тобы откликнуться
на призыв  честных  граждан,  обуздать  злостного  хулигана,  вы,  товарищ
Парфенов, личное удовольствие справляли. Вот к  чему  это  попустительство
привело... К увечью!
   - Да перестаньте чепуху молоть!
   - Нет уж, теперь-то я не перестану. Все  инстанции  пройду,  но  каждый
получит по заслугам, свое. У нас демократия! - торжественно уперев палец в
небо, Павел Семенович ушел.
   Парфенов только головой покачал и начал составлять протокол.



        7

   На открытие охотничьего сезона собрался весь цвет районного  охотсоюза.
Для сбора, как всегда, выбрали Липовую гору -  место  сухое,  открытое,  с
пчельником в липовой роще,  на  берегу  озера  Долгого,  где  в  камышовых
зарослях до самой осени хранились утиные выводки.
   Директор совхоза, высокий, пухлогрудый Шинкарев, приехал на "газике"  и
привез  ведро  яиц.  Пожарный  инспектор  капитан  Стенин   и   участковый
уполномоченный Парфенов прикатили на мотоцикле с ружьем  и  малопулькой  -
для стрельбы по  дальней  сидячей  утке,  если  она  к  берегу  не  станет
подходить. Павлинов прихватил с собой бредень Дезертира,  который  принес.
ему капитан Стенин. Он выехал на  "Волге"  вместе  с  редактором  районной
газеты Федулеевым. Проезжая через Тимофеевку, последнее село к лугам,  они
решили завернуть на колхозный птичник. "Там  еще  убьем  утку  или  нет  -
вопрос с закорюкой. А домашние, они вернее..."
   За Тимофеевкой, уже на лугах, перед самым птичником они увязли прямо на
мосточке. Вернее, в осушительном канале, через который было брошено четыре
бревна, омываемые со всех сторон мутной водицей. Сели прочно, всем  брюхом
- и колес по ступицу не видать. Бросили машину,  бросили  бредень,  всякую
домашнюю снедь, взяли только ружья да по две поллитровки и топали по лугам
аж до самого вечера.
   На Липовую гору поднялись уже затемно. Возле  пчельника  вовсю  полыхал
костер и охотнички восседали на корточках и потирали руки.
   - Сейчас я их оглоушу, - сказал Павлинов.
   Он снял ружье  и  шандарахнул  по  верхушкам  деревьев  сразу  из  двух
стволов: "Бум-бах!"
   Моментально  вскочили  люди,  бросились  с  лаем  собаки  и   захлопали
крыльями, загалдели, сорвавшись с деревьев в небо, грачи.
   - Что за шум, а драки нету? -  заорал,  выходя  на  освещенную  поляну,
Павлинов.
   - Тьфу ты, мать твоя тетенька! - хлопнул себя по ляжкам Шинкарев.
   - Ты чего, Семен, чертей пугаешь? - сказал Стенин.
   - Салютую, мужики! Охотничий сезон открывается... Сесть на свои  места,
- гоготал Павлинов.
   - Надо пощупать - все ли места сухие? Никто не обмочился с перепугу?  -
сказал от котла егерь в фуфайке; его, несмотря  на  молодость,  все  звали
почтительно Николай Иванычем.
   - А где бредень? Где утки? - спросил Стенин.
   - Бреднем шофер на канале лягушек ловит,  а  пекинские  утки  в  газету
улетели. Вот у кого спроси, у  редактора,  -  Павлинов  хлопнул  по  плечу
Федулеева и загоготал громче всех.
   - В таком случае вы нам не родня,  а  мы  вам  не  товарищи,  -  сказал
Шинкарев.
   - Ах, так! Да мы  вас  гранатами  закидаем.  Р-рразойдись!  -  Павлинов
выхватил два поллитра, поднял их кверху донцами и страшно выкатил глаза.
   Федулеев вынул тоже два поллитра:
   - Ну, как, принимаете?
