учивания рукой над  головой.  Вспомогательная
жестикуляция.
   - Вы думаете там, - палец в потолок,  -  там  кого-нибудь  ваши  убийства
волнуют? Тес... - Переход на шепот. - Там ваши убийства никого  не  волнуют.
Ни-ко-го... Но, извините, Игрь... как  там...  я  должен  на  вас  накапать.
Такова ус-та-нов-ка. Должен. Покурим? Сп-сибо. Потому что, если я не накапаю
на вас, тьфу, черт... они накапают на  меня.  Тес...  Оч-нь  хорошо.  Самому
большому папе не нравится папа поменьше...  Вы  не  знаете...  Я  все  знаю.
Так-то, Иг-рь... маленький  папа  не  нравится  папе  большому,  потому  что
занимает одно креслице... Тсс-с. Я тебе ничего... Лады?
   Утвердительный кивок.
   - У меня потухло. А, спсбо. Табак сырой. А кресел почему-то  на  всех  не
того... не хват... не хватает... Очень  жаль.  Не  могут  наделать.  Потому,
извини... те, Иг-р... Гр-гр... Тсс-с... Я все зна...
   - Все нормально. Я тоже все знаю, тезка. Я двадцать лет  в  системе.  Все
идет, как должно идти. Спокойнее... Без жестов. Все нормалек. Еще по сто?
   - Давай... те.
   - Но потом по домам. Рабочий день - капут. Мы сидим, а  деньги  не  идут.
Бардак. Завтра продолжим. Ну, будь, за кресло... Ф-ф-фу!
   Игорь проверяемый помог Игорю проверяющему надеть пальто.
   -  Щас  выйдешь  и  сразу  налево.  Прямо,  прямо  до  метро.  Осторожно,
гололед...
   - Я все з-н-ю... Ты отличный мужик, но пойми, я должен.
   - Да, да.
   Игорь  Андреевич  вышел  на  улицу,  определил,  где  лево,  где   право,
прищелкнул  пальцами  и   сделал   несколько   шагов   согласно   выбранному
направлению. Направление было выбрано верно, но  без  учета  гололеда.  Хотя
предупреждали. Прямо напротив дверей с надписью  "Медицинский  вытрезвитель"
Игорь Андреевич поскользнулся, абсолютно безуспешно помахал руками и  рухнул
оземь. Робкие попытки вернуться в исходную позицию  в  связи  с  перегрузкой
"Россией" успеха не возымели. Выше ватерлинии он подняться уже не смог.
   Пять минут спустя вышедший покурить дежурный вытрезвителя заметил бедного
ревизора, изумился наглости населения, дошедшего  до  того,  что  нажирается
возле единственной цитадели борьбы с алкоголизмом, после чего свистнул своих
санитаров и приказал оказать клиенту помощь.
   Петрович, досмотрев через окошко процесс поднятия и транспортировки тела,
прибрал на столе, поставил недопитую "Россию" на подоконник, выключил свет и
прилег на диван. Возвращаться  по  такому  гололеду  рискованно,  кабинетный
диван надежней. А неудобства можно и перетерпеть. Игорь Андреевич,  в  конце
концов, тоже не в отеле, а за стенкой.
   Какой кошмар. Проверяющий  из  министерства  в  первый  же  день  ревизии
ухитрился попасть в вытрезвитель. Очень неприятный  конфуз.  Значит,  завтра
пришлют нового. Пускай. "Россия" еще осталась, а  кончится  -  купим  снова.
"Россия" бесконечна, "Россия" бездонна. Лишь бы цирроз не заработать.
   Таничев блаженно потянулся, закрыл глаза, повернулся на бок и захрапел.
   Вовчик постоянно просыпался от шума дребезжащих вагонов. Трамвайные  пути
пролегали прямо под окнами. Многие жильцы давно к этому привыкли, а Вовчик -
нет. Он вздрагивал, ворочался и не  мог  больше  заснуть.  До  самого  утра.
Взвешенное состояние полусна, полужизни. Хотя  сон  -  это  тоже  жизнь.  По
другую сторону сознания.
   С недавних пор Вовчик  страдал  необъяснимой  бессонницей.  Вернее,  этим
полувзвешенным состоянием. Реальность переходит границы сна, сон  вторгается
в реальность, и очень трудно понять, что происходило, а что произойдет через
минуту. Что вообще происходит.

