тправляются домой. На большее у них рассчитывать не приходится.
   - Вы никого не оставляли в своем  коттедже,  когда  уходили  сюда?  -
спросил Селби.
   - Конечно нет! К чему вы все-таки клоните?
   - Вы вернулись сюда, чтобы встретиться со Стэплтоном? - спросил Селби
Каттингса.
   - Мы остановились на ночь в Мэдисон-Сити именно для этого.  Вернуться
же в "Хижину" мы решили просто потому, что нам совсем не хотелось спать.
   - А у вас не было намерения пригласить Стэплтона к себе в коттедж?  -
спросил Селби.
   - Пригласить Стэплтона к себе в коттедж? -  с  недоумением  в  голосе
повторил Каттингс.
   - Это мне, мистер Селби, они предлагали пойти с ними в коттедж, если,
конечно, это имеет какое-то значение, - сказал Блэйн.
   - Но мы не... - вмешался в разговор Каттингс. - Ах да! Было  дело!  Я
сказал Россу,  что  если  он  боится,  что  его  мать  услышит,  как  он
возвращается домой под утро, то может остаться ночевать у нас. Я  это  и
за приглашение-то не считал...
   - А еще, ребята, - оживленно добавил вдруг Хендли, - вы заявили,  что
можете сегодня вообще не ложиться, так как собираетесь отоспаться завтра
на яхте, и что если мы с Нидхэмом  захотим,  то  сможем  воспользоваться
вашим коттеджем.
   - Да, это тоже правда, - подтвердил Каттингс. - Нам нужно  выехать  в
Лос-Анджелес не позднее  семи  утра,  так  что,  вероятно,  наверстывать
упущенное будем уже на  яхте.  Все  равно  до  вечера  там  будет  нечем
заняться.
   - Ваш приятель держит свою яхту на плаву всю зиму? - спросил Селби.
   - Совершенно верно. У него большая сорокаметровая  посудина,  которая
может пробиться  сквозь  что  угодно.  Ведь  подходящая  погода  нередко
выдается и посреди зимы. Ну а уж если случится так, что  ветра  нет,  мы
сидим в гавани, поем песни, играем в карты и кутим. Знаете,  у  нас  там
подобралась великолепная  компания.  При  хорошей  погоде  мы  частенько
доходим под парусами до Каталины,  а  если  повезет,  то  и  дальше,  до
Энсенады.
   - Мне необходимо, - сказал Селби, - чтобы вы  постарались  припомнить
как можно точнее, в котором часу вы оба вернулись в "Пальмовую хижину".
   - Думаю, что как раз я смогу ответить на  ваш  вопрос,  -  послышался
женский голос со стороны занавешенного дверного проема.
   Селби обернулся на звук. Улыбаясь, она  уверенно  подошла  к  нему  -
нарядная, изящная, грациозная девушка с копной светлых волос.  Вероятно,
решил Селби, прежде чем войти, она некоторое время стояла за занавеской,
прислушиваясь к разговору. Черное кружевное вечернее платье  с  открытой
спиной выгодно подчеркивало синеву ее глаз и золото волос. Ее губы  были
умело подведены помадой, а брови незаметно подкрашены.
   - Разрешите представиться, - произнесла она, приближаясь  к  нему.  -
Меня зовут Мэдж Трент, я работаю здесь хостессой. А вы конечно же мистер
Селби, окружной прокурор. - Улыбнувшись, она вложила свои теплые, гибкие
пальцы в его ладонь, и Селби мысленно отметил, что ее ногти были покрыты
свежим слоем лака и аккуратно подпилены. Затем  одним  быстрым,  упругим
движением она повернулась к Брэндону и,  одарив  его  короткой,  с  виду
совершенно непринужденной улыбкой, сказала:
   - Ну а вы, вне всякого сомнения, шериф Брэндон. Очень приятно с  вами
познакомиться, господа. А теперь я хотела  бы  помочь  вам  ответить  на
вопрос, который вас интересует.
   - Пожалуйста, - произнес Селби.
   - Я выполняю здесь обязанности хостессы, - начала она.  -  Когда  зал
для посетителей закрывается, я бываю свободна. Я читала в своей комнате,
когда услышала, что вы пришли. Я оделась, спустилась вниз  и  подошла  к
занавеске как раз вовремя, чтобы уловить вашу последнюю фразу.
   - Странно, я не  слышал,  как  вы  пересекли  зал,  -  заметил  шериф
Брэндон.
   -  У  нее  легкая  походка,  -  поспешно  вставил   Триггс.   -   Она
профессиональная танцовщица.
