, высунулась взлохмаченная Панкина голова.
   - Чего тебе? - но, увидев председателя, снова скрылась.
   - Да кто ж это свинью со двора выпустил? Ты, что ли?
   - Нету-у! - отозвалось из дома.
   - Ох, окаянные! Это все те, кто за письмами  к  нам  ходит.  Я  ж  тебе
говорю, брось ты эту почтовую работу! Только один грех от  нее.  И  свинья
пропадет задаром. Как  есть  пропадет.  Говорю  тебе,  ступай  работать  в
колхоз. Не то Тюрин со свету нас сживет.
   - Ну, хватит! - остановил ее Николай Иванович. - За представление  тебе
спасибо. А за потраву Тюрину уплатишь.
   - Да какая там потрава? Она и со двора не  успела  выйти  как  следует.
Схватилась я в разу-то - нет свиньи.  Гляжу  -  вон  она.  И  ты  как  раз
едешь... Ты погоди-ко, погоди!
   Но Николай Иванович махнул рукой, и "Волга" покатила.
   - Приготовь "газик". Кабы дождь не пошел... - сказал Николай  Иванович.
- Прямо тошно... От жары, что ли, или так от чего.

   1965



        ПЕНСИОНЕРЫ

   - Кто очередной? - Минеевич вскидывает  светлую  сквозную  бороденку  и
строго смотрит в зал.
   Он сидит за кумачовым столом на  сцене,  справа  от  него  председатель
колхоза, слева  -  парторг,  а  где-то  за  его  спиной  бригадиры  и  сам
председатель  сельсовета.  Шутка  сказать!  Минеевич  руководит  колхозным
собранием впервые в жизни. От волнения нос и глаза его покраснели,  словно
он только что луку наелся.
   - Кто очередной?!
   В середине зала качнулась  чья-то  голова  в  бараньем  малахае,  потом
поднялась загорбина в рыжем полушубке,  выплыла  в  проход  и  только  тут
разогнулась. Высоченный старик в шубных чембарах, которые отвисали на нем,
как пустой курдюк у заморенного за зиму барана, снял малахай и, держа его,
словно  крест,  у  груди,  степенно  поклонился  лысой   головой   сначала
президиуму, потом залу.
   - Граждане колхозники, - сказал он президиуму,  затем,  повернувшись  в
зал, - товарищи мужчины, - и, прошамкав беззубым  ртом,  добавил:  -  ...и
протчие женщины. Поскольку, значит, я, как и всякий живой человек,  должен
кормиться, я и составил заявление. - Он вынул из кармана чембар  тетрадный
листок, развернул его и протянул к сцене, а сам - ни с места. - В  котором
и подаю прошение на пензию. Прошу не отказать.
   -  Передайте  заявление,  Викул  Андриянович!  -  Председатель  колхоза
кивнул, кто-то взял у Викула заявление и передал  в  президиум  по  рядам.
Председатель уставился в тетрадный листок;  его  яркие  сочные  губы  были
чинно поджаты.
   Минеевич все так же напряженно смотрел в зал, положив  перед  собой  на
столе сжатые кулаки, как пару гранат.
   - Ну как, товарищи, решать будем? - спросил наконец председатель.
   - А чего там решать! У него стажу  колхозного  нет.  Какая  может  быть
пензия! - отозвался первым Минеевич.
   - Ты, Викул, где был, пока не состарился? - спросили из зала.
   - Дак вы же все знаете... где. Но меня это самое...  ребилитировали.  -
Викул пошамкал и добавил: - Восстановили, одним словом.
   - Вот и ступай туда. Там и спрашивай себе пензию. А  на  чужой  каравай
рот не разевай.
   - Он у нас черствый... У тебя и зубов нету. Х-хе, - злорадно  захохотал
тот же голос.
   - Куда ж я пойду... Поскольку инвалид, престарелый... - сказал Викул.
   - Нет, старики... Вырешить мы должны, - поднялся древний,  но  все  еще
юркий, маленький Карпей, замуравевший какой-то землисто-серой щетиной, как
еж. - Викул, он человек с уважением.
