- У нее открылось кровотечение... Хотя думаю, что это обычные месячные, - сказал крупный краснолицый доктор в отглаженном чистом халате, что так не вязалось с общим видом больницы: плесень на стенах, продавленные кровати, застеленные грязно-голубыми тонкими одеяльцами, жиденькие подушки, узкие тумбочки с облупленной многослойной краской (сине-зелено-белой), истончившийся зеленоватый линолеум... - Я сейчас сделаю ей укол, а вы подите поспите. Хотя если бы вы мне позволили, я бы и вам сделал успокоительный укол и назначил бы витамины и что-нибудь общеукрепляющее...
     Юля вышла из палаты, а чуть позже, когда Надя уснула, доктор, которого звали Юрий Иванович, пригласил ее к себе в ординаторскую.
     - Я сейчас разговаривал с Кречетовым, и, когда назвал ему ваше имя, он не поверил мне... Это правда, что вас где-то держали больше недели, только что выпустили и дали возможность уйти?
     - Откуда такая осведомленность?
     - Так мне же Ерохин рассказал!
     - А вы что, в М.  все друг о друге знаете?
     - Конечно. Городок-то маленький, никак не получается в собственном соку вариться. У меня жена, например, первая узнала, что Лиза Удачина арестована...
     - Как арестована? Где? Кем?
     - Так ведь в ее доме обыск делали... - развел руками доктор. - Ну так что, Юлечка - вас так, кажется, зовут? - сделать вам укол? Поспите, отдохнете...
     Юля посмотрела на этого с виду доброго и симпатичного человека, но, умудрившись и его представить с трясущимися губами и в этом же халате, но только забрызганном кровью жертв, внутренне содрогнулась от этого и покачала головой:
     - Нет, спасибо. Я подожду, когда вернется Ерохин.
     А вы и правда не знаете, куда уехали наши ребята - Шубин и Крымов?
     - Знать-то я не знаю, но догадаться нетрудно...
     - И куда же?
     - Думаю, они ищут вас там, куда не пустили людей Кречетова...
     - А если поподробнее...
     И Юрий Иванович принялся рассказывать ей все, что Знал о подземелье. Из его рассказа выходило, что никто точно не знает о происхождении этого подземелья, но ходят слухи, что большую часть его прорыли уже при Советской власти, во времена Сталина. Что там хранили, а может, и до сих пор хранят оружие, продовольственные стратегические запасы и что неизвестно, сколько входов и выходов из этого подземелья сохранилось ОТКРЫТЫМИ.
     - А вы-то сами там были? - спросила его Юля.
     - Нет, не был. Но один раз присутствовал при вскрытии могилы, довольно необычной... Знаете, как иногда хоронят погибших в автокатастрофе - прямо на обочине дороги? Так вот, потребовалась эксгумация, мы выехали на место, буквально в двух километрах от мельницы, на трассе, ведущей в "Волжские дали"; вскрыли могилу, и двое из присутствующих, так сказать, в погонах, рухнули под землю... Вот такие дела. Даже там проходят эти подземные ходы. Вы думаете, почему в нашем городе такие сложности с канализацией или прокладкой других коммуникаций? Да потому, что сплошные подземные ходы!
     Словно гигантские кроты изрыли всю землю.
     Послышалось какое-то движение, кто-то быстро шел по коридору - несколько человек. Юля, извинившись, выбежала из кабинета и чуть ли не столкнулась лбом с Крымовым, который, увидев Юлю, живую, подхватил ее на руки и прижал к себе, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать.
     А Юля, до которой только что дошло, что она вообще пережила и как же давно она не видела Крымова, разрыдалась, крепко обняв его за шею и покрывая поцелуями его лицо.
     Шубин, наблюдая эту сцену в двух шагах от них, пожалуй, впервые забыл о ревности.

Глава 15

     Никогда и никто на нее так не кричал, как он, этот мужчина, с которым она собиралась связать свою жизнь. Борис, ослепленный яростью, выкрикивал ей в лицо самые невероятные оскорбления, но она почему-то не злилась на него, а, наоборот, ей даже доставляло удовольствие слушать это яростное выражение его ревности.
     Она стояла посреди комнаты, едва прикрывшись простыней, и с обезоруживающей улыбкой смотрела на разъяренного Бориса, который носился по комнате с конвертом в руке, потрясая им у себя над головой и всячески пытаясь доказать ей, что она - шлюха!
