.
   - Надо сказать, что записки хорошо сохранились, хотя прошло уже несколько
дней и они могли испортиться...
   - Дело в том, что мусор мы складываем в  полиэтиленовые  пакеты,  знаете,
такие тонкие, прозрачные. Так вот, один  пакет  все  эти  дни  пролежал  под
дверью.
   Муж, когда идет на работу, забирает мусор с собой и выбрасывает в бак  во
дворе.
   А этот пакет он не выбросил... Кстати, там же, в этом пакете, я нашла еще
несколько акварелей, похожих на ту, что я вам отдала. Помните, там на  мосту
двое - мальчик в оранжевом свитере и девочка в  розовой  кофте...  Так  вот,
девочка на ТЕХ акварельках, что я нашла сегодня утром, НЕ В РОЗОВОЙ КОФТЕ, а
в полосатой, как тельняшка...
   - Вам это о чем-нибудь говорит?
   - Да, говорит. Такая полосатая блузка есть  у  Наташи,  в  то  время  как
розовой - нет. Вот  я  подумала,  а  что,  если  она  в  последней  акварели
нарисовала НЕ СЕБЯ, а какую-нибудь другую девочку, у  которой  есть  розовая
кофточка?
   Понимаете, она сначала могла представлять себя рядом с Вадиком на  мосту,
а потом, узнав  что-то,  например,  о  том,  что  он  встречается  с  другой
девочкой, нарисовала их. Или  -  наоборот.  А  вы  не  могли  бы  отдать  на
экспертизу  все  эти  акварельки,  чтобы  определить,  какая  из  них   была
нарисовала раньше, а какая - позже?
   - Вы принесли их с собой?
   - Принесла, но только они грязные и помятые... Я положила их в пакет...
   - Давайте их сюда, я попробую что-нибудь сделать. Вы  еще  что-то  хотите
мне сказать?
   - Да. Не знаю, правильно ли я сделала, что позвонила Лене Тараскиной,  но
больше я никого не застала... Дело в том, что я спросила  ее,  не  знает  ли
она, у кого из ее знакомых девочек есть розовая кофта, и Лена, нисколько  не
задумываясь, назвала мне  Олечку  Драницыну.  Есть  у  них  в  классе  такая
девочка.
   Она заметно отличается от своих одноклассниц, во-первых, своей  красивой,
хотя и довольно простой внешностью, и, как ни  странно,  полным  отсутствием
косметики на лице, что встречается очень редко... Моя Натали накладывала  на
себя килограммы пудры, грима и румян, она из  дома-то  не  могла  выйти  без
всего этого... А вот Олечка Драницына обходится даже без туши для ресниц.  Я
понимаю, вам, как мужчине, это ни о чем не говорит, а мне говорит.
   - И о чем же?
   - О том, что кто-то внушил Оле, что без косметики ей лучше.
   - Я не улавливаю вашей мысли...
   - Наши дети не особенно-то слушаются родителей, да еще таких,  как  Олина
мама...
   - А какая у нее мама?
   - Обыкновенная. Безработная  и,  по-моему,  совершенно  затюканная  и  не
следящая за собой женщина... Думаю даже, что она пьет. Вот я и  подумала,  а
что, если у Оли есть кто-то, ну, какой-нибудь мужчина, который...
   - ... который не разрешает ей красить ресницы?
   - Да, именно. Мне еще Натали говорила, что у  Оли  есть  какой-то  не  то
дядя, не то дедушка, которому она помогает по дому, а  тот  дает  ей  иногда
деньги...
   - Надо это выяснить. А это как-то связано с розовой кофточкой, с  которой
мы начали наш разговор?
   - Думаю, что да, потому что эта кофточка,  по  словам  Тараскиной,  стоит
довольно дорого.
   - А как вы объяснили этой самой Тараскиной (кстати, я, кажется,  вспомнил
ее, она ходит в черной коже и  бренчит  цепями?!)  свой  интерес  к  розовой
кофточке?
   - Я ей вообще ничего не объясняла, просто спросила, и все. А про то,  что
кофточка дорого стоит, мне сказала сама Лена.
   - Просто так?
