аю,  что  в  интересах  всего  края  ликвидировать
последние очаги травополья как опасную заразу  для  наших  полей.  Видимо,
найдутся решительные люди, которые распашут эти клеверища, а на  их  месте
товарищ Колотое посеет кукурузу. Для пользы дела. Вот так.
   Шум, хлопанье откидных сидений,  громыхание  стульев.  Публика  в  зале
поднялась и двинулась на выход. Все члены президиума сгрудились за сценой.
Массивный человек, сидевший рядом с  Лясотой,  говорит  одному  из  членов
президиума:
   - Северин, подготовьте приказ о распашке клеверища на опытной станции.
   - Я как областной агроном считаю эту акцию вредной, - отвечает Северин.
- И решительно отказываюсь подписать такой документ.
   - Хорошо,  обойдемся  без  вас,  -  раздраженно  бросил  ему  Лясота  и
массивному: - Василий  Михайлович,  поручите  это  Колотову.  Он  исполнит
аккуратно.


   На краю обширного клеверного поля урчит трактор с трехлемешным  плугом.
К нему по целине подъезжает "газик". Тракторист, заметив машину, вылез  из
кабины. Колотов, приоткрыв дверцу, кричит ему из "газика":
   - Чего ты волынишь? Начинай!
   - Дак, Семен Семенович, клеверища больно богатые. Как-то не знаю.
   - Чего не знаешь? Пахать разучился?!
   - С какого бока начинать то есть?
   - Заваливай прямо отсюда! - Колотов вылез из машины, вошел  в  хромовых
сапогах в клеверище,  потоптался.  -  Давай!  Приканчивай  эту  кабинетную
науку.
   Несмотря на осеннюю пору, клевер стоял молодым, зеленым и  ровным,  как
бархат. Тракторист взлез на сиденье, двинул рычагом управления  -  трактор
всхрапнул, как норовистая лошадь, крутнулся на месте и,  опустив  в  землю
черные плуги, ходко двинулся по зеленому полю.
   - Вот так! - ухмыльнулся Колотов, глядя на развалистую  черную  полосу,
словно траурной прошвой отбившую зеленое поле клеверища.
   Между тем от дальнего строения опытной станции бежала на  клевер  Мария
Ивановна; она часто спотыкалась,  размахивала  руками  и  что-то  кричала.
Когда она подбежала к Колотову, трактор уже сделал разворот и  приближался
вторым ходом.
   - Стойте! Что вы делаете? Варвары! - кричала она.
   - Нет, это вы варвары. А мы искореняем предрассудки от науки, -  сказал
Колотов. - Так будет точнее, товарищ Твердохлебова.
   - Вы - бандиты! Разбойники!!
   - Поосторожнее... Все ж таки я при исполнении служебных обязанностей.
   - Вы не имеете права!
   - Имеем. Все права наши. Вот - приказ  подписан.  -  Колотов  вынул  из
кармана бумагу и протянул ей.
   Мария Ивановна не стала читать, она бросилась навстречу трактору.
   - Стой! Остановитесь!! - подымая руки, кричала она.
   Тракторист, с опаской выглядывая  из  кабины,  правил  прямо  на  Марию
Ивановну. Она так и остановилась с поднятыми  руками,  с  округленными  от
негодования и ужаса глазами. Но трактор  черной  глыбой  наезжал  на  нее,
заслоняя небо.
   - Дави, мерзавец!  -  Вдруг  Мария  Ивановна  упала  ничком  в  борозду
навстречу трактору.
   Тракторист мертвенно побелел, резко потянул рычаги и с трудом остановил
гусеницы перед  лежащей  Марией  Ивановной.  Потом,  как-то  неестественно
задирая ноги, он вылез из кабины и бросился бежать. Мария Ивановна все еще
лежала ничком в  черной  борозде,  лежала  недвижно,  и  только  плечи  ее
вздрагивали от глухого рыдания.
   Колотов, не сводя с нее глаз, пятился задом к машине, нащупал  дрожащей
рукой дверцу и юркнул в нее, как в нору.
   - Гони!


