Савельева:
   -  Люди,  подобные  Чубатову,   пользуясь   трудным   положением,   как
новоявленные  купчики,  кидают  на  ветер  государственные  деньги.   Есть
определенный закон финансовой отчетности. Вот и потрудитесь соблюдать его,
ежели взяли на себя ответственность распоряжаться финансами.
   - Логика железная, что и говорить, - невесело усмехнулся Коньков. -  Но
не отобьем ли мы желание у  людей  смелых,  предприимчивых  рисковать  для
пользы общей, когда дело принимает непредвиденный оборот? Ведь легче  уйти
от  решения,  постоять  в  стороне,  подождать.  Авось  кто-нибудь  смелый
вынырнет, подставит загорбок.  Пусть  себе  тянет,  а  мы  поглядим  -  не
споткнется ли? А уж ежели споткнется, тогда мы ему покажем кузькину  мать!
Не ты ли мне говорил, что не было у нас леса в районе до  Чубатова?  И  не
будет, если мы его засудим.
   - Философия, Леонид Семенович. Какая-то помесь делового меркантилизма с
либеральной снисходительностью. Лесные вопросы меня сейчас не  интересуют.
Мы не снабженцы, а работники  юстиции.  Налицо  есть  серьезное  нарушение
закона.
   - Есть буква закона, но есть еще и  дух  закона,  -  сказал,  горячась,
Коньков.
   - Нет, капитан! И буква, и дух закона - все едино. Нельзя одно отрывать
от другого. Закон не плащ с капюшоном - хочу капюшон накину,  хочу  голову
непокрытой оставлю. Закон не должен зависеть ни от состояния погоды, ни от
нашего благорасположения, ни от чего другого. Закон  есть  закон.  И  если
закон нарушен, то нарушитель должен предстать перед судом, кто  бы  он  ни
был, хоть мой папа или ваша мама.
   - Но бесспорных нарушений не бывает, кроме исключений. Это хоть  ты  не
станешь отрицать?
   - И не подумаю отрицать. На то у нас и суд имеется, чтобы решать споры.
Пусть суд рассудит, какие сроки ему дать - условные или безусловные. Я  не
судья, я прокурор. Мой долг - стоять на страже  закона.  В  данном  случае
финансовая дисциплина нарушена? Параграф  закона  нарушен?  Ну,  так  вот:
предлагаю вам задержать Чубатова.  Если  будете  либеральничать,  если  не
задержите растратчика, то дело будет у вас изъято.
   - А я с вами не согласен.
   - Как не согласен? - опешил прокурор.
   -  Вот  так...  Не  согласен.  Вина  Чубатова  относительная.   Главные
виновники - начфин, председатель райисполкома и все  те,  которые  развели
эту липовую отчетность с лесом. А еще  мы  с  вами  виноваты,  потому  что
глядели на это дело сквозь пальцы.
   - Разговоры  на  эту  тему  считаю  исчерпанными.  Возьмите  под  арест
подследственного. А предварительное расследование сдайте нам.
   - Я возьму его под стражу, но расследование буду продолжать.
   - Вы будете наказаны.
   - Поглядим.



        17

   Сразу  же  после  ухода   прокурора   Коньков   позвонил   председателю
райисполкома и сказал:
   - Никита Александрович, мне необходимо поговорить с тобой насчет лесных
дел. Когда? Да хоть сейчас же. А лучше давай после обеда и пригласи к себе
Завьялова. Обязательно!
   Коньков чуял, что прокурор был раздражен неспроста; он и сам оказался в
нелепой ситуации: уж кто-кто, а он, Савельев,  был  главным  застрельщиком
лесных заготовок после того, как вся его прокуратура и снаружи, и  изнутри
была обшита тесом. И вдруг - на тебе! Тес добывался по неписаным правилам.