   - Дак с такой оснасткой не токмо в компанию, в рай можно  проситься,  -
сказал капитан Стенин.
   - Э-э, постой, мужики! А что вы варите? - Павлинов заглянул в  котел  и
пошевелил ноздрями.
   - Архиерейскую, - сказал Николай Иванович.
   - Из чего? Из лягушек, что ли?
   - А мы егерских подсадных уток ощипали, - ответил Стенин, и  опять  все
загоготали.
   - А рыба откуда?
   - Из озера.
   - Да вы ее чем, кальсонами, что ли, вытащили?
   - Парфенов щук настрелял из малопульки.
   - А может, из пистолета?
   - Пистолет -  оружие  уставное.  Не  положено,  -  отозвался  Парфенов,
молчаливо стоявший в стороне.
   - А ты чего такой снулый, как  судак  в  болоте?  -  обернулся  к  нему
Павлинов. - У тебя не вид, а компроментация охотничьего сезона.
   - Ему выговор влепили, - сказал Стенин, - Полубояринов  донос  на  него
настрочил.
   - Это который? Зубодер, что ли? - спросил Павлинов.
   - А кто же.
   - Энтот настрочит,  -  сказал  Федулеев.  -  Он  меня  забомбил  своими
заметками. То черепицу почему не  делают?  Раньше  делали  -  теперь  нет.
Пригласим, говорит, спецов из ГДР. Они знают толк в черепице...
   - Ага. Выпиши ему из Америки клизму, а мы вставим, - сказал егерь.
   - Уголь у нас перестали копать - опять заметка, -  продолжал  Федулеев,
переждав хохот. - Он, мол, самый дешевый.  У  нас  он  в  воде,  а  вон  в
Донбассе, говорит, с газом.
   - Нанюхался газу-то от Марии Ивановны и очумел, - сказал Стенин.
   - Сунул бы я ему вот это под нос и спросил: чем пахнет? - ввернул опять
егерь, показывая кулак.
   - Газ, мол, взрывается, а вода даже не горит, - рассказывал Федулеев. -
И в Англии тоже, говорит, вода. Там копают уголь, а в нашей  области  нет.
Почему? Я ему: Павел Семенович, это не в нашей компетенции. Мы же районная
газета! А он мне - ты увиливаешь.
   - Это все дискредитация и компроментация, - сказал Павлинов, закуривая.
   - Нет, вы послушайте,  -  зарокотал  Шинкарев.  -  Он  меня  учил,  как
удобрения доставать. В озерах у нас,  говорит,  илу  много  под  названием
сапропель. Его раньше земство со дна черпало, как нечистоты из уборных.  А
вы, говорит, брезгуете.
   - Окунуть бы его самого в этот сапропель да за ноги подержать - вся  бы
дурь вышла, - сказал от котла егерь, схлебывая с ложки горячую уху.
   - А за что Парфенова наказали? - спросил Павлинов.
   - Там у них лабуда вышла. Соседи подрались из-за коридора.  А  Парфенов
виноватый, что вовремя не разнял, - сказал Стенин.
   - Стеганул бы ты его через газету, - обернулся Павлинов к Федулееву.  -
Склочник, мол, спокойно работать не дает.
   - Сложно... У меня жена его работает главбухом.
   - Подумаешь, какая шишка, - усмехнулся Шинкарев.
   - Как-то неудобно, - произнес Парфенов. - Ведь он инвалид.
   - Чего?! - спросил егерь. -  Подумаешь,  хромой.  Да  еще  без  костыля
ходит. Он поболе нас с тобой заколачивает.
   - Ты на мотоцикле ездишь, и то на служебном. А он на личном автомобиле,
- поднял палец Шинкарев.
   - Постой, а на него вроде бы жалобу подали  соседи,  что  он  незаконно
отхватил часть общего коридора, - сказал Стенин Павлинову. - Вот и прикажи
ему перенести дверь обратно.
   - В том-то и беда, что по закону. Дура Фунтикова успела провести  через
исполком это решение.
