,  или,   как   здесь   говорили,
"спускался вниз", дважды в году - весной и глубокой осенью. Все  остальное
время он пропадал в сопках,  работая  экспедитором  геологических  партий.
Появлялся он всегда с  деньгами;  одни  говорили  -  с  крадеными,  другие
утверждали, что деньги он заработал, накопил. Приходил он  каждый  раз  на
стройку с желанием осесть, закрепиться... Но  всегда  пропивался  и  после
скандалов, драк снова уходил в сопки. На стройку  его  влекла  еще  давняя
властная страсть к Неле. Но он скрывал  эту  страсть  и  говорил  о  своей
возлюбленной нарочито пренебрежительным тоном: "Старуху пришел навестить".
   На танцы привела его Неля. Семен заметил,  что  был  он  выпивши.  Неля
шептала ему что-то  на  ухо,  он  усмехался,  подозрительно  поглядывал  в
сторону Кати и Михаила. Все это настораживало Семена, и он старался  ближе
держаться к Забродину.
   Танцевали под баян. Пол был шершавый, сухой, весь заляпанный известью и
краской. Взбитая сапогами  и  туфлями  известковая  пыль  белесым  туманом
висела в воздухе, садилась на разгоряченные лица, першила в горле. Но люди
не замечали ее; тесно прижимаясь друг к другу,  обхватив  руками  талии  и
спины, покачиваясь и шаркая ногами, они награждали друг  друга  довольными
бессмысленными улыбками. В эти минуты, танцуя с Лизой, Семен думал о  том,
как люди ухитряются терять свои лица  и  делают  это  с  радостью,  словно
облегчая себя от ненужной ноши. Как все мы теперь похожи друг на друга!  И
даже эти пестрые девичьи платья  так  уныло  однообразны.  А  вот  Катя  в
комбинезоне. Молодец! Но понимает ли она это?
   В  один  из  перерывов  Неля  оказалась  рядом   с   Катей.   Скользнув
пренебрежительно своими смоляными глазами по Катиной одежде, она сказала:
   - Ударница и в комбинезоне! Что это? Пренебрежение к людям?
   - Не ко всем.
   Они были одинакового роста и  теперь  с  ненавистью  смотрели  друг  на
друга, глаза в глаза. Но говорили спокойно, учтиво улыбаясь.
   - Пожалуй, за такую демонстрацию, неуважение к массе могут попросить.
   - Главного инженера здесь нет.
   - Найдутся и другие.
   - Я знаю, что вы услужливы.
   - Вы пожалеете... - Неля вспыхнула, не выдержав, и отошла.
   У них была старая вражда. Неля ненавидела Катю за то, что она  была  ее
вечной соперницей, и за то, что Катю обожали все геологи, и за то, что она
не уступила главному инженеру и с той поры смотрит на Нелю с  нескрываемым
презрением.
   - Что у вас тут случилось? - спросил Михаил, ходивший  покурить.  -  Ее
как ошпарили.
   - Хочет попросить меня из зала.
   - Почему?
   - Одежда моя не понравилась.
   - Говорили же тебе, что  нужно  переодеться...  Ты  все  любишь  делать
напротив.  Еще  только  скандала  не  хватало.  -  Михаил,   увидев,   как
направились к ним через весь зал Неля с Дербень-Калугой, взял Катю за руку
и потянул на выход. - Пошли, пошли... Нечего на скандал нарываться.
   Катя почувствовала, что рука Михаила дрожит. "Трусит", - подумала  она.
И ей стало противно. Она с силой вырвала руку.
   - Пошел от меня прочь!
   - Послушайте, девушка! Вы, простите, не по форме  одеты,  -  говорил  с
наглой любезностью подошедший  к  Кате  Дербень-Калуга.  -  Общественность
просит вас удалиться.
   - Что вам от нее надо? - сказал Михаил.
   Но Дербень-Калуга, не  оборачиваясь,  небрежно  оттолкнул  его,  словно
чучело.
   - Вы слышите, дорогуша?