Прокурор хлопал ушами, а председатель исполкома знал,  да  помалкивал.  Уж
теперь-то между ними определенно черная кошка пробежала. Нельзя ли  как-то
раскачать председателя райисполкома, чтобы вопрос о нарушениях  финансовой
отчетности по лесозаготовкам решить как-то по совести, а не валить все  на
"стрелочника" Чубатова. Этот самый менестрель, как иронично обзывал его за
глаза Коньков, понравился ему своей прямотой,  вспыльчивостью  и  каким-то
детским простодушием. Да и то немаловажный факт: и лесорубы, и  сплавщики,
и удэгейцы - все берут его под защиту. За проходимца  не  станут  ратовать
мужики, которые  сами  без  денег  остались.  Так  думал  Коньков,  идя  к
председателю райисполкома Стародубову.
   Тот его встретил шумной речью - пиджак распахнут, лицо  красное,  ходит
по кабинету и ораторствует. Завьялов сидел на диване и  смотрел  себе  под
ноги.
   - Вот так, Леонид Семенович! Слыхал новость?  -  ринулся  Стародубов  к
Конькову. - И я виноват, и Завьялов виноват, и Чубатов  виноват...  Только
один Савельев у нас невинный. Он, видите ли, прокурор, он один  радеет  за
соблюдение закона, а мы все сообща только и делаем, что нарушаем закон.  -
Он взял под руку Конькова и подвел к дивану. - А ты садись, садись!
   Сам опять гоголем прошелся по кабинету - и полы вразлет.
   - Вы знаете, что он мне  вчера  наговорил?  -  спросил,  останавливаясь
перед ними, изображая на лице ужас и протест.  -  Мол,  при  нашем  прямом
попустительстве... Это надо понимать - при моем попустительстве!  -  ткнул
себя пальцем  в  грудь  Стародубов.  -  Из  хозяйственных  заготовок  леса
образовалась кормушка для коммивояжеров и проходимцев. Я ему - сперва  еще
надо доказать, что он коммивояжер и проходимец. А он кричит: весь город об
этом знает, как он пятерки в  ресторане  разбрасывает  направо  и  налево.
Откуда-то они берутся? Понимаете, разбрасывает деньги Чубатов, а кричит на
меня. Вы можете себе это представить? - Его сочные  пухлые  губы  обиженно
дергались.
   Коньков усмехнулся.
   - Еще неделю назад он из кожи лез, доказывая мне, что  Чубатов  золотой
работник, что до него весь район щепки завалящей не видел.
   - Во, во! - радостно подхватил Никита Александрович.  -  Я  ему  так  и
сказал: ты же сам упрашивал меня подкинуть  премию  Чубатову,  когда  твою
прокуратуру тесом  обшили!  А  он  мне  -  не  путай,  говорит,  эмоции  с
финансовой отчетностью. Ты,  говорит,  на  эту  отчетность  сквозь  пальцы
смотрел. Все  на  такелаж  списывал.  Но,  во-первых,  не  я  списывал,  а
председатели колхозов.  -  Стародубов  указал  грозно,  как  Вий,  толстым
пальцем на понуро сидевшего Завьялова, потом этим  пальцем  ткнул  себя  в
грудь. - Если ж я и рекомендовал, то лишь потому, в первую голову, что лес
обходился дешево. Понимаете?
   - Никита Александрович, а  тебе  лично  известен  был  этот  заведенный
порядок отчетности? - спросил в свою очередь Коньков.
   - Что? - Стародубов с удивлением глянул на Конькова, словно  спросонья,
крякнул и пошел к себе за стол, сел в кресло.
   Раскрыл какую-то папку, бумагами пошуршал, потом ответил нехотя:
   - Известен. - И проворчал: - А кому он не известен?
   - Значит, и начфин знал об этом заведенном порядке?
   - Да, конечно, знал!
   - Отчего же раньше не протестовал наш начфин? Да и ты тоже?
   - Лично я считаю Чубатова честным человеком. Потому и не протестовал.
   - Так виноват Чубатов или не виноват?
