кие-то иноземные набеги".
"Длительным будничным  трудом, - писал Бунин, - мы (интеллиген-
ция. - О.П.) брезговали, белоручки были, в сущности, страшные. А
вот отсюда, между прочим, и идеализм наш, в сущности, очень барский,
наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то
ведь гораздо легче, чем работать. И вот:
   - Ах, я задыхаюсь среди всей этой николаевщины, не могу быть
чиновником, сидеть рядом с Акакием  Акакиевичем, -  карету мне,
карету!
  ...Какая это старая русская болезнь (интеллигентов. - О.П.), это
томление, эта скука, эта разбалованность - вечная надежда, что придет
какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит
только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко!"
  Жажда все совершить одним махом, критикантский зуд, жажда раз-
рушить все - "до основанья, а затем..." определяли многие черты обра-
зованного общества.
   С болью в сердце пишет Бунин об оторванности значительной час-
ти интеллигенции от народа, об их безразличии к народным нуждам.
Ибо им "в сущности, было совершенно  наплевать на народ, - если
только он не был поводом для проявления их прекрасных чувств, - и
которого они не только не знали и не желали знать, но даже просто не
замечали лиц извозчиков, на которых ездили в какое-нибудь Вольно-
экономическое общество. Мне Скабичевский признался однажды:
   - Я никогда в жизни не видел, как растет рожь. То есть, может, и
видел, да не обратил внимания.
   А мужика, как отдельного человека, он видел? Он знал только "на-
род", "человечество". Даже знаменитая "помощь голодающим" происхо-
дила у нас как-то литературно, только из жажды лишний раз лягнуть
правительство, подвести под него лишний подкоп. Страшно сказать, но
правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы
прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем
кричать и писать? А без этого и жизнь не в жизнь была".
   Многие сложные явления раскрашивались интеллигенцией в две кра-
ски: либо красное, либо черное; либо прогрессивное, либо реакционное -
и рассматривались не по существу, а только по окраске. Самое замеча-
тельное, полезное и нужное деловое предложение человека, принадлежа-

                                   107

щего к "реакционерам", чаще всего огульно отметалось. Большая часть
интеллигенции считала всякое практическое дело второстепенным по
сравнению с вопросами социальной и  даже революционной  борьбы.
Жизнь требовала решения многих практических дел, но образованное
общество вместо участия в них чаще всего поднимало вопросы, далекие
от жизни. Активное участие в практической работе по развитию государ-
ственных и хозяйственных основ вместе с правительством считалось
чуть ли не ренегатством и осуждалось общественным мнением интелли-
генции. <Земледелием, торговлей, промышленностью никто не интересо-
вался и никто здесь не понимал ничего. Это считалось областью исклю-
чительно деловых людей, людей "брюха", которые поэтому и делали бук-
вально что хотели, не контролируемые никем>.*1 Возникает пропасть
между деловыми, практическими людьми и большей частью интеллиген-
ции, витающей в облаках и осуждающей русские порядки,
   Характерной чертой российской интеллигенции,  как справедливо
отмечал князь С.Е. Трубецкой, являлась ее чрезвычайно развитая и
щекотливая спесь. Эта спесь проявлялась как по отношению высшего
дворянства и аристократии, так и по отношению к простому народу.
"Встречаясь с аристократом, типичный интеллигент прежде всего обда-
вал его своей интеллигентской спесью". Это, конечно, раздражало ари-
стократию, видевшую в этом болезненную  реакцию на  внутреннюю
слабость и неуверенность интеллигенции - своего рода комплекс не-
полноценности. По отношению к народу интеллигентская спесь прояв-
лялась в высокомерии и покровительственном подходе как к темной и
некультурной массе. На самом же деле духовно и эстетически корен-
ное русское крестьянство в массе своей было развито гораздо больше,
чем интеллигенция.
   Оторванность интеллигенции от народа, а точнее, от России нацио-
нальной ощущалась во многом, и это особенно проявилось в период ре-
волюции, хотя совершенно неверно считать, что в образованном обще-
стве не было искреннего движения в сторону крестьянства, рабочих,
Мы  знаем многочисленные случаи беззаветного служения и жертвен-
ности. Но тем не менее разность культурных установок и "языков", раз-
ность образов и представлений, которыми жили образованное общест-
во и национальная Россия, препятствовала их плодотворному диалогу.
И  немало представителей образованного общества это чувствовали и
понимали, горько ощущая свою неспособность к такому диалогу,
   "Со своей верой при своем языке, - писал видный русский этно-
граф граф С.В. Максимов, - мы храним  еще в себе тот дух и в том

