ругу.  Мастерству  этому  он
обучался поневоле. Многие годы рыбалка по ночам была его главным доходом.
   Сперва Дезертир пропал без вести. В сорок третьем году  по  нему  уж  и
поминки справили. Потом объявился живым... через  двадцать  лет.  Все  эти
годы просидел он в собственном подполе. Не так чтобы просидел - работал по
ночам, дом ухетал, двор,  сено  косил,  рыбачил...  Детей  нарожал.  А  уж
напоследок, осмелев, стал ходить в отхожий промысел. Благо что паспортов у
колхозников не было. Кем назовется - за того и  сходит.  Пристал  к  одной
дальней тумской бригаде плотников, с ней  и  ходил  по  колхозам  -  дворы
скотные строили, хранилища, избы... Жил он на хуторе Выкса. До  войны  там
было всего десяток дворов, а к  шестидесятому  году  один  остался.  "Как,
Настасья Гунькина там и живет? - сокрушались бабы из дальних  сел.  -  Лес
кругом да луга. В  озерах  одни  черти  ночуют..."  -  "Она  с  чертями  и
снюхалась. Третьего ребенка в подоле от них принесла".
   Выдал себя Дезертир сам. Умерла  мать  у  него.  Пока  ее  обмывали  да
отпевали, он все в подполе отсиживался. Но, когда понесли на кладбище,  не
выдержал. Бледный, без шапки, раздетый - время было осеннее,  ветреное,  -
он шел за ее гробом, бормотал деревянным голосом:  "Прости,  мать  родная!
Простите, люди добрые!" И всю дорогу плакал.
   С кладбища сам пошел в Рожнов, в милицию. Настасья вопила по нем  пуще,
чем по умершей... "Хоть бы  на  поминки  вернулся!  Посидел  бы  с  детьми
напоследок", - упрашивала его Настасья. Но он был безответен.
   В милиции дежурил как раз участковый Парфенов.
   - Берите меня... Я дезертир.
   Гунькин так и пришел без шапки, раздетый, с размазанными потеками  слез
по щекам.
   - Какой дезертир? Откуда?  -  спрашивал  его  молодой  лейтенант.  -  С
трудового фронта, что ли? С целины?
   - Нет, с настоящего... с германского.
   - Да ты что, друг, пьяный, что ли?
   Пока посылали бумаги в высокие сферы, пока ждали указаний, как  быть  с
этим дезертиром, куда его  девать,  Гунькин  с  топором  да  рубанком  всю
милицию обстроил: и полы перебрал, и двери выправил, и  переплеты  оконные
сменил. И даже начальнику квартиру успел отремонтировать.
   - А он деловой, этот дезертир, - сказал начальник. - Только в глаза  не
смотрит и мычит, как немой. Если помилуют, надо бы трудоустроить его.
   Помилование  пришло  через  два  месяца.  И  участковый  уполномоченный
Парфенов водил его в райкомхоз:
   - Отбился человек от жизни... Надо бы посодействовать насчет работы.  А
так он ничего, смирный. Работать умеет...
   Приняли. Милиция авторитетом пользуется.  Переехал  Гунькин  в  Рожнов,
построил себе пятистенок, разукрасил его резными наличниками  и  зажил  не
хуже иных прочих. Про его историю вскоре все позабыли, только  и  осталось
одно прозвище - Дезертир, которое и к ребятишкам перешло. Но кто в Рожнове
живет без прозвища? Поди раскопай - отчего так прозывают. Да вот, пожалуй,
привычка скверная осталась - плохо  спал  по  ночам  Дезертир.  Но  и  тут
оборачивалось не без пользы - рыбачил.
   Еще с вечера принес он в пожарку свой бредень, сам связал из капроновых
ниток цвета лягушачьей  икры,  чтобы  рыбий  глаз  сбить.  Капитан  Стенин
опробовал его на прочность: двумя пальцами захватил ячейки и натянул их до
глубокой рези в теле:
   - Крепкий!
