п-полицию, - протянула она  дрожащим
голосом. - В редакциях манхэттенских г-газет все станет  известно,  и  они
н-напечатают о нас что-нибудь отвратительное.
   - Вы ничего  подобного  не  думаете.  Перестаньте  играть  на  жалости.
Покажите-ка лучше фотографию брата.
   Орфамэй торопливо  спрятала  платочек,  достала  что-то  из  сумочки  и
протянула через стол мне. Оказалось - это конверт. Тонкий, но  там  вполне
могла уместиться парочка фотографий. Заглядывать внутрь я не стал.
   - Опишите его, - сказал я.
   Орфамэй задумалась. Это дало ей возможность привести  в  движение  свои
брови.
   - В марте ему исполнилось двадцать  восемь.  У  него  светло-каштановые
волосы, причем гораздо светлее, чем мои, и голубые глаза - тоже  посветлее
моих. Волосы он зачесывает назад. Очень рослый, выше шести футов. Но весит
всего сто сорок фунтов. Тощий. Носил  светлые  усики,  но  мать  заставила
сбрить их. Сказала...
   - Можете  не  продолжать.  Они  потребовались  священнику  для  набивки
подушечки.
   - Не смейте говорить так о моей матери, - взвизгнула Орфамэй, побледнев
от ярости.
   - Оставьте. Я вас не знаю. Но  корчить  из  себя  пасхальную  лилию  не
стоит. Есть ли у Оррина какие-нибудь особые приметы:  родинки,  шрамы  или
вытатуированный на груди текст двадцать третьего псалма? И краснеть  вовсе
не обязательно.
   - Незачем кричать на меня. Что же вы не смотрите фотографии?
   - Потому что снят он, скорее всего, одетым.  В  конце  концов,  вы  его
сестра. Вы должны знать.
   - Нету, - выдавила она. - Только маленький шрамик на левой руке  -  ему
удаляли жировик.
   - Что вы можете сказать о его привычках, кроме того, что он  не  курит,
не пьет и не ухаживает за девушками? Каким образом он развлекается?
   - Как... откуда вы узнали это?
   - От вашей матери.
   Орфамэй улыбнулась. А я уж было решил, что она не  способна  улыбаться.
Зубы у нее были очень ровные, белые, и она  не  старалась  демонстрировать
их. Это уже кое-что.
   - Вы догадливы, - сказала она. - Оррин много занимается, потом  у  него
есть очень дорогой фотоаппарат, он любит снимать людей, когда те ничего не
подозревают. Иногда это их бесит. Но Оррин говорит, что людям надо  видеть
себя такими, как они есть.
   - Будем надеяться, с ним этого никогда не случится, - сказал я. - Что у
него за аппарат?
   -  Маленький,  с  очень  хорошей  оптикой.  Снимать  можно  при   любом
освещении. "Лейка".
   Я полез в конверт и достал две небольшие, очень четкие фотографии.
   - Снимки сделаны вовсе не "лейкой", - заметил я.
   - Нет, нет. Его  снимал  Филип.  Филип  Андерсон.  Молодой  человек,  с
которым я  одно  время  встречалась.  -  Орфамэй  вздохнула.  -  Очевидно,
потому-то я и обратилась к вам, мистер Марлоу. Потому что вас  тоже  зовут
Филип.
   Я буркнул: "Угу", но был слегка тронут.
   - Что же сталось с Филипом Андерсоном?
   - Но мы говорили об Оррине...
   - Знаю, - перебил я. - Но что сталось с Филипом Андерсоном?
   - Живет все там же, в Манхэттене. - Орфамэй отвела взгляд. - Матери  он
очень не нравился. Вы, наверное, знаете, как это бывает.
   - Да, - ответил я. - Знаю. Можете заплакать если хотите. Не  стану  вас
упрекать. Я и сам сентиментальный плакса.