---------------------------------------------------------------------------

*1 Шарапов  С.Ф. Указ. соч.С. 33.
---------------------------------------------------------------------------

                                   108

широком  и отвлеченном смысле, разрушение которого дается туго и в
исключение только счастливым, и лишь по частям и в частностях.
   Самые частности настолько сложны, что сами по себе составляют
целую науку, в которой приходится разбираться с усиленным внима-
нием и все-таки не видеть изучению конца и пределов. Познание жи-
вого сокровенного духа народа во всей его цельности все еще не под-
дается, и мы продолжаем бродить вокруг да около. В быстро мелька-
ющих  тенях силимся уяснить живые образцы и за таковые принима-
ем зачастую туманные обманчивые  призраки и вместо ликов пишем
силуэты".
   К концу XIX века в глазах многих представителей российской ин-
теллигенции деревня представляется в безнадежно черном цвете, как
царство темноты, невежества, отсталости, а крестьяне -как какие-то
непонятные существа. Даже для самых талантливых литераторов рос-
сийский мужик -  что-то странное и незнакомое. Так, Андрей Белый в
очерке "Арбат" пишет: <"Капиталист", "пролетарий" в России проекция
мужика; а мужик есть явление очень странное даже: лаборатория, пре-
творяющая  ароматы навоза в цветы; под Горшковым, Барановым (Бе-
лый приводит фамилии арбатских лавочников. - О.П.), Мамонтовым,
Есениным, Клюевым,  Казиным - русский мужик; откровенно воняет и
тем и другим: и навозом, и розою -  в одновременном "хаосе"; му-
жик  - существо непонятное; он какое-то мистическое существо, веге-
тариански ядущее, цвет творящее из лепестков только кучи навоза, что-
бы от него из Горшковских горшков выпирать: гиацинтами! Из целин
матерщины... бьет струйная эвритмия словес: утонченнейшим ароматом
есенинской строчки...> Какое надменное высокомерие к крестьянству
сквозит в словах А. Белого, представляющего себя выше мужицкой
культуры, а на самом деле просто трагически оторванного от родных
корней, а вернее, связанного с ними множеством опосредованных отно-
шений с каждым новым звеном, притупляющим  остроту и жизненность
его творчества.
   В глубине души многие интеллигенты, считавшие себя защитниками
народа, не верили в него, полагая его отсталым, невежественным и не-
способным самостоятельно решать важные вопросы. В 1904 году, когда
антирусские партии вырабатывали в Париже общую программу дейст-
вий, один из руководителей антирусского движения П. Милюков так
объяснял своим соратникам по антирусской борьбе свое нежелание пре-
доставить русским людям всеобщее избирательное право: "Держу пари,
что вы как социалисты за моей аргументацией подозреваете тайное же-
лание устранить рабочий плебс в пользу капиталовладельцев. Поверьте
мне, что дело совсем обстоит иначе. Если я чего боюсь, так только того,

