с темными  глазами,
чье имя - я это слышал - шептала она тревожно во сне; знал бы,  что  она
принесена мне в жертву, чтобы избавить от нищеты седого старика и  высо-
комерных братьев.
   Фигуры и лица стерлись теперь в моей памяти, но я Знаю,  что  девушка
была красива. Я это знаю, ибо в светлые лунные ночи, когда я вдруг  про-
сыпаюсь и вокруг меня тишина, я вижу: тихо и  неподвижно  стоит  в  углу
Этой палаты легкая и изможденная фигура  с  длинными  черными  волосами,
струящимися вдоль спины и развеваемыми  дуновением  неземного  ветра,  а
глаза ее пристально смотрят на меня и никогда не мигают и не  смыкаются.
Тише! Кровь стынет у меня в сердце, когда я об этом пишу. Это она - лицо
очень бледно, блестящие глаза остекленели, но  я  их  хорошо  знаю.  Она
всегда неподвижна, никогда не хмурится и не гримасничает, как те другие,
что иной раз наполняют мою палату; но для меня она страшнее даже, чем те
призраки, которые меня искушали много лет назад, - она приходит прямо из
могилы и подобна самой смерти.
   В течение чуть ли не целого года я видел, что лицо ее становится  все
бледнее, в течение чуть ли не целого года я видел, как скатываются слезы
по ее впалым щекам, но причина была мне неизвестна. Наконец, я ее узнал.
Дольше нельзя было скрывать это от меня. Она меня не любила; я и не  ду-
мал, что она меня любит; она презирала мое богатство и  ненавидела  рос-
кошь, в которой жила, - этого я не ждал. Она любила другого.  Эта  мысль
не приходила мне в голову. Странные чувства овладели мной, и мысли, вну-
шенные мне какою-то тайной силой, терзали мой мозг. Ненависти к ней я не
чувствовал, однако ненавидел юношу, о котором она все еще  тосковала.  Я
жалел, да, жалел ее, ибо холодные себялюбивые родственники обрекли ее на
несчастную жизнь. Я знал - долго она не протянет, но мысль, что она  еще
успеет дать жизнь какому-нибудь злополучному существу, обреченному пере-
дать безумие своим потомкам, заставила меня принять решение. Я решил  ее
убить.
   В течение многих недель я думал о яде, затем об утоплении и, наконец,
о поджоге. Великолепное зрелище - величественный дом, объятый  пламенем,
и жена сумасшедшего, превращенная в золу. Подумайте,  какая  насмешка  -
большое вознаграждение и какой-нибудь здравомыслящий человек, болтающий-
ся на виселице за поступок, им не совершенный! А всему причиной  -  хит-
рость сумасшедшего! Я часто обдумывал этот план, но в конце концов отка-
зался от него. О, какое наслаждение день за днем править бритву,  пробо-
вать отточенное лезвие и представлять себе ту глубокую рану, какую можно
нанести одним ударом этого тонкого сверкающего лезвия!
   Наконец, старые призраки, которые так  часто  посещали  меня  прежде,
стали нашептывать, что час настал, и вложили в мою руку открытую бритву.
Я крепко ее зажал, потихоньку встал с постели и  наклонился  над  спящей
женой. Лицо ее было закрыто руками. Я мягко их отвел, и  они  беспомощно
упали ей на грудь. Она плакала - слезы еще не высохли на щеках. Лицо бы-
ло спокойно и безмятежно, и когда я смотрел на нее, тихая улыбка освети-
ла это бледное лицо. Осторожно я положил руку ей на плечо. Она вздрогну-
ла, но это было во сне. Снова я склонился к ней. Она вскрикнула и  прос-
нулась.
   Одно движение моей руки - и больше никогда она не издала бы ни крика,
ни звука. Но я задрожал и отшатнулся. Ее глаза впились в мои.  Не  знаю,
чем это объяснить, но они усмирили и испугали меня; я затрепетал от это-
го взгляда. Она встала с постели, все еще глядя на меня  пристально,  не
отрываясь. Я дрожал; бритва  была  в  моей  руке,  но  я  не  мог  поше-
вельнуться. Она направилась к двери. Дойдя до нее, она повернулась и от-
вала взгляд от моего лица. Чары были сняты. Одним прыжком  я  был  около
нее и схватил ее за руку. Она упала, испуская вопли.
