засушенные,  связанные  пучками   травы.   Хозяйка   поставила   на   стол
глазурованную поставку желтоватой медовухи, потом соленые  грибы,  вяленую
рыбу, огурцы:
   - Кушайте на здоровье! Небось проголодались с дороги.
   Дункай налил в стаканы мутноватой медовухи, а Коньков, заметив на левом
виске у хозяйки синяк и сообразив - почему она на крыльце все  смотрела  в
сторону, подворачивая правую щеку, спросил с улыбкой:
   - Кто же вам эту отметину на  лице  поставил?  Или  с  лешим  в  жмурки
играли?
   - Да в погреб вечером спускалась за молоком, оступнулась и ударилась об
косяк, - ответила она, слегка зардевшись.
   - А где хозяин? - спросил Коньков.
   - В городе. Третьего дня уехал в лесничество.
   - Вы вчера вечером или ночью не слыхали выстрела?
   - Нет, я спала, - поспешно ответила она.
   - А недалеко от вас Калганова убили. На Теплой протоке.
   - Мне Кончуга говорил... утром, - и глаза в пол.
   - И мотора с реки не слыхали? - Коньков подался к  ней  всем  корпусом,
как бы желая расшевелить ее, приблизить в эту мужскую застолицу, говорить,
глядя друг на друга глаза в глаза.
   Она  сидела  поодаль  от  стола  на  табуретке,  с  лицом  печальным  и
спокойным, и, как бы понимая этот тайный  вызов  Конькова,  посмотрела  на
него безо всякой робости, в упор:
   - Нет, не слыхала. А вы кушайте, пожалуйста, кушайте!
   - Давайте горло прополощем! - сказал Дункай. - Потом поговорим.
   Мужики чокнулись стаканами, и все выпили.
   - Хорошая медовуха! - похвалил Коньков. - С хмелем?
   - Самая малость, - ответила хозяйка.
   - А вы что ж не пьете за компанию?
   - У меня работы много, а с этой медовухи в сон клонит.
   - Вы знали Калганова? - неожиданно спросил ее Коньков.
   - Да, - она опять опустила голову и стала разгонять руками  складки  на
брюках.
   - Когда его видели в последний раз?
   - Третьего дня. Они с Кончугой останавливались у нас на ночь.  Муж  еще
был дома. Они располагались там, на сеновале.
   - А когда уехали?
   - Тогда же, утром. Они на реку, муж в город.
   На дворе закудахтали куры и залаяла  собака.  Хозяйка  вышла  из  дому.
Коньков встал из-за стола, прошелся по дому, остановился у подпечника, где
хранилась обувь: ботинки, сапоги, туфли.
   - Чего гуляешь от стола? - спросил его Дункай.
   - Вы пейте, ешьте! - сказал он своим напарникам. - Я дома заправился.
   Он закурил и вышел в сени; здесь в углу валялись старые  шкуры,  олочи,
резиновые сапоги; на стенах висели искусно сплетенные связки новых корзин,
липовые да вязовые туеса, берестяные лукошки.
   Вернулась хозяйка с тарелкой красных помидоров.
   - Ну, что там? - спросил ее Коньков.
   - Ястреб кружит. Куры разбежались.
   - У вас тут прямо настоящий промысел! - кивнул  Коньков  на  лукошки  и
туеса.
   - Сам занимается, любитель. Тайга.
   - Сапожки у вас аккуратные. Какой размер?
   - Тридцать восьмой.
   - А я вот в бахилах топаю. Сорок третий! Тяжело в тайге  в  сапогах-то:
ноги тоскуют, как говорят у нас в деревне.  Но  форма  одежды,  ничего  не
попишешь. А вы чего в сапогах? Олочи удобнее. А то кеды! С дырочками.
   - Нет, я не ношу кеды, - поспешно сказала хозяйка,  стараясь  пройти  в
избу.
   Но Коньков жестом задержал ее:
   - А может быть, Кончуга в кедах ходил? Вы  не  заметили?  В  тот  самый
вечер, когда они ночевали у вас?