   - Катька, что ль?
   - Она. На старости лет за инвалидами ухлестывает.
   - Сладкую жизнь с Овсовым вспоминает.
   - Га-га-га!
   - Уха готова!
   -  Мужики,  хватит  трепаться!  За  дело.  Где  кружки?   Федя,   Коля,
позовите-ка пасечника! Пусть меду сюда тащит. Да ложек деревянных... А  то
железными рот обожжешь.
   На другой день пополудни Федулеев вызвал к себе  в  кабинет  сотрудника
газеты  Сморчкова  и  сунул  ему  жалобу,  подписанную  Зинкой  и   Еленой
Александровной.
   "Мы, нижеподписавшиеся, просим  обуздать  Полубояринова,  поскольку  он
захватил общую  территорию  коридора  путем  переноски  двери  на  полтора
метра..."
   -  Но  тут  нет  резолюции  товарища  Павлинова.  А  ведь  жалоба   ему
адресована, - сказал Сморчков, кончив читать жалобу.
   Федулеев, красный, одутловатый от вчерашней охоты,  помотал  головой  и
сделал губами  эдакое  "р-р-р",  будто  его  только  что  стошнило,  потом
сердито, с недоумением поглядел на Сморчкова:
   - А я тебе что, не авторитет? Понимаешь, склочника привести  к  порядку
надо?!
   - Дак я не против,  -  заморгал  своими  светлыми  ресницами  сотрудник
редакции.
   - Ну?! Сходишь к нему и осторожно, издалека,  вроде  бы  с  сочувствием
расспроси  его.  И  пошире  окинь,  пообъемнее!  Чем  недоволен?  На  кого
претензии имеет? И тому подобное... А потом  в  захвате  общей  территории
обвини. Ткни его в полтора квадратных метра. Мордой об пол. Понятно?
   - Сообразим.
   Витя Сморчков был человеком творческим, исполнительным. Его посылали на
задание, когда нужно было из  воровства,  мошенничества  или  мордобойства
извлечь высокую мораль насчет служения обществу... И с этой высоты горьким
укором, призывом к  совести,  разуму  поставить  в  строй  паршивую  овцу,
отбившуюся от стада.
   Сухонький, тихий, весь в коричневых  конопатинках  и  в  желтом  пушке,
очкастый и уши лопухами со спины, как у тушканчика, он сам вызывал к  себе
сострадание. "О чем тебе рассказывать, очкарик?" -  спросит  умиротворенно
иной напроказивший бедолага.  "А  вы  мне  про  себя,  про  свое  прошлое.
Случаем, не обижали ли вас?" Кого же не обижали на Руси? И кому не хочется
поплакать в жилетку? Витя Сморчков охал, переживал, возмущался...  Словом,
настраивался на волну, а потом уж извлекал мораль.
   Павел Семенович встретил Витю, как родного брата.
   - Не обижали?
   - Ну, что вы? Как без этого? Было, было...
   Мария Ивановна как своему сотруднику - все-таки она главбух в  редакции
- поставила ему наливочки вишневой, грибочков маринованных:
   - Кушайте! Не побрезгайте... И кто же вас надоумил зайти?  -  хлопотала
она вокруг Вити. - Вы свой человек - перед вами  как  на  духу.  Вот  она,
видите, дверь? На полтора  метра  перенесли.  Дымоход  мешал.  А  главное,
Чиженок одолевал.
   Но Витя мало интересовался дверью. Он все на обиды напирал. Покопайтесь
в памяти, вспомните!  Павел  Семенович  вспомнил,  что  в  каком-то  сорок
восьмом или девятом году его снять хотели. Сначала зубной кабинет перевели
на хозрасчет, а потом  добавили  еще  одного  техника.  А  у  него,  Павла
Семеновича, весь инструмент для себя приспособлен.
   - Видите, я ж об одной ноге, да и  рука  левая  не  того  -  пальцы  не
гнутся. Вот я и перевел все оборудование  на  одну  руку  и  ногу.  А  тут
приказ: в две смены работать. Кому ж здоровому со мной захочется работать?
