", - сказал он, когда вернулся  как-то
вечером из театра и пил холодный грог,  прислонившись  спиной  к  стене,
чтобы не могло ему почудиться, будто кто-то стоит у него за спиной. "Ни-
чего не понимаю", - сказал он, и как раз в эту секунду его  взгляд  упал
на маленький стенной шкаф, который всегда был заперт, и дрожь  пробежала
по всему его телу с головы до пят. "Это  странное  чувство  я  испытывал
раньше, - сказал он, - я невольно думаю о том, что с этим шкафом связано
что-то неладное". Он сделал над собой усилие, собрался с духом, сбил за-
мок двумя ударами кочерги, открыл дверцу и... да, сомнений быть не  мог-
ло: в углу, выпрямившись во весь рост, стоял прежний жилец, крепко  сжи-
мая в руке маленькую бутылочку, а лицо его... ну, ладно!..
   Закончив рассказ, маленький старик с  мрачной  торжествующей  улыбкой
обвел глазами внимательные лица своей изумленной аудитории.
   - Какие странные вещи вы рассказываете, сэр, - заметил мистер Пиквик,
пристально разглядывая сквозь очки физиономию старика.
   - Странные! - повторил маленький старик. - Нисколько! Вам они кажутся
странными, потому что вы ничего об этом не знаете. Они забавны, но  зау-
рядны.
   - Забавны! - невольно воскликнул мистер Пиквик.
   - Да, забавны, не правда ли? - с дьявольской усмешкой  отозвался  ма-
ленький старик, а затем, не дожидаясь ответа, продолжал:
   - Я знал другого человека... Позвольте...  сорок  лет  прошло  с  тех
пор... он нанял старую, сырую, скверную квартиру в одном из  самых  ста-
ринных Иннол, которая много лет пустовала  и  стояла  запертой.  Пожилые
женщины рассказывали множество историй об этой квартире, и ее,  конечно,
не назовешь веселой, но он был беден, а комнаты дешевы, и для  него  это
было бы достаточным основанием, будь они в десять раз хуже. Ему пришлось
купить кое-какую ветхую мебель, находившуюся в квартире, и между  прочим
огромный, громоздкий деревянный шкаф для бумаг  с  большими  стеклянными
дверцами, занавешенными изнутри. Совершенно бесполезная для  него  вещь,
ибо у него не было никаких бумаг, а что касается одежды, он носил ее всю
на себе, и больше никаких забот она не требовала. Итак, он  перевез  всю
свою мебель - не набралось полной подводы - и расставил  ее  так,  чтобы
казалось, будто здесь не четыре стула, а дюжина. Вечером он сидел у  ка-
мина и осушал первый стакан виски из тех двух галленов, которые  взял  в
кредит, и размышлял о том, будет ли когда-нибудь все это оплачено, и ес-
ли будет, то через сколько лет, как  вдруг  глаза  его  остановились  на
стеклянных дверцах деревянного шкафа. "Эх, - сказал он, - не будь я  вы-
нужден купить эту безобразную штуку, по расценке старого маклера, я  мог
бы приобрести чтонибудь получше за те же деньги. Я вот что  тебе  скажу,
старина, - продолжал он громко, обращаясь к шкафу, ибо больше ему  не  к
кому было обратиться, - если бы стоило труда разбить твой старый  остов,
я бы в один момент бросил тебя в камин! Едва произнес он эти слова,  как
из шкафа вырвался, казалось, какой-то звук,  напоминающий  слабый  стон.
