спросил мистер Снодграсс.
   - Непременно!
   Тем временем они вышли на большую дорогу, обменялись сердечными  при-
ветствиями, и компания разделилась. Доктор Слеммер с друзьями направился
к казармам, а мистер  Уинкль,  в  сопровождении  своего  друга,  мистера
Снодграсса, возвратился в гостиницу.


   ГЛАВА III
   Новое знакомство. Рассказ странствующего актера.  Досадная  помеха  и
неприятная встреча

   У мистера Пиквика возникли некоторые  опасения,  вызванные  необычным
отсутствием двух его друзей, чье таинственное поведение в течение целого
утра отнюдь не давало повода к уменьшению его тревоги. Тем с большей ра-
достью встал он, чтобы поздороваться с ними, когда они вошли,  и  тем  с
большим интересом осведомился, что могло их задержать. В  ответ  на  его
вопросы мистер  Снодграсс  собрался  дать  исторический  обзор  событий,
только что изложенных, как  вдруг  запнулся,  заметив,  что  здесь  при-
сутствуют не только мистер Тапмен и вчерашний их товарищ по пассажирской
карете, по еще какой-то незнакомец, не менее странного - вида.  Это  был
изможденный человек с желтоватым лицом и глубоко запавшими глазами,  ко-
торые казались еще более странными, чем создала  их  природа,  благодаря
прямым черным волосам, ниспадавшим ему на лицо. Глаза у него  отличались
почти неестественным блеском и пронзительной остротою, скулы торчали,  а
челюсти выдавались так, что наблюдатель мог бы предположить,  будто  ка-
ким-то сокращением мускулов он вдруг втянул щеки, если  бы  полуоткрытый
рот и неподвижная физиономия не свидетельствовали о том, что такова была
обычная его внешность. Шею он обмотал зеленым шарфом, длинные концы  ко-
торого спускались ему на грудь и виднелись сквозь обтрепанные петли ста-
рого жилета. Верхней одеждой служил ему длинный черный сюртук, под кото-
рым были широкие темные панталоны и высокие сапоги, быстро приближавшие-
ся к стадии полного разрушения. На этом  странном  субъекте  остановился
взгляд мистера Уинкля, и на него указал рукой мистер Пиквик, проговорив:
   - Друг нашего друга. Сегодня утром мы узнали, что наш друг связан  со
здешним театром, хотя и не имеет желания доводить это до всеобщего  све-
дения, а этот джентльмен является представителем той же профессии. Когда
вы вошли, он как раз собирался развлечь нас связанным  с  нею  небольшим
рассказом.
   - Масса рассказов, - сказал вчерашний  незнакомец  в  зеленом  фраке,
приближаясь к мистеру Уинклю и говоря тихо и конфиденциально. - Чудак  -
выполняет тяжелую работу - не актер - странный человек - всякие бедствия
- "мрачный Джимми" - мы так его называем.
   Мистер Уинкль и мистер Снодграсс вежливо приветствовали  джентльмена,
носившего изысканное прозвище "мрачный Джимми", и по  примеру  остальной
компании заказали грог и уселись за стол.
   - А теперь, сэр, - сказал мистер Пиквик, - не  угодно  ли  вам  будет
приступить к обещанному повествованию? Мрачный субъект вынул из  кармана
грязную свернутую в трубку рукопись и, обращаясь к  мистеру  Снодграссу,
который только что извлек свою записную книжку, произнес глухим голосом,
вполне соответствовавшим его внешности:
   - Вы - поэт?
   - Я... я... до некоторой степени, - ответил мистер Снодграсс,  слегка
смущенный неожиданным вопросом.
   - А! Для жизни поэзия - то же, что музыка и сват для сцепы;  у  одной
отнимите мишурные ее украшения, у другой ее иллюзии, и останется ли хоть
что-нибудь ценное в жизни и на сцене, ради чего стоило бы жить и  волно-
ваться?
   - Совершенна верно, сэр! - отозвался мистер Снодграсс.
   - Находиться перед рампой, - продолжал мрачный субъект, - то же,  что
присутствовать на приеме при  дворе  и  восхищаться  шелковыми  платьями
пестрой толпы; находиться за рампой - значит  превратиться  в  тех,  кто
создает это великолепие, - заброшенных и никому неведомых, -  тех,  кому
предоставляется право по произволу судьбы утонуть или выплыть, умереть с
голоду или жить.