   - Почти. Сначала  она  попросила  меня  описать  эту  кофту,  и  когда  я
припомнила,  что  она  простая,  на  пуговицах  (больше   на   акварели   не
разглядишь), то Лена заявила, что, мол, хоть она и простая, зато английская,
что ей сносу нет и стоит она дорого... Я еще  подумала  тогда,  что  Лена  с
кем-то уже обсуждала эту тему... Они же, девчонки, завидуют друг дружке.
   Голубева, наверное, до сих пор держала себя в руках и разговаривала  так,
словно ее Натали жива, и только сейчас в ее глазах  появились  слезы  -  она
"вспомнила", где находится и по какому поводу...
   - Я закурю?
   - Конечно, курите.
   - Еще Тараскина рассказала мне о том, что у них  в  школе  решили  срочно
устроить медосмотр для девятиклассников, но на него почти никто  не  пришел.
Что и говорить, дети сейчас другие, и они знают свои права.  Разве  насильно
уложишь девочку на кушетку?.. А ведь если бы уложили, то я и о своей  дочери
своевременно узнала бы  все...  Да  что  там  говорить  -  я  сама  во  всем
виновата...
   Просмотрела, просмотрела, и еще раз - просмотрела. Я только и знала,  что
она влюблена в Вадика...
   - Если хотите, я вас подвезу.
   - Подвезите, если не трудно, тем более что у меня что-то кружится голова.
Да не забудьте про акварельки... И  как  это  мы  их  не  выбросили?  Виктор
Львович, а что, если  Наташа  действительно  видела  все,  что  произошло  в
географическом кабинете в тот день? Неужели ее могли потом  отравить?  Какой
кошмар...
 
*** 
 
   Она вышла из гостиницы еще затемно, было около пяти  утра.  Добралась  на
такси до вокзала, потому что посчитала, что только там можно в  такое  время
разжиться горячим кофе, а заодно и позавтракать.
   Заспанная буфетчица за  стойкой  вокзального  кафе  сварила  ей  сосиски,
приготовила салат из свежих помидоров и подогрела пирог с яблоками.
   Юля села за столик, лицом в окну, за которым в синеватой  мгле  продолжал
идти дождь, и спросила себя, что она здесь делает, кто толкнул ее в спину  и
заставил  покинуть  теплую  постель  и  мчаться  по  холодному  и   мокрому,
содрогающемуся от ветров городу на вокзал, чтобы  пить  жидкий,  но  страшно
дорогой кофе и давиться сосисками с душком?...
   Она отодвинула от себя тарелку, отпила еще немного кофе и,  повернувшись,
взглянула на буфетчицу, которая, уютно устроившись  на  высоком  табурете  и
уложив свою круглую щекастую физиономию на поверхность  стойки,  любопытными
глазами смотрела на  свою  подопытную  посетительницу,  которой  только  что
продала тухлятину, и теперь, как садистка, наблюдала, что за этим последует.
   - Где тут у вас линейный  отдел  милиции?  -  спросила  Земцова  довольно
спокойно, хотя тошнота уже подкатывала к горлу  и  грозила  выплеснуться  во
что-то более серьезное и неотвратимое: она все же успела проглотить  кусочек
сосиски.
   - Милиция? А зачем вам милиция? - спросила буфетчица, вскочив с табурета,
и, как потревоженная птица, смешно наклонив голову набок,  вытаращила  глаза
на стоящую перед ней побледневшую Земцову. - Шляетесь где-то  ночами,  пьете
всякую гадость, а я виновата?! Ты, - она осадила свою  начинающую  бунтовать
посетительницу, которую приняла за шлюху, этим оскорбительным  "ты",  -  без
чемодана, без сумки, в руках портмоне,  набитое  долларами,  думаешь,  я  не
заметила? И теперь скажи, что ты командированная,  скажи,  а  я  послушаю...
Ходят тут всякие, заразные...
   Но она не успела договорить -  салат  вместе  с  еще  теплыми  сосисками,
вымазанными в едкой желтой горчице, полетел прямо в ее щекастую  физиономию,
залепив глаза и  рот  ею  же  приготовленным  ранним  завтраком.  Следом  на
крахмальный кокошник выплеснулись остатки желудевого напитка, который  здесь
принято было считать натуральным кофе.
