по  берегу?  -  спросил
Васька.
   - Можно попробовать, - безразличным  тоном  сказал  Фомич.  -  Мне  все
равно.
   - Мы сейчас сбегаем заведем трактор  и  в  момент  пригоним,  -  сказал
Гринька.
   - Только через село не гоните, - остановил их  Фомич.  -  Нечего  народ
булгачить. Давайте по берегу.
   - А нам все равно. Пошли! - И Гринька с Васькой исчезли в темноте.
   "Видать, бог-то есть, - думал, ухмыляясь,  Фомич.  -  Вон  он  как  все
рассудил. Не хотели мне тракториста  дать,  чтоб  подтянуть  плоты...  Так
теперь я их за версту отведу, к Святому озеру. И не то что на  мель  -  на
сухо вытяну".
   К утру все три плота лежали на пологой отмели Святого озера возле самых
коровников. Фомич ликовал: только теперь он понял,  что  там,  в  конторе,
дали промашку - распорядились причалить возле клубного крутояра. Спала  бы
вода, их еще пришлось бы вытаскивать трактором из озера. Месяц работы.  Да
трактор надо гнать за тридцать километров. А здесь они - вода спадет -  на
сухом месте. И подъезды к ним хорошие. Подгоняй любую машину,  нагружай  и
вези, куда хочешь. "Выходит, я не одну тыщу сэкономил. Может, еще и премию
отхвачу. И все за литру водки! Вот тебе и полая вода..."
   Половодье в Прудках - пора веселого отдыха и  кратковременной  дармовой
добычи. Ребятишки день-деньской кричат, как грачи, на  тополиной  горке  -
кто в городки играет, кто в лапту, и на шармака, и в ездушки: проиграешь -
вези соперника на своей спине  от  кона  и  до  кона.  Старухи  спозаранок
выползают на завалинки и долго греются на солнце, из-под  ладони  смотрят,
как переливается в солнечном блеске желтовато-мутная неоглядная  вода.  "И
куда она вся деется?" - "Вода-то?" - "Ну!" - "Сказывают, в море". -  "А  у
моря что ж, ай дна нет?" - "В пропасть уходит..." - "Ах, ба-атюшки мои!"
   Старики в такую пору не судачат; вместе с мужиками, которые на  технике
не заняты, шныряют они в лодках по  лугам  -  подбирают  плывущие  бревна,
спиливают сухостой, грузят в лодки, а  тяжеленные  коряжины  буксируют  на
веревках. В хозяйстве все пригодится... Мало  какое  добро  выносит  полая
вода; иной в лодке везет бревна, а в руках ружье  держит:  того  и  гляди,
утка вылетит из-за леса или заяц подвернется на  каком-либо  незатопленном
островке. Приберут. Прудковские жалости не имут.
   В такую пору по мутной вольной воде начинает биться лещ,  сазан,  щука.
Возле кустарников, у берегов скрывшихся под водой бочажин  ставят  великое
множество двукрылых шахов и однокрылых куликов, горловины затонов и стариц
перекрывают сетями. А  у  кого  нет  лодок,  те  бродят  вдоль  берегов  с
закидухой - квадратной сетью на конце длинной оструганной  жерди.  Всякому
своя работа. И редкий прудковский мужик откажет заезжему  любителю  свежей
рыбки из какого-нибудь суходольного Тиханова. "Бери,  сколько  хочешь.  По
десятке за кило". - "А дешевле нельзя?" - "Пашано  нонче  почем?  То-то  и
оно. Дешевле нам нельзя. За счет природы только и выезжаем".
   Полая вода была в  этом  году  высокая,  под  самую  ферму  подошла,  и
неподалеку от коровников стоящие хранилища с семенным картофелем  потекли.
Пришлось срочно перебирать весь картофель. Гузенков  приказал  согнать  на
хранилища все Прудки и сам прикатил на  "газике".  По  домам  ходил  Пашка
Воронин, созывая людей.
   Фомич после утренней рыбалки сидел на крыльце  и  читал  газету,  когда
остановился перед ним Воронин.