   -  Я  вам  не  дорогуша.  И  проваливайте  своей  дорогой,   самозваная
общественность.
   - О, да вы дурно воспитаны! Придется поступить  так.  -  Дербень-Калуга
взял Катю выше локтя.
   - Не трогай меня, мерзавец! - Катя свободной рукой  наотмашь  хлестнула
его по щеке.
   - Ах, так! - Дербень-Калуга сграбастал своими длинными ручищами Катю  и
бросился к дверям.
   - Стой! - Семен откуда-то сбоку по-петушиному налетел на Дербень-Калугу
и ударил его в скулу.
   Дербень-Калуга лязгнул по-волчьи зубами, бросил Катю  и,  рванувшись  к
Семену, поддел его правой рукой, словно крюком, и бросил  в  дальний  угол
зала. Семен отскочил  от  стенки,  как  резиновый,  и  снова  бросился  на
противника, осыпая его молниеносными ударами.
   Дербень-Калуга, не ожидая такого напора,  стал  по-бычьи  отступать  и,
наконец, страшным ударом в лицо опрокинул Семена на пол.
   - Уймите этого крокодила! Он убьет его! - закричала Лиза.
   Кто-то сзади взял  Дербень-Калугу  и  в  железном  замке  сцепил  руки.
Дербень-Калуга попробовал присесть, кинуть его  через  себя.  Но  тот  был
тяжел, как слон. Дербень-Калуга обернулся и узнал рябого монтажника.
   - Чего тебе надо? - хрипло спросил он.
   - А ничего, -  ответил  монтажник  и  легко  поднял  Дербень-Калугу.  -
Иди-ка, милок, остынь.
   Он вынес Дербень-Калугу на лестничную клетку:
   - Ступай!
   - Ах, вы все тут заодно! Ну, так пожалеете.
   - Иди, иди. Поговорили и будет.
   - И я здесь не один. Скоро узнаешь, тертая морда.
   Монтажник вернулся в зал и объявил тоном начальника:
   - Танцы окончены. Прошу расходиться.
   Семена и Катю он задержал.
   - Вам нельзя уходить. Пока останетесь здесь.
   С ними вместе остались Лиза и Михаил. Лиза  все  смотрела  на  разбитое
Семеново лицо и всхлипывала.
   - Перестань! - сердито унимал ее Семен. - Что я, покойник, что ли?
   - Тебе больно, Сеня? - спрашивала она жалобно  и  еще  пуще  заливалась
слезами.
   Катя была  бледная,  глаза  ее  горели  и  казались  теперь  совершенно
черными.  Михаил  держался  поодаль,  старался   не   смотреть   на   нее,
отшучивался:
   - Ничего себе история с географией. Придется ночную оборону вести.
   В зале осталось еще несколько монтажников. Ими распоряжался бригадир:
   - Запереть дверь! А теперь парты сюда! Живо! Дверь забаррикадировать!
   Из классной комнаты стали сносить к двери парты и громоздить их друг на
друга. Работали молча, в томительном ожидании, что  скоро  придут.  И  они
пришли. Сначала по лестнице громыхали  сапоги,  потом  сгруживались  перед
закрытой дверью,  и  слышно  было  тяжелое  дыхание  поднимавшихся  людей.
Наконец раздался громкий стук в дверь и голос Дербень-Калуги:
   - Рябой, открывай!
   Из зала никто не ответил.
   - Послушай, бугор! - примирительным тоном сказал Дербень-Калуга.  -  Ты
нам не нужен, и людей твоих мы не тронем. Выпусти этого  щенка,  я  с  ним
посчитаюсь. И девчонку: проучить надо. Ну?
   - Пеняй на себя. Навались, ребята!
   В дверь начали ломиться; она глухо  задрожала  от  сильных  ударов,  но
выдержала напор.
   - Ну-ка вниз за бревном, живо! - кричал Дербень-Калуга. - Да  потяжелее
принесите.
   Бригадир отвел Михаила к окну.
   - На улице никого не видно?