   - А что толку от его поклонов! Все равно  на  работу  он  не  ходит,  -
сказал кто-то из президиума.
   Карпей быстро обернулся к президиуму:
   -   Совершенно   правильные   слова   сказали...   Я   только    насчет
почтительности,  стало  быть...  Викул,  он,  може,  и  пошел  бы.   Мужик
почтительный, отчего не сходить? А куда же он пойдет? Може,  где  он  был,
там теперь и нет никого.  И  начальников  распустили.  Не-е!  Вырешить  мы
должны.
   Карпей,  торопливо  дергая  сухонькой  головой  в  стороны,  как  гусь,
заглотавший корку хлеба, победно сел.
   - Нет, мы должны вырешить.
   - Я грю, стажа у него нет...
   - Смотри-ка, председатель, кабы тут обману не было! - загалдели со всех
сторон.
   - Да стаж у него колхозный и в самом деле малый. - Председатель теребит
заявление Викула и смотрит на него  так,  для  порядка.  -  Значит,  всего
работал здесь шесть лет, а нужно двадцать пять...
   - А что там работал, рази это не в зачет? - спрашивает Викул.
   Председатель, совсем еще молодой человек, выпячивает красную,  будто  с
мороза, нижнюю губу, подымает девичьи  тонкие  брови  -  силится  взвесить
Викуловы сроки - и наконец произносит, пожимая плечами:
   - Конечно, все надо засчитывать. Но поскольку мы колхоз... у  нас  есть
свой устав... Как собрание решит.
   В зале опять заволновались:
   - Он там и утром и в обед пайку хлеба получал...
   - А мы деруны пекли...
   - Хлеба-то не давали на трудодни...
   - А ему пайку три раза в день!..
   - Дак ведь я ж за эту пайку норму выколачивал!
   - А мы что, не работали?
   - Зачем все кричите? - приподнялся в  президиуме  сухопарый  татарин  с
оголенной кирпичной шеей, вылезавшей из облезлой фуфайки. -  Пускай  Пешка
скажет. Она, это самое, парьторг.
   - Жасеин! Я сколько раз говорил тебе: не Фешка, а Фетинья  Петровна,  -
строго обрывает его председатель колхоза и косо смотрит  на  широкогрудую,
широколицую Фетинью Петровну.
   - Какой разница! Пускай будет Петинья Петровна.
   Фетинья Петровна зарделась до ушей:
   - Дак ежели каждый, кто вернулся, пойдет к  нам  в  колхоз  на  пензию,
тогда чо же будет? На трудодни не хватит.
   - Расшиби вас паралик!..
   - Я в таком деле несогласная.
   Бабы зашумели, заволновались.
   - Цыц вы, проклятущие! - не вытерпел Парамон и встал с места  спиной  к
президиуму, лицом к задним рядам, где на скамьях густо сидели  колхозницы.
- Вам какое равноправие дадено? Голосовать?! Вот и сидите - ждите.  А  тут
мы и без вас разберемся.
   - Ты уж помалкивай, Лотоха! - крикнула на него Фетинья Петровна. -  Ишь
раскричался! Мы еще разберем тебя за домашнее самоуправство.
   - Какое ишшо самоуправство? - Парамон с вызовом  обернулся  и  наклонил
голову, словно бодаться решил.
   - На жену кто руку подымал?
   - А ежели за дело? Что ж  это  за  порядок  завели:  бабу  свою  нельзя
поучить? Дак она тебе  на  шею  сядет.  -  Он  стукнул  себя  по  сухой  и
морщинистой шее.
   - Тебе сядешь на шею...
   - Дан на его шее, ровно на суку, воробей, может, и усядется.
   Парамон азартно замахал руками, стараясь унять смеявшийся зал.
   - Садись, садись, - кивнул ему председатель колхоза. - Дойдет и до тебя
черед.