   - Леонид Семенович, ты не упрощай! Что значит  -  виноват  или  нет?  С
точки зрения начфина, конечно, виноват - отчетность  у  него  хромает.  Но
лес-то заготовлен. И лес хороший. В это  я  верю.  И  в  личную  честность
бригадира тоже верю.
   - Ну, тогда спишите его расходы на заготовленный лес, и дело с концом.
   - Да  как  же  списать?  Кто  же  спишет?  Я  ведь  не  могу  приказать
председателю колхоза, вон тому же Завьялову, повесить до весны семь  тысяч
рублей себе на баланс. Нет у меня таких прав. Не могу! А он принять их  по
своей воле тоже не может. Был бы лес - тогда другой  разговор.  А  лес-то,
вон он где. На Красном перекате.
   - Лес-то на перекате, да человек тут. Что с ним делать, вот вопрос!
   - Вопрос, как говорится, в вашей компетенции. Тут, знаете, ваше дело...
   - Не только мое, но и ваше. И вы должны все взвесить и учесть.  Он  для
вас не посторонний...
   - Конечно, все надо учитывать, - поднял голову  Завьялов.  -  Мужик  он
деловой, но и беспечный. В каждом деле,  кроме  выгоды,  есть  необходимая
мера допуска, что ли, или  дозволенного.  Ты  за  выгодой  гонись,  но  не
забывайся. В этом смысле он виноват. Но...
   - Да в чем его вина, конкретно? - спросил Коньков.
   - Говорят, подымал топляк без наряда.
   - А кто должен давать наряды на топляк, водяной, что ли?
   Завьялов смущенно умолк.
   - Топляк-то ничей, списанный, - говорил Коньков,  накаляясь.  -  Другое
дело - кто его утопил? Кто списал такой хороший лес? Вот бы  чем  заняться
надо!
   - Ну, я там не был и лесным делом не занимаюсь, - сказал Завьялов.
   - Не был, не видал, а обвиняешь... Говоришь - виноватый Чубатов.
   - Я знаю, что у него грешки по части такелажа. Трос покупал на  стороне
и прочее...
   - Видел я твой ток, механизированный. Хороший ток!  -  стал  неожиданно
восторгаться Коньков. - А какой навес над ним!  Правильно!  Крыша  битумом
залита, подъездные пути - гудроном. Ни пылинки, ни капельки влаги... А где
же ты достал битум и гудрон? На нашей базе их нет.
   - Леонид Семенович! Какое  это  имеет  отношение  к  лесу?  -  Завьялов
зарделся до ушей.
   - Никакого. Просто интересуюсь,  где  ты  купил  битум?  Может,  Никита
Александрович скажет?
   - Я думаю, он сам вспомнит, - отозвался тот хмуро.
   - Ездил в соседнюю область... на завод, - выдавил Завьялов.
   - По наряду?
   - Нет, - Завьялов тоже нахмурился, глядя в пол.
   - Ну, чего ты устраиваешь представление? - сердито сказал Стародубов. -
Что он тебе, подследственный? Не забывайся, понимаешь.
   - Не нравится?
   -  Да,  не  нравится.  Отчетность  председателя  колхоза  не  в   твоей
компетенции.
   - Не надо сердиться, Никита Александрович.  Я  и  не  думаю  ревизовать
Завьялова, да и вас тоже. Вы правы - это дело не в моей компетенции.  Хотя
на каждый роток не накинешь платок. Это ведь не  секрет,  что  порядки  со
снабжением в  нашем  районе  лыковые:  пока  сухо  -  держится,  где  чуть
подмочило - рвется. Достаем,  где  можем  и  как  можем.  А  отчетность  -
пришей-пристебни. Концы с  концами  сошлись  -  все  покрывается.  Прореха
появилась - стрелочник виноват. Вот и валим теперь на Чубатова.
   - Что правда, то правда, - сказал Завьялов, закуривая. - И  отчетность,
и снабжение - все поставлено на русский авось.
   - Так вы же сами хозяева! Вы и отчитывайтесь  как  следует!  -  вспылил
Стародубов.