   - Я не обратила внимания... Но вряд ли. Удэгейцы-охотники не любят кед.
   - А где у вас обувь хранится?
   - Старая вон в углу, то есть  здесь,  в  сенях,  да  еще  на  кухне,  в
подпечнике.  Тут  рабочая  обувь.  Сподручно.  А  новая  в  шкафу.  Хотите
поглядеть?
   - Спасибо. Я вам верю, Настя. - Коньков поглядел на  нее  пристально  и
спросил: - Кажется, вас так зовут?
   - Да, - Настя отвела взгляд и потупилась.



        4

   - Батани, а чем занимался твой хозяин? - спросил Коньков Кончугу, когда
они садились в лодку.
   - Смотрел следы изюбра, записывал - какой трава  ест  изюбр,  куда  его
ходил.
   - А почему он выбрал для лагеря эту косу?
   - Нерестилище рядом. Калганов рыбу считай. Смешной человек,  понимаешь.
Разве хватит ума столько рыбы считать?
   - Ишь ты  какой  дотошный!  Тогда  давай  на  нерестилище!  -  приказал
Коньков.
   Кончуга завел мотор, и бат стремительно полетел вверх по реке.
   - А ты чем занимался? - спросил опять Кончугу Коньков.
   - Немножко рыбачил.
   - Х-хе! Немножко? Вон, целый мешок навялил, - Коньков  раскрыл  лежащий
на дне бата мешок. - И ленки, и кета... А ведь нерест начался!
   - Мне максиму давали на нерест, сто пятьдесят штук.
   - Максимум, - усмехнулся Коньков. - Ты уж, поди,  три  раза  взял  свою
максиму.
   Коньков поднял длинную острогу со дна лодки и спросил:
   - Все острогой бьешь?
   - Есть такое дело немножко.
   - А вот лейтенант штрафанет  тебя  за  такое  дело,  -  сказал  сердито
Дункай. - Ты что, не знаешь, что острогой нельзя  бить  рыбу?  Да  еще  во
время нереста!
   - Почему не знай? Знаем такое дело.
   - Зачем же нарушаешь? - спросил Коньков.
   - Я совсем не нарушаю. Я только на еду брал. Себе да собакам немножко.
   Коньков рассмеялся.
   - Уж больно большой аппетит у твоих собак!
   - Он изюбра за неделю съедает со своими собаками, - сказал Дункай.
   - За неделю нельзя, - покачал головой Кончуга. - За  две  недели  можно
съесть, такое дело.
   - Быка за две недели? - удивился Коньков.
   - Можно и корову, - отозвался невозмутимо Кончуга.
   - Да у тебя просто талант! - опять засмеялся Коньков.
   - Немножко есть такое дело.
   Кончуга сбавил обороты и погнал бат к берегу.  Впереди  загородил  реку
огромный залом: свежие кедровые  бревна  вперемешку  со  старыми  корягами
торчали во все стороны и высились горой.
   Коньков выпрыгнул на берег первым, Дункай и Кончуга вытащили на  отмель
лодку и пошли к залому за Коньковым.
   - Здесь работал, говоришь, Калганов? - спросил Коньков Кончугу.
   - Здесь сидел, - указал тот на обрывистый берег, - смотри  и  считай  -
сколько рыбы приходит сюда и подыхай.
   Вся отмель перед заломом была усеяна  трупами  дохлой  кеты;  иные  еще
трепетали, били хвостами и, судорожно замирая, хватали жабрами воздух.
   И вода перед заломом кишела кетой: одни с разлета выпрыгивали  из  воды
и, сверкая радужным оперением, долетали до  самой  вершины  залома,  потом
шмякались на бревна и, пружиня всем телом, изгибаясь и подпрыгивая, все  в
кровоподтеках и ссадинах, снова падали в воду; другие, обессилев  от  этой
отчаянной таранной  атаки,  вяло  разбивали  хвостами  бугорки  прибрежной
гальки и не в песок, а в воду  выметывали  икру,  которую  тотчас  уносило
течением, угоняло пустые икринки, не оплодотворенные молоками.