   - Председатель приказал всем идти на овощехранилище. И тебе тоже идти с
семьей... картошку перебирать. Понял?
   Фомич, не отрываясь от газеты, спросил:
   - А кто отвечает за эту семенную картошку? Гузенков?
   - Да, сам председатель. И приказ его.
   - Тогда передай ему - пусть вся эта картошка потонет. Я  и  пальцем  не
шевельну.
   - Я передам. Но смотри, не пришлось бы пожалеть. Мы тебя еще снимем.
   - Руки коротки!
   - Посмотрим.
   Когда Пашка передал Гузенкову эти слова, председатель так гаркнул возле
хранилища, что Фомич на крыльце услыхал:
   - Выгоню!
   Авдотья  перепугалась  и  огородом,  потихоньку  от  Фомича,  ушла   на
овощехранилище. Но Фомич был не из пугливых, к тому же он ждал  от  своего
начальника какой ни на есть похвалы. И она пришла.
   Только спала полая вода, как с Раскидухи позвонили в Прудки. За Фомичом
сбегал избач Минька Сладенький,  малорослый  паренек  с  тяжелой  головой,
болтающейся на тонкой шее, как колдая на цепе. "Давай к телефону, срочно!"
- только и выдохнул он на Фомичовом складе. Фомич взял у Сладенького  ключ
от избы-читальни, как эстафетную палочку, и побежал через выгон.
   - Как там у вас, сухо? - спросил в трубку начальник ГЭС.
   - Очень даже, - выпалил, переводя  дух,  Фомич.  -  Ребятишки  в  лапту
играют.
   - Плоты целы?
   - Все цело, до единого бревнышка.
   - Завтра пошлем вам трактор, бревна таскать.
   - Не надо трактора. Бревна на берегу.
   - Как так на берегу? Кто их вытащил?
   - Я.
   - По щучьему велению, что ли?
   - Приезжайте, посмотрите. А только бревна  лежат  на  сухом  берегу,  -
скромно ответил Фомич.
   - А подъезд к ним есть?
   - Очень даже. У самой фермы лежат.
   - А ты нас не разыгрываешь? Смотри! После обеда приедем.
   Белый катер начальника летел по реке, как рыбничек,  -  крылья  водяные
вразлет, нос поверху. Того и  гляди,  оторвется  от  воды  и  взлетит  над
берегом. Фомич поджидал его на высоком Кузяковом  яру.  Он  снял  кепку  и
размахивал ею над головой, как пчел отпугивал. Его заметили с реки,  катер
свернул к берегу и с ходу вылез брюхом на песчаную  отмель.  Фомич  сбежал
вниз.
   В катере было трое: начальник - щеголевато  одетый  молодой  человек  в
темных очках, моторист в кожаной куртке и в настоящей  морской  фуражке  с
крабом и толстый, с портфелем, завскладом, который сдавал  Фомичу  лес  по
накладной.
   - Ну, где твои плоты? - спросил начальник, здороваясь.
   Фомич провел их до Святого озера, где на зеленой травке лежали все  три
плота. Дорога и в самом деле проходила мимо бревен  всего  в  каких-нибудь
двадцати шагах.
   - Смотри-ка, да  лучше  этого  места  и  желать  нельзя!  -  воскликнул
начальник. - Что ж это мы не смекнули? А?
   - Это озеро соединяется с рекой только при очень высокой воде, - сказал
завскладом. - Откуда знать, что вода будет такой большой?
   - А ты как сообразил? - спросил начальник  Фомича.  -  Почему  перегнал
плоты сюда?
   - Буря была. Их там и затормошило.
   - Ишь ты! Не было бы счастья, да несчастье помогло.  Но  все  равно  ты
молодец. Ты нам  больше  трех  тысяч  сэкономил.  Мы  тебя  тоже  наградим
месячным окладом. Пупынин! Ну-ка, дай портфель!
   Толстяк подал начальнику портфель, тот  раскрыл  его,  вынул  деньги  и
отсчитал Фомичу четыреста восемьдесят пять рублей.
   - Держи!
   Потом любезно взял Фомича под руку.