   Михаил приоткрыл створку, посмотрел:
   - Никого.
   - Нужно бежать в клуб. Там сейчас народ. Позвать сюда... И  кого-нибудь
из начальства.
   - Но ведь отсюда не спрыгнешь... Тут,  слава  богу...  -  Михаил  снова
опасливо посмотрел в раскрытое окно. - Метров двенадцать будет.
   Бригадир  сходил  в  классную  комнату  и  принес  моток  электрошнура.
Привязав один конец за радиатор, он бросил второй в окно:
   - Спускайся!
   - Господи благослови! - Михаил криво усмехнулся и  осторожно  полез  на
подоконник.
   Шнур показался ему слишком тонким. Он глубоко, до режущей боли впивался
в руки. Михаил кряхтел, корчился и отталкивался от стенки коленями. Но его
снова тянуло к стене, словно  кто-то  толкал  его,  хотел  вдавить  в  эту
шершавую, обдиравшую руки  и  лицо  штукатурку.  Наконец  он  почувствовал
ногами землю, бросил шнур, огляделся - никого. Быстро отряхнул  с  пиджака
белый известковый налет и побежал.
   Недалеко от школы ему встретилась на дороге большая толпа. Впереди  шли
Синельников и комсорг Пятачков, быстрый круглолицый крепышок.
   - Забродин, вы из школы? - спрашивал он своим пронзительным тенорком. -
И вы допустили драку?  Кто  участник?  Саменко?  Безобразие!  А  еще  член
бюро...
   - Саменко тут ни при чем, - пытался возразить Михаил.
   - Молчите! Нам все известно.
   - Пошли! - сказал Синельников. - Скорее, ребята!
   Эти "ребята", молчаливые пожарники, держались кучно возле Синельникова,
как телохранители. Толпа двинулась к школе, сохраняя свой особый  порядок:
впереди Синельников, за ним пять молодцов, Пятачков и Забродин, а уж потом
все любители потешных зрелищ.
   Дербень-Калуга со своими приятелями, выломав  дверь,  уже  разбрасывали
парты, когда подоспела неожиданная помощь. Увидев перед собой хладнокровно
приближавшегося Синельникова, он понял, что терять ему больше нечего.
   -  Ах,  главный  инженер!  -  осклабился  Дербень-Калуга.  -  Давно  не
виделись... А поговорить есть о чем... Свет! - вдруг рявкнул он и бросился
к Синельникову.
   Два пожарника, словно по команде, выдвинулись вперед и через  мгновение
сидели верхом на Дербень-Калуге.
   - Тихо, милый, тихо, - ласково уговаривали они его, связывая.
   Один из приятелей Дербень-Калуги, толстошеий,  с  медвежьим  загорбком,
побежал к выключателю, но там  его  встретил  появившийся  из  зала  рябой
монтажник. Он поднес к его лицу увесистый кулак и сказал:
   - Чуешь?
   Синельников, кивнув на Дербень-Калугу, распорядился:
   - В холодную его! - Потом через пролом в дверях вошел в зал.
   За ним двинулась вся толпа.
   -  Кто  еще  виновен?  -  строго  спросил  Синельников,  останавливаясь
взглядом на Семене.
   У Семена опух разбитый нос, на верхней губе остались  следы  крови.  Он
зло смотрел на Синельникова и вдруг сказал с вызовом:
   - Вы виноваты.
   - Я? - Синельников повернулся к  комсоргу.  -  Пятачков,  этот  парень,
кажется, из вашего бюро?
   - Да, к сожалению, - быстро подтвердил Пятачков.
   - Я повторяю, что виновны вы.
   - Что это значит?  -  строго  сказал  Синельников.  -  Может  быть,  вы
поясните?
   - Да, я поясню. У нас вместо клуба - барак. В прошлом году должны  были
построить клуб. Но где он? Нет клуба. А деньги,  отпущенные  на  клуб,  вы
вложили в док. Вы план  выполняете...  А  мы  вынуждены  подобные  сборища
проводить... По углам! В этой пыли, с драками...
