- Это все слова, Петя.
Все значительно проще. Одни едут сюда  за  чинами,  другие  -  за  рублем,
третьи - выполнять свой долг. Земли осваивать. Хорошо! Значит,  надо.  При
чем же тут чувство? Я долг выполняю и буду служить,  сколько  потребуется.
Но восторгаться, говорить: приезжайте, мол, сюда,  потому  что  на  кабана
ходить интереснее, чем в Мариинку, - не стану. Это фальшь, извините.
   - Можно подумать, деятель, что вы сомневаетесь в чьей-то искренности, -
сказал Лукашин.
   - Не то, Семен Иванович, - вступилась  опять  Катя.  -  Просто  надоела
философия горожан, попадающих на лоно природы.  Ах,  море!  Ах,  тайга!  А
море, между прочим, соленое и мокрое. А в тайге комары  водятся.  Ну,  мне
пора! Извините, и так засиделась. - Она встала. За ней поднялся и Михаил.
   - Мне проводник с вашего участка не нужен, - остановила она Михаила, но
говорила, обращаясь к Воронову. - Спасибо за угощение. - И потом Зеленину:
-  Я,  кажется,  воспользуюсь  вашим   советом   и   перейду   к   вам   в
производственный отдел. Надо же чем-то и мне отблагодарить  гостеприимного
хозяина. Сделаю ему приятное. До свидания!
   Она вышла, стуча каблучками.
   - Извините, - сказал Воронов.
   Он встал из-за стола, догнал Катю на лестнице и проводил ее до  порога.
Дальше она не позволила.



        7

   Вместе с горячкой дел нахлынула на участок и жара. В  солнечные  полдни
от нагретой опалубки, от арматурных прутьев, от всего этого скопища железа
и бетона исходил тягостный жар,  и  даже  порывистый  морской  ветерок  не
приносил прохлады. Обычно непоседливые крикливые чайки в такие часы лениво
покачивались на волнах. И когда глухие  вязкие  удары  стального  штыря  в
обрезок рельса, висевшего на углу конторы,  возвещали  обеденный  перерыв,
люди с наслаждением сбрасывали пропыленные рубахи, комбинезоны, обливались
водой, ухали, притворно захлебываясь. Пищу привозили в термосах, разливали
под открытым небом на столах, вынесенных из палаток и бараков.
   Обычно в обеденное  время  Воронов,  наскоро  проглотив  тарелку  супа,
уходил в бухту,  заплывал  далеко  в  море,  потом  загорал  где-нибудь  в
укромном затишке.
   Однажды, лежа за выступом скалы,  он  задремал;  разбудили  его  резкие
голоса споривших:
   - Я тебе дело говорю, - убеждал хриповатый басок Семена. - Воронов прав
- у нас лишние люди на объектах.
   - Может, я тоже лишний? - зазвенел возбужденный тенор Михаила. - Может,
и мне кельму взять и становиться на кладку домов? Так, что ли?
   - Ты подожди, выслушай, - твердил Семен. - Посмотри как следует.
   - Отстань!
   - Давай сделаем,  как  прошу.  Ведь  пойми  ты:  двенадцать  бетонщиков
высвободим! На дома пошлем... Квартиры строить!
   - Эх, Семен, Семен! Нам надо массивы бетонировать, а ты с чем носишься?
   - А дома не надо?
   - Все надо. Но ведь не это главное.
   - Конечно. Особенно после того, как мистер  Забродин  себе  собственный
дом построил.
   - Я не меньше твоего в палатках прожил.
   - Скажи, чем хвастается! А я вот не хочу больше в палатке жить!
   - Так заведи себе тещу с блинами и полезай на печь.
   - А зачем мне теща? Может, я к себе жену хочу привести.
   - Ну и приводи.
   - Куда? В палатку?
   - Слушай, жених! Ты что-нибудь про город Комсомольск слыхал?
   - Например?
   - Например, любителей мещанского уюта там презирали.
   - А еще то, что там мерзли в землянках?
   - Мерзли!
   - А потом в сороковых годах мерзли в окопах?
   - Было и такое.
   - А теперь, в пятидесятых, ты предлагаешь мерзнуть  в  палатках?  Прямо
сплошная  Антарктида.   Да,   энтузиаст   ты   с   довольно   однообразным
воображением.
   - А ты нытик.
   Семен коротко хохотнул:
   - Эге! Просто я хочу, чтобы люди не располагались на каких-то биваках и
не занимались всякими штурмами. Время  теперь  не  то.  Не  штурмовать,  а
работать надо и жить.
   - Кончай философию! - неожиданно предупредил Михаил.