   - Повеситься можно - нитка  выдержит,  -  ответил  Дезертир.  -  Она  в
химическом составе пропитана.
   - Это что за состав?
   - В готовом виде существует. Вроде дубильного порошка.
   - А у нас батя сроду шкуры женской мочой выделывал, - сказал капитан.
   - Женская моча мягкость придает, - согласился Дезертир.  -  И  гнилушки
тоже... А химия, она  органичность  съедает.  Любой  запах  отобьет,  хоть
скотский, хоть псиный.
   Когда пришел лейтенант Парфенов, Стенин и ему дал  испробовать  бредень
на прочность.
   - Больно мелкая ячея, - неожиданно сказал  Парфенов.  -  Эдак  мы  всех
головастиков выловим.
   - А тебе не все равно? - спросил Стенин.
   - Вроде бы неудобно. По закону охраны ячея  дозволяется  пятнадцать  на
пятнадцать.
   - А тебе что? Ты его писал, этот закон?
   - Вроде бы неудобно. На той неделе  мы  с  егерем  отобрали  бредень  у
бреховских как раз за мелкую ячею.
   - Дак егерь сам и ловит этим бреднем, - рассмеялся Стенин.
   - Понятно. Чего ж ему без дела валяться?
   Лейтенант Парфенов был сух и деловит, и на лице его  лежала  постоянная
озабоченность - так я сделал или  не  так?  А  капитан  Стенин  лицо  имел
круглое, довольное и беззаботное: "Ну, чего  ты  думаешь?  Плюнь!  Как  ни
сделаешь - все будет хорошо", - написано было на его лице. А  у  Дезертира
лицо было темное, плоское,  и  ничего  на  нем  сроду  не  писалось  и  не
читалось. Пока спорили насчет ячеи капитан  с  лейтенантом,  он  сидел  на
пороге и спокойно курил.
   Пошли они на запруду  затемно;  капитан  Стенин  нес  пустое  ведро,  а
Парфенов  с  Дезертиром  бредень.  Возле  пруда  паслись  две  лошади,  да
хоронилась от собак у самого берега утиная стая. Увидев людей, утки дружно
закрякали и поплыли прочь от берега, а лошади поочередно подымали  головы,
настороженно глядели, замерев, как истуканы, и,  фыркая,  снова  пускались
щипать траву.
   - Чьи это лошади? - спросил Парфенов.
   - А зачем тебе? - отозвался Стенин.
   - Да придут поглядеть за ними и нас увидят. Неудобно.
   - Ты чего, Шинкарева боишься? Он сам по ночам ловит.
   - Дак он хозяин, - сказал Парфенов.
   - Директор совхоза - лицо общественное. И рыба тоже  есть  общественное
достояние, - уверенно рассуждал Стенин. - А перед обществом мы все  равны.
Стало быть, если директору можно  ловить  рыбу  по  ночам,  то  и  нам  не
возбраняется.
   - Так-то оно так. Но увидят - неудобно.
   - А твое дело сторона. Я старший по званию, я и отвечу.
   Размотали бредень, подивились его длине.
   - А мотня-то, мотня какая! - восторгался Стенин. - В ней и  рыбу-то  не
найдешь, как блоху в ширинке у старого деда.
   - Попалась бы... Небось прищучим, - сказал Дезертир.
   Лейтенант стал снимать китель и брюки.
   - А ты чего штаны снимаешь? Холодно, - сказал Стенин.
   - Дак я ж на дежурстве. А вдруг кто вызовет?
   - Куда тебя вызовут?
   - Мало ли куда... Неудобно в мокрых штанах бежать.
   - Неудобно только с пустым карманом в пивную заходить...
   Дезертир взялся за водило и решительно пошел на глубину, пошел прямо  в
чем был: в рубахе, в брюках, сапогах.
   - О, видал, какой водолаз! Правильно! Давай на заброд -  тебя  рыба  не
боится. От тебя вроде бы тиной пахнет, - командовал Стенин. - А ты,  Вася,
от берега заходи. В случае чего телефон  принесут  из  пожарки  -  я  тебе
трубку протяну.