   Теперь я мог убить ее - она не сопротивлялась; но  в  доме  поднялась
тревога. Я услышал топот ног на лестнице. Я положил на место бритву, от-
пер дверь и громко позвал на помощь.
   Вошли люди, подняли ее и положили на кровать. Несколько часов она ле-
жала без сознания, а когда жизнь, Зрение и речь вернулись к ней,  оказа-
лось, что она потеряла рассудок и бредила дико и исступленно.
   Призвали докторов - великих людей, которые в удобных экипажах подъез-
жали к моей двери, на прекрасных лошадях и с  нарядными  слугами.  Много
недель они провели у ее постели. Собрались на консультацию и тихо и тор-
жественно совещались в соседней комнате. Один из них, самый умный и  са-
мый знаменитый, отвел меня в сторону и, попросив приготовиться к  худше-
му, сказал мне, - мне, сумасшедшему! - что моя жена сошла с ума. Он сто-
ял рядом со мной у открытого окна, смотрел мне в лицо, и его рука лежала
на моей. Одно усилие - и я мог швырнуть его вниз, на мостовую. Вот  была
бы потеха! Но это угрожало моей тайне, и я дал  ему  уйти.  Спустя  нес-
колько дней мне сказали, что я должен держать ее  под  надзором,  должен
приставить к ней сторожа. Это сказали мне! Я ушел в поля, где  никто  не
мог меня услышать, и веселился так, что хохот мой звенел в воздухе.
   На следующий день она умерла. Седой старик проводил ее до  могилы,  а
гордые братья пролили слезу над бездыханным трупом той, на чьи страдания
при жизни взирали с ледяным спокойствием. Все это питало тайную мою  ве-
селость, и когда мы ехали домой, я смеялся,  прикрывшись  белым  носовым
платком, пока слезы не навернулись мне на глаза.
   Но хотя я достиг цели и убил ее,  я  был  в  смятении  и  тревоге:  я
чувствовал, что недалеко то время, когда моя тайна будет открыта.  Я  не
мог скрыть дикую радость, которая бурлила во мне и заставляла меня, ког-
да я один оставался дома, вскакивать, хлопать в ладоши, плясать  и  кру-
житься и громко реветь. Когда я выходил из дому и видел суетливую толпу,
двигающуюся по улицам, или шел в театр, слушал музыку и глядел на танцу-
ющих людей, меня охватывал такой восторг, что я готов  был  броситься  к
ним, растерзать их в клочья и выть в упоении. Но я только скрежетал  зу-
бами, топал ногами, вонзал острые ногти в ладони. Я  сдерживал  себя,  и
никто еще не знал, что я сумасшедший.
   Помню - и это одно из последних моих  воспоминании,  ибо  теперь  ре-
альное я смешиваю со своими грезами, и столько у меня здесь дела  и  так
меня всегда торопят, что нет времени отделить одно от другого  и  разоб-
раться в каком-то странном хаосе действительности и грез, -  помню,  как
выдал я, наконец, тайну. Ха-ха! Чудится мне - я и сейчас вижу  их  испу-
ганные взгляды, помню, как легко оттолкнул их и сжатыми кулаками бил  по
бледным лицам, а потом умчался, как вихрь, и оставил их, кричащих и вою-
щих, далеко позади. Сила гиганта рождается во мне, когда я об  этом  ду-
маю. Вот, видите, как гнется под яростным  моим  напором  этот  железный
прут. Я мог бы сломать его, как ветку, но здесь такие длинные галереи  и
так много дверей - вряд ли нашел бы я здесь дорогу; а если бы  даже  на-
шел, то, что искал.
   Знаю, внизу есть железные ворота, и эти ворота они всегда  держат  на
запоре. Они знают, каким я был хитрым сумасшедшим, и гордятся тем,  что"
могут меня выставить напоказ.
   Позвольте-ка... да, меня не было дома. Вернулся я  поздно  вечером  и
узнал, что меня ждет высокомернейший из трех ее высокомерных братьев,  -
"по неотложному делу", сказал он. Я это прекрасно помню. Я ненавидел его
так, как только может ненавидеть сумасшедший. Много раз руки мои  готовы
были его растерзать. Мне сказали, что он  здесь.  Я  быстро  взбежал  по
лестнице. Он хотел сказать мне несколько слов. Я отослал слуг.  Час  был
поздний, и мы остались наедине - впервые.