     - Да ты как будто смеешься надо мной?! - чуть ли не взвизгнув, прокричал он и замахнулся было уже, чтобы ударить ее, но чья-то невидимая рука отвела удар. Борис сразу обмяк. Резко повернувшись, он, к своему ужасу, увидел незнакомого мужчину, который держал его за руку!
     Все это мало походило на реальность. Может, ему снится сон?
     Он сделал попытку освободить руку, но у него ничего не получилось.
     - Перестань орать, - произнес густым басом незнакомец, отодвигая его, как манекен, в сторону и подходя к находящейся в состоянии шока Жанне. - А ты оденься, холодно же... - Он кинул ей халат.
     Сыпавшиеся ей вот уже полчаса на голову упреки по поводу того, что на столе в гостиной Борис обнаружил конверт, набитый деньгами, показались теперь Жанне ничтожной неприятностью по сравнению с появлением в ее квартире незнакомца.
     - Послушайте, что вы все от меня хотите? - спросила она в сердцах, чувствуя, что пришло время и ей отвести душу и высказать все, что накопилось у нее на душе за эти последние дни. - Вот вы, вы кто? Что вам надо от меня? Я же вас совсем не знаю! Если вы и та страшная зечка, которая собиралась меня убить, заодно и вы пришли только затем, чтобы пристрелить меня, - давайте!
     Чего вы медлите?! Но знайте, что я никому не хотела зла!
     Я никого не убивала и не грабила! Вы меня с кем-то путаете...
     Она хотела сказать еще что-то, но взгляд незнакомца был настолько глубок и серьезен, так много было в нем невысказанной боли, что Жанна, задохнувшись в собственном порыве злости, устало выдохнула и упала на диван. Закрыла лицо руками.
     - Пусть ЭТОТ выйдет... - сказал мужчина, кивая в сторону Бориса. - Напасть какая-то: как ни приду - он тут как тут. Зачем он тебе? Гони его в шею. А ты, ты зачем прятал от нее письма? Думал, что у нее есть любовник?
     По себе судишь? Чего присосался к девке? Ну, принесли ей деньги, ну, написали письмо, а тебе-то что? Ты кто ей, муж? Жениться не собираешься, а только нервы треплешь.
     - А вы сами-то кто? - Борис побледнел и теперь смотрелся довольно жалко.
     Жанна, почувствовав минутное удовольствие от того, что в ее присутствии оскорбили и унизили человека, который только что обзывал ее шлюхой и награждал куда более грубыми выражениями, теперь внимательно следила за тем, как будут разворачиваться события.
     - Кто я? Я человек, который мог бы сделать ее счастливой...
     Этот человек, который собирался сделать ее счастливой, был старше ее лет на двадцать, и в мешковато сидящем на нем сером костюме, поверх которого была надета меховая куртка, походил скорее на приодевшегося бандита, чем на героя-любовника. Хотя подпорченное временем и алкоголем лицо его явно носило следы былой красоты: большие выразительные темные глаза с толстыми, в ироничном прищуре, веками, безукоризненный нос и темно-красные, с розовой каймой, иудейские губы.
     - И давно вы знакомы? - спросил Борис, который, как мог, старался взять себя в руки. Безусловно, он боялся этого человека, и скрыть это было не в его силах, но в то же время у него появилась возможность доказать самому себе, что Жанна - не такая уж скромница, как хотела бы, чтобы о ней думали.
     - Мы вообще незнакомы. К сожалению. Но, видимо, пришло время познакомиться. И мне бы меньше всего хотелось, чтобы при этом присутствовал неприятный мне человек. Детка, скажи ему, чтобы он вышел. Или вообще ушел.
     Но Жанна молчала. Она растерялась. Да и как могла она остаться наедине с незнакомцем, к тому же предав Бориса? Хотя внутреннее чувство подсказывало, что ей не стоит бояться этого большого человека, который, если бы хотел, мог давно уже убить ее. Он, судя по всему, собирается с ней поговорить. Но о чем? И что у них может быть общего?
     - Молодой человек, я не привык повторять. Я не причиню ей никакого вреда, поэтому не вздумай вызывать милицию - сам же окажешься в дураках, уж поверь мне...