   - Гляди не накаркай. - Парфенов остался в исподней рубахе и  кальсонах,
форменные брюки и китель аккуратно сложил, как в казарме по отбою, да  еще
фуражкой прикрыл их. А пистолет и планшетку отдал Стенину.
   Только они  погрузились  в  воду,  как  из  пожарки  прибежал  дежурный
пожарник:
   - Товарищ лейтенант, вас срочно к телефону!
   - Что такое? Кто зовет? - спросил Стенин.
   - Полубояринов, зубной техник...
   - Ах, этот писатель-утопист! Чего ему, жалобу не знает на кого  подать?
Или новый проект строчит - как из лягушек патоку варить?
   - Говорит, у них Чиженок скандалит...
   - Подумаешь! Словом стекла не вышибешь, - изрек Стенин. - Скажи  ему  -
за язык милиция еще не привлекает. А ты давай, давай! Тяни! -  крикнул  он
распрямившемуся было из воды  Парфенову.  -  Постой!  -  остановил  Стенин
пожарника. - А откуда Полубояринов знает, что Парфенов у нас?
   - Сторож сказал... Ну?
   - А ты?
   - Что я?
   - Ты поди пояснил - рыбу ловит?
   - Дак он спрашивает...
   - Дурак! Ступай. Гунькин, держи водило ниже! Прижимай  его  ко  дну!  -
крикнул он, обернувшись к рыбакам.
   - И так уж подбородок на воде, - ответил Дезертир, отплевываясь.
   - Окунай и голову, все равно в баню редко ходишь.
   - Вода вонючая.
   - Вода не дерьмо, не прилепится.
   Первый  заброд  оказался  удачным:  в  необъятной  мотне,   облепленной
ослизкой ряской, затрепетали упругие карпы.
   - Гунькин, заноси от воды-то! Поджимай мотню! -  кричал  и  суетился  с
ведром Стенин. - Вась, слышишь? Встряхни сетку-то! А то ни черта не  видно
в этой слизи...
   Парфенов и Дезертир кинули водила  и,  бросившись  на  колени,  азартно
хватали, прижимали ладонями к земле прохладных скользких рыбин.
   - Вот это лапти, вот это ошметки, - приговаривал Стенин и  тоже  елозил
на корточках, хватал трепетавших, белевших во тьме карпов.
   Когда рыба была уложена в ведро, а бредень очищен от  ряски  и  занесен
для нового заброда, прибежал опять пожарник:
   - Товарищ лейтенант, звонят! Просят вас и грозятся...
   - Ну и что? А ты зачем пришел? Тебе что, делать нечего? - набросился на
пожарника Стенин.
   -  Надо  бы  сходить...  Неудобно,  -  сказал  Парфенов.  -  Вдруг  там
что-нибудь случилось?
   - Да что там случится? Ты что, не знаешь этого склочника? Давай  заходи
по второму заброду.
   - Нет, надо все ж таки брюки надевать...
   - Еще чего! А рыбалку бросить, да? Сходи в кальсонах, отматери  его  по
телефону и - назад...
   - Ну, ладно...
   Парфенов так и пошел в мокрых кальсонах и в исподней рубахе к телефону.
   - Что случилось? - строго спросил он в трубку.
   - А кто со мной разговаривает? - донеслось с другого конца.
   - Ну я, участковый Парфенов.
   - Товарищ участковый уполномоченный, вы там рыбку  в  пруде  ловите,  а
здесь смертоубийство готовится.
   - Какое смертоубийство?
   - С топором в руках... Чиженок ломится  ко  мне  в  дверь,  то  есть  к
Полубояринову.
   - Как ломится?
   - Ну так... Топором грозится.
   - А что, дверь попортил?
   - Всю дерматиновую обшивку изрезал.
   - А дверное полотно не изрубил?
   - Нет... Только, говорит, выломлю дверь и головы порублю.
   - Ну, за слова не привлечешь. А за то,  что  дерматин  порезал,  наутро
оштрафуем. Так и передайте ему. А если дверное полотно изрубит, посадим на
пятнадцать суток...