   Я взглянул на фотографии. На одной Оррин смотрел вниз, и она  мне  была
ни к чему.  Другая  представляла  собой  вполне  сносный  снимок  высокого
угловатого парня с близко поставленными  глазами,  тонким  прямым  ртом  и
острым подбородком. Выражение лица  было  таким,  как  я  и  ожидал.  Если
забудете вытереть ноги,  этот  парень  напомнит  вам.  Отложив  снимки,  я
взглянул на Орфамэй Квест, пытаясь найти в  ее  лице  хотя  бы  отдаленное
сходство с братом, но не смог. Ни малейшего сходства, что, разумеется,  ни
о чем не говорило. И не могло сказать.
   - Ладно, - вздохнул я. - Съезжу туда, полюбопытствую. Но вы,  наверное,
и сами догадываетесь, что  случилось.  Ваш  брат  живет  в  чужом  городе.
Какое-то время недурно зарабатывает. Может,  побольше,  чем  когда-либо  в
жизни. Встречает людей, каких до сих пор не встречал. Притом  в  городе  -
поверьте, я знаю Бэй-Сити, - совершенно не похожем на  Манхеттен  в  штате
Канзас. Поэтому он пренебрегает всем, что ему внушали, и не  хочет,  чтобы
дома об этом узнали. Хватит с него семейного гнета.
   Орфамэй молча поглядела на меня, потом потрясла головой.
   - Нет, Оррин не способен на это, мистер Марлоу.
   - На это способны все,  -  сказал  я.  -  Особенно  такие,  как  Оррин.
Набожный парень из маленького  городка,  всю  жизнь  прожил  под  каблуком
матери и надзором священника. Здесь  он  предоставлен  сам  себе.  У  него
завелись деньги. Теперь ему подавай развлечений и света, отнюдь  не  того,
что падает  из  восточного  окна  церкви.  Не  подумайте,  что  я  осуждаю
добродетельную жизнь. Я хочу сказать, что она ему осточертела. Так ведь?
   Орфамэй молча кивнула.
   - И он начинает пользоваться благами жизни, -  продолжал  я,  -  но  не
знает,  как  это  делается.  Здесь  ведь  тоже  нужен  опыт.  Сходится   с
какой-нибудь заурядной  девицей,  пьет  дешевое  виски  и  чувствует  себя
ужасным грешником. В конце  концов,  парню  двадцать  девятый  год:  хочет
поваляться в канаве, пусть себе. Потом он найдет, на кого свалить вину.
   - Я не хочу верить вам, мистер Марлоу, - медленно произнесла Орфамэй. -
Не хочу, чтобы мать...
   - Если я не ошибаюсь, вами было что-то сказано о двадцати  долларах,  -
перебил я.
   Орфамэй была потрясена.
   - Платить сейчас?
   - А как это принято в Манхеттене, штат Канзас?
   - У нас нет частных детективов. Только полиция. То есть вроде бы нет.
   Она снова полезла в свою уродливую сумочку, достала красный кошелек,  а
из него - несколько аккуратно сложенных  по  отдельности  ассигнаций.  Три
пятерки и пять долларовых бумажек.  Оставалось  у  нее,  похоже,  немного.
Орфамэй  подержала  кошелек,  словно  демонстрируя,  как  он  пуст.  Потом
разгладила на столе деньги, сложила их стопкой и придвинула ко мне.  Очень
медленно, очень печально, словно топила любимого котенка.
   - Сейчас напишу расписку, - сказал я.
   - Мне не нужна расписка, мистер Марлоу.
   - Она нужна мне. Вы не оставляете визитной карточки,  так  уж  пусть  у
меня будет какая-то бумажка с вашей фамилией.
   - Для чего?.
   - При необходимости я смогу доказать, что представляю ваши интересы.
   Взяв квитанционную книжку,  я  заполнил  бланк  и  протянул  ей,  чтобы
Орфамэй подписала дубликат. Помедлив, она неохотно взяла жесткий  карандаш
и аккуратным секретарским почерком вывела на дубликате: "Орфамэй Квест".