                                   109

как бы мужики не затопили в русском парламенте цвет интеллигенции
своими выборными - земскими начальниками да попами".*1
   Характерным  примером непонимания интеллигенцией крестьянской
культуры может служить изображение деревни в рассказе А. Чехова
"Мужики". Здесь крестьяне наделены самыми отрицательными черта-
ми, какие можно найти в человеческой природе. Крестьянские труже-
ники представлены в рассказе безнадежно грубыми, тупыми, нечестны-
ми, грязными, нетрезвыми, безнравственными, живущими несогласно,
постоянно ссорящимися, подозревающими друг друга. Рассказ вызвал
восторг марксистов и интеллигентов либерального толка и резкий про-
тест патриотически настроенных деятелей русской культуры. Крайняя
тенденциозность, односторонность и ошибочность оценок образа рус-
ского крестьянства отмечалась еще в момент выхода этого рассказа; тем
не менее написанный талантливым писателем, он стал своего рода хре-
стоматийной иллюстрацией крестьянина и всегда приводится в пример
людьми, враждебными русской культуре, когда заходит речь о россий-
ской дореволюционной деревне. Подобный показ крестьянской жизни
вызывал у многих желание идти и учить крестьянина, как ему жить.
"Прочитайте "Мужиков" А. Чехова, - писал критик Фингал, -и вы в
миллионный раз убедитесь, что в деревню идти надо, но не за тем, что-
бы учиться, а чтобы учить..." Прошло немного времени, и эти самона-
деянные критики, закосневшие в своем непонимании  крестьянской
жизни, пошли приказом и свинцом учить крестьян жить.
   Рассказы, подобные чеховским "Мужикам", вызывали резкий про-
тест в русском обществе. Лев Толстой оценивал рассказ Чехова "Му-
жики" как "грех перед народом. Он (Чехов) не знает народа". "Из 120
млн. русских мужиков Чехов взял только темные черты. Если бы рус-
ские мужики были действительно таковы, то все мы давно перестали
бы существовать". Да, это был грех перед народом, но и величайшая
трагедия значительной части российской интеллигенции.
   Не надо, однако, думать, что нигилизм, леворадикальный террор
(тогда еще только моральный) заразил всю русскую интеллигенцию.
Конечно, нет. Многие как могли противостояли ему. Пушкин, Гоголь,
Толстой, Достоевский, тысячи других истинно русских людей открещи-
вались от этой духовной чумы. Тогда их объявляли "противниками
прогресса". Удивительно актуально читаются сегодня слова Ф.М. До-
стоевского: "Не против прогресса мы, Боже сохрани, но дело в том, что
в прогресс-то идут стертые пятиалтынные люди, люди без предания, с
ненавистью, а ненависть есть явление ненормальное".

---------------------------------------------------------------------------

*1 Чернов В.М. Перед бурей.М., 1993.С. 205.
---------------------------------------------------------------------------

                                   110

   Прослеживая пути национальной русской мысли, невозможно прой-
ти мимо такого противоречивого явления второй половины XIX - на-
чала XX века, как религиозно-философские искания русской интелли-
генции. В этих исканиях отразились ее самые лучшие и самые худшие
стороны, желание общественного блага и разрушение общественных ус-
тоев, сила мысли и национальная обреченность.
   Давая оценку русской религиозной философии конца XIX - нача-
ла XX века, с горечью следует отметить, что русскими в ней были толь-
ко выбор главных тем и обостренное внимание к проблемам добра и
зла, нравственным аспектам веры, сама же трактовка многих вопросов
отходила от традиций Русской Православной Церкви и носила, скорее,
западный характер, а у некоторых философов, например у В. Соловье-
ва, смыкалась с католическим богословием.
   Нет никаких сомнений в искренности религиозных исканий, уси-
ленной  мощью  ума и  глубокой эрудицией, таких философов,  как
В. Соловьев, С. Булгаков, Н. Бердяев, П. Флоренский и целого ряда
других; но воспитанные и получившие образование в среде, лишенной
русского национального сознания, эти люди были духовно обречены.
Обреченность их состояла в том, что они не чувствовали органической
связи с Православной Церковью, подходили к ней преимущественно
критически и даже пытались научить ее религиозному знанию. По су-
ти дела, они ее не принимали, так как связывали с российской отста-
лостью и реакционностью, и пытались создать своего рода новую ве-
ру для образования слоев. Вся глубина национальной святоотеческой
традиции была отрезана от них их собственной гордыней. Религиоз-
ные идеи, которые создавались ими, скорее, были представлениями
этих философов на то, какой должна быть христианская вера, чем от-
ражением святоотеческой православной традиции, переданной нам в
наследие от предков.
   Русская религиозная философия этого времени отражала духовный
распад русской интеллигенции. Русская интеллигенция не смогла вы-
полнить свой долг перед Отечеством, а этот долг интеллигенции в лю-
бом государстве состоит в сохранении, творческом развитии и совер-
шенствовании национальных основ, традиций и идеалов. В России про-
изошло чудовищное. Значительная часть образованного общества была
сторонниками не сохранения и развития, а разрушения национальных
основ, рассматривая их как реакционные и отсталые. Русская Право-
славная Церковь была главной мишенью разрушителей. Она не подхо-
дила им из-за своей "реакционности". В этой "духовной" обстановке и
начинают возникать религиозные учения, которые в древности назвали
бы еретическими, целью которых было создать веру, подходящую для