   - Шестьдесят рублей на стойку, и быстро,  -  Юля  держала  на  расстоянии
вытянутой руки свое удостоверение. - А не то разнесу всю витрину...
   Но буфетчица оказалась не  из  пугливых  и,  очевидно,  была  привычна  к
подобным выходкам посетителей.  Она  бросилась  в  подсобку,  откуда  быстро
вызвала  по  телефону  милицию.  Спустя  пару  минут  со  стороны   лестницы
показались двое молоденьких милиционеров,  которые,  увидев  превращенное  в
палитру из красных, желтых и зеленых пятен  лицо  окончательно  проснувшейся
буфетчицы и приблизительно представляя себе, что здесь произошло, увели даже
не пытавшуюся сопротивляться симпатичную и хорошо одетую девушку в то  самое
линейное отделение милиции, куда она и сама собиралась пять минут назад.
   - Моя фамилия Земцова, я  частный  детектив,  приехала  из  С.,  вот  мое
удостоверение. Вздумаете меня лапать своими грязными руками или  попытаетесь
отнять у меня деньги, расстанетесь со своими  погонами  уже  к  сегодняшнему
вечеру. Мне нужно срочно связаться с Павлом  Ивановичем  Соболевым.  Я  могу
позвонить отсюда?
   Она стояла посреди  маленького  полутемного  кaбинета  с  выкрашенными  в
тоскливый  зеленый  цвет  стенами,  черным  мрачным  сейфом,  желтым  старым
письменным столом и двумя металлическими стульями.
   Двое парней, одетых в милицейскую  форму,  стояли  -  один  около  двери,
другой возле стола - и молча смотрели на неожиданно залетевшую к ним "ночную
бабочку". На ее слова о том, что она  -  частный  детектив,  и  даже  на  ее
удостоверение они не обратили внимания, словно такие визиты здесь -  явление
обычное. Другое  дело  -  впечатление,  которое  произвела  на  молоденьких,
изнывающих от скуки на этом ночном дежурстве милиционеров сама Юля  в  своем
коротком сером платье-джерси, не скрывающем длинных стройных ног,  обутых  в
узкие туфли-лодочки на тоненьком низком  каблуке,  и  наброшенном  на  плечи
черном замшевом жакете, почти совпадающем по длине с платьем,  -  дорогой  и
стильный наряд, которому бы позавидовала любая путана. Кроме того, бессонная
ночь в объятиях внезапно появившегося  в  ее  жизни  (и  постели)  господина
Харыбина добавила к  ее  внешности  несколько  явных  оттенков  усталости  -
сиреневые круги под глазами, покрасневшие веки, утомленный  взгляд  и  вялая
улыбка... Кроме того, ее длинные волосы, едва сколотые на  затылке,  заметно
растрепались от дождя и ветра и мало чем походили на приличную  прическу.  И
вот эта-то неприбранность и послужила, очевидно,  поводом  для  того,  чтобы
один из парней, выхватив из рук Юли ее удостоверение и швырнув его  на  пол,
бросился раздевать ее.
   - Ах ты, подонок! - Юля наотмашь ударила парня по лицу, но  в  это  время
подоспевший на помощь напарнику другой милиционер  принялся  выкручивать  ей
руки.
   Она дико закричала, представив,  что  могут  сейчас  сделать  с  ней  эти
мерзавцы, и это после того, что ей пришлось пережить  ночью  в  гостинице...
Каким бы порядочным и любящим ни был мужчина, он никогда не простит  женщине
того, что она позволила себя изнасиловать. А что уж говорить  про  Харыбина,
который оказался еще большим эгоистом, чем Крымов, и половину ночи  объяснял
Юле,  что  она  теперь  -   его   собственность,   за   которую   он   несет
ответственность.