   Взгляд Мэдж Трент был прикован к лицу Дуга Селби.
   - Четверка, которая, судя по всему,  вас  интересует,  приехала  сюда
около десяти часов вечера, -  продолжила  она.  -  Мне  кажется,  ребята
просто не сделали девушкам надлежащей скидки. Насколько я поняла  по  их
разговорам, они обе работают где-то секретаршами. Сегодня у них  выдался
тяжелый день, а к нему добавилась еще и долгая поездка. И, конечно,  нет
ничего удивительного, что они были очень обеспокоены тем,  чтобы  завтра
на яхте выглядеть как можно лучше. Но разве хоть один  из  вас,  ребята,
над этим задумался? Ведь сами-то вы не работаете, не так ли?
   -  У  наших  отцов  есть  сады.  Там  работу  выполняют  деревья,   -
усмехнувшись, покачал головой Каттингс.
   - Я так и предполагала, - улыбнулась она. - И кроме того, я думаю, не
ошибусь, если скажу, что сегодня вы оба встали не раньше полудня.
   - Скажите лучше: не раньше  двух,  и  попадете  в  точку,  -  ответил
Глизон. - Мы знали, что нам предстоит бурная ночь, и  решили  специально
подкопить для нее сил.
   - Вот видите! - сказала Мэдж Трент. - А девушки, как я заметила, были
очень уставшими. Да к тому же все это было для них немного непривычно, и
они волновались, не зная, как себя вести. Ровно в полночь  они  сказали,
что хотели бы отправиться спать. Компания удалилась отсюда в пять  минут
первого. Но уже в двенадцать тридцать ребята вернулись обратно. Я  знаю,
потому что впускала их в дом. Когда в дверь позвонили, я решила, что это
какая-нибудь очередная компания, и  взглянула  на  часы,  чтобы  узнать,
который час.
   - Надеюсь, с девушками ничего не случилось? - спросил Каттингс. - Они
не... Скажите, они не переполошились, заметив, что нас нет, а?
   - Кто из вас, ребята, знает человека по имени Эмил Уоткинс? - спросил
Селби.
   Молодые люди обменялись ничего не понимающими, удивленными взглядами.
Глизон отрицательно помотал головой.
   - Я не знаю. Это точно, - произнес Каттингс.
   - А тебе фамилия Уоткинс ничего не говорит?
   - Нет, сэр, - ответил Глизон.
   - Человеку, о котором я веду речь, около  пятидесяти.  У  него  серые
глаза, длинные волосы, широкие скулы  и  тонкие  губы.  Рост  около  ста
шестидесяти пяти сантиметров,  вес  -  килограммов  пятьдесят  пять,  не
больше. Возможно, он является  отцом  какой-нибудь  из  ваших  подружек.
Вспомните, среди ваших девушек нет ни одной по фамилии Уоткинс?
   В наступившей тяжелой паузе ребята медленно покачали головами - нет.
   - Я хочу, чтобы вы  взглянули  на  этого  человека.  Быть  может,  он
все-таки окажется вам знаком.
   - Что ж, мы с удовольствием, - согласился Каттингс. - А где он?
   - Думаю,  тело  уже  доставлено  в  лабораторию  судебно-медицинского
эксперта, - сурово проговорил Селби.
   - Судебно-медицинского эксперта?.. - Голос Каттингса сник.
   Сидевшие вокруг стола неожиданно замерли.  Селби  обернулся  к  Рексу
Брэндону:
   - Хорошо  бы  тебе  сперва  отвезти  ребят  в  коттедж,  Рекс.  Пусть
они-взглянут на место происшествия. Встретимся в лаборатории.  Я  сейчас
прямо туда... Да, что касается девушек: похоже, с ними  все  чисто.  Они
где-то работают, поэтому совершенно ни к чему, чтобы их имена  оказались
в газетах. Видимо, дело, которое мы расследуем, какое бы оно ни было,  в
конечном  итоге  завязано  на  снятый  ребятами  коттедж.  Поэтому  надо
постараться дать девушкам фору. Пусть  они  покинут  город  прежде,  чем
репортеры начнут сыпать вопросами и щелкать фотоаппаратами.
   Брэндон кивнул.
   - Хорошо, Дуг, - ответил он. Затем, повернувшись к ребятам, добавил:
   - Давайте-ка поскорее. Одевайтесь.
 
Глава 6 
 
   Селби остановил машину возле  тротуара,  поднял  воротник  пальто  и,
подойдя к двери, за  которой  находились  помещения  лаборатории,  нажал
кнопку звонка. Впрочем, сейчас он с куда большим удовольствием  принялся
бы барабанить в нее кулаком.