   - Верно! - произнес мистер Снодграсс, ибо ввалившиеся глаза  мрачного
субъекта устремлены были на него, и он почитал  нужным  что-нибудь  ска-
зать.
   - Начинайте, Джимми, - сказал испанский путешественник, - как черноо-
кая Сьюзен - весь в Даунсе - нечего каркать - выскажитесь - смотрите ве-
селей.
   - Не приготовите ли вы себе еще стакан, сэр,  прежде  чем  начать?  -
предложил мистер Пиквик.
   Мрачный субъект последовал совету и, смешав в стакане бренди с водою,
выпил не спеша половину, развернул рукопись и начал излагать, то  читая,
то рассказывая, нижеследующее происшествие, сообщение о котором мы нахо-
дим в протоколах клуба под названием "Рассказ странствующего актера".
   "РАССКАЗ СТРАНСТВУЮЩЕГО АКТЕРА Нет ничего чудесного в том, что я  со-
бираюсь рассказать, - начал мрачный субъект, - нет в этом  и  ничего  из
ряда вон выходящего. Нужда и болезнь - явления столь заурядные на многих
этапах жизни, что заслуживают не больше внимания,  чем  принято  уделять
самым обыкновенным изменениям в человеческой природе. Эти заметки я наб-
росал потому, что объектом их является человек, которого я хорошо знал в
течение многих лет. Я следил, как он постепенно опускался,  пока,  нако-
нец, не впал в крайнюю нищету, из которой уже не выкарабкался.  Человек,
о котором я говорю, был маленький пантомимный актер и  горький  пьяница,
как многие представители этой профессии. В лучшие дни,  когда  беспутная
жизнь еще не лишила его сил и болезнь не изнурила,  получал  он  хорошее
жалование и, будь он осторожен и благоразумен, пожалуй, продолжал бы его
получать в течение еще нескольких лет - немногих, ибо люди эти или  рано
умирают, или, чрезмерно расходуя энергию, теряют преждевременно физичес-
кие силы, от которых всецело зависит их существование.  Однако  порочная
его наклонность приобрела такую власть над ним, что оказалось  невозмож-
ным давать ему те роли, в которых он действительно был  полезен  театру.
Трактир имел для него притягательную силу, и с нею он не  мог  бороться.
Запущенная болезнь и безысходная бедность должны были выпасть ему на до-
лю неизбежно, как сама смерть, если бы он продолжал идти упорно этим пу-
тем; он и в самом деле упорствовал, и о последствиях  можно  догадаться.
Он не мог получить ангажемент и нуждался в куске хлеба.
   Каждый, кто хоть сколько-нибудь знаком с театральной  жизнью,  знает,
какая орава оборванных бедняков толчется за кулисами любого большого те-
атра, - это не актеры, получившие ангажемент, - это кордебалет,  статис-
ты, акробаты - словом, те, которых принимают для выступления в  пантоми-
мах или в пасхальном спектакле, а затем увольняют, пока снова не понадо-
бятся их услуги для какой-нибудь постановки, требующей много участников.
Такую же жизнь вынужден был вести этот человек; подвизаясь каждый  вечер
в каком-нибудь маленьком театре, он зарабатывал несколько лишних шиллин-
гов в неделю и имел возможность удовлетворять старую наклонность.  Но  и
этот источник вскоре для него иссяк. Безалаберность его была слишком ве-
лика, он лишился даже такого ничтожного заработка, дошел  до  того,  что
ему буквально грозила голодная смерть, и  лишь  изредка  выпрашивал  ка-
кую-нибудь мелочь взаймы у старых товарищей или добивался выступления  в
уличных театриках; и когда случалось ему что-нибудь  заработать,  деньги
он тратил по-старому.
   Больше года никто не знал, как ухитряется он сводить концы с концами.