***

   Мелькание знакомых и незнакомых лиц, падение с огромной высоты в  бездну,
голоса, музыка. Опять грохот трамвая. Шорохи за  дверью,  шаги  в  коридоре.
Сон? Кажется, нет. Слишком отчетливо. Или все-таки сон? Черт, когда  же  это
началось, эта ночная полужизнь? Ведь раньше не было.
   Спи, Вовчик, засыпай... Я и так сплю. Кажется, сплю. Или лечу? Вниз. Нет,
это не я лечу. Он летит. Я остался. Я жду. Зачем он  это  сделал?  Зачем  он
летит?
   Она сказала мне, что это инферно. Подождите, она не могла этого  сказать.
Ее там не было. Никакого инферно. Он прыгнул  сам.  Только  сам.  Двенадцать
этажей полета. Он летел к ним. Он прилетел к ним... Нет, он все  еще  летит.
Бесконечный полет.
   ...Я знаю, Наталья, это инферно. Ты просто не  чувствуешь  его,  Наталья.
Человек не может его чувствовать, он только становится его жертвой. Оно  как
раковая опухоль. Раковые клетки есть в любом организме,  но  они  безвредны,
если их не тревожить. Инферно тоже есть внутри каждого из нас.  И  оно  тоже
безвредно, пока... Пока что? Не знаю. Прости, Наталья, не знаю...
   ...Грохот за окном. Господи, какая Наталья? Та, из библиотеки? Я сплю или
нет? Антон? Это ты? Что ты здесь делаешь? Уходи, пожалуйста, уходи... Я хочу
спать, дай мне заснуть, по-жа-луй-ста, дай мне заснуть.
   ...Оно внутри. Пока... Его потревожили. Оно вырвалось. Уже вырвалось. Оно
здесь. Готовьтесь.
   Не-е-е-ет!!! Нет никакого инферно! Полный бред и  абсурд!  Я  никогда  не
верил в эту чертовщину! Я реалист, я нормальный человек!!!
   "Но почему же он убил их?" - "Почему? Да потому  что...  Потому...  Я  не
знаю. Я хочу проснуться! Отстаньте от  меня,  слышите?  Отстаньте  от  меня!
Все!!!"
   Грохот.
   Вовчик открыл глаза. А может,  и  не  закрывал.  Просто  думал,  что  они
закрыты. Кажется, уже утро. Часов видно не было, но он чувствовал время.
   Он поднялся с постели и повернул будильник к свету,  падающему  из  окна.
Да, утро. Можно не ложиться.
   Надо будет сходить к врачу, выписать пилюль от бессонницы.  Иначе  с  ума
слечу. Инферно, надо ж! Это после вчерашнего чересчур насыщенного дня.
   Вечером убивший семью в общаге позвонил матери.  Сказал,  что  заедет  за
деньгами. Его ждали. В последний момент он чего-то испугался.  Нажав  кнопку
звонка, вдруг рванул вверх по лестнице, оттуда выбрался на крышу. Последнее,
что видел взобравшийся следом Белкин - это растворившийся  в  звездной  тьме
силуэт. Никто уже не узнает, зачем парень  сделал  этот  шаг.  То  ли  хотел
запрыгнуть на ближайшую лоджию, то ли... Двенадцать этажей полета.
   Звонок. Вовчик вздрогнул. Что это? Будильник? Телефон? Дверь?
   Еще раз. Телефон.
   Белкин снял трубку.
   - Вовчик!!! Это я, Таничев! У  нас  опять  прорвало!!!  Ты  куда  телефон
аварийки засунул? Тонем! Фу, вонища! Давай лети сюда! Слышишь, Вовчик?!
   Белкин потряс головой, потом улыбнулся. Это уже точно не сон. Слава Богу,
проснулся.
   - Телефон на моем столе, под стеклом. Ты держись там, я выхожу.
   Он положил трубку и подошел к  окну.  Жизнь  на  проспекте,  несмотря  на
ранний час, шла полным ходом. В открытую форточку влетали голоса этой жизни.
   - Какой красавец, а? Прямо в девятку... Гигант...
   - Башка как барабан. Перегрузка. Пивка бы...
   - В эфире "Радио-Балтика", доброе утро...
   - Серега, одолжи до получки...
   - Не забудь купить молока Ваське...
   - Мама, скажи Витьке, чтобы не плювался. А то я ему всю молду лазобъю...
   - Я люблю тебя, знаешь...
   - Я тоже...
   Вовчик еще раз улыбнулся  и  направился  на  кухню  варить  кофе.