   - Мы еще разберем его... Кто у  Криволаповой  опару  хлебную  выпил?  -
Фетинья Петровна погрозила пальцем.
   - Может, мякину ишшо съел? - огрызнулся Парамон, но сел быстро,  как  в
воду нырнул.
   А Викул, чуя, что  его  "пензия"  ускользает,  поднял  руку  и  помахал
шапкой:
   - Я в колхоз вступал ай нет?
   - Вступал, - ответил Минеевич.
   - Чего я отнес туда? Значит, два  хомута  ездовых,  два  пахотных,  три
бороны, одну железную, - Викул загибал пальцы, - дроги на железном ходу.
   - Все понятно, Викул  Андриянович,  -  останавливает  его  председатель
колхоза.
   - А ты, председатель, не  перебивай!  Дай  слово  сказать  человеку,  -
поднялся чернобровый, богатырского сложения кузнец Филат Олимпиевич. -  Не
то иной человек блоху привел на аркане в колхоз,  а  туда  же  за  пензией
топает... За что, к примеру, Карпею Ивановичу выдали пензию? Что он,  внес
в колхозную кладовую накопления?
   - Извиняем, извиняем...  -  с  готовностью  отозвался  Карпей.  -  Я  в
Назаровке вступал в колхоз. Там я сдал поболе вашего.
   - Вот и ступай в Назаровку за пензией! Стаж свой где растерял?
   - Товарищи, ведь он же самый старый  у  нас!  -  вступается  за  Карпея
председатель. - Ему еще в то время, когда  колхоз  создавали,  уже  пенсию
надо было платить.
   - Совершенно справедливые слова говорите, - ввернул Карпей.
   - Сколько вам лет, Карпей Иванович?
   - Второй годок после сотни...
   - Ну что ж вам еще! - Председатель махнул рукой, и те сели.
   Помедлив, сел и Викул.
   - Значит, голосуем, - сказал Минеевич. - Кто за то, чтобы Викулу пензию
отказать?
   Руки поднялись довольно густо.
   - Пешка пусть считает...
   - Жасеин, опять!
   - Петинья Петровна, какой разница...
   - Чего ж считать? И так ясно, - говорит Фетинья Петровна. - Большинство
против.
   - Вот видите, Викул  Андриянович,  не  получается  у  вас  с  колхозной
пенсией, - обратился председатель колхоза к Викулу. - Придется  вам  ждать
государственной пенсии.
   Но Викул встает, тычет себя шапкой в грудь и заведенно произносит:
   - Дак же обсудить надоть.
   - Все уже, все!.. Голосование было...
   - Одно дело - голосование, другое - обсудить надоть. Мне  никак  нельзя
без пензии. - Он опять кланяется президиуму, потом по сторонам: - Товарищи
правление! Товарищи мужчины и протчие женщины...
   Но его никто не слушает. Председатель,  косо  поглядывая  на  листок  с
повесткой дня, лежащий перед Минеевичем, произносит:
   - Разбирается заявление Черепенникова Федула Матвеевича.
   - Очередной! - выкрикивает, опомнившись, Минеевич и смотрит в зал.
   Встает Федул, плотный квадратный  старик  с  лихо  закрученными  усами,
краснощекий, черноглазый еще по-молодому. Браво расправив грудь, он рыкнул
на Викула:
   - Кого тебе ишшо надо? Вырешили старики - и надевай шапку. Садись!
   - ...поскольку кормильца лишен, - твердит свое Викул.
   - Вам будут хлопотать пенсию  через  сельсовет,  Викул  Андриянович,  -
пояснил председатель колхоза и кивнул в сторону председателя сельсовета.
   - Дадим ему что положено как одинокому. Но учтите, тогда  его  надо  из
колхоза выводить. - Председатель сельсовета сел, и стул  под  ним  жалобно
скрипнул.
   - А у вас таких правое  нету,  чтобы  выводить  меня  из  колхоза.  Два
ездовых хомута сдал, три бороны, одну железную, да дроги на железном ходу,
да плуг двухлемешный...