Нашелся один умник из областного  здравотдела  -  мы,  говорит,  на  поток
зубную технику должны поставить, а  этот  Полубояринов  всю  нашу  сменную
работу разбивает. Не можем мы отдать ему технику в частную  собственность.
На этом основании меня взяли да уволили.  Но  ЦК  профсоюза  медработников
восстановил меня и за прогул приказал оплатить. Да я вам покажу выписку из
решения. Хотите?
   - Не надо! Верю, верю... - Витя приложил руки к груди и  улыбнулся  так
сладко, словно  ложку  меду  проглотил.  -  Я  вот  насчет  вашего  увечья
интересуюсь: это что ж, от первой мировой войны или от второй?
   - Ну что вы? В первую  мировую  я  еще  пацаном  был,  -  сказал  Павел
Семенович. - В двадцатом году играл на дворе. Мне попалась ржавая граната.
Вот она меня и оскоблила.
   - Ах, какое несчастье! -  Витя  покачал  головой  и  что-то  записал  в
блокноте.
   Потом он осмотрел комнату и кухню, спросил: работает ли голубой  огонь,
то есть газ? Не течет ли где? И площадь  какая?  Дерматиновую  обшивку  на
двери пальцем потрогал и сосчитал, сколько порезов на ней.
   - Жалобы есть какие? Или, может, претензии? - спросил под конец.
   Отозвалась Мария Ивановна:
   - Теперь, слава  богу,  нет.  Милиционера  наказали.  Чиженок  сидит  -
пятнадцать суток дали.
   - А вы больше ничего не писали? - обернулся он к Павлу Семеновичу.
   Павел Семенович задумался:
   - Писал я насчет торфоразработок в газету "Известия".
   - Так, так... Это интересно!
   - Наша  область  имеет  богатейшие  залежи  торфа.  До  четырех  метров
достигает толщина пласта. И никто его не разрабатывает. А  электроэнергией
снабжают нас от Шатуры. Это ли не головотяпство?
   - Кто же, по-вашему, виноват?
   - Московский совнархоз и его планирование.
   - Но ведь его уже нет. Он ликвидирован.
   - Это не важно. Люди-то остались.
   - Пра-авильно, - сказал Витя.
   Расставались долго; Павел Семенович тряс Витину руку, а Мария  Ивановна
уговаривала:
   - Вечерком заглянули бы как-нибудь. Вот осенью сын приедет с Бертой.
   - Спасибо! Непременно воспользуюсь, - отвечал Витя.
   Под конец Павел Семенович совсем расчувствовался, он обнял Сморчкова за
плечи и пошел выдавать ему свои проекты:
   - У меня есть идея! Давайте напишем вместе статью - как  оживить  город
Рожнов? Перевести сюда  из  Московской  области  обувную  или  трикотажную
фабрику? Вдохнуть в него пролетарскую струю. А? Да, вы знаете, на Пупковом
болоте грязи лечебные! Построить бы грязелечебницу да гостиницу. Курорт  в
средней полосе? Это тебе не юг... Какая экономия на одних только поездках?
И молодежь вся на месте останется... А то про фосфориты напишем?  Розовые!
Их свиньи раньше носами разрывали... Дайте мне  денег  сто  тысяч  и  одну
цилиндрическую мельницу. И чтоб я  сам  хозяин  был.  То  есть  кого  хочу
нанимаю и плачу сколько хочу. Через месяц суперфосфат выдам!
   - Откуда вы все это берете? Какие мысли! - одобрил Витя.
   - Исключительно от скуки... От нечего делать. В  кабинете  шесть  часов
отстою, и девать себя некуда. Энциклопедию читаю, Брокгауза и Ефрона.
   - Где ж вы ее достаете?