Сначала он испугался, но решив после недолгих размышлений, что... должно
быть, это застонал какой-нибудь молодой человек в соседней комнате,  ко-
торый обедал не дома, он положил ноги на каминную решетку и  поднял  ко-
чергу, чтобы размешать угли. В эту секунду звук повторился, и  за  стек-
лянной дверцей, медленно приоткрывавшейся, предстал бледный,  истощенный
человек в запачканном и поношенном костюме, стоявший выпрямившись в шка-
фу. Человек был высокий и худой, на лице его отражались озабоченность  и
тревога; в оттенке кожи и во всей изможденной  и  странной  фигуре  было
что-то такое, чего никогда не бывает у обитателей этого  мира.  "Кто  вы
такой? - спросил новый жилец, сильно побледнев, но тем не менее  взвеши-
вая в руке кочергу и целясь прямо в лицо джентльмену. - Кто вы такой?" -
"Не бросайте в меня этой кочерги, - отозвался тот. - Если вы ее  швырне-
те, даже прицелившись метко, она свободно пройдет сквозь меня, и вся си-
ла удара обрушится на дерево за мною. Я - дух". - "А скажите,  пожалуйс-
та, что вам здесь нужно?" - пролепетал жилец. "В этой комнате, - отвеча-
ло привидение, - свершилась моя земная гибель, здесь я и мои дети  -  мы
нищенствовали. В этом шкафу хранились скопившиеся в течение  многих  лет
бумаги по одному длинному-длинному судебному процессу. В  этой  комнате,
когда я умер от горя и  отчаяния,  два  коварных  хищника  поделили  бо-
гатства, за которые я боролся на протяжении всей своей жалкой  жизни,  и
ни одного фартинга не досталось моему несчастному потомству. Я их  запу-
гал и прогнал отсюда и с тех пор скитался по ночам - только по  ночам  я
могу возвращаться на землю - в тех местах, где так долго бедствовал. Это
помещение мое, - оставьте его мне". - "Если вы так твердо решили явиться
сюда, - сказал жилец, который успел прийти в себя во время этой  невесе-
лой речи призрака, - я с  величайшим  удовольствием  откажусь  от  своих
прав, но, с вашего разрешения, мне бы хотелось задать вам один  вопрос".
- "Задавайте", - сурово отозвалось привидение. "Видите ли, - сказал  жи-
лец, - я не отношу этого замечания к вам лично, так как оно в равной ме-
ре относится к большинству привидений, о которых я когда-либо слышал, но
я считаю нелепым, что теперь, когда у вас есть возможность посещать  чу-
деснейшие уголки земного шара - ибо, я  полагаю,  пространство  для  вас
ничто, - вы неизменно возвращаетесь как раз в те самые места,  где  были
особенно несчастливы". - "Ей-богу, это совершенно верно,  я  никогда  об
этом не думал", - сказал призрак. "Видите ли, сэр, - продолжал жилец,  -
это очень неудобная комната. Судя по внешнему виду этого шкафа, я  скло-
нен предположить, что в нем водятся клопы, и, право же, я думаю, что  вы
могли бы найти гораздо более комфортабельное помещение, не говоря уже  о
лондонском климате, который чрезвычайно  неприятен".  -  "Вы  совершенно
правы, сэр, - вежливо сказал призрак, - раньше мне это никогда не прихо-
дило в голову, я немедленно испробую перемену климата". И действительно,
он начал испаряться в то время, как говорил; ноги его совсем уже  исчез-
ли. "И если, сэр, - крикнул ему вдогонку жилец, - вы будете так добры  и
намекнете другим леди и джентльменам, которые в настоящее время  обитают
в старых пустых домах, что они могли бы устроиться гораздо удобнее в ка-
комнибудь другом месте, вы окажете великое благодеяние обществу".  -  "Я
это сделаю, - ответил призрак, - должно быть,  мы  в  самом  деле  тупы,
очень тупы. Не понимаю, как мы могли быть такими дураками". С этими сло-
вами Призрак исчез. И вот что замечательно,  -  добавил  старик,  зорким
взглядом окинув сидевших за столом, - с тех пор он ни разу не возвращал-
ся.
   - Неплохо, если это правда, - сказал человек с мозаичными  запонками,
закуривая новую сигару.
   - Если! - с чрезвычайным презрением воскликнул старик. -  Пожалуй,  -
добавил он, обращаясь к Лаутену, - он скажет, что и мой рассказ о стран-
ном клиенте, который был у нас, когда я служил у поверенного,  тоже  вы-
думки... Я бы не удивился.
   - Об этом я ничего не рискну сказать, потому что  никогда  не  слышал
этого рассказа, - заметил владелец мозаичных украшении.
   - Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали эту  историю,  сэр,  -  сказал
мистер Пиквик.
   - Ах, расскажите! - подхватил Лаутен. - Никто ее не слышал, кроме ме-
ня, а я ее почти забыл.
   Старик окинул взглядом слушателей  и  усмехнулся  еще  страшнее,  чем
раньше, как бы торжествуя при виде того внимания,  какое  отразилось  на
всех лицах. Затем, потирая рукой подбородок и  созерцая  потолок  словно
для того, чтобы освежить воспоминания, он начал следующий рассказ:
   "РАССКАЗ СТАРИКА О СТРАННОМ КЛИЕНТЕ
   - Для вас не имеет значения, - начал старик, - где и  когда  я  узнал
эту краткую историю. Если бы я стал излагать ее в том порядке,  в  каком
она до меня дошла, я должен был бы начать с  середины  и,  рассказав  до
конца, вернуться к началу. Достаточно  сказать,  что  кое-какие  события
произошли на моих глазах. Что же касается остальных,  то  мне  известно,
что они действительно случились и еще живы многие, кто помнит их слишком
хорошо.