   - Послушайте, вы, любитель увеселений! Зачем вы  сюда  приехали?  Город
строить? Или для приятных развлечений? Вы знаете, что  такое  док?  Это  -
ремонтная станция кораблей. Это - тысячи рабочих!.. А вы хнычете, что  вам
танцевать негде. Забыли, чьи вы дети! Ваши отцы  с  ножовками  и  топорами
города строили. Пайки хлеба, как мыло, нитками резали.  Создали  для  вас,
вручили вам лучшую в мире технику...  -  Синельников  прервал  свою  речь,
махнув рукой... - О чем тут говорить.
   - Мне очень жаль, что этот парень из вашего бюро, - сказал он Пятачкову
иным тоном.
   - Обычная философия виноватых, - снисходительно заметил Пятачков.  -  Я
займусь. Саменко! - крикнул он вслед уходившему Семену. - Мне поговорить с
тобой нужно.
   - Не о чем.
   Семен  быстро  спускался  по  лестнице  и  вдруг  услышал   за   спиной
характерные щелчки высоких каблуков.
   - Что ты за мной бегаешь! - сердито обернулся он к Лизе. - Что я  тебе,
нянька-воспитательница?
   - Сеня, не надо так, - ее  пухлые  губы  жалко  задергались,  в  глазах
появились слезы.
   - Отстань!
   Семен выбежал на улицу и быстро пошел в рыбный порт.  Но  частый  топот
Лизиных каблучков неотступно следовал за ним. Она всхлипывала  и  говорила
одно и то же:
   - Я же знаю, тебе так тяжело...
   - Отстань!
   - Ты бы не сказал такое Синельникову, кабы не драка.
   Семен остановился:
   - Дура ты. При чем  тут  драка?  Такие,  как  Синельников,  жизнь  нашу
обкрадывают. Пойми ты.
   - Я понимаю. Только ты не прогоняй меня.
   Она прижималась к нему, обнимая его за шею, и шептала:
   - Не прогоняй меня, Сеня...
   Он вдруг обнял ее и поцеловал в губы.
   - Ничего ты не понимаешь. - Поцеловал снова и рассмеялся.  -  Дура  ты,
Лизка... Но хорошая и умнее меня.



        6

   Квартиру Воронов получил на втором этаже с балконом, с видом  на  море.
Он купил кое-какую мебель: диван, стулья, два стола, шкаф для одежды, - но
все это куда-то растеклось по углам, и обе комнаты казались  пустынными  и
неуютными. И пахло в них, как  на  складе,  -  известью,  клеем  и  чем-то
похожим на жженую резину, должно быть, от новой  мебели.  И  все-таки  это
была его квартира, первая в жизни. Она казалась ему непомерно большой,  со
множеством дверей, раковин, конфорок. И Воронов впервые почувствовал  себя
богатым.
   А еще он  купил  пианино  Приморской  фабрики,  тяжелое,  как  сейф,  с
глуховатым звуком, но мягким и приятным. Почти все накопленные на Камчатке
деньги он пустил в расход и  испытывал  теперь  некоторое  облегчение.  "В
отпуск туда не поеду - не на что. Бросаем якорь здесь. Точка..."
   За этими квартирными хлопотами  пришло  и  душевное  спокойствие.  Хоть
женитьба не состоялась, зато квартира есть. Тоже неплохо.
   На новоселье нагрянуло много гостей. Пришел  и  Юпо,  и  Синельников  с
Лукашиным, и начальник производственного отдела Зеленин, и Мишка  Забродин
вместе с Катей, к удивлению  Воронова.  Но  главное,  пришел  старый  друг
Воронова - Володька Терехин, тот самый Володька,  с  которым  они  хлебали
армейский  суп  из  одного  котелка  и  который  теперь  стал   вездесущим
дальневосточным журналистом - он и корреспонденции пишет, и очерки, и черт
знает чего только не пишет.
