Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
начинала сердиться Саня.
- Там - это в вашем управлении. Да вы не подумайте, что я уклоняюсь, -
искренне убеждал Валерий. - Пойдемте к Сергункову, и он вам все пояснит.
Сергунков говорил медленно, словно выдавливая из себя слова.
- Я по телефону сообщал. Пришлют распоряжение. Обещали.
- Кто обещал? - допытывалась Саня.
- Ну кто, кто! Начальник дороги.
- Я же вам говорил! - обрадовался Казачков. - У меня все по закону. А
знаете что? - живо наклонился он к Сане. - Наш коллектив едет на Амур
отдохнуть. Ведь нынче суббота! Поедемте с нами?
Саня колебалась.
- Да поезжайте, - нелюбезно заметил Сергунков. - Из наших там тоже
кто-нибудь будет.
"В самом деле, поеду, а то еще подумают, что боюсь", - решила Саня.
- Ладно, заезжайте за мной, - сказала она Казачкову.
- Закон! - воскликнул тот, разводя руками. - Куда массы, туда и
руководители.
Казачков ушел очень довольный и обещал в скором времени заехать на
грузовике.
- Что это за строитель? - спросила Саня про него у Настасьи Павловны.
- Казачков-то? О, это атлет. Из города он. Вроде в ФЗО преподавал. А в
прошлом году приехал с шефами да здесь и остался. У нас, говорит,
вольготнее. А что - понравился?
- Да ну, глупости!
- Он ничего, красивый парень. - Настасья Павловна многозначительно
улыбнулась - Поговаривают, вроде бы на Верку-кассиршу засматривается.
Саня надела черную кружевную блузку, а серую разлетайку взяла на руку,
на случай похолодания. Безрукавная блузка обнажала ее полные руки и делала
Саню солиднее, старше. На шею она надела позолоченную цепочку, но в
последний момент сняла. "Еще подумает, для него вырядилась".
Казачков, как и обещал, приехал на грузовике; он выскочил из кабинки и,
приятно удивленный Саниным нарядом, стал приглашать ее на свое место.
- В кузове доеду, - отказалась Саня и легко перелезла через борт.
Ей услужливо уступили местечко на скамейке, и машина тронулась. Из
станционных поехала только Верка-кассирша. На ней была белая капроновая
кофточка, сквозь которую просвечивали округлые сметанные плечи. Эта
кофточка, как уверяла кассирша, осталась у нее от замужества, и она
надевала ее теперь в праздничные дни и при этом вспоминала свою прошлую и,
судя по ее рассказам, счастливую жизнь. Она сидела напротив Сани, степенно
поджимала подкрашенные тонкие губы, и ее мелкое кругленькое личико
выражало бесконечное разочарование.
- Мы, жены офицеров, - чуть ли не каждую фразу она начинала с этих
слов, - любили массовые гуляния. По-офицерски они называются пикниками.
Саню раздражал и этот деланно ленивый голос, и этот тон человека, все
видавшего и все едавшего. Верка всех уверяла, что муж ее погиб при полете.
Но от Настасьи Павловны Саня узнала, что вовсе он не погиб, а сбежал
неведомо куда и что теперь кассирша каждое воскресенье торгует в гарнизоне
маслом и сметаной. "И кофту, наверное, в гарнизоне выменяла на масло", -
подумала Саня.
Грузовик быстро катился. Мелкие камни гравия подскакивали и звонко
щелкали о деревянное днище и о борта кузова, а под колесами стоял такой
треск и шорох, будто кто-то там распарывал старое пальто.
Публика в машине оказалась общительной и веселой. Здесь были совхозные
механизаторы и комбайнеры, несколько пожилых строителей с женами и шефы из
города, со швейной фабрики.
Пели много и с особенным успехом "Стеньку Разина" с припевками. Высокий
носатый тракторист, стоявший спиной к кабинке, очень забавно дирижировал
чьей-то босоножкой. В конце припевки он вдруг выкрикивал тоненьким
голосом: "Девушки, где вы?" - "Мы тута, тута", - отвечали ему хором швеи.
После чего парень корчил огорченную рожу и ухал басом: "А моя Марфута
упала с парашюта". - "У-у-у!" - пронзительно кричали девчата, изображая
рев падающей бомбы. "Бум!" - заканчивал парень и свинцовым кулачищем бил
по кабине. Шофер притормаживал машину и спрашивал, высовываясь из кабины:
- Чего? Сойти, что ль, кому?