   На Хай-стрит в Боро, близ церкви Сент Джорджа, и по той  же  стороне,
находится, как почти всем известно, самая маленькая  из  наших  долговых
тюрем - Маршелси.
   Хотя в наше время она резко отличается от той клоаки,  какою  некогда
была, но и в усовершенствованном виде она представляет мало соблазна для
людей расточительных и мало утешения для непредусмотрительных.  Осужден-
ный преступник пользуется в Нюгете, таким же хорошим двором для прогулок
на свежем воздухе, как и несостоятельный должник в тюрьме Маршелси [9].
   Моя ли это фантазия, пли я не могу отделить это место от старых  вос-
поминаний, с ним связанных, но эту часть Лондона я не выношу. Улица  ши-
рокая, магазины просторные, грохот  проезжающих  экипажей,  шаги  людей,
движущихся непрерывным потоком, - все звуки оживленного уличного  движе-
ния слышны здесь с утра до полуночи. Но прилегающие улицы грязны и узки;
бедность и разврат гноятся в густо населенных переулках;  нужда  и  нес-
частье загнаны в тесную тюрьму; кажется, по крайней мере мне, будто  об-
лако печали и уныния нависло над Этим местом и оно стало каким-то нездо-
ровым и убогим. Многие из тех, чьи глаза давно уже сомкнулись в  могиле,
взирали на эту картину довольно легкомысленно, когда в первый раз входи-
ли в ворота старой тюрьмы Маршелси, ибо отчаяние редко сопутствует  пер-
вому жестокому удару судьбы. Человек питает доверие к  друзьям,  еще  не
испытанным, он помнит многочисленные предложения услуг, столь щедро рас-
сыпавшиеся его веселыми приятелями, когда он в этих услугах не нуждался,
у него есть надежда, вызванная счастливым неведением, и как бы  ни  сог-
нулся он от первого удара, она вспыхивает в его груди  и  расцветает  на
короткое время, пока не увянет под тяжестью разочарования и  пренебреже-
ния. Как скоро начинали эти самые глаза, глубоко ушедшие в орбиты, осве-
щать лица, изможденные от голода и пожелтевшие от тюремного  заключения,
в те дни, когда должники гнили в тюрьме, не надеясь на освобождение и не
чая свободы Жестокость неприкрашенная больше не существует, но ее  оста-
лось достаточно, чтобы порождать события, от которых  сердце  обливается
кровью.
   Двадцать лет назад этот тротуар топтали женщина  и  ребенок,  которые
день за днем,  неизменно,  как  наступление  утра,  появлялись  у  ворот
тюрьмы; часто после ночи, проведенной в тревожном унынии  и  беспокойном
раздумье, приходили они на целый час раньше положенного времени, и тогда
молодая мать, покорно уходя, вела ребенка к старому мосту и, взяв его на
руки, чтобы показать сверкающую воду, окрашенную светом утреннего солнца
и оживленную теми суетливыми приготовлениями к работе, какие  начинались
на реке в этот ранний час, старалась занять его мысли находившимися  пе-
ред ним предметами. Но скоро она опускала его на землю  и,  закрыв  лицо
платком, давала волю слезам, которые слепили ей глаза;  ни  любопытства,
ни радости не отражалось на худом и болезненном личике ребенка. Его вос-
поминания были довольно скудны и однообразны, все  они  связаны  были  с
бедностью и горем его родителей. Часами просиживал он у матери на  коле-
нях и с детским участием следил, как слезы катятся по ее лицу,  а  потом
забивался тихо в какой-нибудь темный угол, сам плакал и засыпал  в  сле-
зах. Суровая реальность жизни со многими ее наихудшими лишениями - голо-
дом и жаждой, холодом и нуждой - открылась ему на заре его жизни,  когда
разум его только пробудился; и хотя на вид он оставался ребенком, но  он
не знал детской беспечности, веселого смеха, и глаза его были тусклы.
   Отец и мать смотрели на него и друг на друга, не смея выразить слова-
ми мучительной мысли. Здоровый, сильный  человек,  который  мог  вынести
чуть ли не любые тяготы, связанные с физическим трудом, хирел в заключе-
нии в нездоровой атмосфере тюрьмы, переполненной людьми. Слабая и  хруп-
кая женщина чахла под двойным бременем телесных  и  душевных  страданий.