   Услышав шаги за дверью, она закричала еще раз, после чего в  дверь  стали
ломиться, послышалась соленая площадная брань,  и  парни,  очевидно  услышав
знакомый голос, отпустили ее. Один из них открыл дверь, и в  кабинет  тотчас
ворвался высокий худой мужчина в черном плаще и черном берете.  Не  выпуская
сигарету изо рта, он сказал, зацепив сильной длинной рукой за  ворот  одного
милиционера:
   - Ты - налево, а ты, - он схватил за грудки второго, - направо. -  И  тут
же, обращаясь к Юле, позеленевшей от страха и едва стоящей на ногах:
   - Моя фамилия Соболев. Это вы от Корнилова?
   - Кажется, мне повезло... - Она все еще  не  верила  в  свое  спасение  и
стояла,  подперев  стену  и  чувствуя,  как  голова  ее  с  каждой  секундой
становится все легче и легче... Вот она  оторвалась  и  полетела  наверх,  к
потолку, который завертелся вокруг своей  оси  -  одинокой  лампочки,  возле
которой вдруг возникло знакомое лицо...
   - Дайте же кто-нибудь нашатыря!  -  закричал  Ха-рыбин,  который  приехал
сюда, на вокзал, вместе с Соболевым и до  сих  пор  не  находил  себе  места
оттого, что позволил Юле уйти из гостиницы одной, что проспал  ее,  упустил,
оставил без защиты... И это просто чудо, что она оказалась на вокзале и  что
они услышали ее крик.
   Соболев, приехавший в гостиницу в шесть утра,  чтобы  забрать  Земцову  и
отвезти ее в маленькую  частную  гостиницу  на  Онежском  озере,  ту  самую,
хозяином  которой  являлся  Николай  Соляных,  известный   в   Петрозаводске
бизнесмен и бывший любовник Ларисы Белотеловой, постучал в дверь ее номера и
был удивлен, когда увидел на пороге  завернутого  в  простыню  мужчину.  Они
примерно пять минут выясняли отношения, после  чего  Харыбин,  понимая,  что
произошло самое невероятное - Юля  сбежала  и  единственное  место,  где  ее
сейчас можно было отыскать, это вокзал,  предложил  Соболеву  поехать  туда.
Харыбин, примерно представляя себе состояние Юли, которая полжизни бы отдала
в это холодное и дождливое утро за чашку горячего кофе, рванулся в  буфет  и
принялся   расспрашивать   неестественно   бодрую   буфетчицу   о    высокой
светловолосой девушке в сером платье и черном жакете. "Ее увели в  милицию",
- не глядя ему в глаза, ответила женщина и поправила на голове съехавший  на
левое ухо кружевной кокошник.
   Харыбин лично нокаутировал милиционеров, расшвыряв их по кабинету. Он бы,
пожалуй, и убил их, если бы не Соболев, который его вовремя остановил.
   Юля быстро пришла в сознание, но, увидев себя сидящей  на  жестком  стуле
все в том же кабинете, застонала. Харыбин, стоящий рядом и придерживающий ее
за плечи,  не  обращая  внимания  на  присутствовавшего  здесь  Соболева,  с
интересом наблюдавшего эту сцену, нежно поцеловал Юлю:
   - Ну что, встаем?
   - Встаем. А как ты здесь оказался?
   - Ребята, я, конечно, понимаю, что у вас сейчас лирическое настроение, но
мне в девять уже надо быть у черта  на  рогах,  а  перед  этим  я  собирался
отвезти вас, Юлия Земцова, на Онежское озеро.
   И Соболев в двух словах рассказал ей о  ночном  звонке  Корнилова  и  его
просьбе помочь ей в поисках знакомых Белотеловой.
   - На Онежское озеро?
   Это было настоящим подарком, и Юля,  обрадованная  таким  ходом  событий,
лишь пожалела, что  оделась  так  легко  и  что  здоровье  оставляло  желать
лучшего: тошнота еще не прошла, а к ней присоединилась головная боль.
   - Вы тоже поедете с нами? - спросил Соболев Харыбина, когда они  выходили
из кабинета, где на полу все еще продолжали  лежать  без  сознания  дежурные
милиционеры.
   - А что делать с ЭТИМИ? - вопросом на вопрос  ответил  Харыбин.  -  Здесь
оставить? Может, вызвать им врача?
   - Я им потом и врачей вызову, и всех, кого нужно. Совсем распоясались...