     - Нет, не уходи... - Жанна вскочила с дивана и спряталась за спиной Бориса. - Вы должны все объяснить в его присутствии...
     - Тогда я лучше уйду... - Мужчина надел на голову свою огромную шапку из чернобурки, нахлобучив ее почти на нос, развернулся и направился к выходу. - Когда-нибудь в другой раз...
     Понимая, что уж после этого визита Борис и вовсе не оставит ее в покое и будет требовать каких-то объяснений, которые она все равно не сможет ему дать, кроме того, чувствуя, что этот человек как-то связан с визитом зечки и что теперь есть возможность раз и навсегда положить конец этой странной истории, Жанна вдруг подбежала к незнакомцу и схватила его за руку:
     - Подождите, не уходите... Останьтесь и объясните мне все наконец... А ты, Борис, наберись терпения и подожди меня в подъезде или на улице... Подыши свежим воздухом, а заодно остынь... Ты мне так много сейчас наговорил, разве что убийцей не назвал, так что у тебя есть возможность хорошенько подумать о том, правильно ли ты сделал, обвинив меня во всех смертных грехах...
     Она произнесла это с такой легкостью, что и сама подивилась. Неужели присутствие этого незнакомца сделало ее такой уверенной в себе?
     Борис ушел, хлопнув дверью.
     Когда они остались одни, Жанна предложила незнакомцу сесть.
     - Мне кажется, я видела вас раньше. Ведь вы - мамин знакомый?
     - Правильно.
     - И сколько денег задолжала вам мама?
     - Нисколько. Меня зовут Григорий. Я шел к тебе долго, настолько долго, что ты не можешь себе этого даже представить... Но чувство вины, которое я носил в своем сердце, искупить никогда не поздно?..
     - Не имею представления, о чем вы говорите, но, признаюсь, сегодня вы пришли, как никогда, вовремя.
     Я не знаю, почему не боюсь вас, наверное, просто устала бояться. Так кто вы такой и зачем приносите мне деньги?
     Что это за письма, записки? Мне как раз сегодня из-за них и досталось. Но ведь его можно понять - он ревнует.
     - Меня зовут Григорий Беркович. Я, малышка, твой отец.
     Жанна онемела и вся сжалась. Она могла ожидать чего угодно, но только не этого. Слишком уж все неожиданно, нереально...
     - Вы - Беркович?
     Она вспомнила, как мама, примеряя однажды новое платье перед тем, как идти на свидание со своим молодым любовником, проронила такую фразу:
     - Берковичу бы понравилось...
     А платье было абсурдно-простым, элементарным - из серого шелка, с рядом крохотных, обтянутых черным бархатом пуговиц. Но как оно было сшито! Не платье, а вторая кожа, как любила говорить мама.
     И хотя про Берковича она больше ни разу не слышала, человек, носящий такую выразительную фамилию, почему-то сразу представился ей интеллигентного вида мужчиной, высоким, красивым и непременно с ироничной улыбкой... Такие люди всегда чем-то недовольны, и им очень трудно угодить.
     - Да, а что, мама рассказывала тебе что-нибудь обо мне?
     - Нет. Ничего.
     - Я так и думал. Она не хотела меня знать. Но ей приходилось. Я вижу, ты не веришь мне...
     Жанна смотрела на Берковича и пыталась представить его молодым. Безусловно, он был хорош собой - у него наверняка не было столько седых прядей в сохранившихся до сих пор густыми волосах, не было прокуренных желтоватых усов, набрякших век и такой безысходности и печали во взгляде... Он наверняка нравился женщинам.
     Беркович достал из кармана помятую черно-белую фотографию и протянул ее Жанне:
     - Это мы на море, в семьдесят первом... Вот эта маленькая девочка - ты, а это твоя мама. Ей так шел этот белый купальник...
     - Вы хотите сказать, что это - вы?! - Жанна смотрела на обнимающего ее маму высокого стройного брюнета в черных очках.
     - Да, детка, это я, твой покорный слуга. И, хоть это и звучит невероятно, твой отец. Плохой отец, но все равно отец. У меня сохранились письма твоей матери, и я готов представить тебе их когда угодно. Но это не для сегодняшнего вечера. У меня к тебе два дела. Первое - это твой парень, Борис, в которого ты влюблена. Поверь мне, он мерзавец, каких мало. А второе - это ты и я.
     С кого начнем?
