бросаны  желтые  листки. Я сел  в  кресло и  стал изучать
обстановку. Мне нужно было понять, как он поранил голову.  Я пересел  на его
место  у стола,  справа от телефона.  Пружина вращающегося  стула  оказалась
очень слабой. Сильно откинувшись, можно было упасть и  удариться  головой об
угол стола. Я смочил  платок и потер стол. Следов  крови не обнаружилось. На
столе  было  много всякой  всячины, в том  числе два  бронзовых слона, между
которыми стоял  ряд книг, и старомодная квадратная чернильница. Я потер и их
? без результата. Вообще все это не имело смысла. Если его кто-то и стукнул,
то не обязательно  чем-то из этих вещей. Да и  стукнуть вроде было некому. Я
встал  и  зажег верхние светильники.  Углы  комнаты  выступили из  тени,  и,
конечно,   сразу  выяснилось,   в  чем  дело.  У   стены   на  боку   лежала
четырехугольная металлическая  корзина для  бумаг,  содержимое  ее  валялось
рядом. Сама она не могла туда попасть, значит, ее отшвырнули ногой. Я провел
по   ее  острым  углам  влажным  платком.  На  этот  раз  на  нем  появились
красно-коричневые пятна крови.  Вот и весь  секрет. Уэйд  упал,  ударился об
острый угол корзины ? наверное, просто проехался по ней головой ? поднялся и
лягнул эту чертову штуку так, что она отлетела к стене. Все очень просто.
     Затем он, вероятно, успел  еще приложиться к бутылке. Выпивка стояла на
столике возле дивана. Одна пустая бутылка, другая  ? полная на три четверти,
термос  с водой  и  серебряная  миска с растаявшим льдом. Стакан всего один,
довольно вместительный.
     Выпив, он почувствовал себя немножко лучше. Заметил, как  сквозь туман,
что  трубка снята  и,  вероятно, не смог  вспомнить, почему. Тогда он просто
подошел и положил  ее на  рычаг.  По времени  все  как  будто  сходилось.  В
телефоне  есть  что-то  повелительное.  Современный человек,  воспитанный на
технике,  любит  его,  ненавидит  и  боится.  Но  обращается  с  ним  всегда
уважительно, даже когда пьян. Телефон ? это фетиш.
     Любой нормальный  человек, прежде чем  вешать трубку,  сказал бы в  нее
"алло", просто на всякий случай. Но если он  отуманен выпивкой и падением со
стыда, мог и не сказать.  Впрочем, не имеет значения. Трубку  могла повесить
жена: услышала звук  падения, грохот корзины об стену и вошла в  кабинет. Но
последняя порция спиртного уже бросилась ему в голову, он, шатаясь, вышел из
дому,  побрел по лужайке и свалился  без  сознания там, где я  его  и нашел.
Кто-то к нему  ехал. Он  уже  не  соображал, кто.  Может быть, добрый доктор
Верингер.
     Прекрасно. А что же сделала его жена? Останавливать его или уговаривать
было бесполезно, а,  может  быть, и страшно. Значит, надо звать  кого-то  на
помощь. Слуг в доме не было. Значит, надо звонить по  телефону. И  кому  она
позвонила.  Милому д-ру  Лорингу? Я почему-то решил, что она его вызвала уже
после моего приезда. Но она не сказала когда.
     С этого момента начиналось что-то непонятное. Понятно было бы,  если бы
она пошла искать мужа, нашла и убедилась,  что ничего страшного  нет. Ничего
не  случилось, если человек полежит на земле  в теплый летний вечер. Поднять
его она не могла.  Тут  я-то  еле справился. Но странно,  что она стояла  на
пороге, курила  и весьма  смутно представляла, куда он делся. Или  не так уж
странно? Я не знал, как она  с ним намучилась, чего  от него можно ожидать в
таком состоянии, сильно  ли она его  боялась. "С меня хватит,? сказала  она,
когда  я приехал.? Идите ищите его  сами". Потом вошла в  дом  и свалилась в
обморок.