   Андрей КИВИНОВ
   ПОЛНОЕ БЛЮДЦЕ СЕКРЕТОВ



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


   И судья говорил, что все дело в законе,
   А священник - что дело в любви,
   Но при свете молний становится ясно -
   У каждого руки в крови...
   Наутилус Помпилиус. Альбом "Титаник".

ПРОЛОГ

1987 год

   Игорь в который раз пытался прокрутить в памяти события  вчерашнего  дня.
Бешеная карусель не могла остановиться ни на секунду, и он не  мог  ухватить
ниточку, чтобы разобраться во всем происшедшем.  Даже  здесь,  в  спокойной,
если можно так сказать, обстановке.
   Обстановка располагала. Пять квадратных метров,  без  окон,  без  дверей.
Дверь, конечно, была. С иллюминатором-решеткой, снаружи прикрытой  фанеркой,
периодически  поднимающейся  и   открывающей   деловито-настороженное   лицо
сержанта-сторожа.
   Изолятор временного содержания. Красиво звучит.  Обычная  камера  на  три
места. Два занято - он и какой-то  пенсионер,  без  меры  смоливший  дешевые
сигареты, извлекаемые  из  всевозможных  укромных  мест  гардероба:  носков,
подкладки пиджака и даже ботинок.
   Прямо фокусник.
   Игорь зажмурил глаза  и  попробовал  сосредоточиться.  Прошел  пятый  час
пребывания в этом изолированном местечке. Все  происшедшее  казалось  глупым
сном, приснившимся после обильного запоя...

***

   Бред, чудовищная ерунда. Почему я  здесь?  Что  я  сделал?  Я  не  сделал
ничего. Где Анюта? Она сидела в кабинете, когда меня вели.  Я  не  успел  ей
ничего объяснить. Один взгляд. Больше  не  дали.  А  дальше?  Сказали,  трое
суток. Семьдесят два часа. А потом?
   Возможен арест. Какой арест? За что?  Слишком  тяжкое  преступление.  Сто
какая-то статья. Что я там подписывал? Я  же  не  читал,  я  просто  не  мог
читать. Я не считаю себя в чем-то виноватым. Они обещали разобраться. Почему
тогда я здесь?

***

   Взгляд остановился на  тусклой  лампочке  под  потолком.  Там  тоже  была
лампочка. Тоже тусклая и тоже единственная. И двор, как эта  камера,  четыре
стены и черное небопотолок.
   Анюта зачем-то сказала: "Будь осторожен". Впрочем, нет, она говорила  это
всегда. У них опасный двор. Шпана. "Какая шпана, Анечка? Я никого не  боюсь.
У меня есть ты..."
   "При чем здесь я, дурачок?" "Не знаю.  Пока  ты  есть,  ничего  не  может
случиться".