   После нескольких шумных тостов,  когда  за  столом  стало  оживленно  и
говорили кто во что горазд, Терехин потянул за собой  Воронова,  прихватил
бутылку, и они вышли в обнимку в соседнюю комнату.
   - Ну вот, старик, мы с тобой снова вместе. Встретились на краю земли. -
Терехин поставил бутылку на стол и взял Воронова за плечи. - Дай-ка  я  на
тебя погляжу.
   - А ты вроде еще длиннее стал, - сказал Воронов, улыбаюсь. -  И  уши  у
тебя будто отросли.
   Терехин  ощупал  руками  свои  большие  оттопыренные   уши,   беззлобно
засмеялся:
   - А ты все такая же язва! Эх, старик!  Сегодня  с  рыбаками  прихожу  с
моря, устал, как черт. Думаю, только бы дотащиться до дому. А мне говорят,
что появился в нашей гавани Воронов, получил участок и уже шумит.  Сколько
же мы не виделись? Почти три года.
   - Да, почти три. На Камчатке я изредка почитывал твои длинные очерки.
   - Не могу коротко писать, беда моя.
   - А ты восторгайся поменьше, оно и выйдет короче.
   - Нельзя не восторгаться, Сергей. Ты смотри, что делается  кругом.  Вот
на этом месте, где мы сейчас с тобой стоим, два года назад шумела тайга. А
в бухте? Давно ли на рейде покачивались только старые  кунгасы?  А  теперь
пирсы железобетонные, новенькие сейнера! А молодежь! Сколько  к  нам  едет
орлов с запада! Это воспевать надо. Газета, братец мой, это - гимн  нашему
труду, а журналисты - поэты в прозе. - Он выкинул длинный худой  палец.  -
О! Выпьем за журналистов!
   - Ну ладно, давай выпьем, а там разберемся. - Воронов налил  в  стаканы
водку. - Будь здоров!
   - Как твои успехи в музыке? - спросил Терехин.
   - Так же, как твои  в  поэзии.  -  Воронов  ткнул  его  в  бок,  и  оба
засмеялись.
   - Мы с тобой, так сказать, нештатные творцы. С  нас  взятки  гладки,  -
сказал Воронов.
   - Славно сказано. Выпьем за творцов.
   Терехин разлил остаток водки, выпили.
   - А помнишь, Сергей, День  Победы?  Вечерняя  Дворцовая  площадь,  море
народу и сверкающий в огнях купол Исаакия!
   - Врешь, бродяга! Купол Исаакия был весь заляпан серой краской.
   - Ну, значит, мне показалось. Не в этом же суть, это детали. Главное  -
мы с тобой,  два  солдата-сапера,  два  будущих  студента  -  строитель  и
филолог, идем вдоль Невы и мечтаем.
   - Опять врешь! Мы просто горланили и были пьянее, чем сейчас.
   - Не придирайся к деталям. Ты сказал,  что,  пока  не  построишь  сотню
домов, - не сядешь за пианино, а я поклялся написать сотню очерков,  потом
взяться за стихи.
   - И полгода сочиняли  песню,  -  усмехнулся  Воронов.  -  Помнишь?  "Ты
далека, Россия, с ветрами буйными, с вихрями снежными..."
   Он подошел к пианино и взял несколько резких аккордов.
   - Помнишь? Кроме этих двух строчек, кажется, так и не продвинулись...
   - Зато с каким жаром сочиняли...
   - Кстати, почему - "Ты далека, Россия"? Этого я так и не понял.
   - Мода была такая... Все куда-нибудь уезжали, кто  в  Германию,  кто  в
Китай... Ну, как на стройке? Освоился?
   - Вроде бы. Все тихо и гладко.  Все  как  будто  довольны,  а  особенно
Лукашин.
   - Я решил написать о нем очерк. Примерный руководитель.
   - Не руководитель, а начальник. Разница! Эх, хороший бы из тебя богомаз
вышел... в старину.
   Терехин засмеялся.
   - Люблю тебя, Серега, хоть и грубиян ты. Давай споем приморскую.