     - С вас, Григорий. Скажите, каким образом вы входите в мою квартиру и зачем пугаете меня? Вы кто?
     - Никто. Уже никто.
     - Как это? - спросила совершенно сбитая с толку Жанна. - Что вы такое говорите?
     - В тот день, когда умерла Валентина, умер и я. Но если по сути, то.., то я скажу тебе, но ты постарайся воспринять это.., весело... - Он медлил, собираясь с силами, и по его виду было нетрудно догадаться, что этот разговор и ему дается трудно.
     - Весело? Но что я должна воспринять весело?
     - Я - вор. Бывший вор. Хотя, в сущности, считаю себя честным и порядочным человеком. Я не подлец.
     Просто в кладовке этой квартиры, в стене, я спрятал кое-что для тебя. Очень давно. И если бы не я, Астраханов докопался бы до этого. Вот поэтому-то мне и пришлось остановить его. Но я, похоже, перестарался. Ума не приложу, куда он делся. Уволился из органов. Испугался, должно быть. Подумал, что его убрали с дороги по другой причине.
     - По какой? Он знает, кто убил маму? Или, может быть, вы знаете?..
     - А тебе не кажется, что это я у тебя должен спросить имя убийцы?
     - Но я не знаю... Откуда я могу это знать? - Она почувствовала, как к щекам ее прилила кровь. Она разволновалась.
     - Ты все знаешь... Жаль, что меня в то время здесь не было, я жил в другом городе и бывал здесь только наездами. Я, как мог, помогал твоей матери... Но если бы я только Знал, чем это может для нее закончиться!..
     - Скажите, это вы дали ей деньги.., тогда, давно?
     - Конечно, я. Она была хорошей женщиной и никогда не делала мне ничего плохого, но вот беда, - он развел руками и как-то очень уж несчастно улыбнулся, - она никогда не любила меня. Никогда. Хотя всегда была честной со мной, ничего не просила и даже не сказала, что ждет ребенка, только чтобы не зависеть от меня... Ты вот знаешь, что такое любовь?
     - Не знаю... - Жанна пожала плечами. - А разве кто-нибудь это знает?
     - Ты любишь Бориса?
     - Думала, что люблю, буквально до сегодняшнего вечера, а он оказался таким ревнивым и грубым... Да и вообще, так странно себя вел, словно это был и не Борис...
     Послушайте, Григорий, вы можете представить, что сейчас происходит в моей душе? Ну хотя бы на секунду поставьте себя на мое место. Я вот смотрю на вас и думаю, с какой это стати я разговариваю с вами о любви, о моей маме... Предположим, что вы когда-то, лет двадцать назад, и встречались с моей мамой и даже ездили с ней на море, ну и что ж с того? Какой вы мне отец? Это же не мелодрама какая-то, это жизнь, и в ней свои законы. Мы же совершенно чужие люди. И зачем вы приносили мне деньги? Разве вы не могли предположить, ЧТО последует после того, как Борису станет известно о том, что загадочный незнакомец оказывает мне покровительство, дает мне деньги и пишет письма?.. Какой нормальный мужчина способен стерпеть это неведение? И вот сейчас я послушала вас и отправила его на мороз... Разве это не глупо? Хотя, с другой стороны, мне хотелось, чтобы он остыл... Господи, я не знаю, что мне делать... А эта Марина, зечка, вам о ней что-нибудь известно?
     - Первый раз слышу. Что это еще за зечка?..
     Жанна в двух словах рассказала ему и про эти визиты, и про то, что она обратилась за помощью в агентство Крымова.
     - Могу сказать одно - к тебе это не может иметь никакого отношения. Но ее визит в то же самое время не случаен. Ее кто-то нанял, чтобы запугать тебя. Но теперь, когда я все-таки набрался храбрости и объявился, ты можешь ничего не бояться... Что касается крымовского агентства, то думаю, что эти ребята сами во всем разберутся, а я все оплачу. Ты мне скажи одно - ты, моя дочь, ты не отвергнешь меня? Ты не укажешь мне на дверь?
     Поверь, ты - единственное, что у меня есть в этой жизни. Хотя фраза избитая, но все равно - она правильная.