   - Адреса вы так и не указываете? - спросил я.
   - Я бы не хотела.
   - Тогда звоните в любое время. Номер моего домашнего телефона тоже есть
в справочнике. "Бристол апартментс", квартира четыреста двадцать восемь.
   - Вряд ли я пойду к вам в гости, - холодно сказала Орфамэй.
   - Я вас пока и не приглашал. Если  хотите,  позвоните  часа  в  четыре.
Возможно, я что-то разузнаю. А может, и нет.
   Орфамэй поднялась.
   - Надеюсь, мать не сочтет мой поступок дурным, - сказала она, почесывая
губу ногтем без маникюра. - Я имею в виду мой приход сюда.
   - Только не рассказывайте мне, чего не одобряет ваша мать, - сказал  я.
- Просто опускайте эти подробности.
   - Ну, знаете ли!
   - И перестаньте говорить "Ну, знаете ли!"
   - Мне кажется, вы очень неприятный человек, - сказала она.
   - Нет, вам этого не кажется. Вы находите меня очень  симпатичным.  А  я
нахожу вас очаровательной лгунишкой. Неужели вы думаете, что я  берусь  за
это дело ради двадцати долларов?
   Орфамэй обратила на меня немигающий, неожиданно холодный взгляд.
   - Тогда почему? - И не получив ответа, добавила: - Потому что на  дворе
весна?
   Я опять промолчал. Она слегка покраснела. Потом хихикнула.
   У меня не хватило духу сказать, что я просто устал от безделья.  Может,
какую-то роль сыграла тут и весна. И кое-что в ее  глазах,  гораздо  более
древнее, чем Манхеттен, штат Канзас.
   - Я нахожу вас очень славным, право же,  -  негромко  сказала  Орфамэй.
Потом быстро повернулась и чуть ли  не  бегом  бросилась  из  кабинета.  В
коридоре ее ноги издавали легкий, резкий,  отрывистый  стук:  так  стучит,
наверное, по столу ее мать, когда отец тянется за вторым куском пирога.  А
у отца больше нет денег. Нет ничего. Он сидит в кресле-качалке на  веранде
в Манхеттене, штат Канзас,  держа  во  рту  пустую  трубку.  Раскачивается
легко, спокойно, так как после удара  нужно  ко  всему  относиться  легко,
спокойно. И ждать следующего. С пустой трубкой во рту. Без табака.  Ничего
не делать и ждать.
   Я положил двадцать заработанных тяжким трудом долларов Орфамэй Квест  в
конверт, написал на нем ее имя и бросил в ящик стола. Выходить на улицу  с
такой большой суммой денег в кармане не хотелось.



3

   Можно долгое время знать Бэй-Сити, не зная Айдахо-стрит. И многое знать
об Айдахо-стрит, ничего не зная о  доме  номер  449.  Площадка  перед  ним
неравномерно вымощена булыжником. К  потрескавшемуся  тротуару  на  другой
стороне улицы  примыкает  покосившийся  забор  лесосклада.  Чуть  подальше
ржавые рельсы подходят к высоким, скрепленным цепями  деревянным  воротам,
похоже, не открывавшимся лет двадцать. Ворота и забор мальчишки исписали и
разрисовали мелом.
   На низкой некрашеной веранде дома  в  беспорядке  праздно  стояло  пять
деревянных и тростниковых кресел-качалок, скрепленных проволокой и  влагой
океанского воздуха. Зеленые потрескавшиеся жалюзи нижних окон были опущены
на две трети. У парадной двери красовалось печатное объявление  "Свободных
мест нет". Висело оно, видимо, уже давно, так как выгорело и было засижено
мухами. За дверью тянулся длинный коридор, из него  наверх  вела  лестница
длиной в  треть  коридора.  Справа  от  двери  находилась  узкая  полка  с
подвешенным на цепочке карандашом. Там же была пуговка звонка, а  над  ней
приколотая  тремя  разными   кнопками   черно-желтая   бумажная   табличка
"Управляющий". На противоположной стене висел телефон-автомат.