Приблизительно в это время я был приглашен для нескольких выступлений  в
одном из театров на Сарийской стороне Темзы, и здесь я увидел Этого  че-
ловека, которого потерял было из виду, так как я разъезжал по провинции,
а он прозябал где-то в закоулках Лондона. Я уже оделся, чтобы  идти  до-
мой, и шел по сцене, направляясь к выходу, когда он хлопнул меня по пле-
чу. Никогда не забуду того отталкивающего зрелища,  какое  представилось
моим глазам, когда я оглянулся. Он был одет для выступления в  пантомиме
в нелепейший костюм клоуна. Призрачные фигуры в "Пляске  смерти",  чудо-
вищные образы, запечатленные на холсте искуснейшим художником,  не  были
столь жуткими. Раздувшееся его тело и сухопарые ноги - уродство их  уве-
личивалось во сто раз от фантастического костюма, - мутные глаза,  резко
выделявшиеся на фоне белил, которые густым  слоем  покрывали  его  лицо,
трясущаяся голова в причудливом уборе и длинные костлявые руки, натертые
мелом, - все это придавало ему отвратительный и  неестественный  вид,  о
котором никакое описание не даст полного представления и который я и  по
сей день вспоминаю с содроганием. Голос его звучал глухо и дрожал, когда
он отвел меня в сторону и отрывисто сообщил длинный перечень болезней  и
лишений, закончив, по обыкновению, настойчивой просьбой ссудить  ничтож-
ную сумму. Я сунул ему в руку несколько шиллингов и, уходя, слышал взрыв
смеха, которым встречен был первый его трюк на сцене.
   Спустя несколько дней какой-то мальчик вручил мне грязный обрывок бу-
маги, где было нацарапано несколько слов  карандашом;  меня  уведомляли,
что человек этот опасно заболел и просит, чтобы я зашел к нему на  квар-
тиру на такой-то улице, - не припомню сейчас ее названия, -  находящейся
неподалеку от театра. Я обещал исполнить просьбу, как только освобожусь,
и, когда опустился занавес, отправился в свое печальное путешествие.
   Было поздно, так как я играл в последней пьесе; а по случаю  бенефиса
представление тянулось дольше, чем обычно. Была темная холодная  ночь  с
пронизывающим, сырым ветром, под напором которого дождь тяжело стучал  в
окна и стены домов. В узких и безлюдных улицах стояли лужи, а так как от
резкого ветра потухло большинство немногочисленных фонарей, то  прогулка
эта была не только неприятной, но и весьма рискованной. Однако мне  пос-
частливилось не сбиться с дороги и без особых затруднений отыскать  дом,
который был указан в записке, - угольный сарай, над которым был надстро-
ен один этаж, где в задней комнате лежал тот, кого я разыскивал.
   На лестнице меня встретила жалкая женщина, жена  Этого  человека,  и,
сообщив, что он только что впал в забытье, ввела меня тихонько в комнату
и поставила для меня стул у кровати. Больной лежал, повернувшись лицом к
стене, и, так как на мой приход он не обращал ни малейшего  внимания,  у
меня было время осмотреть место, куда я попал.
   Он лежал на старой откидной кровати. У изголовья висела рваная  клет-
чатая занавеска, служившая защитой от ветра, который проникал в эту убо-
гую комнату сквозь многочисленные щели в двери, и  занавеска  все  время
развевалась. На заржавленной поломанной решетке камина тлели угли; перед
ним был выдвинут старый покрытый пятнами треугольный  стол,  на  котором
стояли склянки с микстурой, треснутый стакан, какие-то  мелкие  домашние
вещи. На полу, на импровизированной постели, спал ребенок, а возле  него
на стуле сидела женщина. На полке были расставлены  тарелки  и  чашки  с
блюдцами; под нею висели балетные туфли и пара рапир. Больше  ничего  не
было в комнате, кроме какихто лохмотьев и узлов, валявшихся по углам.
   Я успел рассмотреть все эти мелкие детали и заметить тяжелое  дыхание
и лихорадочную дрожь больного, прежде чем он  обратил  внимание  на  мое
присутствие. В беспокойных попытках улечься поудобнее он свесил  руку  с
кровати, и она коснулась моей руки. Он вздрогнул и тревожно заглянул мне
в лицо.
   - Джон, это мистер Хатли, - сказала его жена. - Мистер Хатли, за  ко-
торым ты посылал сегодня, помнишь?
   - А... - протянул больной, проводя рукою по лбу. - Хатли...  Хатли...
Дайте вспомнить. - В течение нескольких секунд  он,  казалось,  старался
собраться с мыслями, потом крепко схватил меня за руку и  сказал:  -  Не
бросайте меня, старица, не бросайте. Она меня убьет, я Знаю, что убьет.
   - Давно он в таком состоянии? - спросил я у его плачущей жены,
   - Со вчерашнего вечера, - ответила она. - Джон, Джон, неужели ты меня
не узнаешь?
   - Не подпускайте ее ко мне! - содрогнувшись,  сказал  больной,  когда
она склонилась к нему. - Уведите ее, я не могу  ее  видеть.  -  В  смер-
тельном испуге он не спускал с нее дикого взора, потом стал шептать  мне
на ухо: - Я колотил ее, Джем... вчера ее побил, да и раньше бил не  раз.