   Гарри Перкинс, эксперт, был  высоким  худощавым  человеком  с  плотно
обтянутым кожей лицом и нескладными движениями. Он держался  по-хозяйски
деловито, взирая на подопечные трупы с отрешенным безразличием.  Главным
его увлечением была ловля форели.
   - Хэлло, Дуг, - сказал он, распахнув дверь. - Ну и погодка, верно?  А
мне такой дождь даже на руку. Фермерам, конечно, столько воды многовато,
но зато какие будут ручьи!.. Повесь-ка свое пальто на  тот  стул.  Пусть
стечет.
   - Тело уже привезли? - спросил Селби.
   - Ты имеешь в виду того малого из мотеля "Кистоун"?
   - Да, я хочу взглянуть на него.
   - Тогда пошли со мной.
   - Что удалось насчет него выяснить? - спросил Селби, когда они шли по
тускло освещенному, холодному, пропахшему формалином коридору.
   - Угарный газ, никаких сомнений, -  деловито  сообщил  эксперт.  -  И
зачем только люди запираются в комнатах с неисправными печками,  да  еще
включают их на всю катушку? Неужели они не  понимают,  что  так  им  все
равно не согреться, потому что сжигаемый из воздуха кислород понижает их
сопротивляемость холоду? А вот если бы у них  хватало  ума  использовать
газ так, как он должен использоваться, то им было бы тепло. Так нет  же,
им  надо,  видите  ли,  отвернуть  кран  до  упора,  чтобы   температура
подскочила немедленно. То ли дело дровяная  печь  -  там  сперва  должны
разгореться  дрова,  потом  прогреться  сама  печка,  и   только   затем
постепенно станет тепло во всей комнате. С электрическими каминами  тоже
все в порядке - тут они согласны  ждать.  А  вот  с  газовым  отоплением
почему-то хотят чиркнуть спичкой -  и  чтобы  температура  поднялась  за
двадцать секунд на двадцать градусов. Я никогда не  мог  взять  этого  в
толк.
   - При нем не было ничего, что позволило бы установить его личность? -
спросил Селби.
   - Только несколько писем с  обращением  "дорогой  папа".  Похоже,  он
носил их с собой уже долгое время.
   - Что в письмах?
   - Патетика, - ответил Перкинс. - Письма дочери,  которая  сбежала  от
своего отца и родила ребенка.
   Он открыл дверь.
   - Здесь холодновато, Дуг. Так что, если хочешь побыть в этой комнате,
тебе лучше накинуть пальто. Честно говоря, я не совсем понимаю, что  тут
еще можно выяснить. Чистейший случай отравления угарным газом.  Вон  там
висит его одежда. Все, что удалось найти в карманах,  я  сложил  в  этот
ящик. Тело у стены. Хочешь взглянуть?
   Селби кивнул.
   Эксперт отдернул простыню.
   - Угоревших всегда легко распознать. Их  кровь  становится  вишневого
цвета.
   - На трупе никаких следов насилия? - спросил Селби.
   - Нет, только небольшое бледноватое пятно под ухом, но  оно  может  и
ничего не значить. Например, оно могло возникнуть в результате  падения.
Б-р-р-р... Ну и холодина же здесь! Может, лучше захватим его вещи в  мой
кабинет и поговорим там?
   - Хорошая мысль, - согласился Селби. - Пойдем. Они выключили  свет  и
снова отправились в путь по  длинному  коридору.  Эксперт  нес  в  руках
запертый на ключ ящик.
   - Я теперь стал хранить вещи покойников под  замком,  -  сообщил  он,
улыбаясь. - Хватит мне неприятностей после недавнего случая. Зато теперь
уже никому не удастся подменить или утащить какой-нибудь из предметов.
   Селби понимающе  покачал  головой.  Эксперт  распахнул  дверь  своего
кабинета.
   - Смотри, вот как она должна  работать,  -  произнес  он,  указав  на
стоящую в углу газовую печку. Он водрузил ящик на стол, открыл крышку  и
принялся перечислять:
   - Перочинный нож... Кстати,  если  тебе  интересно,  он  острый  и  в
отличном состоянии. Знаешь, есть такая примета: раз нож острый,  значит,
человек ленивый. Тридцать пять долларов бумажными купюрами, один  доллар
восемнадцать центов мелочью...  старые  карманные  часы-"луковки",  идут
минута в минуту... огрызок плотницкого карандаша...  бумажник...  и  еще
письма.
   Селби вынул все три письма из  замусоленного  конверта,  развернул  и
разложил перед собой на столе.