   -  Ясно,  ясно,  Викул  Андриянович,  -  успокаивает  его  председатель
колхоза. - Решили с вами... Садитесь. Похлопочем.
   Викул наконец садится, но все еще бормочет про себя:
   - Обсудить надоть... Я тоже закон знаю.
   Федул держит руки по швам и с готовностью таращит глаза  на  президиум.
Как  только  председатель  колхоза  обернулся  к  нему,  он  скороговоркой
отчеканивает:
   - Я тоже сдал в кладовую накопления: двух кобыл, одну  жеребую,  бричку
на железном ходу, двенадцать метров пеньковой веревки для постромок...
   - Ты лучше скажи, где ты работал? - перебивает его Фетинья Петровна.
   - А где ж? В колхозе и работал...
   - В колхозе? - весело переспрашивает Фетинья Петровна. - А кто  ж  тебя
видел, как ты работал?
   - Могут подтвердить свидетельским показанием Амос, Феоктист, Микиш...
   - Это какой Микиш? - спрашивает Минеевич.
   - А Черепенников!
   - Дак он же второй год как помер.
   - Ну тогда Симеон, - не сморгнув глазом отвечает Федул.
   - Ты самулянт! - взрывается Минеевич. - Ты всю жизнь просамулировал...
   - А ты прорыбачил, - отбивается Федул. - На пасеке бабу оставишь, а сам
на реку... Теперь ишшо на сцену залез. Слазь оттудова... Не заслужил!
   - Да я тебя слова лишаю! - грохнул Минеевич кулаком по столу.
   - Лишенцев теперь нету! Упоздал на сорок лет... Хватит...
   - Ты как  был  подкулачником,  так  и  остался!  -  крикнул,  багровея,
Минеевич.
   - А ты раскулаченными холстинами торговал... - не сдавался Федул.
   Минеевич заерзал на стуле и беспокойно озирался по сторонам, как бы ища
поддержку в президиуме. А в зале смеялись и топали ногами.
   - Федул Матвеевич, припомните все ж таки,  где  вы  работали?  В  какой
бригаде? - спрашивает Фетинья Петровна.
   - Вот те раз! - пучит глаза Федул.  -  А  кто  вас  всю  войну  дровами
обвозил? Школу, сельсовет...
   - Тять, это ж ты от райтопа работал, -  дергает  его  за  полу  сидящий
рядом сын-тракторист.
   - А ты молчи! Тебя не спрашивают... - отымает полу Федул.  -  А  кто  в
бойной работал?
   - Бойная от сельпа была! - кричит Минеевич.
   - Хорошо. Ладно... А кто десятидворкой по дорожному делу руководил? Кто
вас выгонял с подводами на щебень, за песком?  Это  вы  мне  так  теперича
отплачиваете!.. Мстительность ваша, и больше ничего...
   - Это обчественная нагрузка...
   - Не юляй... В какой бригаде работал?
   - Садись, тятя, садись...
   - А ты молчи! - Федул скидывает с себя полушубок, за который тянет  его
сын, и торопливо начинает выдергивать рубаху  из-под  пояса.  -  А  теперь
учтите такую прокламацию. Поскольку я награжденный "Георгием" и  воевал  в
последнюю очередь в мировую... Ишшо в японскую на Цусиме, на  "Цесаревиче"
то есть. А в плен попадал!.. Это как можно отбросить? Что  надо  мной  там
японец исделал? - Он заголил по самую шею рубаху,  обнажив  синевато-белое
брюхо и  мускулистую,  заросшую  седыми  волосами  грудь.  На  его  груди,
размахнув крылья, парил татуированный орел; в когтях  он  нес  женщину,  у
которой вместо головы приставлен был сморщенный Федулов пуп. -  Вот  какие
протчие предметы оставил на моем теле плен, - торжественно произнес  Федул
в наступившей тишине, поворачиваясь во все  стороны  оголенным  брюхом.  -
Спрашивается, когда ж мне было работать? Иль и это не в зачет?