     Все это  выглядело  подозрительно, но делать  было  нечего. Приходилось
допустить, что, если  такое  случалось  часто, она,  зная, что  ей с  ним не
совладать, пускала  все на  самотек. Пусть себе является, пока кто-нибудь не
приедет и не выручит.
     И все же что-то меня беспокоило. В том числе и  то, что  она, не говоря
худого слова,  ушла  к  себе, пока мы с  Кэнди перетаскивали его наверх. Она
ведь сказала, что любит мужа.  Они женаты пять лет, в трезвом  виде он очень
хороший  ?  это  ее  собственные слова.  В  пьяном виде ?  дело другое,  тут
приходится держаться подальше, потому что он опасен. Ладно, забудем об этом.
И все-таки это меня беспокоило. Если она  так уж испугалась, то не стояла бы
на  пороге с сигаретой. Если  испытывала только  горечь и  отвращение, то не
упала бы в обморок.
     Что-то за этим скрывалось. Может быть, другая женщина? Тогда она узнала
об этом совсем недавно. Линда Лоринг? Возможно. Д-р Лоринг этого не исключал
и объявил об этом на весь свет.
     Я решил об  этом  больше  не думать  и снял футляр  с  машинки. На  ней
действительно лежало несколько листков желтой бумаги с напечатанным текстом,
которые я должен был уничтожить, чтобы не увидела Эйлин. Я отнес их на диван
и  решил, что могу  себе позволить сопровождать чтение  выпивкой. К кабинету
примыкала  маленькая  ванная.  Я  сполоснул  высокий стакан,  налил  в  него
огненной воды и уселся читать. Понаписано там было черт знает что. А именно:

        "28"

     "Полнолуние  было четыре дня назад, на стене  квадрат лунного света, он
смотрит  на  меня, словно  подслеповатый  мутный  глаз,  око  стены.  Шутка.
Чертовски глупое сравнение. Писатели. Все-то у них похоже  на что-то другое.
Голова  у  меня легкая,  как  взбитые  сливки,  только  вкус  другой.  Опять
сравнение. Блевать хочется от одной мысли о своем чертовом ремесле. И вообще
хочется  блевать. Наверно, это  желание сбудется.  Не  торопите  меня. Дайте
время. В солнечном сплетении все ползают, и ползают, и ползают червяки. Надо
бы пойти  лечь, но там, под кроватью,  темный зверь, он будет  шурша ползать
кругами,  выгибаться и стукаться  об кровать, и тогда я  заору, но этого  не
услышит никто,  кроме меня  самого. Вопль  во сне,  вопль в кошмаре. Бояться
нечего, я не боюсь, потому что бояться нечего, но все равно, однажды я лежал
вот  так  в постели, а темный зверь выделывал свои штуки, стукаясь снизу  об
кровать, и у меня наступил  оргазм. Это было  противнее всех тех гнусностей,
что я совершал.
     Я грязный. Мне нужно побриться. Руки  трясутся. Я потею.  Чувствую, что
мерзко пахну. Рубашка под мышками мокрая, и на груди и на спине тоже. Рукава
в складках  на  локтях  влажные. Стакан  на столе  пуст.  Теперь, чтобы  его
налить, нужны обе руки. Может,  сумею глотнуть прямо из бутылки. Вкус у этой
дряни тошнотворный. И ничего это не даст. Все равно не смогу даже заснуть, и
весь мир будет стонать от жуткой пытки истерзанных нервов. Неплохая выпивка,
а, Уэйд? Давай еще.
     Первые два-три дня еще ничего,  зато потом наоборот. Мучаешься, делаешь
глоток, и  ненадолго становится  лучше,  но  цена  все растет  и  растет,  а
получаешь за нее  все меньше и меньше, и потом всегда приходит момент, когда
остается  одна тошнота. Тогда ты звонишь Верингеру. Ну,  Верингер,  вот и я.