   Воронов одним пальцем стал аккомпанировать, и они запели:

   За мысом песчаным погасла заря,
   В дозор вышел месяц, подняв якоря,
   В лучах его тусклых лежит, молчалив,
   Широкий Амурский залив.

   Они не заметили, как в комнату вошел сильно захмелевший Зеленин.
   - Хм, слова-то какие, - ухмыльнулся он за их спиной. -  "Месяц,  подняв
якоря". Уж эти поэты - и якоря месяцу навесят, и  рога  приставят,  и  еще
черт знает что. - Он подошел к столу, наклонил бутылку и, убедившись,  что
она пуста, поставил на место. - М-да... Вы здесь поете, а  там  начальство
сердится. Начальство любит почет  и  внимание  к  своей  персоне,  даже  в
гостях.
   - А твоя персона что любит? - спросил Воронов.
   - Водку.
   - Вот учись у него краткости, - сказал Воронов Терехину.  -  Все  ясно,
ничего не убавишь и не добавишь.
   - Нет, почему ж не добавить, - возразил Зеленин.  -  Пошли  к  столу  и
добавим.
   Их встретил Лукашин поднятой стопкой:
   - Вы что ж это прячетесь, деятель?
   - Виноват! Друг с Фонтанки утащил... - сказал Воронов, наливая себе.
   - А мы здесь как раз отмечали вашу  домовитость.  Значит,  с  Фонтанкой
покончено навсегда. За дальневосточное пополнение!
   Все выпили. Лукашин,  поддевая  вилкой  заменитель  шпротов  -  местную
корюшку, развивал свою тему:
   - Если с Камчатки заезжают к нам,  это,  значит,  серьезно.  Обычно  на
Камчатке отрабатывают срок и едут на запад.
   - Все мы человеки и стремимся туда, где лучше, - вполне естественно,  -
сказал Юпо.
   - Это еще вопрос - кому где лучше, - сказала Катя.
   - На твоем месте я бы вернулся в производственный отдел, в контору... -
подмигнул ей Зеленин. - А то осенью холодно станет.
   - Боюсь, что меня Сергей Петрович не отпустит, - Катя озорно  поглядела
на Воронова.
   - Кто из вас кого боится - это тоже вопрос, - сказал Юпо.
   Воронов сердито посмотрел на него и, не  скрывая  раздражения,  ответил
Кате:
   - Сдается мне, что вы держите курс на Фонтанку, только ждете попутчика.
Уверяю вас - у Зеленина в конторе проще найти, чем у нас на участке.
   - Мерсите за совет. Может быть,  я  им  и  воспользуюсь,  -  Катя  мило
улыбнулась, но ее слегка вывернутые ноздри округлились.
   - Да бросьте вы. Далась вам эта Фонтанка. - Терехин не понимал  причины
неожиданной вспышки и с недоумением глядел то на Воронова, то на Катю.
   Синельников решил отвлечь от назревающей перепалки  и,  откинувшись  на
спинку стула, заговорил:
   - А я вот не знаю, где лучше: там - на западе, или здесь. В самом деле,
чем хуже здесь? Тайга, море! А этот соленый дух! От него так  и  распирает
грудь... Конечно, интересно строить дома где-нибудь на  московской  улице:
техника, все образцово. Тут тебе и метро, и в театры ездишь.  Но  если  ты
расчищал кусторезом тайгу  под  будущую  улицу,  если  ты  переселялся  из
палатки в квартиру с паровым отоплением и с ванной... Ты этого никогда  не
забудешь. Здесь ты лучше видишь свою силу... на что способен.
   - И давно вы переселились из палатки? - любезно спросила Катя.
   - Ну зачем это? - Михаил взял ее за руку.
   - Что? - Синельников смотрел  на  нее,  словно  не  понял,  о  чем  его
спрашивают.
   - Ну, деятели, что-то  у  вас  все  на  личности  переходит,  -  сказал
Лукашин. - Надо говорить по существу.
   - По существу и говорить не о чем, - сказал Юпо.