   - А много ты посулил заплатить за перегон плотов?
   - Сотню рублей. И от себя литру водки поставил.
   - Ах ты, купец Иголкин! - засмеялся начальник. - Спаиваешь рабочий люд?
Ладно уж, оплатим тебе и эту литровку. Только впредь у  меня  смотри,  эти
купеческие замашки брось. Прокопыч! - обернулся  он  опять  к  толстяку  с
портфелем. - Давай сюда разнарядку!
   Тот вынул из портфеля ведомость с гербовой печатью. Начальник вручил ее
Фомичу:
   - Вот по этой разнарядке будешь выдавать колхозам лес. Кубатуру считать
умеешь?
   - А чего ж мудреного!
   - Ах ты, мудрено-ядрено! Да ты в самом деле молодец. Кто  говорил,  что
он не справится?!
   Фомич с вызовом поглядел на толстяка с портфелем.
   - Я только в том смысле, что нам кладовщика девать некуда, -  пробурчал
толстяк.
   - А он чем не кладовщик? Значит, будешь у  нас  теперь  за  кладовщика,
временно. А там посмотрим. По этой накладной и выдавай лес.  Под  роспись,
разумеется. Тут  сказано,  кому  сколько  столбов.  Кому  каких  распорок,
пасынков. Действуй! - Начальник пожал Фомичу руку и шутливо ткнул в бок: -
Успеха тебе, купец Иголкин.



        12

   Фомич долго изучал ведомость - кому сколько отпустить бревен; на каждый
колхоз отвел по тетрадочной странице, а потом раз  десять  замерял  каждое
бревно - выводил кубатуру. Еще на юридических курсах Фомич познакомился  с
хитрой наукой гонометрией, как он ее назвал. Всю гонометрию осилить он  не
успел, но высчитывать кубатуру бревен, определять сено в стогах или солому
в скирдах - это он научился. Число бревен в плотах было такое же, как и  в
ведомости  указано,  а  вот  кубатура  чуток   завышена.   Объегорил   его
толстобрюхий зав ровно на пять кубометров. Но так как  колхозам  отпускать
положено не просто кубометры, а столбы, то  есть  поштучно,  то  Фомич  не
тужил: в таком деле растекутся эти пять кубометров и не заметишь как.
   Вот-вот должны подъехать  машины  из  колхозов,  и  Фомич  тогда  будет
нарасхват, в самый почет  войдет.  "Федор  Фомич,  отпусти,  пожалуйста!";
"Федор Фомич, попрямее каких нельзя?" - "А кривые куда?  -  строго  скажет
Фомич. - Андрюше на костыли, что  ли?"  Нет,  одним  почтением  Фомича  не
разжалобишь; в деле он человек серьезный и спуску от него не жди.
   В разгар самых деловых мечтаний Фомича нежданно-негаданно  прикатил  на
"газике" Тимошкин - в белой расшитой рубашке, в белых парусиновых  туфлях,
в соломенной шляпе - как гусь, важно  выхаживал  он  возле  бревен,  потом
потребовал от Фомича разнарядку. Фомич знал,  что  Тимошкина  повысили,  -
теперь он стал заместителем Мотякова. Начальство! Фомич вынул  из  кармана
гимнастерки разнарядку и подал. Тимошкин пробежал по ней  своими  круглыми
желтыми глазами и сказал:
   - Чудненько! Значит, весь этот лес передай  по  акту  согласно  данного
документа. Сегодня же.
   - Сдать за день! - удивился Фомич. -  Здесь  более  трехсот  кубов.  За
месяц не увезешь.
   - Это вас не касается. Вы сдавайте по акту все сразу. Другому человеку.
Мы сами найдем охранника за трудодни. Понял? Лес наш.
   - Дай сюда! - Фомич выхватил из рук  Тимошкина  разнарядку,  спрятал  в
карман и зашпилил его булавкой. - Вот  когда  получите  лес  от  меня  под
расписку, тогда он будет ваш. А пока лес мой!