Нет больше Верингера. Он уехал  на Кубу  или умер. Педик  его  убил.  Бедный
старина Верингер, что  за судьба,  умереть  в постели с  педиком,  да еще  с
таким. Ладно,  вставай.  Поехали  туда,  где мы никогда  не были,  а если  и
побываем, то никогда не вернемся. Есть в этой фразе какой-нибудь смысл? Нет.
О'кей, я за нее денег не прошу. Здесь короткая пауза для длинной рекламы.
     Итак, получилось. Встал. Ну и молодец.  Подошел к дивану, и вот стою на
коленях,  опустив  на него руки, а лицом уткнувшись в них, и плачу.  Потом я
молился  и  презирал  себя  за  то,  что молюсь.  Пьяница  третьей  степени,
презирающий сам  себя.  Чему ты молишься, болван?  Когда  молится  здоровый,
значит, верит. Когда  больной, он  просто напутан. На  хрен молитву. Это мир
сделал ты, ты один, а если тебе немножко  помогли, то и это твоих  рук дело.
Хватит молиться, кретин. Вставай и пей. Ни на что другое времени уже нет.
     Взял все-таки.  Обеими  руками.  И в стакан налил.  Не пролил  почти ни
капли. Теперь только бы проглотить, чтобы не вырвало. Лучше разбавить водой.
Теперь потихоньку поднимай.  Осторожно, не сразу.  Тепло как. Жарко. Если бы
только не потеть. Стакан пустой. Снова стоит на столе.
     Луна  подернулась  дымкой,  но  я все-таки  поставил стакан, осторожно,
осторожно, словно  ветку розы  в высокую вазу. Розы кивают головами в  росе.
Может быть,  я роза. Ну  и росы на мне, братцы!  Теперь пора наверх.  Может,
принять  неразбавленного на дорогу?  Нет? Ну, как скажешь.  Взять  с  собой.
Чтобы  было  на что  надеяться,  если доберусь. За  восхождение  по лестнице
положена премия. Дань уважения мне от меня. Я так  красиво себя люблю, и что
самое приятное ? у меня нет соперников.
     Через  два интервала.  Был  там, спустился  обратно.  Не  нравится  мне
наверху. У меня от высоты сердцебиение. Но все же стучу по клавишам машинки.
Какой  же  фокусник  это  подсознание.  Если  бы  только  оно   работало  по
расписанию.  Наверху  тоже  был  лунный свет.  Возможно,  та же  самая луна.
Однообразная какая. Приходит  и уходит, как молочник, и лунное молоко всегда
одинаковое.  Лунное  молоко  всегда ?  стоп, приятель.  Что-то у тебя заело.
Сейчас не время влезать в описания луны. Тебя самого описать ? хватит на всю
проклятую долину.
     Она спала на боку, беззвучно. Поджав колени. Слишком тихо спит, подумал
я.  Во сне  всегда издаешь  какие-то звуки. Может, не спит, только старается
уснуть.  Подойти  бы поближе, я бы понял. Но мог упасть. У нее открылся один
глаз ? или мне показалось? Она посмотрела на меня ? а, может, нет?  Нет. Она
бы  села  и сказала:  "Тебе плохо, дорогой? Да,  мне плохо,  дорогая. Но  не
обращай внимания,  дорогая, потому что это  плохо ? мое плохо, а  не твое, и
спи спокойно, красавица, и не помни  ничего, и никакой грязи от меня к тебе,
и пусть ничего к тебе не пристанет мрачного, и серого, и гадкого".
     Паршивец ты, Уэйд.  Три прилагательных, паршивый  ты писатель. Неужели,
паршивец,  не способен выдать поток сознания без  трех  прилагательных, черт
тебя побрал? Я снова спустился, держась за перила. Внутренности подпрыгивали
на каждом шагу, я успокаивал их обещаниями. Добрался до первого этажа, потом
до кабинета, потом до дивана,  и подождал, когда успокоилось сердце. Бутылка
тут  как  тут.  У  Уэйда  бутылка всегда  под рукой. Никто ее  не прячет, не
запирает. Никто не говорит: "Может быть, хватит, дорогой?  Тебе будет плохо,
дорогой". Никто так не говорит. Просто спит на боку, нежио, как розы.