   Я нажал пуговку. Звонок раздался где-то поблизости, но за ним ничего не
последовало. Я позвонил снова. Опять ничего. Тогда я  подошел  к  двери  с
черно-белой, теперь уже металлической, табличкой "Управляющий".  Постучал.
Потом ударил в дверь ногой. Обратить на это внимание, похоже, было некому.
   Я вышел, свернул за угол на  узкую  бетонную  дорожку  и  направился  к
служебному входу. Для квартиры управляющего там,  казалось,  самое  место.
Вся остальная  часть  дома,  очевидно,  сдавалась  жильцам.  На  маленькой
веранде стояли грязное мусорное ведро и деревянный ящик, набитый бутылками
из-под спиртного. Сквозь стекла было видно, что дверь на кухню распахнута.
В кухне стоял полумрак. Я прижался лицом к застекленной  двери  веранды  и
стал вглядываться. Мне удалось разглядеть прямой стул с висящим на  спинке
мужским пиджаком, а на стуле человека в рубашке и шляпе.  Замухрышку.  Что
он делает, не было видно, но было похоже,  что  этот  полукарлик  сидел  у
встроенного стола в обеденном уголке кухни.
   Я постучал по стеклу. Замухрышка не обратил на это внимания. Я постучал
снова, посильнее. На сей раз он откинулся назад вместе со стулом, явив мне
маленькое бледное лицо с сигаретой во рту.
   - Чего тебе? - рявкнул замухрышка.
   - Управляющего.
   - Его нету, малыш.
   - А ты кто?
   - Тебе-то что?
   - Хочу снять комнату.
   - Нету мест, малыш. Читать, что ли, не умеешь?
   - У меня есть другие сведения, - сказал я.
   - Вот как? - Замухрышка ногтем смахнул пепел с сигареты, не вынимая  ее
из маленького неприятного рта. - Ну и катись вместе с ними.
   Засим он вернул стул в прежнее положение и предался прежнему занятию.
   Громко топая, я спустился с  крыльца  и  совершенно  бесшумно  поднялся
снова. Осторожно подергал застекленную дверь. Заперта на крючок. Я  поддел
его лезвием складного ножа. Крючок слегка  звякнул,  но  там,  за  столом,
раздавалось гораздо более громкое звяканье.
   Я вошел и прокрался на кухню. Там  находились  газовая  плита  с  тремя
конфорками, несколько полок с грязной посудой, обшарпанный  холодильник  и
обеденный уголок, столик которого был завален деньгами.  Главным  образом,
бумажными, но были и серебряные монеты всех достоинств, вплоть до доллара.
Замухрышка пересчитывал деньги, раскладывая их кучками, и делал пометки  в
маленьком блокноте. Карандаш он слюнявил, не вынимая изо рта сигареты.
   На столе лежало, должно быть, несколько сотен долларов.
   - День платежа? - добродушно осведомился я.
   Замухрышка очень резко обернулся. С минуту он  молча  улыбался.  Улыбка
была нарочитой. Вынув изо рта окурок, он швырнул  его  на  пол  и  загасил
ногой. Достал из кармана рубашки новую сигарету, сунул в рот и стал искать
спички.
   - Ловко ты вошел, - весело сказал он.
   Не найдя спичек,  замухрышка  небрежно  повернулся  и  полез  в  карман
пиджака. О стул ударилось что-то тяжелое. Я ухватил его запястье, не давая
вытащить эту тяжелую штуку. Замухрышка  откинулся  назад,  и  оттопыренный
карман его пиджака начал подниматься ко мне.
   Я выдернул из-под замухрышки стул. Ударившись головой  о  торец  стола,
замухрышка грохнулся на пол. Это не помешало ему сделать  попытку  ударить
меня ногой в пах. Я отскочил назад вместе  с  его  пиджаком  и  достал  из
кармана пистолет тридцать восьмого калибра.