   - Твой лес? Ишь ты, частный элемент  нашелся.  Посмотрите  на  него!  -
Тимошкин указывал на Фомича коротким толстым пальцем  и  спрашивал  своего
шофера: - Видал, чирей какой? Кто будет деньги за этот лес платить? Мы!  -
Тимошкин подошел ближе к Фомичу. - А тебе платить не желаем. Понял! Уходи!
Сдавай лес общим актом.
   - Не сдам!
   - То есть как не сдашь? А мы отберем? Колхозы будут приезжать  и  брать
лес по нашему указанию.
   - Попробуйте только! У  меня  вон  два  ствола...  -  Фомич  кивнул  на
прислоненное к бревнам ружье. - Кто сунется - уложу на месте.
   - А за разбой знаешь что бывает?
   - Я охраняю государственное имущество. Кто меня поставил, тот и снимет.
   - Так мы же договорились с начальником ГЭС, голова два уха.
   - Этого не может быть! - опешил Фомич.
   - Пошли к телефону!
   Тимошкин покатился вперед, за ним - ружье наперевес - понуро шел Фомич.
   - Ты чего мне в спину целишь? -  обернулся  Тимошкин.  -  Я  тебе  кто?
Арестованный? Иди рядом! И пушку закинь за спину.
   В клубе возле телефонной будки сидели верхом на скамье Пашка Воронин  и
свистуновский киномеханик и резались в шашки.
   - Сидите, сидите! - царственным жестом успокоил их Тимошкин.
   Впрочем,  они  и  не  думали  вставать,  только  посмотрели   на   него
исподлобья.
   - Мне позвонить надо, - сказал Тимошкин.
   - Звоните, - кивнул на телефон Пашка и снова склонился над доской.
   - Почта?  Дайте  мне  Тиханово!  Это  Тиханово?  А?  Тимошкин  говорит.
Соедини-ка меня с гидростанцией.  Начальника,  да!  Прямым  проводом,  да.
Товарищ Кошкин? А! Тимошкин говорит. Мы тут забираем  лес.  В  Прудках,  в
Прудках. А Кузькин  в  колхоз  пойдет!  Ну,  как  договаривались.  Хорошо,
передам ему. До свидания! - Тимошкин положил трубку. - Ну  вот,  начальник
не возражает, - сказал он Фомичу и чуть не замурлыкал от  удовольствия.  -
Сдавай по акту лес и топай в колхоз на работу.
   При этих словах Пашка и киномеханик вскинули, как по команде, головы  и
уставились на Тимошкина.
   Фомичу показался этот телефонный разговор  подозрительным:  и  то,  как
больно скоро соединили Тимошкина с Раскидухой, и этот прямой  провод...  И
главное - так просто  и  нахально  выгоняли  его,  Фомича.  А  тот  приезд
начальника что ж тогда значил? Смеются они, что ли, над  ним?  Да  неужели
его начальник такой двуличный человек?
   - Ну-ка, отойди в сторону! - Фомич оттер Тимошкина  и  снял  трубку:  -
Свистуново?  Нюра,  это  Кузькин  говорит.  Мне  бы   вызвать   Раскидуху.
Начальника.
   - Долго ждать придется, дядя Федя, - ответила телефонистка.
   - Вот те раз! Только же давали Раскидуху!
   - Это не через меня. Может, через Тиханово.
   - Давай, как знаешь. Все равно буду ждать.
   Фомич  припал  к  трубке  и  долго  слушал  монотонный,   вялый   голос
телефонистки: "Алле-у-у! Самодуровка,  Самодуровка!  Алле-у-у!  Брехово!..
Алле-у-у!.. Алле-у-у!" И Фомичу чудилось,  будто  это  лепечет  на  лесной
опушке   птичка-сплюшка:   "Сплю-у-у,   сплю-у-у.   Брехово!..   Сплю-у-у,
сплю-у-у".
   Наконец Брехово ответило, и телефонистка оживилась:
   - Брехово! Дайте Раскидуху! А? Начальника соедините?..
   И вот в трубке послышался знакомый голос начальника ГЭС:
   - Слушаю!