   - Да я это не про нас, а вообще насчет снабжения. И не дай бог  попасть
впросак.
   - Именно! - подхватил Коньков. - Вот и попал Чубатов впросак. Но лес-то
заготовлен. Я видел своими глазами. Хороший лес.
   - Не сомневаюсь,  -  согласился  Завьялов.  -  Чубатов  плохой  лес  не
пригонит.
   - А если не сомневаетесь... Почему бы вам  вместе  со  Стародубовым  не
снарядить комиссию? Съездили бы, посмотрели, акт составили - что  за  лес?
Сколько его? Да и положили бы к нам в дело. Авось поможет взвесить истину.
   - Это дело реальное, - отозвался Стародубов. - Я свяжусь  и  с  другими
заказчиками. Думаю, они поддержат нас. Сообразим комиссию.
   Завьялов оживился, положил руку на колено Конькову и тоном  заговорщика
спросил:
   - Слушай, капитан, а ты, случаем, не перепутал свои обязанности?
   - Какие обязанности?
   - Те  самые,  следователя.  Вроде  бы  ваше  дело  вину  установить.  А
остальное - пусть адвокат собирает, - озорно допытывался Завьялов. - Не то
ведь хлеб у людей отбираешь.
   Коньков хмыкнул.
   - Это я слыхал. Анекдот ходил в  начале  шестидесятых  годов.  Помнишь,
когда все обязанности делили? Пришла бабка в исполком и жалуется: родимые,
говорит, приструните моего старика, он молотком дерется.  А  ей  отвечают:
ты, бабка, не туда жалуешься. Мы -  сельский  исполком.  Вот  если  бы  он
серпом тебя, тогда к нам. А на тех, которые  молотком  дерутся,  жалуйтесь
вон туда, через дорогу. Там промышленный исполком.
   Никита Александрович трубно захохотал, Завьялов криво усмехнулся.
   - Ну и угостил ты меня, Леонид Семеныч, угостил.
   - Кушайте на здоровье!



        18

   Дарья пришла в этот день пораньше с работы. Ее гнало нетерпение  узнать
- что было там, на допросе? Какие обвинения предъявили Ивану?  Что  грозит
ему?
   Но дома его не было,  на  столе  лежала  записка:  "Ушел  по  вызову  в
райисполком".
   "Ну, слава богу! - подумала она. - Если вызвали в райисполком,  значит,
не сажают". И на душе у нее отлегло.
   Переодевшись  в  шелковый  цветастый  халат,  она  прошла  на  кухню  и
принялась чистить картошку. Иван придет голодный, да и сама проголодалась,
или от волнения есть хочется. Замечала она за собой  странную  привычку  -
как начнет волноваться, так ест, что под руку попадет.
   В холодильнике лежала добрая половина свиного окорока,  закопченного  в
бане, по-домашнему, - еще до ссоры с  Иваном  Завьялов  привез,  вместе  с
помидорами. Иван любил свиное сало с картошкой,  прожаренной  до  красноты
мелко нарезанными ломтиками, вроде лапши. Чтобы с хрустом!
   Ах, как ей хотелось продлить это тревожное житие с ним, с блаженством и
страхом пополам! Каждое  утро,  уходя  на  работу,  она  с  тайным  ужасом
спрашивала себя мысленно: "А  вдруг  это  была  последняя  ночка?  Вечером
вернусь - а его нет и не будет..."
   В дверь кто-то постучал. Дарья вздрогнула:  кого  это  нелегкая  несет?
Иван ушел с ключом.
   - Кто там? - спросила она с порога кухни.
   - Даш, это я... Павел. Открой!
   Она открыла дверь и спросила сердито:
   - Ты зачем приехал?
   - Пусти меня! Поговорить надо. Дело есть. Тебя касается и его...
   Она вздрогнула, помедлила и уступила.
   - Ладно, проходи.
   В прихожей указала Боборыкину на вешалку.
   - Раздевайся, раз вошел. Только имей в виду: лясы точить я с  тобой  не
собираюсь. Выкладывай свое дело и сматывайся.