     Я даю Кэнди слишком  много денег. Ошибка.  Надо было начать с орешков и
постепенно дойти до банана. Потом несколько монеток, потихоньку, полегоньку,
чтобы все время ждал еще. А если кинуть сразу большой кусок, он привыкает. В
Мексике  можно месяц прожить, купаясь в роскоши  и пороке, на то, что  здесь
тратишь в один день. А что бывает, когда он привыкает? Ему начинает вечно не
хватать, и  он  все время ждет еще. Может,  это  ничего.  А может, надо было
убить эту глазастую  сволочь. Из-за меня уже  умер  хороший  человек, чем он
хуже таракана в белой куртке?
     Забыть Кэнди. Притупить иголку всегда легко. Того, другого, я не забуду
никогда. Это выжжено на моей печени зеленым пламенем.
     Пора  звонить.  Теряю  контроль.  Они  прыгают,  прыгают.  Надо  скорей
кого-нибудь позвать,  пока эти розовые  не заползали у меня  по лицу. Скорей
позвать, позвать,  позвать. Вызвать Сью из Сиу-Сити.  Алло,  барышня,  дайте
междугородную.  Алло,  междугородняя,  дайте Сью из Сиу-Сити. Ее  номер? Нет
номера, только имя. Поищите, она гуляет по  20-й улице, на  теневой  стороне
под   высокими   хлебными  деревьями   с   торчащими   колосьями...   Ладно,
междугородная,  ладно.  Отменяем  всю  программу, только  хочу  вам сказать,
вернее, спросить: "Кто будет платить за все шикарные приемы, которые  Гифорл
закатывает в Лондоне, если вы отмените мой заказ? Да, вы отмените мой заказ?
Да, вы считаете, что с работы вас не выгонят. Вы считаете. Дайте-ка поговорю
прямо с  Гиффордом. Соедините меня. Камердинер как  раз принес ему чай. Если
он не может говорить, пошлем кого-нибудь, кто может.
     Зачем  же  я  все это  написал?  Что  я  пытался выбросить  из  головы?
Позвонить, надо позвонить сейчас же. Очень плохо, очень, очень...".
     Вот и все.  Я сложил листки вчетверо и спрятал их во внутренний карман,
за блокнот. Подошел к стеклянным  дверям,  распахнул  их и вышел на террасу.
Лунный  свет был для  меня  слегка  подпорчен. Но в Беспечной  Долине стояло
лето,  а лето  до конца не  испортишь. Я смотрел на  неподвижное  бесцветное
озеро, думая и прикидывая. Затем я услышал выстрел.

        "29"

     Теперь свет падал на галерею из двух  дверей ? Эйлин  и его. Ее спальня
была  пуста.  Из  другой  двери  доносились  звуки борьбы,  я  одним прыжком
очутился на  пороге и увидел, что  она перегнулась через кровать и борется с
ним. В воздухе  мелькнул черный  блестящий револьвер, его держали две  руки,
большая  мужская  и маленькая женская,  но и та, и другая ? не  за рукоятку.
Роджер сидел в постели и отталкивал Эйлин. На ней был  светло-голубой халат,
простеганный ромбиком, волосы разметались по лицу. Ухватившись обеими руками
за револьвер,  она резко  выдернула  его у  Роджера.  Я удивился, что  у нее
хватило  на это силы, хотя он и был  одурманен. Он упал  на подушку, выпучив
глаза и задыхаясь, а она отступила на шаг и налетела на меня.
     Она стояла,  прислонившись ко мне, и крепко прижимала револьвер к груди
обеими руками. Ее сотрясали рыдания. Я потянулся за револьвером.