   - Что ж это такое? Кто залом  навалил?  -  со  злым  отчаянием  спросил
Коньков.
   - Леспромхоз. Они ведут сплав, - ответил Дункай.
   - Но это ж нерестовая  река!  -  шумел  Коньков.  -  По  ней  запрещено
сплавлять лес, да еще молем.
   - Калганов тоже говорил, запрещал такое дело, - отозвался Кончуга.
   - Ну и что? - спросил Коньков.
   - Сплавляют, - ответил Дункай.
   - Хоть бы залом растащили. - Коньков покривился, как от зубной боли.
   - Ого! - воскликнул Дункай. - Целой бригаде на неделю работенка.
   - Калганов требовал. Растащили, такое дело, - сказал Кончуга. - Два дня
проходил - новый залом, понимаешь.
   - А что делать? - спросил Дункай. - Дороги нет. Остается одна эта река.
Вот по ней и сплавляют.
   - Почему же дорогу не строят? - зло спросил Коньков.
   - Хлопот много. Без дороги легче план выполнять, - усмехнулся Дункай. -
Берут только толстые кедры. Одно дерево повалят - сразу десять  кубометров
есть. А другие деревья заламывают - наплевать.
   - Отчего другие деревья не берут? - спросил Коньков.
   - Ильмы, ясень, бархат, лиственница - все тонет.
   - И все молчат? - накалялся Коньков.
   - Почему молчат? - спросил Кончуга. - Калганов шумел, понимаешь.
   - А вы почему молчите, Семен Хылович? Вас же кормит эта река и тайга!
   - Кому говорить? Кто нас послушает? - Дункай вяло махнул рукой на залом
и пошел к лодке. - Мы уж привыкли.
   - Ты привыкыл, а я не привыкыл, - ворчал Кончуга, идя вслед за Дункаем.
- Тайга болеть будет, гнить. Плохое дело, привыкыл...
   - Ладно, мужики! - сказал Коньков примирительно. - Давайте  съездим  на
ту косу, где мы хотели приземлиться на вертолете. Что там за люди? Чем они
занимаются?
   - Это лесная экспедиция, - ответил Дункай. - Они  определяют  сортность
леса.
   - Каким образом?
   - Берут полосу вдоль реки,  метров  на  двести  шириной,  и  считают  -
сколько и каких деревьев растет на этой полосе? Какой возраст?  Что  можно
брать, что нельзя...
   - А давно они здесь работают?
   - Да, пожалуй, второй месяц.
   - Тогда едем к ним! - приказал Коньков. - Они должны знать Калганова  и
видели, наверно, кто ночью по реке проезжал.
   Не успел еще Кончуга завести  мотор,  как  где-то  за  лесистым  холмом
раздался далекий, но зычный звериный рык.
   - Вроде тигр? - сказал Коньков, прислушиваясь.
   Но рык не повторился.
   - Чужой приходил, - ответил Кончуга, запуская мотор.
   - То есть как чужой? - удивился Коньков. - У вас что, свои тигры  здесь
пасутся?
   Кончуга раскурил свою трубочку, вывел бат на  стремнину  и  только  тут
ответил:
   - Есть и свои, понимаешь. На Арму один, на Татибе два,  где  солонцы  -
тоже есть тигрица и два тигренка. Я все тигры знай. Этот чужой.
   - Ты что, видел его?
   - Не видел, такое дело.
   - Как же ты определил, что он чужой? По рыку, что ли?
   - Его собачек таскал.
   - Твоих собак?
   - Моих не трогал. Которые лес  сортируют,  у  них  утащил.  Такой  тигр
человека может кушать.
   - На то он и тигр, - сказал Коньков.
   - Это не наш тигр. Его из Маньчжурии приходил. Старый тигр, охотится на
изюбрь не может. Только собачек таскай. Корову может, овечку, человека.
   - Это кто ж тебе говорил, Калганов?
   - Я сам знай.