   Боборыкин вошел в комнату, озираясь по сторонам - нет ли  кого?  Присел
на диван, начал вкрадчиво:
   - Даша, я прошу - выслушай спокойно и подумай.
   - О чем ты?
   - Я слышал, ты замуж выходишь... Хочешь расписаться...
   - А тебе-то что?
   - Я, кажется, мужем тебе доводился, - хмыкнул Боборыкин.
   - Вот именно: доводился. И меня чуть не довел до точки.
   - Вон как ты мое добро вспоминаешь. Другая спасибо сказала бы.
   - За что?
   - Хотя бы за квартиру, которую я тебе оставил. - Он обвел руками вокруг
себя. - Неплохая квартирка.
   Квартира и в самом деле была  неплохой  -  двухкомнатная,  в  кирпичном
доме, с широкими  окнами,  с  коврами  на  стенах,  с  большим  зеркальным
сервантом.
   - Квартира государственная. Мы ее вместе получали.
   Боборыкин усмехнулся.
   - Извините, счетоводам таких квартир не дают. Она  была  закреплена  за
предом райпотребсоюза. А председателем был вроде бы я.
   - Какое это имеет значение теперь?
   - А такое, что я добра тебе желаю и сделал много добра.  Вот  хоть  эту
квартиру переписал на тебя. А  когда  у  нас  жизнь  не  сложилась,  уехал
добровольно.
   - Ты уехал добровольно? Не ври! Ты следы заметал. Разоблачений  боялся,
после того как тебя сняли.
   - Каких разоблачений?
   - Таких. Сколько вы через сельповские магазины  неоприходованного  меху
распродали?
   - Чего ты мелешь? Откуда ты это взяла?
   - Оттуда. Серафим, наш фининспектор, рассказывал про эти махинации.  Да
я и сама кое-что теперь понимаю. Это я раньше была глупой, по молодости. А
такие шашни, которые вел ты, не каждый поймет и раскусит.
   - Это никем не доказано.
   - Может, еще докажут.  То-то  вы  и  смотались  вовремя.  А  мне  сразу
заливал, что едешь в тайгу на заработки, мол, приелись друг  другу.  Давай
врозь поживем на отдалении.  Авось  соскучимся  и  все  наладится.  А  сам
прихватил с собой Маньку Лисицу из Синюхинского сельпо. И  полгода  с  ней
жил как с законной женой. И ее бросил. Думаешь, я про это не знаю?  Подлец
ты, Пашка, подлец!
   - Насчет Маньки - это все наговоры. Пусть сперва докажут.
   - Кому надо доказывать? Мне, что ли?
   - Хотя бы. А может, зазря меня обвиняешь?
   - Да господи! Живи, как хочешь.  Не  обвиняю  я  тебя.  Да  и  что  нас
связывает? Семеро детей по лавкам? И документы наши чистые. И слава  богу,
что я с тобой развелась. И тогда обманывал меня -  все  тянул...  И  слава
богу!
   - Развелась... И вот тебе мой совет: не расписывайся с Чубатовым.
   - Какое тебе дело? Все мстишь ему, что лес у тебя не купил?
   - Его гитара? - указал на  висевшую  на  стене  гитару,  усмехнулся.  -
Доигрался. Его посадят, если уже не посадили.
   - Врешь!
   - Точно тебе говорю. В городе слыхал, от верного человека. Хочу  помочь
тебе, открыть глаза. Смотри не распишись с подсудным человеком.
   - Негодяй! Мучитель!
   - Глупая ты, Дашка. Я надеюсь, ты еще  одумаешься.  Помни  -  я  всегда
помогу.
   - Пошел ты со своей помощью!
   В дверях кто-то заскрежетал ключом. Боборыкин вздрогнул.
   - Кто это?
   Даша, не отвечая, вышла в прихожую, оттуда послышался голос Чубатова:
   - Добрая весть, Дашок! Комиссию собирают в райисполкоме. Лес мой  хотят
оприходовать.