     Она резко развернулась, словно только сейчас поняла, что это я. Глаза у
нее  широко раскрылись, она обмякла и выпустила револьвер. Это было  тяжелое
неуклюжее  оружие,  марки  "Уэбли",  без  бойка.  Дуло  было   еще   теплое.
Поддерживая ее одной рукой,  я сунул револьвер в карман и взглянул на  Уэйда
поверх ее головы. Никто не произнес пока ни слова.
     Потом он открыл глаза, и на губах у него  проступила  знакомая  усталая
улыбка.
     ?  Ничего  страшного,?  пробормотал  он.?  Просто случайный  выстрел  в
потолок.
     Я почувствовал, как она напряглась. Потом отстранилась от меня. Глаза у
нее были ясные и внимательные. Я ее не удерживал.
     ? Роджер,? произнесла она вымученным шепотом,? неужели дошло до этого?
     Он тупо  уставился  перед собой, облизал губы и ничего не ответил.  Она
подошла  к туалетному столику, оперлась  на  него.  Механически подняв руку,
откинула волосы с лица. По всему ее телу пробежала дрожь.
     ? Роджер,? снова прошептала она, качая головой,? бедный Роджер. Бедный,
несчастный Роджер. Он перевел взгляд на потолок.
     ?  Мне  приснился  кошмар,? медленно сказал  он.?  Над  кроватью  стоял
человек с ножом. Кто ? не знаю. Чуть-чуть похож на Кэнди. Это же не мог быть
Кэнди.
     ?  Конечно, не мог,  дорогой,? тихо  сказала она. Отойдя от  туалетного
столика, она  присела на край  кровати. Протянула руку  и  стала гладить ему
лоб.? Кэнди давно пошел спать. И откуда у него нож?
     ? Он мексиканец. У них  у  всех ножи, ?  сказал  Роджер  тем  же чужим,
безликим голосом.? Они любят ножи. А меня он не любит.
     ? Вас никто не любит,? грубо вмешался я. Она быстро обернулась.
     ? Не надо, пожалуйста, не надо так. Он не знал. Ему приснилось.
     ? Где  был  револьвер? ? проворчал я, наблюдая за ней и  не обращая  на
него никакого внимания.
     ? Ночной  столик.  В ящике.? Он  повернул голову и  встретился со  мной
глазами.
     В ящике  не было револьвера, и он знал что мне это известно.  Там  были
таблетки, всякая мелочь, но револьвера не было.
     ? Или под подушкой,? добавил он.? У меня все путается. Я выстрелил один
раз,? он с трудом поднял руку и указал? вон туда.
     Я взглянул вверх.  В потолке вроде и вправду было  отверстие. Я подошел
ближе, чтобы получше разглядеть.  Да, похоже на дырку от пули. Пуля из этого
оружия могла  пройти  насквозь,  на  чердак. Я  вернулся к  постели и сверху
окинул его суровым взглядом.
     ?  Чушь.  Вы хотели покончить  с  собой. Ничего вам не  приснилось.  Вы
изнемогали  от  жалости к  себе.  Револьвера не  было  ни  в  ящике, ни  под
подушкой.  Вы  встали,  принесли  его,  легли  обратно  в  постель и  решили
поставить  точку на всей этой гадости. Но вам, видно,  храбрости не хватило.
Вы выстрелили так,  чтобы ни во что  не попасть. Тут прибежала  ваша жена  ?
этого-то  вы  и  хотели.  Жалости и  сочувствия, приятель. Больше  ничего. И
боролись-то вы  невзаправду.  Если бы не позволили,  она не  отняла бы у вас
револьвер.
     ? Я болен,? сказал он.? Но, может, вы и правы. Какая разница?
     ? Разница вот какая. Вас могут положить в психушку. А тамошний персонал
не добрее, чем охранники на каторге в Джорджии.
     Эйлин внезапно встала.
     ? Хватит,? резко бросила она.? Он действительно болен, и вы это знаете.