В ответ раздавался дружный хохот.
- А, чтоб вас разорвало! - ругался шофер.
Грузовик трогался, и начинался новый куплет.
Саня смеялась вместе со всеми и даже стала подпевать, присоединившись к
швеям. И только кассирша была недовольна тем, что перебили ее рассказ, и
скептически смотрела на поющих.
Наконец за рыжими полосами соевых массивов, сквозь кущи прибрежных
талов засквозили тусклым блеском широкие речные плесы.
Машина подошла к берегу протоки и остановилась.
- Ура, Амур! - дружно закричали в кузове и попрыгали все враз. Потом
бежали наперегонки к воде.
Саня много слышала об Амуре, читала, но никогда еще не видела его. И
теперь вдвоем с Валерием, на неведомо откуда взявшейся лодке, она плыла по
тихим протокам и удивлялась всему: вот одиноко стоит округлый тальниковый
куст и глубоко-глубоко под воду уходит его отражение. "Ишь ты, - думает
Саня, - сам-то с крапиву, а посмотришь на отражение - целый дуб". А как
много здесь проток, и острова, острова! И реки-то не видно. Куда ни
посмотришь - все берега. Озеро, огромное озеро и тысяча островов! А вон
тот дальний берег такой низкий, что прибрежный лесок, кажется, растет
прямо из воды. Чудеса!
- А что это за вывески? - спрашивает она Валерия, указывая на столбики
с красными досками, похожими издали на флажки.
- Это не вывески, а створные знаки, - смеется Валерий.
Он смотрит цепким прищуром на Саню и мощно, размеренно загребает
веслами; они проворно, как ладошки, снуют над водой и тихо хлюпают, словно
оглаживают, ласкают воду. И этот ласковый весельный плеск волнует Саню,
будто что-то обещает, что-то нашептывает ей.
Стояла та особая предзакатная пора тихого теплого дня, когда все вяло и
покорно замирает в ожидании ночи. Ветру надоело дуть за день, травам
шептаться, кузнечикам трещать, и даже солнцу надоело греть эту большую
степь; оно потихоньку остывает и незаметно подкрадывается к дальним
сопкам, словно хочет спрятаться за них.
А как чудесны в это время амурские протоки! Какими цветами играет в них
вода! Если смотреть на воду прямо перед собой, обернувшись лицом к солнцу,
то близко увидишь нежный-нежный зеленовато-голубой цвет, дальше, к берегу,
все розовеет, светится изнутри, словно кто-то под водой зажигает огромные
лампы, и чем дальше к берегу на закат, тем краснее, гуще цвет, и вот вода
уже багровая, как кровь, вся в тревожных блестках, и дрожит, и
переливается... И так тревожно, так радостно становится на душе! Отчего
это?
На одном острове Валерий сорвал саранку, ярко-красную, в черных
крапинках, и поднес ее Сане.
- Смотри-ка, дикая лилия! Осень подходит, а она все еще цветет, -
удивилась Саня.
- Цветы цветам рознь, - снисходительно пояснил Валерий. - Иные еще не
успевают как следует распуститься, а уже и отцветают. А иные всю жизнь
цветут. Так, между прочим, и люди. Закон.
Потом он фотографировал Саню собственным аппаратом "Зоркий".
- Я больше всего люблю этот ракус, - говорил он, показывая Сане свой
профиль, - а потом этот. - Он оборачивался в полуфас и значительно смотрел
ей в глаза.
"Ракурс", - хотелось поправить Сане, но сделать это она почему-то
стеснялась. "Ах, не все ли равно, в конце концов, - решила она, - главное,
мне весело".
В сумерках выпала роса и стало прохладно. В обратный путь Валерий сел в
кузове рядом с Саней и укрыл ее своим сереньким пиджачком. С
противоположной скамейки за ними всю дорогу зорко следила кассирша.
4
В этот вечер Сергунков бегал в огород вешаться. Еще с утра,
выпроваживая его из избы, Степанида сказала ему:
- Либо поезжай в город, восстановись, либо подыхай под забором.