   - Чего это Катерина сюда идет? - спросил Семен. - К тебе, что ли?
   - Наверно, Воронова ищет. Хочет проститься, - тоскливо ответил Михаил.
   Воронову стало не по себе: вставать теперь -  неловко  перед  ребятами.
Оставаться - Катя может найти... Еще хуже! Она и в самом деле взяла расчет
- уходила в производственный отдел.
   Сегодня  она  все  ходила  вокруг  конторы,  видимо,   хотела   наедине
поговорить с Вороновым. Но он все время просидел в конторе в окружении  то
десятников, то экспедиторов... Он избегал этого прощального  разговора,  -
еще сцену какую-нибудь разыграет. И теперь он решил притвориться спящим, -
может, не найдет. А так выйдешь - и тут как тут: "Здрасте... я  вас  давно
ищу"...
   - Ты чего не уехала? - спросил ее Семен. - Обеденные машины уже ушли.
   - Ей карету надо... - сказал Михаил. - С принцем на запятках.
   - И запряженную двуногими ослами, - подхватила Катя.
   - Да что в самом деле? Иль обходной лист не подписали? - спросил  опять
Семен.
   - Какое тебе дело? - ответила Катя. - Я вот, может, с Мишей хочу побыть
наедине. В укромном местечке... Отвернитесь! Видите, я раздеваюсь.
   - Хоть донага, - сказал Семен и пошел прочь, грохая сапогами.
   - А чего ты по сторонам смотришь? - спросил Михаил. - Или ждешь кого?
   - А ты чего не раздеваешься? Или боишься?
   - Пожалуйста! Как тебе угодно. Я тень души твоей.
   - Какая несуразная тень!
   - Это я заморился, - Михаил скинул  майку  и  заботливо  осмотрел  свои
крупные выпирающие ребра. - От любви сохну.
   Катя  залезла  на  скалу  и  оглядывала  дальние   извивы   бухты,   не
догадываясь, что тот, кого она искала, лежит тут же, в  пятнадцати  шагах,
за выступом.
   - Ну что, не видать его... в "тумане моря голубом"? - спросил Михаил.
   - Кого это?
   - Ну, этот самый... парус одинокий.
   - Давай сюда... Погляди - во-он он...
   - Я за тобой и в небо поднимусь.
   - А вот посмотрим,  как  ты  летаешь,  сокол  небесный.  Лови!  -  Катя
прыгнула,  вытянувшись  ласточкой,  с  отвесной  скалы.  А  через  минуту,
вынырнув, потряхивая блестящей, черной от воды головой, позвала его: - Ну,
что же ты?
   Михаил набрал побольше воздуха, угрожающе надул щеки,  потом  вытянулся
во весь свой длинный рост и выбросил из руки камень.
   - Подходящая высота, - произнес он, прислушиваясь к  падению  камня  и,
кряхтя, медленно стал спускаться вниз; потом поплескался  возле  берега  и
вылез за Катей.
   - Какой ты все-таки трусливый, - сказала она пренебрежительно.
   Михаил произнес миролюбиво:
   - Выражайся точнее: благоразумный. Мне нельзя прыгать с большой  высоты
потому, что я руководитель. Мне положено занимать высоты, а не  прыгать  с
них.
   - Ну, будь здоров, руководитель!
   - Подожди.
   - Что еще?
   Он подошел к ней, взял ее за руку и заговорил иным тоном:
   - Зачем ты себя унижаешь?. Почему бегаешь за ним? Ну кто он  тебе?  Что
он такого сделал?
   - Ах вон ты что? Хорошо,  я  тебе  отвечу...  У  него  есть  совесть  и
мужество. Хотя бы для начала... Он не хочет мириться с бараками, например.
   - Барак! А что такое барак с общественной точки зрения?  -  перебил  ее
Михаил опять шутовским  тоном  и  назидательно  ответил:  -  Барак  -  это
временная трудность.
   - Может, пояснишь, что сие значит?
   - Пожалуйста! Представь  себе,  что  один  человек  любит  другого,  но
открыться пока не может. Вот это и есть временная трудность.  Сейчас  одни
страдания, а впереди - блаженство.
   - Боюсь, что такому человеку придется долго ждать.
   - Э-эй! Лукашин приехал!.. - закричал кто-то от конторы.
   - Ладно, мы еще поговорим о показной храбрости и о трезвости, -  сказал
Михаил. - А сейчас пошли в контору. Начальство ждет.
   - Торопись... не то вдруг чего подумают, -  ответила  насмешливо  Катя,
удаляясь.
   Через несколько минут вышел из своей засады Воронов.