   - Это Кузькин говорит, из Прудков!
   - В чем дело? Колхозы приезжают за лесом?
   - Еще нет. Мне передали из райисполкома, будто вы вместе с ними  решили
меня с работы того... - У Фомича пересохло в горле,  он  глотнул  слюну  и
наконец произнес: - Снять.
   - Со мной говорил вчера Мотяков,  -  ответил,  помолчав,  начальник.  -
Видите  ли,  товарищ  Кузькин,  вы,  оказывается,  колхозник.  А  нам   не
разрешается принимать колхозников на работу, да еще без согласия  колхоза.
Вот Мотяков и жаловался, что я колхозников у него переманиваю.
   - Да я же отпущен из колхоза. У меня  есть  и  справка,  и  паспорт!  -
крикнул Фомич.
   Пашка  с  киномехаником  давно  уже  отложили  свою  игру  и  теперь  с
напряжением слушали этот разговор.
   - Меня же отпустили, понимаете, отпустили! - Фомич изо всех сил  дул  в
трубку.
   - Да вы не волнуйтесь,  товарищ  Кузькин,  -  ответил  наконец  далекий
начальник. - Я ведь не сказал, что  мы  вас  снимаем.  При  всех  условиях
работайте до конца. А там видно будет.
   - А сейчас вы тут ни с кем не  говорили?  -  поглядывая  на  Тимошкина,
осторожно как бы спросил Фомич.
   - Где это тут? У тебя или у меня?
   - По телефону из Тихановского района сейчас никто с вами не говорил?
   - Нет. А что?
   - Да тут передо мной  стоит  один  тип.  -  Фомич  теперь  жег  глазами
Тимошкина. - Прохвост в соломенной шляпе. А еще руксостав!..
   Пашка и киномеханик, начиная понимать, в чем  суть  дела,  выжидательно
улыбались и нахально смотрели на Тимошкина. Тот снял шляпу и отер взмокший
лоб.
   - А что такое? - спрашивал начальник Фомича.
   - Говорит, будто вы приказали меня выгнать. А лес по общему акту  сдать
ему.
   - Что за чепуха! Не слушайте вы никого. Работайте, товарищ Кузькин.
   - Вы бы с ним поговорили. Он тут вот передо мной стоит.  Я  ему  сейчас
трубку передам. - Фомич сунул Тимошкину трубку, но тот шарахнулся от  нее,
как от горящей головешки, и в дверь.
   А вслед ему оглушительно хохотали Пашка с киномехаником.
   На другой день с утра понаехали из колхозов и на лошадях, и на машинах,
выстроились  у  фермы  табором.  Каждый  к  себе  тянет  -   поскорее   бы
нагрузиться. Все - Фомич да Фомич! А что Фомич! На четырех ногах, что  ли?
И так совсем закрутился...
   Сначала решил отпустить подводы из дальних  колхозов.  Уже  нагрузились
было хохловские, осталось подсчитать кубатуру да  подписи  поставить,  как
прибежала плачущая Авдотья. У Фомича сердце так и екнуло:
   - Что случилось? Ай с ребятами что?
   - Федя, хлеб нам не дают в магазине.
   - Как так не дают?
   Был вторник - хлебный день, и Фомич не понимал, почему не дают.
   - Продавец говорит, район  запретил.  Сам  Мотяков  звонил:  не  давать
Кузькину  хлеба...  -  Авдотья  утирала  слезы  концом  пестрого   платка,
повязанного углом. - Чем же мы  теперь  кормить  свою  ораву  станем?  Ой,
господи!
   - Да не реви ты! Разберемся - уладим.
   Фомич сказал хохловским колхозникам, уже нагрузившим подводы:
   - Подождите уезжать! Я сейчас обернусь!  -  И  побежал  через  выгон  к
магазину.
   Возле древней  кирпичной  кладовой  с  отъехавшей  задней  стенкой,  из
расщелин  которой  тянулись  тонкие  кривые  березки,  толпилось   человек
пятнадцать  -  все  больше  баб  да  старух,  -  хлебная  очередь.   А   в
полуразваленной  кладовой  -  наследство   попа   Василия   -   размещался
прудковский магазин.