   -  М-да...  -  многозначительно  покачал  головой  Коньков  и  вспомнил
давешнюю фразу Косушки: "Уж больно много ты знаешь".



        5

   Лесотехническую экспедицию они застали на косе. Тут  горел  костер,  на
перекладине над  костром  висели  закопченные  чайник  и  котел.  Рабочие,
вернувшиеся из тайги на обед, успели  разуться,  скинуть  защитного  цвета
куртки с капюшонами и сетками от комаров; трое блаженно растянулись  возле
огня, четвертый лежал в палатке, высунув наружу ноги в шерстяных носках.
   Коньков, сидевший в носу бата, махнул Кончуге рукой, тот резко  вырулил
и с разгона направил бат на песчаную  отмель.  Лодка,  скрежеща  брюхом  о
песок и гальку, почти всем корпусом выскочила на сухое.
   Коньков выпрыгнул первым из бата и подошел к костру:
   - Здорово, ребята!
   - Здорово, начальник! - иронично отозвался бородатый  детина  в  черной
рубахе с расстегнутым воротом.
   Видно было по тому, как остальные рабочие помалкивали,  этот  детина  и
был бригадиром.
   - Какой я начальник? -  сказал  Коньков,  присаживаясь  на  корточки  и
вынимая из костра головешку, чтобы прикурить. - Я из  тех,  которые  следы
потерянные ищут, вроде гончих на охоте.
   - Их вроде бы легавыми зовут, - подмигнул Конькову беловолосый парень с
облупленным от загара носом и прыснул в кулак.
   - А ну, заткнись! - цыкнул на него бригадир.
   - Да я это к слову... Насчет чего иного вы не подумайте, - оправдывался
тот, разводя извинительно руками.
   - Легавые - это те, которые хвостом виляют, - сказал Коньков, таким  же
озорным манером подмигивая беловолосому парню.
   Все дружно рассмеялись.
   -  Я  из  района,  участковый  уполномоченный;  звать   меня   Леонидом
Семеновичем. - Коньков протянул руку бригадиру.
   - Павел Степанович, - отрекомендовался тот.
   - Вот и тоже! - сказал Коньков. - Вы давненько на этом месте?
   - Четырнадцатый день. А что? - спросил бригадир.
   - Чем занимаетесь?
   - Тайгу сортируем.
   - Слыхали, Калганова убили?  -  сказал  Коньков,  глядя  поочередно  на
рабочих.
   - Какого Калганова? Ученого, что ли? - аж привстал бригадир.
   - Его...
   - Когда?
   - Где? - допытывался каждый.
   - Нынче ночью. На Теплой протоке, - ответил Коньков.
   - А может, вечером, понимаешь, - сказал Кончуга, подходя и присаживаясь
к костру.
   -  Какая  сволочь?  -  процедил  сквозь  зубы  бригадир  и  заковыристо
выругался.
   - Кто сволочь? - спросил Коньков.
   - Да тот, кто убил.
   - Во был мужик! Настоящий таежник, -  сказал  третий  рабочий,  пожилой
лысоватый  мужчина,  заросший  седой  щетиной.  -  Травы  нам  привез  для
подстилки в сапоги. И что за трава такая? И пружинит, мягкость придает,  и
в труху не перетирается.
   Подошел к костру и Дункай; в наступившей  тишине  неторопливо  раскурил
сигарету от головешки и сказал:
   - Забо-отливый был мужик, это правда. Обо всем заботился: и о людях,  и
о лесе, и о воде. Да не всем это нравилось.  У  одних  забота  на  словах,
другие же с кулаками лезут доказывать свою заботу. В драку лезут. Таких  у
нас не жалуют.
   - Значит, видишь безобразие - и посапывай  себе  в  кулак?  -  спросил,
недобро смерив Дункая взглядом изжелта-смоляных глаз, Павел Степанович.
   - Да я не про то, - покривился Дункай. - За  порядок  переживай,  но  и
себя не бросай, как затычку, в любую дыру. Прорех у нас много. Всех прорех
своим телом не закроешь.