   - Дак вы заберите его!
   - Пока еще не имею права.
   - А тогда поздно будет.
   - Товарищ Полубояринов, не торопите события и не подстегивайте милицию.
Мы сами знаем, что надо...
   Когда лейтенант Парфенов вернулся на берег пруда,  капитан  Стенин  уже
раздувал костер, а Дезертир в одних кальсонах чистил  рыбу.  На  кольях  у
костра были напялены его штаны и рубаха.



        6

   Рано утром Павел Семенович подал жалобу начальнику милиции: "В  ночь  с
19 августа на 20 наш сосед Чиженок, будучи выпивши, при  подстрекательстве
своей жены, стал с угрозами посредством топора ломиться в  нашу  квартиру.
Это продолжалось с 22 часов до  трех  часов  ночи,  пока  он  не  уснул  в
коридоре.
   Мы  неоднократно  вызывали  по  телефону   с   квартиры   милицию,   но
ответственный дежурный тов. Парфенов не пожелал оказать помощь - вел  себя
как безответственный..."
   Начальник милиции  Абрамов  вызвал  капитана  Стенина  и  приказал  ему
разобраться. Но Стенин сначала сходил к Парфенову договориться:
   - Что сказать, Вась? Был ты в пожарке или не был?
   - Не знаю, что и сказать, - ответил Парфенов.
   - Скажи, что сторож вызывал. В совхозный сад... Мол, нападение было.
   - Дак его предупредить надо, сторожа-то. А  то  вдруг  спросят?  Как-то
неудобно.
   - Пошли к нему в сад... Вот и предупредим, договоримся. И  опохмелиться
надо. Не то у меня с утра голова трещит. Кстати, с тебя  положено.  Ты  же
проштрафился.
   Прихватили поллитру и пошли в совхозный сад.
   Сад был большой, с конца на конец кричать  -  не  докричишься.  С  двух
сторон  стоял  высокий  забор  из  колючей  проволоки,  что  твоя  военная
преграда. А со стороны  реки  и  Малинового  оврага  ограда  была  старая,
дырявая. Лазили в сад все кому не лень. Сторож дед Иван по прозвищу  Мурей
жил в шалаше на высоком речном откосе с черным мохнатым кобелем  Полканом.
Когда ночью Полкан подымал тревогу, Мурей  высовывал  из  шалаша  ружье  и
палил в небо: "Бах-бах!" Если Полкан умолкал, дед ложился спать. Спал  он,
можно сказать, и днем и ночью. "Сон - дело божеское, - говаривал дед Иван,
- только во сне человек не грешит". Был он добрый и  приветливый  -  всех,
кто ни заходил днем, угощал яблоками и медом.
   - Чего ж ты ночью стреляешь, а днем привечаешь? - спрашивали его.
   - Ночей я на службе, а днем сам по себе.
   - Дед, это ты за  казенный  счет  доброту  проявляешь,  -  скажет  иной
ревнитель общественного добра.
   А дед ему:
   - Все мы казенные. Ешь, пока живой, а умрешь - самого тебя съедят.
   Днем ходило в сад великое множество охотников до выпивки  -  благо  что
закуска даровая и природа располагала. Отчего  же  не  выпить?  Красота  и
спокойствие. Днем даже Полкан не лаял, лежал  возле  шалаша  и  хлопал  на
пришельцев сонными глазами.
   Стенин и Парфенов не застали в шалаше деда  Ивана;  в  изголовье  стоял
кованый сундук с посудой и харчем, над ним висело ружье, ватола  полосатая
валялась, шинель вместо одеяла и подушка... А на постели  лежал  Полкан  и
сумрачно хлопал глазами.
   - А где хозяин? - спросил Стенин, заглядывая в шалаш.
   - Р-р-р-ры...
   - Ишь ты, какой заносчивый, - сказал  Стенин,  пятясь  на  карачках.  -
Давай покричим.
   - Дед Ива-а-а-н! - заорали они в два горла. - А-а-ан!