   Сначала я старался на него не смотреть, ибо знал то, о чем он не  по-
дозревал, - и я гордился этим знанием, - Знал, что огонь безумия горит в
моих глазах. Несколько минут мы сидели молча. Наконец, он заговорил. Мои
недавние легкомысленные похождения и странные слова, брошенные мною сей-
час же после смерти его сестры, были оскорблением ее памяти. Сопоставляя
многие обстоятельства, которые сначала ускользнули от его  внимания,  он
предположил, что я дурно обращался с нею. Он желал знать, вправе  ли  он
заключить, что я хотел очернить ее память и оказать неуважение ее семье.
Мундир, который он носит, обязывает его потребовать у меня объяснения.
   Этот человек служил в армии и за свой чин заплатил моими  деньгами  и
несчастьем своей сестры! Это  он  руководил  заговором,  составленным  с
целью поймать меня в ловушку и завладеть моим состоянием. Это  он  -  он
больше, чем кто бы то ни было, - принуждал свою сестру выйти за меня за-
муж, зная прекрасно, что ее сердце отдано  какому-то  писклявому  юноше.
Мундир его обязывает! Не мундир, а ливрея его позора! Я не  удержался  и
посмотрел на него, но не сказал ни слова.
   Я заметил, как изменилось его лицо, когда он встретил мой взгляд.  Он
был смелым человеком, но румянец сбежал с его лица, и он отодвинул  свой
стул. Я ближе придвинулся к нему и, засмеявшись, - мне было очень  весе-
ло, - заметил, что он вздрогнул. Я почувствовал, как овладевает мною бе-
зумие. Он боялся меня.
   - Вы очень любили свою сестру, когда она была жива,  -  сказал  я,  -
очень любили.
   Он растерянно огляделся, я видел, как его  рука  вцепилась  в  спинку
стула, но он ничего не сказал.
   - Вы негодяй! - воскликнул я. - Я вас разгадал!
   Я открыл ваш дьявольский заговор, составленный против меня,  я  знаю,
что ее сердце принадлежало другому прежде, чем вы принудили ее выйти  за
меня. Я это знаю, Знаю!
   Он вдруг вскочил, замахнулся на меня стулом и приказал мне  отойти...
ибо я упорно приближался к нему во время разговора.
   Я не говорил, а кричал, чувствуя, что буйные страсти клокочут у  меня
в крови, а старые призраки шепчутся и соблазняют меня растерзать  его  в
клочья.
   - Проклятый! - крикнул я, вскакивая и бросаясь на него. - Я ее  убил!
Я - сумасшедший! Смерть тебе!
   Крови! Крови! Я жажду твоей крови.
   Одним ударом я отбросил стул, который он в ужасе швырнул в меня, и мы
сцепились; с тяжелым грохотом катались мы с ним по полу.
   Это была славная борьба; ибо он,  рослый,  сильный  человек,  дрался,
спасая свою жизнь, а я, сильный своим безумием, жаждал покончить с  ним.
Я знал, что никакая сила не может сравняться с моей, и я был прав. Прав,
хотя и безумен! Его сопротивление ослабевало. Я придавил ему грудь коле-
ном и крепко сжал обеими руками его мускулистую шею. Лицо у него  побаг-
ровело, глаза выскакивали из орбит, и, высунув язык, он словно издевался
надо мной. Я крепче сдавил ему горло.
   Вдруг дверь с шумом распахнулась, и ворвалась толпа, крича, чтобы за-
держали сумасшедшего.
   Моя тайна была открыта, и все мои усилия были направлены теперь к то-
му, чтобы отстоять свободу. Я вскочил раньше, чем  кто-либо  успел  меня
схватить, я бросился в толпу нападающих и сильной рукой  расчистил  себе
дорогу, словно у меня был топор, которым я рубил  направо  и  налево.  Я
добрался до двери, перепрыгнул через перила, еще секунда - и  я  был  на
улице.