                                   111

интеллигентов, лишенных национального сознания, или хотя бы при-
способить Православие к нуждам этих интеллигентов.
   Совершенным  примером национальной глухоты и отсутствия наци-
онального сознания был философ В. Соловьев. Этот философ, несмот-
ря на огромную эрудицию и  мощный  ум, никогда не понимал идей
Святой Руси, сводя их к какой-то абстрактной религиозности и мисти-
цизму, рабскому самоотречению и покорности. Главная причина такой
глухоты - тенденциозная католическая, западная заданность, обесце-
нивавшая его глубоко оригинальный ум. Преклонение национальных
русских философов Киреевского, Хомякова, Аксакова перед Святой
Русью рассматривается Соловьевым как "преклонение перед татарско-
византийской сущностью". В самом этом термине видно его непонима-
ние особенностей духовной культуры и истории России, сведение их к
каким-то мифическим привностным влияниям. Совершенно поверхно-
стна и убога его критика работ Данилевского. Она недостойна его фи-
лософского ума и только свидетельствует, на какую обочину может
быть выкинут мыслитель, лишенный национального сознания и живу-
щий эрзац-духовностью, занесенной с Запада.
   Идеи христианского универсализма и вселенской правды в интер-
претации Соловьева  - это подчинение Православия  католицизму.
Отсутствие национального сознания толкало Соловьева на утопичес-
кий проект соединения Православия и католичества в "свободную тео-
кратию", в рамках которой Русский народ (который, по Соловьеву, ли-
шен особых талантов) должен пойти на самоотречение и признать па-
пу главой Вселенской Церкви. Место Русского народа в этой "теокра-
тии" - служить другим народам и всему человечеству (чем не идея ми-
рового коммунизма!).
   Хотя в философии Соловьева есть ряд моментов, которые совершен-
но очевидно связаны с идеями Русской цивилизации. Это прежде все-
го его этическое учение.
   Задача человека, считает Соловьев, - в развитии добра, которое из-
начально присуще ему, в преодолении всех проявлений зла и несовер-
шенства, являющихся следствием грехопадения и связанных с непро-
ницаемой вещественностью. Путь к этому идет через жертву ради люб-
ви к Богу и цельному миру. Существуют три абсолютные ценности -
благо, истина и красота, которые суть просто различные формы любви,
 если под этим словом понимать "всякое внутреннее единство, всякое
изнутри идущее соединение многих". Эти абсолютные ценности соот-
ветствуют трем ипостасям Святой Троицы, которые есть высший иде-
ал, достигнутый на основе совершенной любви, - Бог есть любовь. Не-
даром св. Сергий Радонежский, пишет Соловьев, посвятил Святой Тро-
ице церковь в своем монастыре, чтобы созерцающие истину Божествен-
ного триединства монахи имели возможность сделать все, что было в
их силах, для воплощения этой истины в жизнь. Совершенное добро, к
которому мы  должны стремиться, есть добро не для отдельной лично-
сти, а для всего человечества.
   Тем не менее В. Соловьев во многом был далек от Православия. "Ис-
поведуемая мною религия Св. Духа, - писал он, - шире и вместе с тем
содержательнее всех отдельных религий..." Такое "религиотворчество"
было свойственно не только В. Соловьеву, оно проявлялось и у многих
российских интеллигентов, лишенных национального сознания. Собрать
из всех религий все лучшее, отказаться от всего "плохого" в Правосла-
вии весьма характерно для отношения интеллигенции к религии.
   Беспочвенность рождала дикие  религиозные сочетания, религия
приобретала эстетский характер, причем из нее бралось только то, что
нравилось эстету и добавлялось тоже по вкусу. "Мы зачарованы, - пи-
сал Н. Бердяев в 1907 году, - не только Голгофой, но и Олимпом, зо-
вет и привлекает нас не только Бог страдающий, умерший на Кресте,
но и бог Пан, бог стихии земной, бог сладострастной жизни, и древняя
богиня Афродита, богиня пластичной красоты и земной любви... И мы
благоговейно склоняемся не только перед Крестом, но и перед божест-
венно прекрасным телом Венеры".
   Превосходную, хорошо аргументированную критику многих русских
религиозных философов дал отец Георгий Флоровский в своей работе
"Пути русского богословия". Он совершенно справедливо отмечал, что
многим из этих философов присуще отсутствие понимания смысла ис-
тории и церковной жизни. Он выявляет целый ряд моментов в их тру-
дах, которые прямо противоречат Православию, и в частности учение
о Боге как всеединстве, учение о перевоплощении, а также софиология
П. Флоренского и С. Булгакова.
   Вера в трудах этих философов приобретала абстрактный характер,
создавались сложные умозрительные построения, наполненные проти-
воречиями. Христианские идеи  приобретали абстрактно универсаль-
ный характер, терялась качественная ткань Русского Православия, на-
меренно стирались его самобытные  национальные черты. Говоря об
универсальности христианских ценностей, забывали о разных путях их
воплощения у разных народов, особый путь Русского Православия поч-
ти не рассматривался, а если и рассматривался, то только с точки зре-
ния отрицательного опыта.
   Такая религиозная философия не могла удовлетворить настоящего
православного человека, который рассматривал ее как какую-то заумь.
Вместе с тем она и не способствовала возвращению к православной ве-