   - Вставай, - сказал я. - Не трону.
   Замухрышка медленно поднялся, притворяясь, что ушибся сильнее, чем  это
было на самом деле. Он запустил руку за ворот, и когда в  какой-то  момент
его рука метнулась ко мне, в ней сверкнул металл.
   Боевой петушок.
   Я саданул замухрышку по челюсти его собственным пистолетом, и он  снова
плюхнулся на пол. А я наступил на  державшую  нож  руку.  Лицо  замухрышки
скривилось, но он не издал ни звука. Я пинком отшвырнул нож в угол. Лезвие
было длинным, тонким и, похоже, очень острым.
   - Как не стыдно, - сказал я,  -  угрожать  пистолетом  и  ножом  людям,
которые просто ищут жилье. Даже в наши времена это слишком.
   Замухрышка сунул свою большую руку  между  колен,  стиснул  ее  и  стал
что-то насвистывать сквозь  зубы.  Видимо,  удар  по  челюсти  на  нем  не
особенно сказался.
   - Ладно, - сказал он. - Ладно. Я не мастер в этих делах. Забирай деньги
и сматывайся. Но только знай, что тебе от нас никуда не деться.
   Я поглядел на ассигнации и монеты.
   - Судя по твоему оружию, ты выбирал его очень тщательно, - сказал  я  и
подошел к ведущей в дом двери. Она была не заперта. Я обернулся.
   -  Пистолет  я  оставлю  в  почтовом  ящике.  В  следующий  раз  требуй
предъявить полицейский значок.
   Замухрышка по-прежнему насвистывал сквозь зубы, держа руку между колен.
Сощурясь, он задумчиво поглядел на меня, потом  смахнул  деньги  в  старый
портфель и защелкнул его. Снял шляпу, расправил поля, небрежно  нахлобучил
ее на затылок и спокойно, уверенно улыбнулся.
   - Пушка - черт с ней. В городе полно старых железяк. А вот нож оставь у
Клозена. Я немало потрудился над ним, чтобы привести в норму.
   - А им?.. - спросил я.
   - Все может быть. - Он легонько потыкал в мою сторону пальцем. - Скоро,
наверно, встретимся. Когда со мной будет друг.
   - Только пусть наденет чистую рубашку, - сказал я. - И тебе одолжит.
   - Надо же, - проворчал замухрышка.  -  Какими  мы  становимся  наглыми,
какими остроумными, едва только нацепим полицейский значок.
   Он бесшумно прошел мимо меня и спустился по  деревянным  ступеням.  Его
шаги простучали по бетонной дорожке и  затихли.  Они  напомнили  мне  стук
каблучков Орфамэй Квест по коридору. И у меня почему-то возникло  гнетущее
чувство, что я пошел не с той карты. Может, его пробудила твердость  этого
замухрышки: ни хныканья, ни  крика,  только  улыбка,  свист  сквозь  зубы,
негромкий голос и злопамятный взгляд.
   Я нагнулся и поднял нож. Лезвие было длинным, гладким и тонким,  словно
отшлифованная пилка для ногтей. Рукоять с  усиками  из  легкого  пластика,
казалось, была сделана целиком. Взяв нож за  эту  рукоять,  я  бросил  его
острием в столешницу. Лезвие глубоко вошло в древесину и задрожало.
   Я вздохнул. Вытащил лезвие. Любопытный нож, особой  формы,  для  особой
цели. И то, и другое не особенно приятно.
   Распахнув дверь, ведущую из кухни, я шагнул вперед, держа в одной  руке
нож и пистолет.