К вечеру он пришел из Звонарева пьяный и начал так смело стучать в
окно, что разбил стекло. Затем он грудью навалился на подоконник. И пыхтя,
как кузнечный мех, пытался втащить в окно свое грузное тело, но был сбит
мощной рукой супруги и облит водой.
Мокрый и униженный, он торжественно проклял и жену, и дом, и станцию
Касаткино. После чего, точно слон, разбрызгивая лужи, тяжело и неуклюже
побежал в огород. Там он намотал на шею тыквенную ботву и пробовал
повеситься на плетне. Ботва, конечно, порвалась под его тяжелым телом, но
жена испугалась, и наступило примирение.
Наутро он пришел к Сане с просьбой.
- Ты пожалей меня, старика. Оставь мою дочь сторожем. Я уж сам буду за
нее стоять. Мне все равно делать нечего.
Надо сказать, что дочь Сергункова хоть и числилась сторожем, но не
работала. Сторожили за нее всей семьей, поочередно. Хозяйка, опасаясь за
эту должность, и настропалила своего супруга поговорить с начальницей.
Теперь Сергунков обращался с Саней почтительно, его и без того узкие глаза
еще больше щурились в подобострастной улыбке, и Сане было жаль этого
грузного пожилого человека.
- Но ведь, Николай Петрович, вы же сами знаете: нельзя держать на
работе одного, а деньги платить другому. И так вместо вашей жены золовка
работает.
- Ах, милая, ну какая разница! - деланно засмеялся он тоненьким
торопливым смешком. - Все в один котел идет. Ты уж уважь меня, старика, а
то мне житья не будет. Ведь у меня Степанида не жена - тигра. Я бы сам
поступил в сторожа, ну ее к бесу! Да нельзя, на полной пенсии.
- Ладно, Николай Петрович, - уступила Саня, досадуя на свою
нерешительность. - Только учтите, долго это продолжаться не может. Сами
договаривайтесь с дочерью и женой.
- Спасибо тебе, дочка.
Глядя на широкую спину и вислые плечи уходившего Сергункова, Саня никак
не могла понять, чего здесь больше - настоящего горя или притворства,
желания поиграть в несчастного. "В самом деле, чего ему не хватает? -
думала Саня. - Построил себе дом, вышел на приличную пенсию, зять работает
завскладом в гарнизоне, жена получает зарплату за глухую Полю, и дочь еще
успел пристроить. Нет, долго я не выдержу. Я его выпровожу, вместе с
дочерью".
Вообще в первые дни было много жалоб от подчиненных: жаловались на
жизнь, на работу, друг на друга, на жен и даже на погоду. Слушая их, можно
было подумать, что съехались они все из райских мест, а почему не уезжают
обратно - непостижимо. Сане еще не знаком был сладкий обман воспоминаний
людей ленивых и мечтательных, для которых выдуманное счастливое прошлое
есть намек на свою значительность. "Были когда-то и мы рысаками". Не
догадывалась еще Саня и о том, что жалобой пользуются как замаскированной
лестью и доносом.
- Я, как народный депутат сельского Совета, обращаю ваше внимание на
исключительно халатное отношение к своим обязанностям буфетчика, его же и
завхоза, - говорил Шилохвостов, и Сане казалось, что фразы проходят через
его длинный, веретенообразный нос и оттого становятся тоже длинными и
какими-то кручеными. - Ведь он что допускает? Он прямо из конюшни,
допустим, там лошадь почесав или еще что, с навозом, допустим, повозится,
идет в буфет, торгует хлебом, а руки не моет.
- Так почему ж вы ему не скажете? - удивлялась Саня. - Почему не
призовете его, как депутат, к порядку?
- С моей стороны предупреждение было, - торопливо заверял Шилохвостов.
- С другой стороны, вы, как начальник, обязаны знать все, как говорится,
отрицательные недостатки.
Пыталась несколько раз посвятить Саню в свою былую счастливую жизнь
кассирша.
- Мы, жены офицеров, любили развлекаться. Бывало, пойдем в магазин,
возьмем по сто граммов конфет, этих, потом этих, потом этих...
- Некогда мне про конфеты слушать, - прерывала ее Саня. - Все вы раньше
хорошо жили, наслушалась я уж...
И даже Кузьмин пришел с жалобой на Сергункова.
- Он мне за десять стаканов смородины не уплатил по полтора рубля за
стакан. Вот тут записано, - и Кузьмич подал Сане четвертушку тетрадного
листа. - Так что вы у него из пенсии вычислите.