   "Скажи ты на милость, она еще и в делах разбирается... Тоже следит",  -
подумал он.
   Против желания своего ему было приятно услышать от нее лестный отзыв  о
своих начинаниях. Дело в том, что  он,  собрав  бригадиров  и  десятников,
предложил отжать "лишки" с промышленных объектов на  жилье.  Из-за  этого,
собственно, и спорили Семен с Михаилом. Ради этого Воронов увез потихоньку
от  главного  инженера  его  резерв  транспортеров.  Увез  без  накладных,
нахрапом. Стояли они на наружном дворе под навесом,  и  завскладом  просто
просмотрел их. Воронов понимал, что это ему не  простят,  но  ради  пользы
дела он готов и взыскание получить. "И  зачем  это  Лукашин  пожаловал?  -
думал он. - Не из-за этих ли транспортеров?"
   Там, возле конторы, стояли окруженные рабочими начальник  строительства
Лукашин,  главный  инженер  Синельников,  секретарша  Неля.   Среди   этой
разноголосой шумной толпы Лукашин ходил по кругу,  пожимал  каждому  руку,
приговаривая:
   - Здравствуйте, труженики, здравствуйте! Нуте-ка, стол сюда!  -  весело
крикнул он. - Мы вам привезли,  товарищи,  так  сказать,  производственный
подарок  -  ордера  на  квартиры.  Многие  из  вас  переселятся  завтра  в
благоустроенные дома.
   - Сколько?
   - Кто именно? - послышались голоса.
   - Только десять ордеров, - предупредил Синельников.
   - А на очереди полторы сотни...
   - Ничего себе - многие...
   - Кто списки составлял?
   - Товарищи, списки составлены в порядке строгой очередности  месткомом.
Прошу, - Лукашин передал лидериновую коричневую папку Неле. Та уселась  за
стол и стала выписывать ордера.
   Синельников взял под локоть Воронова и отвел тихонько в сторону:
   - Пройдем к карьеру.
   - Пожалуйста! - сказал Воронов.
   В неглубоком скальном забое только что  подорвали  очередной  отвал,  и
теперь камень лежал грудой, завалив все подходы. Но ни одного грузчика  не
было. Ни тачек, ни носилок... Лишь около  бурового  станка  возились  двое
бурильщиков. А над катальными ходами тянулась целая  вереница  только  что
установленных транспортеров.
   - Значит, сняли грузчиков? - насупившись, спросил Синельников.
   - Да. Поставлю на жилье.
   - Все лишки отжимаете, - усмехнулся Синельников  и  спросил:  -  А  где
остальные транспортеры?
   - На домах.
   - Почему не выписали на них накладные?
   Воронов отлично знал, что никто бы ему таких накладных не подписал,  но
ответил с извинительной улыбкой:
   - Не успел в суматохе.
   - Партизанщина...
   - Но ведь они стояли без дела!
   - А вы знаете, что это резерв? Через три недели пойдет бетон в доке...
   - За день освобожу.
   - Думаете, их так просто перебросить и установить?
   - Я надеюсь, что вы это сможете.
   - Надейтесь... - сухо сказал Синельников. - Но за самовольство получите
взыскание.
   Они вернулись к столу, когда уже началась выдача ордеров.
   Неля выкликала рабочих, те подходили к столу, Лукашин вручал им ордера,
пожимал  руку,   произнося   свое   неизменное:   "Поздравляю,   труженик,
поздравляю".
   Синельников стоял рядом, скрестив на груди руки; и каждая пуговица  его
светлого  френча  ослепительно  блестела.  И  выражение  лица   его   было
снисходительно-степенным, полным собственного достоинства; и весь  он  был
похож на маршала, принимающего парад. "Точно похвальные  грамоты  раздают.
Духового оркестра лишь нет... Вот комедианты! - думал  Воронов,  глядя  на
застывшего в важной позе Синельникова. - Ведь уже сколько  домов-то  нужно
было сдать и заселить!.. А они привезли десяток ордеров... Смотрите, какие
мы добрые! Любим вас, заботимся..." И  Воронову  захотелось  нарушить  это
парадное настроение Синельникова какой-нибудь неожиданной выходкой.
   Дождавшись, когда назвали последнюю фамилию; он повернулся  к  толпе  и
сказал громко:
   - Товарищи! Вы знаете, как нужны нам квартиры. Я  Подсчитывал  -  людей
для строительства жилья дополнительно можно найти на участках.
   - Что?
   Воронов, даже не оборачиваясь, почувствовал, как  вытянулось  вместе  с
возгласом лицо Синельникова.
   В толпе кто-то крикнул, кажется, Семен: "Правильно!" На него зашикали.