Юное сердце ребенка надрывалось.
   Пришла зима, и с нею - неделя холодных проливных дождей. Бедная  жен-
щина переселилась в жалкую комнату неподалеку от места заключения  мужа,
и хотя к этой перемене привела нищета, женщина  была  теперь  счастлива,
потому что находилась ближе к нему. В течение двух месяцев она и ее  ма-
ленький спутник являлись, по обыкновению, к открытию ворот. Однажды  она
не пришла - в первый раз. Настал следующий день, и она пришла одна.  Ре-
бенок умер.
   Мало знают те, кто хладнокровно говорит о тяжелых утратах бедняка как
о счастливом освобождении от мук для умершего и благодетельном  избавле-
нии от расходов для оставшихся в живых, - повторяю,  мало  знают  они  о
том, сколь мучительны такие утраты. Безмолвный взгляд, говорящий о любви
и заботе, когда все остальные холодно отворачиваются, сознание,  что  мы
владеем сочувствием и любовью одного существа, когда все  остальные  нас
покинули, являются стержнем, опорой, утешением в глубочайшей скорби, ко-
торых не оплатят никакие сокровища и не подарит никакая власть.  Ребенок
просиживал часами у ног родителей, обратив к ним худое, бледное личико и
терпеливо сложив маленькие ручки. Они видели, как он таял с каждым днем,
и хотя его недолгая жизнь была жизнью безрадостной и теперь он обрел тот
мир и покой, которых он, ребенок, никогда не ведал на земле, - они  были
его родителями, и его смерть глубоко ранила их души.
   Тем, кто видел изменившееся лицо матери, было ясно, что смерть  скоро
должна положить конец ее скорби и испытаниям. Тюремные товарищи мужа  не
пожелали докучать ему в его страданиях и горе и предоставили ему  одному
маленькую камеру, которую он раньше занимал вместе с двумя заключенными.
Женщина поселилась здесь с ним и, влача жизнь без боли, но и без  надеж-
ды, медленно угасала.
   Однажды вечером она потеряла сознание в объятиях мужа, а  он  перенес
ее к открытому окну, чтобы воздух ее оживил, и тогда лунный свет, падав-
ший прямо ей в лицо, открыл ему происшедшую в ней  перемену,  и,  словно
беспомощный ребенок, он зашатался под тяжестью своей ноши.
   - Помоги мне сесть, Джордж, - слабым голосом сказала она.
   Он повиновался, сел рядом с нею, закрыл лицо руками и заплакал.
   - Очень тяжело покидать тебя, Джордж, - сказала она, - но такова воля
божия, и ты должен это вынести ради меня. О, как я ему благодарна за то,
что он взял нашего мальчика! Он счастлив, теперь он на небе.  Что  делал
бы он здесь без матери!
   - Ты не умрешь, Мэри, не умрешь! - вскакивая с места, воскликнул муж.
   Он быстро зашагал по комнате, колотя кулаками по голове, потом  снова
сел рядом с ней и, поддерживая ее в своих объятиях, добавил  более  спо-
койно:
   - Ободрись, моя дорогая. Прошу, умоляю тебя. Ты еще вернешься к  жиз-
ни.
   - Никогда, Джордж, никогда, - сказала умирающая. - Пусть только  меня
положат рядом с моим бедным мальчиком, но обещай мне, что, если ты  ког-
да-нибудь покинешь это ужасное место и разбогатеешь, ты  перенесешь  нас
далеко-далеко, очень далеко отсюда, на  какое-нибудь  тихое  деревенское
кладбище, где мы можем покоиться в мире. Дорогой Джордж, обещай мне это!
   - Обещаю, обещаю! - сказал муж, в отчаянии бросаясь перед ней на  ко-
лени. - Скажи мне, Мэри,  еще  хоть  слово.  Один  взгляд,  один  только
взгляд!
   Он умолк, ибо рука, обвивавшая его  шею,  отяжелела.  Глубокий  вздох
вырвался из обессиленного тела,  губы  Зашевелились,  и  лицо  озарилось
улыбкой; но губы были бледны, и улыбка застыла, напряженная и  страшная.
Он остался один на свете.