   - Рассуждать мы научились, а делаем все - через пень  колоду  валим,  -
сказал более для себя Павел  Степанович  и  уставился  долгим  взглядом  в
костер.
   А пожилой мужичок с  лысиной  подтянул  свои  сапоги,  вытащил  из  них
травяную прокладку и положил просушить ее поодаль от костра.
   - Травки подарил нам, - говорил он ласково. - Раньше про таких говорили
- божий человек. Мир праху его!
   - Такой трава хайкта называется, - отозвался Кончуга. - Я сам  доставал
ее.
   - Ты лучше расскажи, как  стадо  кабанов  съел?  -  сказал  беловолосый
парень, посмеиваясь и подмигивая Кончуге.
   Павел Степанович грустно усмехнулся и встряхнулся как бы из забытья.
   - Это нам Калганов рассказывал, - пояснил бригадир Конькову.  -  Зимой,
говорит, охотились с Кончугой. Стадо кабанов  подняли.  Я,  говорит,  убил
трех, а Кончуга шесть штук. Снег лежал  глубокий.  Как  вывозить  кабанов?
Прямо беда. Я, говорит,  пошел  в  деревню  за  лошадью.  Пятьдесят  верст
просквозил на лыжах. Нет лошадей  -  все  в  извоз  ушли.  Я  в  райцентр,
говорит, подался. А Кончуга посадил всю свою семью на нарты и  на  четырех
собаках привез к убитым кабанам. Раскинул палатку и пошел пировать.  Пока,
говорит, я лошадь нашел, пока приехал - он уже пятую свинью доедал.
   Все засмеялись, и только Кончуга невозмутимо посасывал свою трубочку  и
смотрел в огонь, будто и не слушал никого.
   - У кого ж это рука поднялась? -  опять  с  горечью,  покачав  головой,
спросил пожилой рабочий.
   - Кто-нибудь из вас  видел  вчера  вечером  мотор  на  реке?  Никто  не
проезжал тут? - спросил Коньков.
   - Вроде бы тарахтел мотор, - сказал бригадир. - Да мы спали в палатке.
   - А Николай с Иваном? - воскликнул пожилой рабочий. - Они  же  долго  у
костра возились, картошку чистили, рыбу.
   - Николай! - крикнул бригадир, обернувшись к палатке.
   Но высунутые из палатки ноги в шерстяных носках и не шелохнулись.
   - Во зараза! Уже успел заснуть, - удивился бригадир.
   - Сейчас я его подыму, - сказал парень с облупленным носом  и,  схватив
дымарь, строя всем уморительные рожи, стал на  цыпочках  подкрадываться  к
палатке.
   Перегнувшись через лежащего и просунув дымарь в палатку,  парень  начал
качать ручку дымаря. Через минуту из палатки во все  дыры  повалил  густой
дым, как из худой печной трубы. Потом оттуда раздался протягновенный  мат,
прерываемый чихом и кашлем, и здоровенный верзила, протирая глаза, высунул
из палатки взлохмаченную голову. Увидев беловолосого с дымарем, крикнул:
   - Ты чего, спятил?!
   - Это ж я  паразитов  выкуривал,  -  ответил  тот  и,  кривляясь,  стал
отступать к костру.
   - Ах ты, химик! - заревел верзила. - Я те самого раздавлю  сейчас,  как
паразита.
   Не успел разбуженный встать на ноги, как беловолосый  бросил  дымарь  и
дал стрекача в таежные заросли.
   - Ладно тебе ругаться, Николай! - сказал бригадир, едва скрывая улыбку.
- Дело есть к тебе. Вон лейтенант поговорить с тобой хочет.
   Заметив Конькова, Николай заправил рубаху и подошел к костру.
   - Вы вчера вечером не видели моторной лодки на реке?  -  спросил  опять
Коньков. - Или ночью, под утро.
   - Слыхал мотор... И вроде бы не один. Да  уж  в  палатку  залез.  -  Он
силился что-то вспомнить, морщил лоб, шевелил бровями и вдруг  воскликнул:
- Стой! А Иван-то еще на берегу сидел. Рыбу разделывал.