   Покрывая шум, Воронов сказал:
   - Я выделяю со своего участка сорок человек. Если так  поступит  каждый
участок, к зиме у нас не останется ни одного барака!
   Он повернулся к Лукашину. На лице начальника не  осталось  и  следа  от
давешнего благодушия. Синельников прищурил карие глаза и с легкой  иронией
смотрел на Воронова.
   - Как вы думаете, товарищ начальник? - спросил Воронов Лукашина.
   С минуту длилось напряженное молчание. Но вот Лукашин улыбнулся, развел
руками и произнес тихим добродушным голосом:
   - Да что ж я! Давайте послушаем производственников. У нас здесь главный
инженер Синельников.
   - Я возражаю, - резко заявил Синельников.  -  Надо  собрать  совещание,
обсудить. Нельзя же с ходу решать такие важные вопросы.  План  под  угрозу
ставить.
   - Я обязуюсь выполнить его  без  сорока  человек,  -  упрямо  настаивал
Воронов. - На наших участках лишние люди. Резерв на всякий случай.
   В толпе послышался гомон, и Воронов понял, что выходка ему удалась.
   - Кого ты хочешь снять? - спросил Лукашин.
   - Часть землекопов, грузчиков, плотников. И потом часть бетонщиков.
   - А бетонщики согласятся? Ведь они лишатся своих высоких заработков.
   - Они сами предложили. - Воронов отыскал  в  толпе  Семена  Саменко:  -
Подойдите! Где ваши подсчеты? -  спросил  Воронов  подошедшего  Семена.  -
Изложите, в чем суть.
   -  Понимаете,  мы  предлагаем  двенадцать  бетонщиков  высвободить,   -
смущенно заговорил Семен, обращаясь к Лукашину.
   - А кто будет массивы бетонировать? - спросил Синельников.
   - Справимся! Я тут одно приспособление придумал...
   - Как план завалить, - вставил, улыбаясь Лукашину, Михаил.
   - Извините... У меня даже чертежик есть. Вот! - Семен  вынул  тетрадный
листок, пересыпанный  хлебными  крошками.  Синельников  усмехнулся.  Семен
заметил это, покраснел и стал торопливо пояснять:
   - Вот что я предлагаю! Все вибраторы  намертво  прикрепить  к  опалубке
массивов, соединить параллельно - и на один пульт  управления.  Понимаете?
Только опалубку  прочнее  обычной  надо  сделать.  И  оставить  по  одному
бетонщику на массив. Тут вся хитрость в вибраторах...
   - Ну-ка! - Лукашин взял листок и с минуту разглядывал его.
   - Ну что ж, дельно! - сказал он, передавая  листок  Семену,  и  спросил
Воронова: - А как же все-таки бетонщики? Согласятся на жилье?
   - Как, ребята? - обернулся Воронов к толпе.
   - Выделим... Пойдем... Дело доброе.
   - Ради жилья стоит и нам не поскупиться.
   - Дело, дело, ребята, - загомонили в толпе.
   Лукашин, улыбаясь, протянул Воронову руку:
   - В таком случае - я ваш.
   Рабочие стали расходиться.
   Синельников, о чем-то разговаривая с секретаршей, прошел мимо Воронова,
не прощаясь. Лукашин, наоборот, задержался и,  пожимая  на  прощанье  руку
Воронову, одобрительно заметил:
   - Хвалю, деятель, хвалю! Ответственное дело взял на себя. Только,  чур,
пока не подбивать другие участки. Посмотрим на твой эксперимент. Смотри не
подкачай! - И,  погрозив  пальцем,  пошел  к  машине,  где  его  поджидали
Синельников и секретарша.
   Когда Воронов остался один, к нему неожиданно подошла Катя. Она  как-то
неестественно опустила руки по швам и сказала, чуть нагибая голову, словно
кланяясь:
   - Я теперь жалею, что ушла от вас. Но все равно, спасибо вам за все. Вы
прекрасный человек! И если  вам  будет  трудно,  если  потребуется  чья-то
помощь - позовите, я всегда приду, - и она побежала  прочь,  не  дожидаясь
его ответа.



        8

   Никакой тетки в Красноярске у Кати не было. И в жизни никогда  не  была
она в этом городе. И тетку, и Красноярск она выдумала для Воронова. Нельзя
сказать, чтобы сделала она это с умыслом... Просто у нее была пора,  когда
она играла роль бойкой десятиклассницы.  Она  всегда  кого-нибудь  играла.