***

   Черт, зачем я носил этот нож? С ним  спокойнее.  Психологический  барьер.
Для кого?
   Я спускался пешком. Дурак, поехал бы на лифте,  разминулись.  Они  же  не
ждали меня во дворе. Конечно, нет. Они гуляли.  Без  цели.  И  увидели  меня
случайно. Под этим единственным фонарем. Или с целью?  Нет,  нет.  Какая,  к
чертям, цель? Заводочка по пьяни. Выпить и не подраться? Сегодня ж праздник!
"День седьмого ноября - красный день календаря. Посмотри в свое окно, все на
улице  красно..."  Долговязый  подошел  первым.  Что  он   хотел?   Конечно,
стандартное "закурить". Ну, разумеется. И  я,  конечно,  ответил,  что  нет.
Виноват, поспешил. В некоторых случаях нельзя говорить "нет". Раскинуть надо
было крылья, как аисту на гнезде: "Старый, какие  проблемы?  Щас  найдем.  А
может, лучше вмажем? Мне вот должок вернули, целый червонец!" Или что-нибудь
подобное. А то просто:
   - Нет.
   И, конечно, им не понравилось. Дальше по избитому сценарию:
   - А чего ты, в натуре? Хамишь, гнида!
   И удар - прямой и резкий.
   Шапка летит в грязь. Не новая, но жалко, другой нет. Я выпрямляюсь  после
"нырка под руку" и отвечаю коротким снизу. Три года секции по дедушке-боксу.
Поэтому только шапка в грязь, а не  я  сам.  Долговязый,  раскидывая  перья,
летит к стене. Координация нарушена "Московской" или  "Столичной".  Нарушена
сильно, но не до конца. На ножках удерживается...
   Игорь вздрогнул, как будто проснувшись, и  потрогал  ушибленный  затылок.
Что там дальше? Темнота. Он зажмурился.
   Второй ударил  бутылкой.  Я  не  успел  "нырнуть".  До  конца  "нырнуть".
Скользящий, не прямой, но все равно неприятно. Был еще  третий,  Должен  был
быть. Подсекли из темноты. Твердо и расчетливо. Сзади под ступни. Я упал  на
бок, автоматически ударив рукой по асфальту -  механизм  страховки  во  всех
видах единоборств. Едино... Тут не прокатило,  тут  не  едино.  Трое...  Или
больше.
   В ход пошли ноги. Долговязый носит,  несмотря  на  холод,  туфли-лодочки.
Попади в ребро - нет ребра.
   Я свернулся клубком, закрыв виски руками. Руки против ног.  Ну,  хоть  бы
кто прошел, хоть бы выглянул в окно! Ведь фонарь! Ну, помогите, гады!
   Было больно. Когда "лодочка" прошла в зубы. Между сжатых на лице рук.  Но
боль заставляет действовать. Человек наделен болью не для того, чтобы  охать
и ахать, а для того, чтобы узнать: "Время пришло! Игра на секунды!"
   Нож лежал в правом кармане  куртки.  Главное  -  подняться.  Откатился  в
полузамерзшую лужу. Армейский маневр: выстрелил  -  перебежал  -  откатился.
Должен доводиться до автоматизма. Спасибо старшине - довел.
   Они реагируют не сразу. Жертва в нокауте, осталось добить.  Без  суеты  и
нервных срывов. Они наверху.
   Браво, Игорь  Валериевич!  Добыто  преимущество  в  метр.  Очень  хорошее
преимущество - еще раз поймать окровавленными губами  "лодочку",  но  теперь
уже с небольшого разбега ее владельца. К тому и шло. Я поднялся  на  колено.
Долговязый, похоже, левша. Опорная - правая.  По  футбольному  замахивается.
Очень удачный момент - удар влет по мячу. Мяч  -  моя  голова.  Когда  влет,