   - Они приняли меня за проститутку. - Юля бросила на распростертые на полу
тела презрительный взгляд. - Неужели я так плохо выгляжу?
   - Вы,  Юлечка,  наоборот,  очень  даже  хорошо  выглядите...  -  смущенно
пробормотал Соболев.
   - ... именно поэтому они тебя за  нее  и  приняли,  -  закончил  за  него
Дмитрий, трогательно и даже как-то неловко обнимая ее за плечи. - А ты  чего
сбежала-то?
   - Кофейку горячего захотелось. - Лицо ее  осветилось  слабой  и  какой-то
рассеянной улыбкой.
   - Ну вот, а я вам что говорил? Кофе в такой час можно найти разве что  на
вокзале...
   - Юля, конечно, это не мое дело, но, по-моему, вы очень  легко  одеты.  У
вас в гостинице не осталось плаща или какой-нибудь  куртки  и  более  теплой
обуви?
   - Нет, ничего такого нет. Я не знала, что будет так холодно и дождь...
   - Если у вас нет теплой одежды, то я могу пожертвовать своим плащом.
   Это ничего, что он мужской,  он  длинный,  уютный,  на  теплой  шерстяной
подкладке.
   И берет... если не побрезгуете, конечно...
   Юля  улыбнулась  и  согласилась  взять  на  время  эти  чудесные  и   так
необходимые ей сейчас вещи.
   - Вот спасибо. - С помощью Соболева она надела плащ, в котором  сразу  же
утонула, и, запахнув,  перехватила  его  в  талии  широким  поясом.  Харыбин
нахлобучил ей на голову берет.
   - Надо же, как тебе идет эта демократическая одежда, кто бы подумал?!
   На стоянке у вокзальной площади их уже ждала черная "Волга" Соболева.
   - У меня в салоне есть печка, работает как зверь... Вы куда сядете?
   Но Харыбин уже усаживал Юлю на заднее сиденье, куда втиснулся и  сам,  и,
подождав, пока Юля расправит длинные полы плаща, снова обнял ее и  прижал  к
себе.
   - Ты что" боишься, что я снова сбегу? шепотом спросила его Юля,  чувствуя
себя тем не менее наверху блаженства от этой непривычной для нее обстановки.
Так много интимности и тепла было  в  этом  долгом  объятии,  что  она  даже
простила в душе всех, кто  оскорбил  и  пытался  унизить  ее  в  это  серое,
промозглое утро. - Знаешь, а ведь меня сегодня хотели  отравить,  причем  за
мри же деньги...
   По дороге Соболев позвонил домой жене и попросил ее приготовить термос  с
горячим кофе и бутерброды. На  выезде  из  города  они  свернули  в  сторону
новостройки и через несколько минут въехали во двор дома, где на крыльце его
уже поджидала маленькая полненькая женщина в спортивной куртке и  брюках.  В
руках у нее был довольно вместительный пакет.
   - Счастливого пути, - улыбнулась она сидящим в машине Юле и ее  спутнику,
отдавая пакет мужу. - А тебя снова ждать после двенадцати?
   - Я позвоню...
   - А почему ты без плаща? - но  тут  же  осеклась,  встретив  его  жесткий
взгляд, все поняла и, помахав им рукой, скрылась в подъезде.
 
*** 
 
   - Я уж думала, что ты не приедешь... Хоть бы позвонил...
   Надя Щукина суетливо собиралась, укладывая в  папки  документы,  пряча  в
холодильник оставшиеся после  Шубина  и  Крымова,  которых  она  только  что
покормила, бутерброды и салат.
   - Может, еще кофейку, Игорек? - заботливо спросила она, готовая  в  столь
радостную для нее минуту напоить кофе всех, даже своих врагов.
   - Ты не бегай, а сядь и расскажи-ка нам поподробнее все,  что  ты  смогла
узнать. Чья это была кровь? - Крымов, удовлетворив свой аппетит, решил перед
отъездом выяснить хотя бы в самых  общих  чертах,  что  показали  результаты
экспертиз, чтобы по возвращении уже более  подробно  проанализировать  их  и
составить, как водится, план дальнейших действий.
   - Значит, так. - Надя и вправду села, как по команде, за ст