   С порога, увидев Боборыкина, вопросительно глянул на Дашу.
   Даша ответила:
   - Пришел предупредить меня, чтобы я с тобой не расписывалась.
   - Что это  значит?  -  спросил  Чубатов,  переводя  взгляд  с  Даши  на
Боборыкина и снова на нее: скулы его в один  момент  сделались  багровыми,
глаза заблестели.
   И Даша  порозовела,  ноздри  ее  округлились  и  подрагивали;  глядя  с
ненавистью на Боборыкина, она заговорила, чеканя слова:
   - Он, видите  ли,  заботу  проявляет  о  моем  благополучии.  Потому  и
наговаривает на тебя, и лесорубов натравливал.
   - За этим и приехал сюда? - Чубатов, сощурив глаза и сжимая до  белизны
губы, грозно приближался к Боборыкину.
   Тот встал, азартно и злобно произнес:
   - Не только за этим... А еще хочу посмотреть, как посадят тебя.
   - Меня-то когда еще посадят. А я тебя сейчас посажу...
   Коротким и  сильным  ударом  под  дых  Чубатов  сбил  Боборыкина.  Тот,
перегнувшись, ткнулся головой на диван.
   - Встань! - Чубатов схватил  его  за  грудки,  приподнял  левой  рукой,
притянул к себе, тот вдруг хватил его зубами за палец.
   - Ах ты, гад! С-собака! - И снова правой ударил Боборыкина в челюсть.
   Боборыкин перевалился через диванный валик и сбил спиной стул.  Чубатов
поймал его за шиворот, опять поднял.
   - Это тебе за Дарью. А теперь за меня получи!
   Он снова ударил Боборыкина в лицо,  тот  пролетел  в  прихожую,  спиной
раскрыл дверь и упал на порог.
   Чубатов взял его под мышки, вытащил на крыльцо и столкнул  вниз.  Потом
снял его куртку с вешалки и выбросил из дверей. Боборыкин неожиданно резво
вскочил на ноги, схватил куртку и отбежал на почтительное расстояние.
   - Это все тебе приплюсуется, приплюсуется! - крикнул, грозя кулаком.
   - Пошел вон! Мразь...
   Чубатов закрыл дверь и вернулся в дом; из левой руки его  текла  кровь.
Размазывая ее правой ладонью, сказал, кривя губы:
   - Собака! Надо же - руку укусил.
   - Дай я тебя платком перевяжу! - ринулась к нему Даша.
   - Да пустяки!..
   Она ловко и  быстро  перетянула  платком  его  руку  и  завязала  двумя
узелками концы платка. Потом, тревожно заглядывая в глаза ему, спросила:
   - Иван, это правда, что тебя посадят?
   - Врет.
   - Ваня, милый! Я так боюсь за тебя, так боюсь... - Она прижалась к  его
груди и заплакала.
   - Успокойся, успокойся. - Он гладил ее по голове, как ребенка. - Видишь
- я у тебя. Мы очень мирно беседовали с капитаном и  расстались  друзьями.
Он даже хлопотал за меня в райисполкоме.
   - Я знаешь о чем подумала? - Она запрокинула голову и опять поглядела в
лицо ему. - Если тебя посадят, я стану твоей женой.
   - А если нет? - Он с ласковой насмешливостью глядел на нее. - Ну,  чего
молчишь? Будешь раздумывать? Тогда я попрошу капитана, чтобы меня посадили
сегодня же.
   - Типун тебе на язык! Что ты говоришь такое?  -  испуганно  запричитала
она. - Вот беду накличешь! Разве можно смеяться над судьбой?
   - А я не смеюсь. Моя судьба - ты. Она в моих руках. -  Он  обнял  ее  и
поцеловал.
   Им помешал стук в дверь.
   - Неужели ему мало? - сказал Чубатов, оставляя ее. - Погоди, я сейчас.
   Даша оправила на себе одежду, причесала волосы, обернувшись к  зеркалу,
и с ужасом