   Тишина.
   - Вроде бы от Пескаревки дымком потягивает, - сказал  Стенин,  глядя  в
дальний конец сада, пропадавший в распадке.
   - Вроде бы, - согласился Парфенов.
   - Пошли туда!
   Деда Ивана нашли они на берегу речушки Пескаревки, впадавшей в Прокошу.
Он сидел у костра вместе с самым главным виновником  -  Чиженком.  Заметив
блюстителей порядка, Чиженок  поспешно  встал  и  начал  быстро  подбирать
что-то белое возле костра. Это нечто белое оказалось куриными перьями, а в
котелке варилась курица.
   - Понятно, - сказал Стенин, заглядывая  в  котелок.  -  Божий  промысел
налажен.
   Дед Иван спокойно покуривал, глядя в костер, а Чиженок, сжав  в  кулаке
перья, заложил руки за спину и воровато поглядывал на начальство.
   - Ну, чего уставился? - сказал ему Стенин. - Иль долго  не  виделись  в
наших номерах?
   - Нет, я еще не соскучился, - ухмыльнулся Чиженок.
   - Ты что там ночью натворил? - строго спросил его Парфенов.
   - Я? Я спал, ничего не помню.
   - А кто дерматин на дверях порезал?
   - На каких дверях?
   - У Полубояриновых.
   - Не знаю.
   - А как сюда курица попала, ты, наверное, тоже  не  знаешь?  -  спросил
Стенин.
   - А может быть, это петух? - сказал Чиженок.
   - Видал? Он еще шутит, - обернулся Стенин к Парфенову.
   - А вот я на него протокол составлю и на  пятнадцать  суток  посажу,  -
сказал Парфенов.
   - Было бы за что...
   - Разберемся. Найдем на тебя статью. А теперь ступай домой и сиди  жди,
- приказал Стенин.
   - Кого мне ждать?
   - Обстоятельства выяснять будем... В присутствии свидетелей,  -  сказал
Парфенов. - Остальных предупреди, чтоб никуда не уходили.
   Чиженок поглядел с тоской на курицу, потянул ноздрями воздух и,  тяжело
волоча ноги, пошел прочь.
   - На дармовщину-то все охочи, - проворчал он.
   - А ты поговори у меня! - крикнул ему вслед Стенин.
   Домой пришел Чиженок и злой и голодный.
   Возле водозаборной колонки стояли с ведрами старуха Урожайкина и  Елена
Александровна и о чем-то тараторили. Но, увидев Чиженка, сразу умолкли.
   - Ну, что пригорюнились, девицы красные? - спросил он,  подходя  к  ним
кошачьей походкой. - Вы же в два голоса пели... Дустом!
   - Ступай, ступай своей дорогой, - сказала Елена Александровна.
   - Что ж ты меня на чай не приглашаешь? Или варенье кончилось?
   - Много вас, любителей сладкого.
   - Ага... Много, значит? Выходит, я из иных-протчих?  Нечаянно  попал  к
тебе, да?
   - А может, и с целью, - усмехнулась Елена Александровна.
   - Это с какой же целью? Уж не воровства ли?
   - Тебе лучше знать. Ты же специалист по этому делу.
   - А ты знаешь, что за клевету бьют и плакать не велят?
   - Только попробуй... Тронь попробуй!
   - А вот и попробую.
   Чиженок с маху ударил ее по уху.
   - Ой-ой! Мать Мария, Мать Мария! - закричала Елена Александровна.
   Но Мать Мария разом отвернулась к колонке и загремела ведрами.
   - Злодей, злодей! - Елена Александровна схватилась за  ухо  и  побежала
домой. - Я сейчас же соберусь и в милицию! - кричала  она  из  комнаты.  -
Тебе найдут там местечко.
   - Нет, врешь! Я тебе сам гауптвахту устрою...
   Чиженок бросился домой, взял молоток и пару шестидюймовых гвоздей.
   - Ты меня в окно зазывала? Да! - кричал он в  коридоре.  -  Вот  теперь
сама попрыгай через окошко.