   - Ты нам пузо не показывай. Его в протокол не запишешь. И птицу твою мы
видели. Опусти рубаху! - повышает голос председатель сельсовета. - Ты что,
не знаешь, как отвечать надо? В какой бригаде работал, говори?!
   Федул опустил рубаху и молча стал запихивать ее, оттягивая пояс штанов.
   - А что его спрашивать? Голосовать надо, - сказала Фетинья Петровна.
   - Поскольку Федул Черепенников стажу колхозного не  подтвердил,  ставим
на голосование. Кто за то,  чтобы  пензию  Федулу  не  давать?  -  спросил
Минеевич.
   - Можно не считать. Картина ясная - почти единогласно. Опустите руки, -
сказал председатель колхоза. - И последний вопрос: какую  пенсию  назначим
Максиму Минеевичу Пустовалову? -  Председатель  взял  со  стола  заявление
Минеевича и прочел: -  "Поскольку  я  создавал  колхоз,  был  в  активе  и
безотлучно выходил на работу, а не какой-нибудь тунеядец, прошу  назначить
мне двадцать рублей в месяц". Кто имеет слово?
   - Ты создавал колхоз!.. Как это так? - крикнули из зала.
   Минеевич, опираясь на стол, встал:
   - Которые молодые - не знают как  раз...  У  Толоконцевой  горы  стояла
Панфилова мельница. В тридцатом году ее растащили, а Панфила  сослали,  то
есть вослед. Феоктист, не дай соврать! Помнишь, в двадцать девятом годе мы
всемером у Панфила собрались на помол?
   - Феоктист за дровами уехал, - ухнул кто-то басом из зала.
   - Егор Иванович, не дай соврать... Ты ишшо маленьким  был,  -  метнулся
Минеевич к старшему конюху, сидевшему за его спиной в президиуме.
   - Я  не  помню,  -  ответил  Егор  Иванович,  краснея:  весь  президиум
обернулся и смотрел на него.
   - Да не с тобой, чудак-человек... С  отцом  твоим  ездили  на  помол...
Значит, я, Иван, Феоктист...
   - Ты не юляй! - кричат из зала.
   Этот окрик точно подстегнул Минеевича, он передернул  плечами,  вскинул
сердито бороденку и сам пошел в наступление:
   - Как впервой назывался наш колхоз, ну? "Муравей"... Мураш то  есть.  А
кто ему дал такое название? - сердито крикнул он в зал  и,  не  дождавшись
ответа, погрозил кому-то кулаком: - Я придумал! А через чего?.. Сидели  мы
в мельничном пристрое... Сговорились: артель создавать. А какое  название?
Смотрю я - по моим чембарам мураш ползет. Я его цоп - и кверху. - Минеевич
вскинул щепоть, словно в пальцах у него был зажат этот  самый  муравей.  -
Мурашом, грю, и назовем. Так и вырешили...  Магарыч  распили.  -  Минеевич
почуял, что сказал лишнее, мотнул головой и добавил: - За помол то есть...
   - Граждане колхозники, они тем разом перепились и Назарку заседлали,  -
говорит Федул. - А Минеевич сел на него верхом и вокруг жернова ездил.
   - Врет он! - покрывая хохот, срываясь на визг, кричит  Минеевич.  -  Он
самулянт!
   - А кого за это выключили из артели? Кого? - распаляется и Федул. -  Он
всю жизнь бабу на пасеке  продержал,  а  сам  прорыбачил.  За  что  ж  ему
двадцать рублей?
   - Прямо не Минеевич, а как это... литературный инструктаж, - говорит на
ухо председатель сельсовета председателю колхоза.
   Тот снисходительно улыбается и поправляет:
   - Не инструктаж, а персонаж.
   - Какая разница!
   - Тихо, товарищи! Хватит прений. Все ясно. Давайте голосовать:  кто  за
то, чтобы  Максиму  Минеевичу  Пустовалову  назначить  пенсию  в  двадцать
рублей? - спросил, поднявшись, председатель колхоза.