   - У доктора Долбежова. Вот  у  кого  голова-то!  Он  знает  все  старые
границы нашей  губернии.  Говорит,  по  три  миллиона  пудов  одного  сена
вывозили с наших лугов только в  Москву.  Царские  конюшни  Петербурга  на
нашем сене жили. А теперь вот распахали, говорит, луга - а есть чего?
   - Он что, сено ест, ваш доктор? - усмехнулся Сморчков.
   - Это он к примеру. Так что  вы  не  подумайте  насчет  иного  прочего.
Живем-то мы  ноне  хорошо...  -  рассыпчато,  бисерном  подхохотнул  Павел
Семенович.
   Когда Витя Сморчков ушел, Мария Ивановна проворчала:
   - Язык тебе мало оторвать. Ну чего ты ему насчет сена понес?
   - А что? Он свой человек.
   - Свой-то свой, но не  забывайся.  Он  все  ж  таки  сотрудник.  Да  не
простой, а печатного органа.



        8

   Статья в газете появилась через  три  дня.  Мария  Ивановна  влетела  в
кабинет к Павлу Семеновичу и ткнула ему в нос сложенной газетой.
   - Что я тебе говорила, пустобрех?  На,  читай!  Нашел  перед  кем  душу
изливать, - она села в зубоврачебное кресло и схватилась за виски.  -  Что
теперь делать? Что делать?
   Павел Семенович надел очки, развернул газету "Красный  Рожнов".  Пальцы
его слегка подрагивали. "Война за квадратный метр", - прочел  он  название
большой заметки и сразу понял, это про него.
   "От супругов  Полубояриновых  потоком  идут  жалобы  и  письма:  то  их
обижают, то они чем-то недовольны..."
   У Павла Семеновича запершило в горле; он взял стакан с водой,  стоявший
возле плевательницы на зубоврачебном кресле, и, отпив  несколько  глотков,
сунул стакан на металлическую розетку, но не попал.  Стакан  грохнулся  на
пол. Мария Ивановна дернулась и обругала Павла Семеновича. Тот и бровью не
повел. Он мельком пробежал начало статьи, где описывалась суть дела:  как,
с какой целью, каким методом Павел Семенович перенес  дверь  в  коридор  и
захватил общую территорию. Что пострадали от этого  невинные  люди  и  что
Фунтикова, к сожалению, пошла на поводу  частнособственнических  интересов
Полубояриновых и сама ввела в заблуждение исполком депутатов трудящихся.
   "Но  кто  же   они,   эти   недовольные   своим   положением   граждане
Полубояриновы?" - спрашивал  автор,  и  тут  Павел  Семенович  понял,  что
начинается самое главное.
   "Хозяин  квартиры  на  особом  положении,   он   инвалид.   И   инвалид
рассчитывает на  заслуженное  внимание  общества.  Были  войны  -  были  и
ранения. Но Павлу Семеновичу, увы, не  пришлось  повоевать.  Когда-то  еще
мальчиком, играя во дворе, он нашел ржавую гранату, стал  разбирать  ее...
Произошел взрыв, и Павел Семенович стал  калекой.  Ну,  что  же?  И  такие
инвалиды окружены у нас заботой. Товарищи относились к  нему  с  участием,
государство выплачивает ему пенсию - двадцать три рубля (после того как он
стаж набрал).
   Полубояринов понял это по-своему. Ему не по душе пришлось, что в зубной
кабинет к нему прислали молодого специалиста, и он всяческими путями  стал
его выживать. Я, мол, инвалид, и условия  мне  нужны  особые.  Но,  к  его
немалому удивлению, случилась осечка - молодого специалиста поддержали,  а
Полубояринова уволили.
   Вскоре он еще раз убедился, что в социалистическом  обществе  не  дадут
пропасть человеку, не оставят его один на один со своей бедой. Из области,
куда он послал жалобу, позвонили  в  больницу  и,  обратите  внимание,  не
потребовали, ибо для этого не было никаких оснований, а попросили  принять
Полубояринова на работу. И его приняли.