     Стоит тебе сказать мне, чтобы я ушел из твоей жизни, так и не войдя, и я уйду. Но я буду очень несчастен. Тем более что теперь у меня нет и Валентины. Возможно, я поступал эгоистично, уезжая из этого города, но меня можно понять: я не мог и не хотел видеть, что она живет своей жизнью, в которой нет места мне... Она была необыкновенной женщиной, и всякий мужчина, которому выпало счастье быть с ней, никогда не скажет о ней ни единого дурного слова. Безусловно, она была в некоторой степени взбалмошной, могла позволить себе бросить все и уехать куда-нибудь дня на три-четыре, как это было и со мной... Она была свободной, с каким бы мужчиной ни жила. А мужчины чувствуют это. Для нее брак стал бы тюрьмой, и она мне неоднократно говорила об этом. Но самым слабым ее местом были почему-то не зрелые мужчины вроде меня, а совсем еще юные создания. Я не хочу сказать, что она совращала или развращала их, нет, ничего подобного, она учила их любви... Боже, как же с ней было хорошо и легко!
     - Вы хотите знать, с кем встречалась моя мать перед смертью? - вдруг перебив, спросила Жанна и вся внутренне напряглась.
     - Конечно...
     - Зачем? Вы уверены в том, что именно этот человек ее убил?
     - Да. Но почему ты говоришь со мной таким тоном?
     Тебе не понравилось, как я говорил о твоей матери?
     - Да потому, что вы ничего не знаете...
     - Что ты имеешь в виду?
     - Я не так выразилась: вы как раз ВСЕ ЗНАЕТЕ!
     И пришли вы сюда, чтобы убить ЕГО, ведь так?
     - Может быть... Но, с другой стороны, у меня нет доказательств. Одна интуиция. Но ты, ты, Жанночка, могла бы мне в этом помочь. Расскажи мне всю правду. Расскажи, когда и с чего все началось? И когда ты поняла, что это ОН убил твою мать?
     Жанна закрыла глаза и увидела бледное красивое лицо, которое растаяло за несколько мгновений, оставив красный яркий след.
     Где-то далеко кто-то разбил стекло, и грохот его был таким громким, что никто не услышал пронзительного женского крика, предсмертного крика... Ну конечно, кто же поверит, что Валентина мыла окно в ТАКОЙ ДЕНЬ?!
     Жанна открыла глаза и, устало улыбнувшись, посмотрела на Берковича. Если бы он только знал, как много бы она отдала, чтобы вернуться в прошлое и воскресить чистоту отношений с самыми близкими ей людьми...

***

     Он уже не помнил, сколько кружил по улицам в поисках места, где бы ему позволили согреться, а еще лучше - выпить. Он ненавидел снег, который, как маркесовский дождь, обещал идти четыре года одиннадцать месяцев и два дня. Ему хотелось закрыть глаза, утопая в снегу, а открыть их и тут же ослепнуть от солнца. От весеннего, майского солнца, чтобы вокруг была жизнь, жужжали пчелы, шелестела буйная бледно-зеленая листва, покачивались, расправляя стебли и лепестки, цветы, а по улицам ходили голоногие девушки в светлых прозрачных платьях, призванных сводить с ума измученных авитаминозом и уставших от неудовлетворенности жизнью мужчин. Ослепнуть на миг, потому что слепота, настоящая слепота, для художника - это смерть.
     Он закрыл глаза, стоя на тротуаре и ежась от порывов ветра, несших с собой горсти все того же бесконечного, липкого и ненавистного снега, а открыл их в грязном темном кафе: он не помнил, как входил туда, и очнулся, уже сидя за столиком, покрытым красной, в пятнах, скатертью.
     Кроме него, в кафе не было ни одного посетителя.
     - У нас тут не ресторан, поэтому подходите и заказывайте, - донеслось из-за стойки бара. Барменша - девушка с позеленевшими от такой жизни или от некачественной краски волосами, утомленная будничной беспросветностью бытия, о чем свидетельствовал исполненный тоски и отчаяния взгляд, - лихо курила, выпуская густой дым изо рта и даже ноздрей.
     Он никак не отреагировал на ее слова. Он не мог встать, потому что даже в этом действии не было уже никакого смысла. Ну, встанет он, подойдет и возьмет рюмку коньяку. Дальше-то что? Выпьет, минуту-другую поблаженствует в эйфории тепла и дауновской беспричинной радости, а потом снова накатит ТО, закрутит и бросит его в адское пламя.
     - А