Я морил голодом и ее и мальчика, а теперь, когда я  слаб  и  беспомощен,
она меня убьет за это, Джем... знаю, что убьет. Вы бы убедились в  этом,
если бы видели, как она плакала. Не подпускайте ее ко мне! Он разжал ру-
ку и в изнеможении откинулся на полушку.
   Я слишком хорошо понимал, что это значит. Если  бы  хоть  на  секунду
возникли у меня какие-нибудь сомнения, один взгляд, брошенный на бледную
и изможденную женщину, объяснил бы мне истинное положение вещей.
   - Отойдите лучше, - сказал я этой несчастной. - Ему вы помочь не  мо-
жете. Пожалуй, он успокоится, если не будет вас видеть.
   Она отошла. Через несколько секунд он открыл глаза и тревожно  осмот-
релся по сторонам.
   - Она ушла? - взволнованно осведомился он.
   - Да, да, - ответил я. - Она вас не обидит.
   - А я вам говорю, Джем, что она обижает меня, -  тихо  сказал  он.  -
Глаза у нее такие, что меня охватывает смертельный страх, я чуть  с  ума
не схожу. Всю прошлую ночь ее большие, широко раскрытые глаза и  бледное
лицо преследовали меня, я отворачивался, они были передо мною, и  каждый
раз, когда я просыпался, она сидела у кровати и смотрела на меня.  -  Он
притянул меня к себе и прошептал глухо и тревожно: - Джем, должно  быть,
это злой дух... дьявол. Тише! Я это знаю. Будь она женщиной, она бы дав-
ным-давно умерла. Ни одна женщина не вынесла бы того, что вынесла она.
   С болью в сердце подумал я о том, как жесток и черств был этот  чело-
век в течение многих лет, если могла им овладеть такая мысль. Мне нечего
было ему ответить, да и кто мог бы принести надежду или утешение жалкому
существу, находившемуся передо мной?
   Я просидел у него больше двух часов, а он все время метался, тихонько
вскрикивая от боли или волненья, тревожно размахивая руками и  ворочаясь
с боку на бок. Наконец, он погрузился в то  полубессознательное  состоя-
ние, когда память в смятении переходит от картины к картине и с места на
место, ускользая от контроля разума, но не освободившись от неописуемого
ощущения испытываемых страданий. Убедившись в этом на основании бессвяз-
ного бреда и зная, что в ближайшее время лихорадка вряд ли  усилится,  я
расстался с ним, обещав несчастной его жене вернуться завтра к вечеру и,
в случае необходимости, провести всю ночь с больным.
   Я сдержал слово. За последние сутки произошла  потрясающая  перемена.
Глаза, хотя и глубоко запавшие, с тяжелыми веками, сверкали, и жутко бы-
ло видеть этот блеск. Губы запеклись и потрескались; от жара  высохла  и
стала шершавой кожа, и дикий, нечеловеческий страх отражался на его  ли-
це, еще резче подчеркивая гибельное действие  недуга.  Жар  был  у  него
очень сильный.
   Я занял то же место, что и  накануне,  и  просидел  несколько  часов,
прислушиваясь к  звукам,  которые  могли  потрясти  сердце  самого  бес-
чувственного человека, - к ужасному бреду умирающего.  Я  слышал  мнение
врача и понимал, что надежды нет никакой: я сидел у  смертного  одра.  Я
видел, как в мучительном жару извивалось это  исхудавшее  тело,  которое
несколько часов назад корчилось на потеху буйной галерки, я слышал прон-
зительный смех клоуна, переходивший в тихий шепот умирающего.