получается сильно. "Лодочка" - бутса летит в мяч. А я  знал.  (Ты  знал,  ты
знал - так нечестно!!! Тьфу, понты дешевые!) Достаточно еще  раз  "нырнуть".
Как можно ниже,  сколько  позволяет  одноколенная  стойка  и  глубина  лужи.
"Нырнул"!  "Лодочка"  проходит  по  волосам.   Опорная   нога   остается   в
одиночестве. На, сучара! Получите, сэр! Сдачи не надо! Нож раскрывается  уже
в движении. Хорошая конструкция, лезвие  летит  вперед.  Армейский  подарок.
Делали перед дембелем, полулегально и дарили друг другу. На память.
   Долговязый закричал:  "Ой!"  Потом  тоже  встал  в  одноколенную  стойку.
Вероятно, нож перебил сухожилие. Что, приятель, лужа? Понимаю,  понимаю,  не
хотел. Двое других замирают под фонарем. Когда кричат "Ой!", надо  подумать,
не слишком ли мы торопимся. Однако у долговязого хорошая анестезия -  пузыря
два "Столичной" внутрительно. То,  что  доктор  прописал.  Поэтому  "Ой!"  -
реакция на промах, а не на перерубленное сухожилие.
   Второй мой удар пришелся в корпус. Идиот, зачем?!  Запарка?  Возбуждение?
Обида?
   Сейчас  хорошо  прикидывать.  А  тогда  как-то   возможности   не   было.
("Подождите,  ребята,  я  сейчас  прикину,  как  тут  с   вами   разобраться
поудобнее...") Тогда одно было - спастись!
   Они бы не ушли, пока не добили. Они уже запустили движок, не остановишь.
   Долговязый упал на спину, по киношному  раскинув  руки.  Прямо  под  ноги
оставшимся стоять.
   - Сука, у него перо!!!
   Это кто-то про меня. Ага, сам "лодочник".
   Кажется, прошло еще несколько секунд, прежде чем он заорал по-настоящему.
Как резаный.
   - Витек, ты чего, в натуре?
   Я выставляю окровавленный нож перед собой:
   - Что, крысы, приссали? Ну, давай, бля, кто следующий?
   "Крысы"  буксанули.  "Крысы"  бегут.  В  ближайшую  нору   -   выход   из
двора-колодца. Я не побежал. Я дурак. Я нагнулся над долговязым  и  зачем-то
начал извиняться.
   Возбуждение прошло так же резко, как и появилось, уступив место  мысли  о
том, что я спорол какую-то ерунду. Жар охватил башку, пульс лупит по  вискам
паровым молотком.
   - Слышь, парень, куда я тебя? Очень больно, да? Я не хотел, извини.
   Ему, наверное, больно. Продолжает орать, хотя несколько тише. Кажется,  я
попал ему в живот. Я швыряю нож в угол двора, в кучу мусора, сваленную прямо
на земле.  От  обиды,  что  так  глупо  влип.  Потом  опять  пытаюсь  помочь
долговязому. Он кричит:
   - Сука вонючая!
   И  бьет  меня  неподрезанной  ногой.  Я  замечаю,   что   вода   в   луже
грязно-красного цвета.
   Все на улице красно!
   - Ну, погоди, я ж помочь хочу, я ж не специально!..
   Кто-то все-таки смотрел в окно. Два  мента-постовых  появились  во  дворе
очень вовремя, когда я благородно обхаживал долговязого. Меня обхаживать  не
стали. Еще один удар, теперь уже хромовым, начищенным до зеркала сапогом,  и
я снова на земле. Я плююсь кровью и пытаюсь хоть что-то объяснить. Руки  уже
за спиной, жесты невозможны.
   Говорить больно. Чувствую языком, что одним верхним зубом стало меньше, а
раздутая губа уже превратилась в  пельмень,  доставая  до  носа.  "Лодочник"
вонючий...