   - Что это еще за новости на старом месте?  -  спросил  Фомич,  входя  в
темное помещение.
   - Я не виноватая, -  сказала  продавщица  Шурка  Кадыкова.  -  Гузенков
приезжал... Говорит, райисполком запретил продавать тебе хлеб...  Мотяков!
Уж не знаю почему.
   - А чего ж тут не знать? - Бабка Марфа зло  сверкнула  глазками  из-под
рябенького, в горошинку, платка. - Он наш, хлеб-от, колхозный.
   - И то правда... Много до него охотников развелось...
   - Они ноне не жнут, не сеют... - загалдели в толпе.
   - Ваш хлеб в поле остался, - обернулся Фомич к очереди. -  А  этот  вам
господь бог посылает, вроде манну небесную.
   - Так мы ж отрабатываем за этот хлеб-от...
   - А я что, груши околачиваю? - Фомич махнул рукой.  "Да  что  это  я  с
бабами сцепился?" - подумал.
   Он побежал в клуб, попросил соединить его с Мотяковым.
   - Чего надо? - недовольно спросил тот, услыхав голос Кузькина:
   - Почему мне хлеб запретили продавать?
   - Этот хлеб для колхозников привозят. А  вы  не  только  в  колхозе  не
работаете, но даже помогать отказались.
   - Так я же работаю в Раскидухинской ГЭС?!
   - Ну и поезжайте на Раскидуху за хлебом. - Мотяков положил трубку.
   - Ах ты, сукин сын! Ну погоди. Еще посмотрим, кто в убытке останется.
   Фомич дозвонился до начальника ГЭС и доложил ему о хлебном запрете.
   - Я не могу  лес  отпускать,  товарищ  начальник.  Поеду  за  хлебом  в
Пугасово.
   - Правильно! Не давай им лесу, если они такие мерзавцы. Заворачивай все
подводы и машины. И вот  что.  В  Пугасове  есть  корреспондент  областной
газеты. Заезжай к нему. Он сидит в редакции "Колхозной жизни". А я позвоню
ему, предупрежу. А если что не выйдет, давай ко мне.
   На свой лесной склад Фомич возвратился злым и решительным.
   - Разгружай подводы! - крикнул он еще издали хохловским колхозникам.
   - Да ты что, в себе? Мы еще по-темному выехали из дому, а  к  ночи  еле
доберемся назад. И с пустыми руками?!
   - А если бы вы встали с пустым брюхом, день проторчали тут и  пошли  бы
спать с пустым брюхом? Это каково?
   - А мы тут при чем? - окружили Фомича  шоферы  и  возчики.  -  Чего  ты
нам-то войну объявляешь?
   - А со мной без объявления  начали  войну,  -  сказал  Фомич.  -  Не  я
начинал, не я и отвечать буду. Езжайте к Мотякову. Раз  они  так  -  и  мы
эдак.
   - Ты  уж  нас-то  пожалей.  Нагрузились  ведь...  -  упрашивали  Фомича
хохловские колхозники.
   - А меня кто жалеет? У вас дети есть? Вот ужин подойдет, они  придут  к
матери: "Дай хлеба! А она скажет им: "Ложитесь  не  емши.  Отец  хлеба  не
принес, ему некогда. Он целый день хохловских мужиков жалел". Так, что ли?
   Хохловские мужики, ругая и Фомича,  и  Мотякова,  а  пуще  всего  некое
мифическое начальство, пошли к своим подводам.
   - Ладно уж! - остановил их Фомич. - Давайте накладную, подпишу.
   Высокий, сутулый, обросший  седой  щетиной,  как  сухостой  лишайником,
хохловский бригадир протянул Фомичу  накладную.  Фомич  подложил  под  нее
тетрадь и подписал на коленке.
   - Спасибо! - Хохловский бригадир спрятал накладную и сказал:  -  У  нас
тут есть хлеб, с собой брали. Возьми ребятишкам.
   - Да вы что! Вам самим  топать  до  ночи.  -