   Я мчался во весь дух, и никто не смел меня остановить. Я услышал  то-
пот ног за собою и ускорил бег. Шум погони был слышен слабее и слабее и,
наконец, замер вдали, а я все еще несся вперед, через  болота  и  ручьи,
прыгал через изгороди и стены, с диким  воплем,  который  был  подхвачен
странными существами, обступившими меня со всех сторон, и громко разнес-
ся, пронзая воздух. Демоны несли меня на руках,  они  мчались  вместе  с
ветром, сметая холмы и изгороди, и кружили меня с такой быстротой, что у
меня в голове помутилось, и, наконец, отшвырнули прочь от себя, и я  тя-
жело упал на землю. Очнувшись, я увидел, что нахожусь здесь -  здесь,  в
этой серой палате, куда редко проникает солнечный свет, куда лунные лучи
просачиваются для того только, чтобы осветить темные тени вокруг меня  и
эту безмолвную фигуру в углу. Бодрствуя, я слышу иногда странные вопли и
крики, оглашающие этот большой дом. Что это за крики, я не знаю,  но  не
эта бледная фигура испускает их, и она их не  слышит.  Ибо,  как  только
спускаются сумерки и до первых проблесков рассвета, она стоит недвижимо,
всегда на одном и том же месте, прислушиваясь к музыкальному звону  моей
железной цепи и следя за моими прыжками на соломенной подстилке".
   В конце рукописи была сделана другим почерком следующая приписка:
   "Несчастный, чей бред записан здесь, являет собой  печальный  пример,
свидетельствующий о пагубных результатах ложно направленной - с  юношес-
ких лет - Энергии и длительных излишеств, последствия которых уже нельзя
было предотвратить. Бессмысленный разгул, распутство и кутежи в дни  мо-
лодости вызвали горячку и бред. Результатом последнего была странная ил-
люзия, основанная на хорошо известной  медицинской  теории,  Энергически
защищаемой одними и столь же энергически опровергаемой другими, иллюзия,
будто наследственное безумие - удел его рода. Это привело к  меланхолии,
которая со временем развилась в душевное расстройство и закончилась буй-
ным помешательством. Есть основания предполагать, что события, им  изло-
женные, хотя искажены его расстроенным воображением, однако не  являются
его измышлением. Тем, кто знал пороки его молодости, остается лишь удив-
ляться тому, что страсти, не обуздываемые рассудком, не  привели  его  к
совершению еще более страшных деяний".
   Свеча мистера Пиквика догорала в подсвечнике в то время, как он дочи-
тывал рукопись старого священника; а когда свет вдруг угас, даже не миг-
нув в виде предупреждения, спустившаяся тьма потрясла его натянутые нер-
вы. Торопливо сбросив с себя те принадлежности туалета, которые  он  на-
дел, вставая с беспокойного, ложа, и пугливо оглядевшись, мистер  Пиквик
снова поспешно забрался под одеяло и не замедлил заснуть.
   Когда он проснулся, солнце бросало яркие лучи  в  его  комнату.  Было
позднее утро. Тоска, угнетавшая его ночью, рассеялась вместе  с  темными
тенями, которые окутывали пейзаж, а мысли и чувства были  светлы  и  ра-
достны, как утро. После сытного завтрака четыре джентльмена в  сопровож-
дении человека, который нес камень в сосновом ящике, отправились  пешком
в Грейвзенд. В этот город прибыли они к часу дня  (багаж  они  приказали
послать из Рочестера прямо в Сити), здесь  им  посчастливилось  получить
наружные места в пассажирской карете, и в тот же день они прибыли в доб-
ром здравии и расположении духа в Лондон.
   Следующие три-четыре дня были посвящены приготовлениям  к  поездке  в
Итенсуилл. Так как все, что относится к этому важному предприятию,  тре-
бует особой главы, то те несколько строк, какие нам остались для оконча-
ния настоящей главы, мы можем посвятить краткому изложению  истории  ан-
тикварной находки.
   Из протоколов клуба мы узнаем, что вечером на следующий день по  при-
езде мистер Пиквик на общем собрании клуба  прочел  доклад  о  сделанном
открытии и высказал множество остроумных и ученых умозрительных  догадок
о смысле надписи. Из того же источника мы узнаем, что искусный  художник
старательно скопировал любопытные письмена, выгравированные на камне,  и
презентовал рисунок Королевскому антикварному обществу и  другим  ученым
корпорациям; что полемика, заострившая перья на этом предмете,  породила
зависть и недоброжелательство и что сам, мистер Пиквик написал  брошюру,
содержавшую девяносто шесть страниц самой мелкой печати и двадцать  семь
различных толкований надписи; что  три  престарелых  джентльмена  лишили
наследства своих старших сыновей, осмелившихся  усомниться  в  древности
надписи, и что  один  энтузиаст  преждевременно  покончил  все  счеты  с
жизнью, отчаявшись постигнуть смысл этих письмен; что мистер  Пиквик  за
свое открытие был избран  почетным  членом  семнадцати  отечественных  и
иностранных обществ, что ни одно из семнадцати обществ ничего  не  могло
понять в надписи, но что все семнадцать сходились в признании ее  весьма
достопримечательной.