   - Обрати внимание, что ни на конверте, ни на самих письмах  адрес  не
указан., - заметил он.
   - Действительно, - согласился Перкинс. - Лично я представляю себе это
так: он таскал письма в кармане до тех пор, пока они не  обтрепались,  а
потом решил вложить их в конверт. Видишь, по  краям  он  протерся  почти
насквозь, а его внутренняя  сторона  от  постоянного  соприкосновения  с
письмами стала серой. Отсюда напрашивается вывод, что листки, прежде чем
их, наконец, поместили в конверт, успели достаточно испачкаться.
   Селби согласно покачал головой  и  принялся  разглядывать  исписанные
странички, оттягивая прочтение.
   - Знаешь, Гарри, - произнес он, - все-таки в этой  работе  есть  своя
прелесть. Понимаешь, она дает мне возможность заглядывать в жизни других
людей. Раньше я считал, что узнать что-либо  о  человеке  можно,  только
пока он жив. Теперь я начинаю думать, что все как раз  наоборот.  Только
смерть  позволяет  по-настоящему  проникать  в   жизни   людей.   Смерть
растворяет маски, за которыми скрываются их подлинные лица.
   - Из этих писем ты многое узнаешь о его дочери, - сказал  Перкинс.  -
Но я не совсем представляю, как  можно  что-либо  выяснить  о  человеке,
когда он уже мертв.
   - По мелочам, - ответил Селби. - Из них оживает характер. Кстати,  ты
ведь сам всего минуту назад смог  подметить  немаловажный  факт,  сказав
что, согласно примете, человек,  у  которого  нож  острый,  должен  быть
ленивым.
   - А-а... ну такое-то о нем действительно можно узнать,  -  согласился
Перкинс. - Да только кому какое до этого дело, раз он покойник?
   - Знаешь, Гарри, я начинаю думать, что нам нужно в корне пересмотреть
всю нашу методику  раскрытия  преступлений.  Мы  не  уделяем  достаточно
внимания  уликам,   в   которых   содержится   психологический   портрет
преступника.  Таким  образом,  мы  упускаем  из  виду  самое  важное   -
мотивировку. А ведь, между прочим, для того  чтобы  один  человек  лишил
жизни другого, нужен серьезный мотив.
   - Это, конечно, верно, - признал Перкинс, вид  которого  красноречиво
свидетельствовал, что вопросы пересмотра методики раскрытия преступления
его не трогают ни в малейшей степени. - Но только  в  данном  случае  мы
ведь имеем дело не с убийством. Здесь вероятность насильственной  смерти
исключается, так сказать, в зародыше.
   Селби хотел было что-то ответить, но передумал, взял первое письмо  и
начал читать:
   "15 декабря 1930 года
   Дорогой папа!
   Пишу, чтобы сообщить тебе, что мы не будем вместе ни на Рождество, ни
на Новый год. Иными словами, я больше не вернусь.
   Не знаю, смогло бы все выйти иначе, если бы была жива мама. Наверное,
все-таки нет. Просто все уж так получилось, и  не  надо  никого  в  этом
винить. Я знаю, ты старался быть мне хорошим отцом. Скорее всего, ты  не
поверишь, но ведь я тоже очень старалась быть тебе хорошей  дочерью.  И,
пожалуйста, не думай, будто я не люблю тебя - это не так - но, понимаешь
ли, папа,  мы  с  тобой  совершенно  по-разному  смотрим  на  жизнь.  Ты
считаешь, что у меня полностью отсутствуют те качества, которые пристало
иметь девушке. Я же называю тебя отставшим от жизни, но  это  ничуть  не
мешает мне по-прежнему любить тебя. Ты убежден, что моя дорога  приведет
меня в ад, и поэтому я уже не знаю, любишь ли ты меня  еще  или  нет.  А
дело все в том, что относительно меня некоторые вещи ты просто не мог и,
вероятно, никогда не сможешь понять. Думаю, если бы мама была жива,  она
поняла бы меня, ведь недаром я считаю себя во многом на нее похожей.
   Так как я знаю, что ты все равно не одобришь моих намерений, то я  не
стану ничего об этом рассказывать. Лучше я просто не вернусь.
   Только, пожалуйста, поверь, что я люблю тебя так  же  сильно,  как  и
всегда, то есть очень. Но мне не хочется ненужных споров. Я знаю, ты  не
одобряешь моего взгляда на вещи и поэтому не сможешь  понять,  почему  я
хочу поступить так, как  решила.  И  не  надо  нам  никаких  откровенных
разговоров, которые будут  заключаться  по  сути  лишь  в  том,  что  ты
противопоставишь  свою  волю  моей  и  моему  стремлению  прожить  жизнь
по-своему.  Поэтому  я  пишу  тебе,  чтобы  попрощаться.  Крепко  целую,
Марсия".