   Комната с откидной кроватью. Постель  измята.  Туго  набитое  кресло  с
прожженной на подлокотнике дырой. У окна -  придвинутый  к  стене  высокий
дубовый письменный стол с похожими на старомодные  двери  винного  погреба
покосившимися дверцами. Неподалеку от него - диван-кровать. На  ней  лежал
мужчина, ноги его в серых вязаных носках свисали над полом. Головой он  не
доставал до подушки, но сожалеть об этом,  судя  по  цвету  наволочки,  не
стоило. Туловище  его  облегали  неопределенного  цвета  рубашка  и  серый
заношенный шерстяной свитер. Лицо мужчины  лоснилось  от  пота,  дышал  он
открытым ртом, пыхтя, как старый "форд" с  неплотной  верхней  прокладкой.
Рядом на столике стояла тарелка, полная окурков. Некоторые их них, похоже,
были от самокруток. На полу  -  слегка  початая  бутылка  джина,  кофейная
чашка, где, судя по всему, давно уже не бывало кофе,  и  стакан.  Пахло  в
комнате главным образом джином и затхлостью, но ощущался  и  легкий  запах
марихуаны.
   Я открыл окно  и  прислонился  лбом  к  противомоскитной  сетке,  чтобы
вдохнуть чистого воздуха  и  оглядеть  улицу.  Вдоль  забора  катались  на
велосипедах  двое  мальчишек.  Время  от  времени  они  останавливались  и
разглядывали непристойные рисунки. Больше на улице никого  не  было.  Даже
собак. На углу вилась пыль, словно только что проехала машина.
   Я подошел к письменному столу. В ящике оказалась регистрационная книга.
Я стал листать, пока не наткнулся на запись:  "Оррин  П.Квест",  сделанную
четким, аккуратным почерком,  и  "номер  214",  написанную  другой  рукой,
отнюдь не четко и не аккуратно.
   Я пролистал книгу до конца, но новой регистрации  не  обнаружил.  Номер
215  занимал  некий  Дж.У.Хикс.  Сунув  книгу  на  место,  я   подошел   к
диван-кровати. Лежавший перестал храпеть и, словно произнося речь, положил
руку себе на грудь. Я нагнулся, зажал  ему  пальцами  нос  и  заткнул  рот
подолом свитера. Мужчина проснулся, резко открыл тусклые,  налитые  кровью
глаза и стал вырываться. Убедившись, что он полностью очнулся, я  отпустил
его, взял с пола бутылку, налил немного джина в валявшийся рядом стакан  и
протянул ему.
   Он потянулся к стакану с восхитительным  волнением  матери,  радующейся
нашедшемуся ребенку.
   Я отдернул вожделенную посудину и спросил:
   - Ты управляющий?
   Вяло облизнув губы, мужчина пробормотал:
   - Гр-р-р.
   Потом он попытался выхватить стакан у меня из рук. Я поставил его перед
ним на столик. Мужчина бережно взял посудину двумя руками и вылил  джин  в
рот. Потом он довольно засмеялся и запустил в меня стаканом.  Я  ухитрился
поймать посудину и снова поставил ее на столик. Мужчина,  старательно,  но
безуспешно напуская на себя суровый вид, оглядел меня.
   - Чего тебе? - недовольно прохрипел он.
   - Управляющий?
   Мужчина кивнул и едва не свалился на пол.
   - Видать, хватил лишнего, - сказал он. - Самую малость.
   - Ничего, - утешил я. - Еще дышишь.
   Он опустил ноги на пол, с трудом встал, ни с  того  ни  с  сего  весело
захихикал,  сделал  три  неуверенных  шага,  опустился  на  четвереньки  и
попытался укусить ножку стула.
   Я поднял его, усадил в кресло с прожженным подлокотником  и  налил  еще
один глоток лекарства от похмелья. Он выпил, сильно содрогнулся, и  взгляд
его сразу же стад осмысленным и хмурым. У пьяниц такого типа бывают минуты
прояснения.  Предвидеть,  когда  оно  наступит  и  как  долго   продлится,
невозможно.
   - Кто ты такой, черт возьми? - пробурчал он.
   - Я ищу человека по имени Оррин П.Квест.
   - Кого?
   Я повторил.