Перед родителями-педагогами,  жившими  в  далеком  городе  Златоусте,  она
играла роль педагога. "Мы, Ермолюки, люди твердого характера,  -  говорила
она. - И фамилия у нас мужская. Катерина Ермолюк звучит мужественнее,  чем
какой-нибудь Иван  Наволочкин...  Самое  подходящее  дело  для  нас  учить
людей..."
   Но в Свердловском педагогическом институте она проучилась всего полтора
года. Как-то, уезжая в колхоз на  копку  картошки,  она  познакомилась  на
вокзале с художником, писавшим на стенах и на потолке  исполинские  фигуры
рабочих и крестьян и груды золотых плодов изобилия... Художник был седой и
неопрятный, с очень длинными волосами, в вельветовой куртке, а  на  шее  у
него был повязан какой-то  чудной  пестрый  шарф.  Одет  ну  точно  как  в
старину... Позже Катя узнала, что этот шарф он повязывал потому, что ходил
без рубахи. Неожиданно художник открыл у нее талант живописца  и  позволил
ей расписывать яблоки и груши. Она так влюбилась в художника, что ушла  из
пединститут а и поступила в  художественно-профессиональное  училище  ФЗУ.
Но, расписав вокзал, художник бесследно исчез, а Кате до чертиков  надоело
шлифовать гранитные плиты и вырубать каменные цветочки на фризах.
   На счастье, она познакомилась  на  главном  почтамте  с  кинооператором
местной студии.  Этот  был  молодой,  но  опытный.  Наметанным  глазом  он
определил, что у Кати фотогеничное лицо и что она вообще обладает талантом
актрисы.   Ее   пригласили   на   пробы    -    сниматься    в    каком-то
художественно-документальном фильме, рассказывающем о красотах Урала.  Там
две студентки-выпускницы должны совершать путешествие по  родному  краю  и
часто купаться на фоне красивых гор. Художественная комиссия нашла, что  у
Кати для этой роли подходящая фигура, и особенно ноги.  В  эту  пору  Катя
носила пальто без пуговиц, придерживая левой рукой борта, точно  так,  как
носят знаменитые  актрисы  свои  роскошные  манто.  Но  кто-то  где-то  не
отпустил на этот фильм денег, а  ее  знакомый  оператор  влип  в  какую-то
коллективку по общежитию. Их разбирали на бюро за  лозунги,  вывешенные  в
коридоре: "Перекуем мечи на ключи" и  "Да  здравствует  Манолис  Глезос  -
почетный член нашего общежития!.." Оператора услали куда-то в  Татарию,  а
Катя осталась без копейки в кармане, без работы, без жилья.
   Тогда она махнула рукой на это искусство  и  завербовалась  на  Дальний
Восток,  на  годичные  курсы  старших  нормировщиков.  Надо   было   иметь
профессию, идти снова в институт не хватало ни сил, ни терпения... Хоть  и
горько было убедиться в бесплодности  своих  притязаний  на  артистический
успех... Да ведь голод не  тетка.  Нужда  заставит  сопатого  любить,  как
говаривал ее отец. И потом, еще не известно, что там ждет  ее  на  Дальнем
Востоке. Курсы она окончила успешно и попала на стройку в Тихую Гавань...
   Она довольно быстро раскусила Синельникова - что он за тип  и  что  ему
надо от нее. Она уже испытала удовольствие - быть на положении полужены. С
нее хватит! Ее больше  устраивали  геологи;  они  неожиданно  приходили  и
уходили - ничего не обещали и с нее ничего не спрашивали. Она  была  почти
счастлива - по крайней мере выбирала  того,  кого  хотела.  Осечка  у  нее
произошла впервые в жизни - с Вороновым. И она ушла с  его  участка;  ушла
еще и потому, что работа сварщицы дурно сказывалась на лице и на  руках  и
вообще оказалась вовсе не такой денежной, как об этом трепались.
   Единственно о чем сожалела она теперь - так это о том,  что  отдалилась
от Воронова и не станет видеть его. Но неожиданно для себя она обнаружила,
что даже  здесь,  в  Управлении,  Воронов  присутствовал  незримо,  о  нем
говорили почти во всех отделах; он будоражил, вызывал споры.
   Начальник отдела кадров Михаил Титыч Дубинин, по прозвищу  "Поддержка",
крупный, сырой мужчина со щеткой седых  волос  и  с  каким-то  недоуменным
выражением на лице,  переписывая  ее  учетную  карточку,  обронил  как  бы
вскользь:
   - Вовремя сбежали вы от этого Воронова.
   Катя вопросительно посмотрела на него.
   - Говорят, он план заваливает... А это значит - сидеть его рабочим  без
денег.
   В  производственном  отделе  о  Воро