   Ночью, в молчании и уединении своей  жалкой  камеры,  несчастный  муж
опустился на колени перед телом жены и призвал бога в свидетели страшной
клятвы: начиная с этого часа он посвящал себя  мщению  за  ее  смерть  и
смерть своего ребенка, начиная с этого часа и  до  последнего  мгновения
жизни все силы его будут направлены к достижению этой единственной цели,
его мщение будет длительным и ужасным, его ненависть будет вечной и неу-
гасимой и будет гнаться за своей жертвой по всей земле. Глубокое  отчая-
ние и страсть, вряд ли человеческая, произвели такие ужасные изменения в
его лине и фигуре, что его товарищи по несчастью в страхе  отпрянули  от
него, когда он проходил мимо. Глаза его налились кровью, лицо было мерт-
венно бледно, спина сгорблена, словно от старости. В  жестокой  душевной
муке он чуть не насквозь прокусил нижнюю губу, и кровь, хлынувшая из ра-
ны, стекла по подбородку и запятнала рубашку и шейный платок.  Ни  одной
слезы, ни одной жалобы он не проронил; но блуждающий взгляд и  суетливая
торопливость, с какою он шагал взад и вперед по двору, указывали на жар,
его сжигавший.
   Тело его жены было приказано унести немедленно из тюрьмы.  Он  принял
это известие с полным спокойствием и признал ею целесообразность.  Почти
все обитатели тюрьмы собрались, чтобы  присутствовать  при  выносе;  они
расступились, когда появился вдовец; он поспешно прошел вперед и остано-
вился, один, на маленькой огороженной площадке у ворот, откуда отступила
толпа, руководимая инстинктивным  чувством  деликатности.  Дешевый  гроб
медленно пронесли на плечах. Толпой владело мертвое молчание, нарушаемое
только сетованиями женщин и шарканьем о каменную мостовую ног  носильщи-
ков. Они достигли того места, где стоял осиротелый муж, и  остановились.
Он положил руку на гроб, машинально поправил пелену, покрывавшую его,  и
дал знак идти дальше. Тюремные сторожа сняли шапки, когда гроб поравнял-
ся с ними, и через секунду тяжелые ворота закрылись за ним. Муж рассеян-
но взглянул на толпу и рухнул на землю. Хотя на протяжении многих после-
дующих недель он днем и ночью бился в жесточайшей горячке и в бреду,  но
сознание понесенной утраты и воспоминание о данной  клятве  не  покидали
его ни на миг. Картины мелькали перед его глазами, одно место  сменялось
другим, и события следовали за событиями со всей  быстротою  горячечного
бреда; но все они были так или иначе связаны с его единой великой целью.
Он плыл по беспредельному морю; над ним кроваво-красное  небо;  сердитые
волны, вздымаясь и бешенстве, вскипают и  надвигаются  с  обеих  сторон.
Впереди второе судно, с трудом идет оно в ревущем шторме, его рваные па-
руса развеваются, как ленты, на мачтах, а на палубе теснятся люди,  при-
вязанные к поручням, через которые перекатываются каждое  мгновенье  ги-
гантские волны, унося обреченных в пенящееся море. Заднее судно  несется
среди ревущих валов, с быстротой и силой, которым ничто не может  проти-
востоять, и, врезавшись в корму переднего судна, разбивает его своим ки-
лем. Из чудовищной воронки, образовавшейся на месте  Затонувшего  судна,
вырывается вопль, такой громкий и пронзительный,  -  предсмертные  крики
тонущих, слившиеся в неистовый вой, - что заглушает боевой клич стихии и
прокатывается долгим эхом, которое, казалось, прорезает воздух,  небо  и
океан. Но что это там - эта старая, седая голова, которая показалась над
водой, и, бросая отчаянные взгляды и взывая о помощи, борется с волнами?
Один взгляд - и он прыгает за борт судна и, сильными взмахами рук рассе-
кая воду, плывет к ней. Он приближается к ней, настигает ее. Это -  лицо
того человека. Старик заметил его приближение и тщетно пытается от  него
ускользнуть. Но он крепко схватывает его и влечет  ко  дну.  Вниз,  вниз
вместе с ним, на глубину трехсот футов; "борьба все  слабее,  слабее  и,
наконец, прекращается. Старик мертв - он убил его и сдержал свою клятву.
   Босой и одинокий, идет он по раскаленным пескам  необъятной  пустыни.
Песок душит его и слепит глаза, мелкие песчинки проникают в поры кожи  и
доводят почти до безумия. Гигантские массы песка, гонимые ветром и наск-
возь пронизанные лучами палящего солнца, вздымаются вдали,  подобно  ог-
ненным колоннам. Кос