   Правда, мистер Блоттон - и это имя будет заклеймено вечным презрением
тех, кто чтит все таинственное и возвышенное, - мистер Блоттон,  говорим
мы, проявляя недоверие и  придирчивость,  свойственные  умам  низменным,
позволил себе рассматривать открытие с точки зрения равно унизительной и
нелепой. Мистер Блоттон, побуждаемый презренным желанием очернить  бесс-
мертное имя Пиквика, лично отправился в Кобем, а по возвращении  саркас-
тически заметил в речи, произнесенной в клубе, что он видел человека,  у
которого был куплен камень, что этот человек считает камень древним,  но
решительно отрицает древность  надписи,  ибо,  по  его  словам,  он  сам
кое-как вырезал ее в часы безделья, и из букв составляется всего-навсего
следующая фраза: "Билл Стампс, его рука"; что мистер Стампс, не искушен-
ный в грамоте и имевший обыкновение  руководствоваться  скорее  звуковой
стороной слов, чем строгими правилами орфографии, опустил  "л"  в  своем
имени.
   Пиквикский клуб (как и следовало ожидать от столь  просвещенного  уч-
реждения) принял это заявление с  заслуженным  презрением,  исключил  из
состава членов самонадеянного и строптивого Блоттона и  постановил  пре-
поднести мистеру Пикнику очки в золотой оправе в знак своего  доверия  и
уважения; в ответ на что мистер Пиквик  заказал  написать  свой  портрет
масляными красками и велел повесить его в зале заседаний клуба,  каковой
портрет, кстати, он не пожелал уничтожить, когда стал несколькими годами
старше.
   Мистер Блоттон был изгнан, но не побежден. Он тоже  написал  брошюру,
обращенную к семнадцати ученым обществам, отечественным и иностранным, в
которой снова изложил сделанное им заявление и весьма  прозрачно  намек-
нул, что названные семнадцать ученых обществ  -  "шарлатанские  учрежде-
ния". Так как этим актом было вызвано моральное  негодование  семнадцати
ученых обществ, отечественных и иностранных, то на свет появились  новые
брошюры; ученые общества иностранные завязывали переписку с учеными  об-
ществами отечественными; отечественные ученые общества переводили брошю-
ры иностранных ученых обществ на английский язык; иностранные ученые об-
щества переводили брошюры отечественных ученых обществ  на  всевозможные
языки; и так возникла пресловутая научная  дискуссия,  хорошо  известная
всему миру под названием "Пиквикская полемика".
   Но эта низкая попытка опозорить мистера Пиквика обрушилась на  голову
клеветника. Семнадцать ученых обществ единогласно признали самонадеянно-
го Блоттона невежественным придирой и еще с большим рвением стали выпус-
кать трактаты. А камень и по сей день остается... неразгаданным памятни-
ком величия мистера Пиквика и вечным трофеем, свидетельствующим о ничто-
жестве его врагов.


   ГЛАВА XII,
   повествующая о весьма важном поступке мистера Пиквика: событие в  его
жизни не менее важное, чем в этом повествовании

   Помещение, занимаемое мистером  Пиквиком  на  Госуэлл-стрит,  хотя  и
скромное, было не только весьма опрятно и комфортабельно,  но  и  специ-
ально приспособлено для местожительства человека его дарований и  наблю-
дательности. Приемная его находилась во втором Этаже, окнами  на  улицу;
спальня - в третьем и также выходила на улицу; поэтому, сидел ли  он  за
письменным столом в своей гостиной, стоял ли перед зеркалом в своей опо-
чивальне, - равно мог он наблюдать человеческую природу во всех ее  мно-
гообразных проявлениях на этой столь же  населенной,  сколь  излюбленной
населением  улице.  Его  квартирная  хозяйка  миссис  Бардл  -  вдова  и
единственная душеприказчица таможенного чиновника -  была  благообразной
женщиной с хлопотливыми манерами и приятной  наружностью,  с  природными
способностями к стряпне, которые благодаря изучению  и  долгой  практике
развились в исключительный талант. В доме не было ни детей, ни слуг, "ни
домашней птицы. Единственными его обитателями, кроме миссис Бардл,  были
взрослый мужчина и маленький мальчик; первый - жилец, второй  -  отпрыск
миссис Бардл. Взросл