   Зал не колыхнулся, ни одна рука не вскинулась кверху.
   - Понятно... Кто за пятнадцать?.. Как всем... Единогласно!
   - А ежели как всем... - затрясся от  негодования  Минеевич,  -  сами  и
заседайте. В насмешку сидеть не желаем.
   Он с грохотом отодвинул стул и вышел из президиума в зал.
   - От дак вырешили!..
   - Прямо как в лагун смотрели...
   - Совершенно правильные слова...
   - По первому вопросу все, - сказал председатель колхоза. -  Шестнадцать
пенсий  выдали,  две  отказали.  На  второй  вопрос  разное.  Слово  имеет
председатель сельсовета Бобцов Федосей Иванович.
   Федосей Иванович подошел к  столу,  раскрыл  папку  с  делами,  солидно
откашлялся.
   - Поступила жалоба  от  гражданки  Криволаповой  Евдокии  Семеновны  на
Силантьева Парамона Ивановича и на Черепенникова Федула Матвеевича в  том,
что они, отперев замок, вошли в дом Криволаповой, выпили осадки  от  пива,
хлебную опару и съели на закуску картошку для поросенка. Посему  поросенок
визжал, когда пришла хозяйка. Вопросы имеются?
   - Судить их надо колхозным судом чести!
   - Хорошенько их приструнить! Они, как попы, по дворам шастают...
   - В таком разе суд  колхозной  чести  занимает  свои  места  в  составе
председателя Фетиньи Петровны и заседатели - я и Егор Иванович.
   - Подсудимые, встаньте! - приказывает Фетинья Петровна, глядя  в  папку
Федосея Ивановича.
   Федул и Парамон встают. Парамон в  отличие  от  Федула  сух,  с  бритым
морщинистым лицом; впалые щеки придают ему  мрачный  аскетический  вид,  и
смотрит он в пол, как заговорщик.
   - Как вы проникли в избу Криволаповой?
   - Подошли - замок висит... Ну, мы его шевельнули. Я  шевельнул  замочек
ай ты, Федул? - спрашивает Парамон.
   - Чего его шевелить? Это он от ветру.
   - От ветру?! Эх, бесстыжие ваши глаза, - встает Криволапиха.  -  Небось
палец-то об замок зашиб?
   Парамон тычет в ее сторону обвязанным тряпицей большим пальцем:
   - На, посмотри, на нем шкуры нет!
   - А чо у тебя с пальцем-то? - спрашивает Фетинья Петровна.
   - Чирьяка под ногтем. Фельдшер  говорит:  исделай  ванную  и  помочи...
Авось отмякнет. Я скипятил чугунок да сунул туда  палец-то.  Вся  шкура  и
спустилась, как чулок.
   - Не отвлекайтесь! Что в избе делали? - строго спрашивает  председатель
сельсовета.
   - А что там делать? Чай, не  на  работу  мы  ходили  к  Криволапихе,  -
огрызается Федул.
   - Не рассуждать! Отвечайте согласно уставу... - повышает голос  Федосей
Иванович.
   - Посмотрели, посмотрели - вроде никого и нет...
   - А вы думали - там  гостей  застолица?  -  спрашивает  ехидно  Фетинья
Петровна.
   - Пускай Федул скажет.
   - Я, значит, заглянул на шесток - лагун не лагун и чугуном не назовешь.
Ну, вроде бидон... стоит. А в нем и пива-то нет, так - гушша.
   - Одна видимость.
   - Мы ее выпили...
   - Там малость было... На донышке.
   - А больше ничего не брали?
   - Боле ничего...
   - Ах, совесть ваша! - восклицает Криволапиха. - И где ж на донышке! Там
более полбидона было. Опара хлебная в деже неделю стояла - и ее выжрали. А
кто картошку съел? Поросенку стояла в чашке на скамье...  Девки  лапшу  не
доели - я ее тоже туда. Пришла я - поросенок визжит. Я хвать чашку, а  там
и отчистков нету. Все подчи