   Ненадолго он притих. Но вскоре опять принялся за  старое.  Прикидываясь
неким правдолюбцем, Полубояринов строчит письма во все инстанции со своими
бредовыми проектами и тем самым треплет государственным  людям  нервы.  То
ему, видите ли, мост понадобился через реку, то захотелось торф копать, то
у нас луга не там распаханы,  то  он  грязи  лечебные  открыл  в  Пупковом
болоте. И всех обвиняет  в  том,  что  мы  якобы  не  используем  ресурсы.
Послушаешь  товарища  Полубояринова,  и  можно  подумать,  что  мы   живем
где-нибудь в отсталой Африке. А ведь у  самого  Полубояринова  в  квартиру
проведен "голубой огонь", то есть газ. Более того, входная  дверь  по  его
первому требованию и вопреки существующему положению была обита дерматином
за счет домоуправления. Будто и мелочь, а говорит о многом.
   Не   пора   ли   товарищу   Полубояринову   открыть   глаза   на   нашу
действительность и поглядеть воочию вокруг себя.  Вы  же,  т.Полубояринов,
обливаете все грязью... Что же касается вашего общественного лица и  ваших
целей, то они вполне понятны каждому, после того как вы захватили  полтора
квадратных метра чужой жилплощади. Виктор Сморчков".
   - Подлец! - сказал Павел Семенович, засовывая газету в карман.
   - А ты дурак! Его же Федулеев к нам подослал. С целью!
   - Откуда ты знаешь?
   - Бона, секрет какой. Это он мне за приемник отомстил.
   Надо сказать, что Федулеев три года назад отдыхал на Рижском взморье  и
купил там "Спидолу" за счет редакции. Но приемник  оставил  у  себя.  Этим
летом он принес в редакцию паспорт  и  сказал,  что  приемник  испортился,
спишите, мол, его. Создали комиссию, акт составили, расписались.  Федулеев
утвердил его и передал Марии Ивановне. "Спишите с баланса".  -  "Не  могу,
срок не вышел". - "Он разбился". - "Извиняюсь, но  акт  на  разбивку  надо
составлять отдельно. И  разбитый  приемник  приложите..."  Федулеев  тяжко
засопел. "Что ж  я  вам,  черепки  хранить  буду?"  -  "Дак  ведь  порядок
установлен". - "А мое указание для вас не порядок?" Мария Ивановна  в  тот
раз уступила, но Федулеев долгое время был с ней сух и неразговорчив.
   - И Федулеев твой подлец, - сказал Павел Семенович.
   - Он и мотоцикл хочет присвоить таким же  макаром.  Но,  будь  спокоен,
этот номер у него не пройдет.
   - Плевать мне на ваш мотоцикл! Мне оправдаться  надо,  иначе  жизни  не
будет.
   - А я о чем говорю? - Мария Ивановна вскочила с кресла. - Иди сейчас же
в местком к себе и проси, чтоб опровержение дали.
   Председателем больничного  месткома  был  старый  доктор  Долбежов.  Он
принимал больных в амбулатории.
   - Николай Илларионович, помогите! Меня оклеветали, -  сказал,  входя  в
кабинет доктора, Павел Семенович.
   - Бота,  вота,  нашел  чему  дивиться,  -  забубнил  глуховатым  баском
Долбежов. - Собака лает - ветер уносит.
   - Меня не просто так, а через газету.
   - Эка невидаль твоя газета. Где она?
   Павел Семенович отчеркнул карандашом то место, где  было  написано  про
его увольнение из больницы. Долбежов прочел:
   - Ничего особенного. Обыкновенная брехня.
   - Брехня-то на мою личность, Николай Илларионович.
   - Э-э, голубчик! Мало  ли  что  вынесли  наши  личности.  А  это  сущие
пустяки.
   - Ну, этого я не ожидал от вас!  -  Павел  Семенович  как-то  оторопело
глядел на старого доктора. - Вы не хотите мне помочь?
   - Чем я могу вам