   Хакая, с оттяжкой он стал молотить по гвоздям,  заколачивая  ими  дверь
Елены Александровны.
   - На помощь! Ка-ра-ул! Сосед, помоги! - кричала она и стучала  кулаками
в стенку к Полубояриновым.
   Но там ни одна половица не скрипнула.
   - Павел Семенович, Павел Семенович, помогите-е!
   Ни отзвука, ни шороха...
   - Ах, будьте вы прокляты! Это все из-за вас... Из-за вашей двери. Я  на
всех напишу. На всех!
   Чиженок, заколотив дверь, постоял  несколько  минут  с  молотком  -  не
выйдет ли Полубояринов? Потом крикнул:
   - Кто сунется к двери, молотком башку расшибу! - и ушел.
   Елена Александровна заметалась по комнате, заламывая руки и восклицая:
   - Это насилие над судьбой человека. Нет, я лучше умру, но не сдамся.
   Она растворила окно и  посмотрела  вниз,  как  в  колодец,  наваливаясь
грудью на подоконник. Никогда еще  ей  не  казалась  земля  столь  пугающе
далекой.  Под  самыми  окнами,  словно  часовой,  прохаживался  петух;  он
наклонял голову набок и  глядел  на  нее  круглым  быстрым  глазом,  будто
подмаргивая ей: не бойся, мол, сигай ко мне!
   Елена Александровна прикинула - до  земли  ей  не  достать,  если  даже
спуститься на руках и стать на цыпочки.  Но  до  выступа  фундамента  она,
пожалуй, дотянется... А там и спрыгнуть можно.
   Она села на подоконник, свесила ноги - нет, далеко. Обернулась,  грузно
легла  на  живот  и  стала  потихонечку  спускаться  вниз.  Но  вдруг  она
почувствовала, что юбка и комбинация ползут куда-то  вверх  к  подбородку.
Только тут она заметила, что зацепилась  подолом  за  пробой;  попробовала
подтянуться на  руках  -  не  вышло.  Поболтала  ногами  -  далеко  ли  до
фундамента? Не достала... Юбка врезалась ей  в  ляжки  и  натянулась,  как
барабан, стукни - забубнит. Елена Александровна  будто  надсела,  надавила
задом, юбка с треском разорвалась, и она облегченно почувствовала - летит.
   Удара вроде бы и не было;  Елена  Александровна  вскочила  и  с  криком
повалилась наземь - коленку будто прострелило.
   Сначала приехала "скорая помощь" - Павел Семенович вызвал по  телефону.
Но  Елена  Александровна  наотрез  отказалась  ехать  в   больницу,   пока
представитель милиции не составит  акта  на  месте  преступления.  Наконец
появился Парфенов и, словно поджидая его,  откуда-то  вынырнула  Зинка,  и
даже Павел Семенович вышел на крыльцо.
   - Во-первых, он меня ударил по  уху,  -  начала  свое  показание  Елена
Александровна представителю закона.
   - А я тебе еще и по другому заеду! - крикнула Зинка, продираясь  сквозь
толпу зевак.
   - Попрошу соблюдать порядок, - сказал Парфенов.
   - А ты меня не проси! - кричала Зинка. - Ты вон кого проси! Ее!
   Елена Александровна лежала на носилках, как  та  Клеопатра  на  софе  -
облокотясь, чуть запрокинув голову и прикрыв глаза.
   - Она мужа моего  спаивала...  В  постель  к  себе  зазывала.  -  Зинка
распахнула кофту, руками размахивала, как в драку лезла. - А у  меня  двое
детей. Это как расценить?
   - Тише, гражданка! Разберемся... Спокойно.
   - Нет, товарищ  участковый  уполномоченный,  спокойствия  не  будет!  -
торжественно, как с трибуны, произнес с  крыльца  Павел  Семенович.  -  Вы
ночью вместо дежурства рыбку ловили?
   - Что такое?
   - А то самое... Нам доподлинно известно. Вместо того ч