И этому тоже мало...
- Хорошо, - сказала Саня. - Я передам вашу жалобу в суд.
Кузьмич подозрительно покосился на Саню и забрал расписку.
Саня не любила и не понимала жалоб. Ее крутой и горячей натуре чужды
были покорность и унижение жалобщиков. "Видишь чего не так - сам
исправляй. Я отучу их от этой слезной привычки. Я им здесь все переверну.
Во-первых, радио надо провести, во-вторых, осветить нужно станцию. Эх,
вокзал бы построить новый! А главное, надо чего-то сделать такое, чтобы
они все ходили на цыпочках от радости".
Она была похожа на молодого орленка, поднявшегося впервые высоко над
степью: его пьянит необъятный простор, он бросается грудью на сильный
встречный ветер, и откуда ему знать, что порывистый степной ветер может
поломать неокрепшее и неумело поставленное против ветра крыло...
Первое столкновение произошло у Сани с кассиршей. В ту ночь заболела
жена у Крахмалюка. Он прибежал к Настасье Павловне в калошах на босу ногу
и, чуть не плача, причитал в потемках:
- Помогите мне, помогите! Рива помирает... Всякую чепуху несет. Ребенки
плачут.
- Да что ж ты нюни-то распустил! - грубовато оборвала его Настасья
Павловна. - Эх ты, мужик! Лошадь запрягай, за доктором в Звонарево ехать
надо.
Крахмалюк, словно спохватившись, взял калоши в руки и опрометью
бросился во двор.
- Да куда ты босой-то? Простудишься! - крикнула вслед ему Настасья
Павловна, но, не остановив его, только махнула рукой. - Вот непутевый.
Саня быстро оделась и вместе с Настасьей Павловной пошла к Крахмалюку.
В небольшой комнате лежала на кровати под каким-то серым одеялом Рива.
Лежала в платье, прямо на ватном матраце.
Это была молодая, цветущая женщина, с полными, рыхлыми щеками и густыми
свалявшимися волосами. Она тихо и ровно стонала, закрыв глаза. Возле
кровати на полу сидели два малыша, грязные, без штанов, в коротких
рубашонках и кричали один другого пронзительней.
- Вот тебе и женихи! - воскликнула Настасья Павловна, беря их на руки.
- Да кто же вас обидел-то? Кошка? Где кошка? Вот я ей задам сейчас...
В сумраке, еле-еле разгоняемом висячей лампой, Настасья Павловна быстро
нашла детскую одежонку, не переставая ругать обидчицу кошку, одела
мальчуганов и унесла их к себе. Саня осталась возле больной.
- Что у вас болит? - спросила она, наклоняясь к Риве.
- Вся... вся болю, - с трудом отвечала та в краткие паузы между
стонами.
Крахмалюк привез докторшу. Молодая широкоплечая женщина резким
движением сбросила с Ривы одеяло и, пощупав живот, сказала баском:
- С утренним поездом больную отправить в город, в клинику.
- А как же с билетами? - спросил Крахмалюк у Сани.
- Выпишем билет, собирайтесь.
Однако кассирша выписывать билет отказалась наотрез.
- Вы что, порядка не знаете? - удивленно встретила она Саню и
Крахмалюка. - Чтобы выписать билет больному, надо заключение
железнодорожного врача, а не любого деревенского. Да и то мы выписываем
только по своей дороге. А в крайцентр выписывает узловая станция. - Верка
насмешливо поджала губы.
- У меня же денег не хватит туда-сюда ездить! - взмолился Крахмалюк.
- А у меня что, думаешь, лишние? - спросила кассирша.
- Ладно, у кого сколько денег, потом договоритесь, - властно прервала
их Саня. - А сейчас выписывай билеты.
- А я вам не подчиняюсь по кассе! - запальчиво ответила Верка.
- В таком случае вам придется сдать кассу, - строго предупредила ее
Саня.
- Ах вот как! Пожалуйста. - Верка бросила на стол перед Саней ключи от
кассы и, вызывающе покачивая плечами, пошла из кабинета. На пороге она
произнесла с улыбкой: - Еще посмотрим, как вы меня приглашать станете!
Саня опломбировала кассу, потом вызвала Настасью Павловну, они
составили акт на вскрытие и проверили кассу вместе.