     ?  Ему нравится  быть  больным.  Я просто  напоминаю, к чему  это может
привести.
     ? Сейчас не время ему объяснять.
     ? Идите к себе в комнату. Голубые глаза сверкнули.
     ? Как вы смеете...
     ?  Идите к себе  в комнату. Если  не хотите, чтобы я вызвал  полицию. О
таких вещах полагается сообщать. Он криво усмехнулся.
     ?  Вот-вот,  зовите  полицию,?  сказал  он,?  как вы  сделали  с  Терри
Ленноксом.
     На это я и глазом не моргнул. Я по-прежнему наблюдал за ней. Теперь она
казалась ужасно усталой, и хрупкой,  и очень красивой. Вспышка гнева прошла.
Я протянул руку и коснулся ее плеча.
     ? Все в порядке,? сказал я.? Он больше не будет. Идите спать.
     Она  бросила  на него  долгий  взгляд  и  вышла. Когда  она исчезла  за
порогом, я сел на край кровати, на ее место.
     ? Еще таблетку?
     ? Нет, спасибо. Могу и не спать. Гораздо лучше себя чувствую.
     ? Так как насчет стрельбы? Просто разыграли дурацкий спектакль?
     ? Может, и так.? Он отвернулся.? Что-то на меня нашло.
     ?  Если действительно хотите покончить  с  собой, помешать вам никто не
сможет. Я это понимаю. Вы тоже.
     ?  Да.?  Он по-прежнему  смотрел  в сторону.? Вы  сделали,  о чем я вас
просил ? насчет этой ерунды на машинке?
     ? Угу.  Странно, что  вы  не забыли. Безумное  сочинение. Странно,  что
напечатано без помарок.
     ?  Всегда  так  печатаю, пьяный или трезвый ?  до  известного  предела,
конечно.
     ? Не волнуйтесь насчет Кэнди,?  сказал  я.? И не думайте, что он вас не
любит. Я  тоже зря сказал,  что вас  не любит никто. Хотел разозлить  Эйлин,
вывести ее из себя.
     ? Зачем?
     ? Она сегодня  один раз  уже  падала в  обморок.  Он  легонько  покачал
головой.
     ? С ней этого никогда не бывает.
     ? Значит, притворялась.
     Это ему тоже не понравилось.
     ? Что это значит ? что из-за вас умер хороший человек? ? спросил я.
     Он задумчиво нахмурился.
     ? Просто чушь. Я же сказал ? мне приснилось...
     ? Я  говорю о той  чуши,  что там  напечатана. Тут  он повернул ко  мне
голову с таким трудом, словно она весила тонну.
     ? Тоже сон.
     ? Зайдем с другого конца. Что знает про вас  Кэнди?  ? Пошли  вы знаете
куда,? ответил он и закрыл глаза. Я встал и прикрыл дверь.
     ? Вечно убегать не получится, Уэйд. Конечно, Кэнди способен  на шантаж.
Вполне.  И  способен  делать это  по-хорошему ? любить вас  и в  то же время
тянуть из вас монету. В чем тут дело ? женщина?
     ? Поверили этому дураку Лорингу,? сказал он, не открывая глаз.
     ? Да нет. А вот как насчет ее сестры ? той, которую убили?
     Я стрелял вслепую, но попал в цель. Глаза у него распахнулись. На губах
вскипел пузырек слюны.
     ? Значит, вот почему вы здесь? ? спросил он медленно, шепотом.
     ? Ерунда. Меня пригласили. Вы же сами и пригласили.
     Голова его  перекатывалась по подушке. Секонал не  помог,  его пожирало
нервное возбуждение. Лицо покрылось потом.
     ?  Я  не первый любящий  муж, который  изменяет  жене. Оставьте меня  в
покое, черт бы вас взял. Оставьте меня.
     Я  пошел в ванную,  принес полотенце и  протер ему  лицо,  презрительно
ухмыляясь. Я  вел себя, как  наипоследняя  сволоч