   Селби вложил письмо в конверт и взял со стола второе, датированное  5
октября 1931 года:
   "Дорогой папа!
   После моего последнего тебе  письма  в  декабре  я  много  думала.  Я
начинаю постепенно понимать, что это значит - иметь  ребенка.  Не  знаю,
как бы это тебе получше объяснить... В общем,  где-нибудь  вскоре  после
Дня благодарения ты станешь дедушкой. Боюсь судить, рассердит  тебя  эта
новость или испугает. Вероятно, будет немного и того, и другого.
   Парень, с которым  я  жила,  не  мог  на  мне  жениться  из-за  своих
родителей. В письме это объяснять слишком долго, да и все  равно  сейчас
это уже не имеет никакого значения. Конечно, когда все лишь  начиналось,
мы думали, что сможем пожениться, как только ему удастся договориться со
своими. Он покинул меня месяц .назад. Я все еще люблю его, но я не хочу,
чтобы он возвращался. Теперь я увидела его таким, каков он есть на самом
деле, - избалованный, эгоистичный, думающий только о себе лоботряс.
   Да, у  моего  ребенка  будет  много  трудностей.  Прежде  всего,  ему
придется расти без отца. И хотя я ни в коем случае не  хочу  становиться
тем человеком, который лишает его  дедушки,  я  знаю  совершенно  твердо
одно: я никогда не позволю,  чтобы  мой  ребенок  рос  в  атмосфере  тех
дремучих предрассудков, которые на протяжении стольких лет уродовали мой
собственный взгляд на жизнь.
   Нет, я нисколько за это тебя не виню. Винить тут нужно сам окружающий
нас мир. Но у тебя своя точка  зрения,  а  у  меня  своя,  и  я  отлично
понимаю, что ты никогда не сможешь ее принять.
   Мне кажется, любовь - единственное,  что  вообще  есть  в  браке.  Те
несколько слов, которые в торжественной обстановке  пробормочет  мировой
судья, ничего не прибавляют к лежащим в его  основе  отношениям.  Да,  я
люблю этого человека. Я не стану тебе называть его  имени  -  так  будет
лучше. Я надеялась, что он женится на мне и к этому моменту я уже  смогу
написать тебе, что, как подобает, стала его законной женой. И тогда  ты,
возможно, захотел бы увидеть меня. Теперь же дело можно представить так,
будто, едва выйдя замуж, я уже развелась.
   Итак, дальнейшее будет полностью зависеть от  тебя.  Если  ты  хочешь
увидеть меня, если ты готов признать, что маленький  человечек,  который
вскоре появится на свет, имеет право  на  твою  любовь  так  же,  как  в
случае, если бы мировой судья получил свои пять  долларов  за  прочтение
нескольких строк из обрядовой книги, дай объявление  в  лос-анджелесских
газетах... Я  сейчас  не  в  Лос-Анджелесе,  но  если  такое  объявление
появится, мне станет об этом известно.
   Только прошу тебя, папа, пойми одну-единственную вещь. Это объявление
тебе следует давать лишь в том случае, если ты готов пойти до конца. Мой
ребенок - естественный результат отношений,  в  которые  я  вступила  по
доброй воле и которые  были  основаны  на  любви.  Если  ты  не  сможешь
взглянуть на все с этих позиций, пожалуйста,  не  пытайся  связаться  со
мной".
   Третье письмо было датировано июлем 1937 года:
   "Дорогой папа!
   Немало воды утекло с тех пор, как я писала тебе  последний  раз.  То,
что ты не стал помещать объявления в газете,  ясно  давало  мне  понять,
какие чувства ты должен был испытывать.
   У меня родилась дочурка. Я не  смогла  решиться  отдать  ее  приемным
родителям, хотя были времена, когда этот выход казался мне единственным.
Отец ребенка согласился немного помогать ему  материально,  и  благодаря
этому мне удалось сохранить дочь... Но жизнь все же ужасная.  Получаемых
денег мне едва хватает на девочку. Чтобы  не  умереть  с  голоду  самой,
приходится работать. Я вижу свою малышку очень редко, и  встречи  длятся
всего по несколько  часов.  Понимаешь,  я  ее  мать,  но  я  посетитель.
Настоящий ее дом -  школа,  в  которой  она  живет.  Учителя  там  очень
внимательны и относятся к ее судьбе с большим участием. Они знают о  ней
каждую мелочь, все самое сокровенно