***

   Игорь открыл глаза, потрогал губу.  Опухоль  спала,  боль  не  прошла.  В
дежурной части врач вызванной "скорой" брезгливо осмотрел  его  лицо,  залил
губу зеленкой и клеем и прилепил пластырь. Для тебя сойдет, сойдет, радуйся,
что у нас бесплатная медицина. В камере Игорь сорвал пластырь, тот все время
намокал от влажного дыхания и неприятно раздражал.
   Долговязого увезли на "скорой". Игорь  слышал,  как  дежурный  говорил  с
больницей.
   "Похоже, я пробил ему печень. Черт, не сдох бы".
   В дежурной камере держали где-то  с  час.  Затем  его  забрал  товарищ  в
штатском.
   Оперуполномоченный. С какой-то хохлятской фамилией на "О". То ли Фоменко,
то ли Хоменко.

***

   Что я там говорил? Что не хотел? Что они первые? Конечно. Я оправдывался.
Товарищ никак не реагировал. Сидел неподвижно, как статуя, смотрел  прямо  в
глаза. Потом записывал, уточняя по ходу детали. Спросил про нож. Я  ответил.
Честно. Я  ведь  не  считаю  себя  виновным.  Спросил,  не  знаком  ли  я  с
потерпевшим. Долговязый - потерпевший? Смешно! Это я потерпевший.  Нет,  он.
Он в больнице, он и потерпевший.
   Потом я расписывался под текстом, толком его так и не прочитав.  Сплошной
туман в глазах. Потом снова камера. Еще часа три ожидания. После девушка лет
двадцати двух, почти ровесница, сказала, что она следователь и  будет  вести
мое дело. Что-то спрашивала про адвоката.  Как  и  Хоменко-Фоменко,  писала,
только дольше и подробнее.
   Я опять оправдывался, опять подписывал. Она сказала, что задерживает меня
на трое суток по подозрению. Когда вели назад в  камеру,  через  приоткрытую
дверь кабинета я увидел Анюту. С ней беседовал Фо-Хоменко.
   Ночь в дежурной части, утром привезли  сюда.  Часа  через  два  подсадили
пенсионера.

***

   Щеколда противно лязгнула, раздался голос сторожа:
   - Обед.
   Игорь сел на нары. Голова слегка кружилась. Он еще раз ощупал  челюсть  и
губы. Есть можно. Если глотать не жуя. Ну, этот обед можно и не жуя.
   Сержант налил в белую миску жидкий суп.  Во  вторую  шмякнул  макароны  с
песчинками фарша.
   - Побыстрее, мужики.
   Дверь закрылась.
   Игорь кое-как начал вливать в себя суп.
   - Где это тебя? В ментовской?
   Игорь обернулся на соседа. Тот  спокойно  прихлебывал  суп,  не  придавая
никакого значения вкусовым качествам варева.
   - Подкинули к празднику.
   - Тот, кто подкинул, жив?
   - Вроде да. А с чего вы решили, что был кто-то еще?
   - Хе-хе. На блатного ты не похож. Праздник, как известно, дело пьяное, но
твое лицо очень грамотно разбито. Плюс то, что  ты  здесь.  Значит,  не  сам
упал.
   - Я не виноват.
   - О, понимаю. Как хорошо я это понимаю, Первый раз, да?
   - Да.
   Пенсионер поковырялся пальцем в зубах и сплюнул на пол.
   - Зараза, рыбная кость. Помои.
   Игорь  поморщился  и  отодвинул  тарелку.  Рана  на  губе  открылась,   и
заглатывать суп с примесью крови стало совсем невмоготу.
   - Ешь, ешь. Здесь тебе не заводская столовая, добавки не будет.
   - Не хочу.
   Пенсионер приступил к макаронам.
   Я, когда в первый раз подзалетел, тоже не виноват был. То есть не  считал
себя виноватым. В двенадцать лет стащил полбуханки хлеба, чтобы  с  голодухи
не загнуться.
   Пацан, что взять? Думал брюхом, а не головой. Знаешь, сколько дали? Шесть
годков.
   Игорь недоверчиво усмехнулся.
   - Было время золотое. И ничего не попишешь. Стащил, значит виноват.
   - Сейчас-то, слава Богу, проехали. Должны  разобраться.  Они  же  первыми
прицепились.
   А мне что, лежать и ждать, когда запинают?
   - Хе-хе, время проходит, камни остаются. Пока их не уберут.  Не  торопись
считать себя правым. Тебя как величать?
   - Игорем.
   -  Павел  Николаевич.  Трудовой  стаж  безвозмездной  помощи  государству
двадцать лет и три  месяца.  Пять  командировок  по  всей  России-матушке  с
небольшими отпусками.
   Ношу почетное звание "ООР". Знаешь, что такое?
   - Нет.
   - Особо опасный рецидивист. Игорь ухмыльнулся:
   - Очень приятно.
   Павел Николаевич облизал тарелку.
   - Я, Игорек, тебе это не просто так сказал.  Этими  достижениями  нешибко
хвастают. Об этом обычно помалкивают. На воле. Но мы не на воле.
   - Меня отпустят.
   - Лет