   - Что за Иван? - спросил Коньков.
   - Это кашевар наш, Слегин.
   - А где он?
   - Черт его знает! Вот сами ждем, - сказал бригадир. - Пришли на обед, а
его нет. Утром пошел на Слюдянку хариусов ловить.
   - А где эта Слюдянка? - спросил Коньков.
   - Да километра два отсюда будет до нее. Речка. Чистая такая.  Форели  в
ней много.
   - Когда же он придет?
   - А кто знает? Он у нас заводной, - ответил бригадир и снова выругался.
- Если рыба клюет, до вечера просидит. Зато уж без добычи не приходит. Тут
с него хоть три шкуры дери. Улыбается, как дурачок: крючок, мол, зацепился
за тайменя, чуть в горы не увел. А я вот хариусов по дороге подбирал.  Все
тайменя обещает принести. Мы уж привыкли к его выходкам  и  не  ждем  его.
Сами вон обед варим, - кивнул бригадир на кипящий котел.
   - Эх, работенка! - сказал Коньков, откидываясь на  спину  и  закладывая
ладони на затылок. - Устал, будто чертей  гонял.  С  трех  часов  утра  на
ногах. Не везет!
   - Зачем не везет? Можно найти кашевара, - сказал Кончуга.
   - Где ты его найдешь?
   - Я схожу, такое дело.
   - Разминешься, - сказал бригадир. - Иван выбирает места укромные.
   - Почему разминешься? - возразил Кончуга. - Тайга не город, здесь  все,
понимаешь, видно.
   - Пусть сходит, - сказал пожилой рабочий. - Иван уж там засиделся.
   - Ну, валяй! -  отпустил  Кончугу  Коньков.  -  Только  смотри  сам  не
заблудись.
   - Смешной  человек,  понимаешь,  -  Кончуга  пыхнул  трубочкой,  встал,
закинул карабин за спину и ушел.
   - А вы отдохните, Леонид Семенович, - предложил Конькову  Дункай.  -  В
лодке у нас медвежья шкура.
   - Зачем в лодке? Вон лезь в палатку. Там надувной матрац,  -  предложил
бригадир. - А хочешь - лезь под полог.
   - Я и в самом деле  малость  вздремну,  -  сказал  Коньков  и  полез  в
палатку.
   Заснул он быстро, как в яму провалился. Ему снился сон:  будто  он  еще
мальчишкой идет полем, по высоким оржам; чем дальше  идет,  тем  все  выше
становится рожь, наконец он скрылся в этих колосках с головой, и ему стало
жутко оттого, что не видит и не знает, куда надо идти. И вдруг  откуда  ни
возьмись налетают на него два лохматых черных кобеля, хватают его за штаны
и начинают рвать их и стаскивать. Он смотрит по сторонам - чего бы найти и
огреть этих кобелей, но нет ни камня, ни палки,  одна  рожь  стоит  вокруг
него стеной. Он хочет ударить их кулаком, но не  может:  руки  онемели  от
страха и не слушаются. Хочет крикнуть - язык не ворочается, и голоса нет.
   - Да проснитесь же вы, наконец! - услыхал он над самым  ухом  и  открыл
глаза.
   Над ним склонился Дункай и теребил его за брюки и за китель.
   - Что случилось? - тревожно спросил Коньков, вскакивая.
   - Кончуга вернулся. Говорит - кашевара нет нигде.
   - Что ж он, сквозь землю провалился? - сердито проворчал Коньков.
   - Наверно, в другое место ушел. Сидит где-нибудь на протоке и  рыбачит.
Тайга велика. Чего делать будем?
   Коньков наконец пришел в  себя  от  сонной  одури,  вылез  из  палатки,
подошел к костру. Тут вместе с рабочими сидел и Кончуга.
   - Ты хорошо смотрел? - спросил его Коньков.
   - Хорошо. Кричал много. На Слюдянка нет никого.
   - Павел Степанович, куда же он делся? - обернулся Коньков к бригадиру.