                                   113

ре русской интеллигенции. А если вообще и способствовала возвраще-
нию к вере, то скорее к католицизму, протестантизму или даже буддиз-
му, настолько абстрактны, неопределенны и далеки от Православия бы-
ли умозаключения этих философов. Даже  лучшие  из них, такие, как
отец Павел Флоренский, чужды  православному миру. Об этом совер-
шенно справедливо пишет в книге "Пути русского богословия" отец Ге-
оргий Флоровский. Дух философии  Флоренского, отмечает он, по су-
ществу, западнический. Это философия западника, который мечтатель-
но и эстетически ищет спасения на Востоке. В своей работе Флорен-
ский делает, по-видимому, шаг назад, отступая от христианства к пла-
тонизму и религии древности или в царство оккультизма и магии. Та-
кое обращение к другим культам и слабое изучение духа Православия
характерно было для большинства русских философов, даже некоторых
из тех, которых считали славянофилами.
   У К. Леонтьева, например, по мнению Г. Флоровского, была религи-
озная тема жизни, но вовсе не было религиозного мировоззрения. В ра-
ботах К. Леонтьева чувствуются западные, латинские мотивы, его тя-
нет к католичеству, он близок к идее Соловьева о мировой теократии.
В национальном смысле Леонтьев был далек от русского Православия,
так как не верил в идею преображения мира, христианство было для
него религией конца.К. Леонтьев сводит религиозно-культурные кор-
ни России к некоему упрощенному  визан