- Как же теперь быть, девонька? - спрашивала Настасья Павловна,
озабоченно вздыхая. - Ведь конец месяца, отчеты составлять надо. Ты умеешь
ли?
- Нет, тетя Настя, - ответила хмуро Саня, - но вызывать ее не стану.
- Да, конечно, это непорядок, - согласно кивала головой Настасья
Павловна и, видя удрученность Сани, весело воскликнула: - Да что ты голову
повесила! Справимся вдвоем-то как-нибудь. Приходилось нам и такими делами
заниматься. Вспомним.
Почти неделю просидела Саня за отчетом вместе с Настасьей Павловной. И
удивлялась множеству всяких отчетных форм: отчитываться надо и по багажу,
и по грузам, и по билетам, а потом еще по воинским билетам отдельно; по
местному сообщению отдельно, по прямому сообщению опять отдельно. А потом
еще и по денежным запискам. И всего не перечислить. И вот когда множество
ведомостей подошло к концу, от начальника движения дороги пришел приказ, в
котором объявлялся кассирше выговор, а Сане - начет за незаконную выписку
двух билетов.
- Ну вот и рассудили, - с горькой усмешкой сказала Настасья Павловна. -
Кому пышки, а кому еловые шишки.
Это первое наказание не заставило Саню сетовать на людскую
несправедливость. "Наплевать, что я уплатила три сотни, зато человека
спасла", - твердила она про себя.
Но не остался незамеченным этот добрый шаг сослуживцами Сани, людьми,
как думала она, равнодушными и эгоистичными.
Однажды за обедом, разливая по тарелкам пахучие, перетомленные,
бордовые от красных помидоров щи, Настасья Павловна сказала Сане:
- Давеча ко мне заходил Кузьмич с Шилохвостом, по твоим делам.
- По каким это моим? - спросила, настораживаясь, Саня.
- Говорили, мол, одной начальнице отдуваться за Крахмалюков
несправедливо. Надо три сотни уплатить всем поровну.
- Еще чего выдумали! - недовольно воскликнула Саня, наклоняясь к
тарелке и чувствуя, как лицо ее заливается краской. - Заплатила, и все
тут.
Немного спустя, оправившись от смущения, Саня вдруг рассмеялась.
- С чего это ты? - Настасья Павловна пристально посмотрела на нее.
- Представляю, с какой миной вносил бы свой пай Кузьмин!
- А что ж тут представлять? Внес бы, как все.
- Да ведь он за копейку готов удавиться. Знаете, он приходил ко мне
жаловаться на Сергункова - тот не уплатил ему за десять стаканов
смородины. - И Саня снова усмехнулась.
- Ничего тут нет смешного, - строго сказала Настасья Павловна. - Ведь
Сергунков-то не просил у него смородины, а взял под видом купли, да еще
деньги не уплатил. Обманул, выходит.
- А Кузьмич его не обманул с баней-то?
- Эй, милая, какой тут обман, когда все прахом шло. Кузьмину бы не
досталась баня - все равно на дрова бы растаскали. Без хозяина и товар
сирота.
- Тетя Настя, но ведь ты же сама осуждала Кузьмина за то, что он
Сергункова подпаивал, а теперь вроде бы и защищаешь.
- Никого я не защищаю. Да дело-то вовсе и не в Кузьмиче, а в самом
Сергункове... Не Кузьмич, так другой нашелся бы.
- Может быть, но денег я все равно от них не возьму.
- Денег-то, может, и не надо брать, - Настасья Павловна тронула Саню за
плечо и участливо подалась к ней. - А случаем надо пользоваться, девонька:
видишь - люди-то к тебе лицом поворачиваются.
- А мне-то что за выгода?
- Бона! Ты, никак, начальница? А сколько у нас делов-то на станции.
Небось одна не много натворишь. Помнишь, как тебя встретили?
Саня отложила ложку.
- Что-то я не пойму тебя, тетя Настя.
- А чего ж тут понимать? Надо начинать с малого. Возьми хоть нашу
школу. Ведь там же посередь класса печка стоит. Ребята лбами об нее
бьются. И дымит она, просто страм!
- Ну? - Саня вопросительно смотрела на нее.
- А Кузьмич-то и маляр, и плотник, и печник. На все руки от скуки.
Давеча