   Тяжело и трогательно следить за тем, как память обращается к  повсед-
невным занятиям и обязанностям здорового человека, когда перед вами  ле-
жит его слабое и беспомощное тело; но если характер этих  занятий  резко
противоречит всему, что мы связываем с представлением  о  могиле  или  с
возвышенными идеями о смерти,  впечатление  создается  бесконечно  более
сильное. Театр и трактир - вот о чем бредил несчастный. Чудилось  ему  -
был вечер, он должен играть в вечернем спектакле, поздно,  он  торопится
выйти из дому. Зачем его удерживают, не дают уйти?.. Он лишится заработ-
ка... Ему нужно идти. Нет! Его не пускают. Он закрыл лицо горячими рука-
ми и тихо сетовал на собственную свою слабость и жестокость  преследова-
телей. Короткая пауза, и он выкрикнул какието вирши - последние им  зау-
ченные. Он приподнялся на кровати, вытянул тощие ноги, вертелся,  прини-
мая нелепые позы; он играл роль - он был на сцене. Минутное молчание - и
он тихо затянул припев разухабистой песни.  Наконец-то  добрался  он  до
старого пристанища: как жарко в зале! Он был болен, очень  болен,  ну  а
сейчас он здоров и счастлив. Наполните ему стакан. Кто выбил у него ста-
кан из рук? Опять тот же, кто и раньше его преследовал. Он упал  на  по-
душку и громко застонал. Краткий период забытья, а  затем  начались  его
скитания по нескончаемому лабиринту низких сводчатых комнат - таких низ-
ких, что иногда приходилось пробираться на четвереньках;  было  душно  и
темно, и куда бы он ни сворачивал - всюду натыкался на препятствия.  Вот
какие-то насекомые, мерзкие извивающиеся твари, таращат на него глаза  и
кишат в воздухе, жутко поблескивая в глубоком  мраке.  Стены  и  потолок
словно движутся - так много на них пресмыкающихся... склеп  раздвигается
до необъятных размеров... мелькают страшные тени, а среди них люди,  ко-
торых он когда-то знал, но лица их отвратительно  искажены  усмешками  и
гримасами; они прижигают его раскаленным железом, стягивают  ему  голову
веревками, пока не хлынула кровь; он отчаянно боролся за жизнь.
   После одного из таких пароксизмов, когда я с великим трудом удерживал
его в постели, он погрузился, по-видимому, в дремоту. Устав от бессонни-
цы и напряжения, я на несколько минут закрыл глаза, как вдруг почувство-
вал, что кто-то вцепился мне в плечо. Я мгновенно проснулся. Он  припод-
нялся, стараясь сесть в постели, - лицо его страшно изменилось, но  соз-
нание вернулось к нему, так как он, очевидно, узнал меня. Ребенок, кото-
рого давно уже разбудил его бред, вскочил с постели и, закричав от испу-
га, бросился к отцу; мать поспешила схватить его на руки, чтобы  отец  в
припадке безумия не ушиб его, но в ужасе от происшедшей с больным  пере-
мены остановилась, остолбенев, у кровати. Он судорожно сжал мне плечо и,
ударяя себя другою рукою в грудь, сделал отчаянную  попытку  заговорить.
Попытка не удалась; он простер к ним руки и снова попробовал заговорить.
Из горла вырвались хрипы... глаза расширились...  короткий  приглушенный
стон... и он упал навзничь - мертвый!"
   С величайшим удовольствием сообщили бы мы мнение  мистера  Пиквика  о
вышеизложенной истории. Мы нимало не сомневаемся о том, что нам предста-
вилась бы возможность познакомить с ним наших читателей, если бы не одно
злополучное обстоятельство.
   Мистер Пиквик поставил на стол стакан, который он к концу повествова-
ния держал в руке, и только что собрался заговорить, - ссылаясь  на  за-
писную книжку мистера Снодграсса, мы смеем утверждать, что  он  уже  рот
открыл, - как вдруг в комнату вошел лакей и доложил:
   - Какие-то джентльмены, сэр.
   Можно думать, что мистер Пиквик в тот момент, когда его прервали, го-
товился высказать замечания, которые если и не зажгли бы  Темзы,  то  во
всяком случае озарили бы мир, ибо он сурово воззрился на физиономию  ла-
кея, а затем окинул взглядом всю компанию, словно  требовал  сведений  о
вновь прибывших.
   - О! - воскликнул мистер Уинкль, вставая. - Это мои приятели. Просите
их! Очень симпатичные люди, - добавил мистер Уинкль, когда лакей удалил-
ся. - Офицеры Девяносто седьмого полка, сегодня утром я с ними  познако-
мился при довольно странных обстоятельствах. Вам они  очень  понравятся.
Мистер Пиквик немедленно обрел утраченное спокойствие.
   Лакей вернулся и ввел в комнату трех джентльменов.
   - Лейтенант Теплтон, - сказал мистер Уинкль. -  Лейтенант  Теплтон  -
мистер Пиквик; доктор Пейн - мистер Пиквик; мистер Снодграсс - с ним  вы
уже знакомы; мой друг мистер Тапмен - доктор Пейн; доктор Слеммер - мис-
тер Пиквик; мистер Тапмен - доктор Сле...
   Т