   "Газик" резко тряхнуло и  занесло  в  глубокий  кювет.  Мария  Ивановна
схватилась за держальную скобу и с удивлением поглядела на Петю:
   - Что случилось?
   - Сейчас узнаем.
   Петя потянул на себя рычаг ручного тормоза и вылез из "газика".  Сперва
он поглядел под колеса сзади, присел  на  корточки,  постучал  по  скатам,
потом зашел спереди - опять присел и поглядел.
   - Не могу определить. Вроде все на месте - и колеса, и хвостовик.
   - А почему же нас в канаву занесло?
   - Не знаю. Мария Ивановна, а ну-ка, покрутите руль!
   Мария Ивановна попробовала крутить баранку. Петя глядел под колеса.
   - Не могу, - сказала Мария Ивановна.
   - Вот и я не мог свернуть. Заело.
   - Почему?
   - Сейчас определим. -  Петя  бросился  наперерез  идущему  самосвалу  с
гравием, поднял руку.
   Грузовик остановился на обочине, из кабины высунулся цыганистый  парень
в майке.
   - Тебе чего?
   - Помоги, друг... Руль заело. Не могу определить.
   Парень спрыгнул наземь, пошел к "газику".
   - Куда едешь? - спросил на ходу.
   - В город.
   - Зачем?
   - Ученого везу.
   - Не ври!
   Парень в майке заглянул в "газик", посмотрел на сумку с едой, подмигнул
Марии Ивановне, потом дернул  стопор  -  капот  открылся.  Парень  и  Петя
подошли к передку.
   - Пенсионерка? Мать начальника? - спросил  парень  Петю,  заглядывая  в
мотор.
   - Говорю - ученый.
   - Не ври. По сумкам вижу - на  базар  едете.  Так...  Головку  рулевого
управления осмотрел? Нет?! Дай разводной ключ!
   Петя быстро достал разводной ключ, и оба они уткнулись в мотор. А Мария
Ивановна поглядела в боковое окно и вдруг увидела странно одетого  мужчину
- галстук бабочкой,  старомодная  соломенная  шляпа  с  низкой  тульей,  с
прямыми полями. Усы, бородка клинышком...
   - Папа!
   - Пойдем со мной, Маша! Я хочу тебе что-то сказать. - Он поманил ее.
   - Но как же я пойду? У меня машина. Входи сюда, садись!..
   - Вы меня, что ли, Мария Ивановна? - Петя поднял голову от мотора.
   Видение исчезло. Мария Ивановна провела ладонью по  лбу,  поглядела  на
Петю.
   - Это я про себя, Петя... Так просто.
   - А-а! - Петя опять уткнулся в мотор.
   Парень меж тем отвинтил гайку на головке рулевого управления.
   - Ну, как в лагун глядел. Червяк затянут. Давай крути руль!
   Петя стал крутить баранку, парень кряхтел и завинчивал гайку.
   - Ну как?
   - Порядок, - сказал Петя.
   - И колесо  перетяни.  Видишь,  спицы  разболтались?  -  Парень  ударил
сапогом по колесу, потом с маху закрыл капот, передал ключ Пете  и  кивнул
Марии Ивановне: - С пустыми руками не возвращайтесь. Привет начальнику!
   И пошел вразвалочку.
   - Чего это он? - спросила Мария Ивановна.
   -  Узнал  вас  по  портретам...  Говорит,  для  большого  ученого  и  я
постараюсь.  Мария  Ивановна,  вот  вам  подушечка.  Располагайтесь!  А  я
подшипники подтяну. - Петя взял подушечку с заднего  сиденья  и  подал  ее
Марии Ивановне.
   - Я и в самом деле вздремну. - Мария Ивановна откинулась на  подушечку,
раскрыла журнал с портретом отца.


   Этот же портрет,  но  сильно  увеличенный,  висит  в  овальной  раме  в
гостиной. Рядом в таких же рамах висят портреты Анны  Михайловны  и  самой
Марии Ивановны - она молодая, еще студентка, и звали ее Мусей. Она  только
что вошла в квартиру. В ней трудно было узнать теперешнюю старую,  усталую
женщину: это была рослая статная девушка со спокойным взглядом пристальных
глаз, с короткой стрижкой, в сером костюме, в туфлях  на  низком  каблуке.
Было  в   ней   что-то   от   исполнительного,   подчеркнуто   опрощенного
комсомольского активиста 20-х  годов.  Она  снимала  в  прихожей  туфли  и
прислушивалась  к  голосам  -  мужскому  и  женскому,  -  доносившимся  из
гостиной, где висели видные через дверной проем портреты.
   - Понимаешь, вызывают меня  в  одно  заведение  и  говорят:  "Уважаемый
товарищ  Лясота,  ваша  селекция  может  подождать.   Сейчас   нам   нужно
разобраться  в  художественном  наследии  проклятого  прошлого,  то   есть
определить: что ценно для  рабочих  и  крестьян  в  качестве  произведений
искусства, а что есть простые предметы роскоши,  которые  надо  пустить  в
дело.  Поскольку  вы  бывший  художник  и  активист,   ваша   помощь   тут
необходима". И бросили меня как специалиста по искусству на эти коллекции.
Ну, скажу тебе - настоящий завал! - рокочет мужской тенорок.
   - Побольше бы таких завалов, - отвечает весело женский голос.
   Муся входит в гостиную. За столом сидят мать и Филипп Лясота. Он худ  и
важен - в модных широких галифе, в  сверкающих  сапогах,  с  редкой  рыжей
бороденкой и сухим, высоким, чуть свалившимся набок носом. На столе  вино,
закуски.
   - Добрый вечер, - говорит Муся.
   - Рад приветствовать надежду семьи и науки, - кривляется Филипп.
   - Муся, самовар на кухне. Горячий еще, - говорит мать. - Нет, ты только
подумай, что выкинул Филипп? - обращается к Мусе.
   Муся молча проходит на кухню.
   - Он зачислил нас в свои родственники. И бумаги выписал.
   - Какие бумаги? Что за родственники?
   - Поставил вас в  свой  распределитель  на  довольствие,  -  лениво,  с
победной ухмылкой ответил Филипп.
   - Какое еще довольствие? - с раздражением спросила Муся.
   -  Не  беспокойся,  за  картошкой  тебя  не  пошлют,  -  сказала   Анна
Михайловна. - Иди сюда, погляди.
   Муся подошла к столу.
   - Смотри, что он подарил нам! - Анна  Михайловна  приставляет  к  груди
сапфировый кулон. Потом  раскрыла  красную  коробочку  и  вынула  широкий,
крупного плетения, золотой браслет. - Это тебе.
   - Что это значит? - Муся требовательно смотрит на Филиппа.
   - Да сущий пустяк... Служебный паек, так сказать.
   - Что?!
   - Филипп, не ерничай. Я ей все поясню, -  сказала  Анна  Михайловна.  -
Понимаешь, Филипп сейчас работает в разборе конфискованных коллекций. И  в
качестве оплаты за труд они имеют право получить по одной вещи на  каждого
члена семьи.
   - Это кем же вы изволили меня зачислить? - свирепея, спросила  Муся.  -
Сестричкой? Или, может быть, кем-то другим?
   - А в нашем департаменте полное равноправие и сестер, и братьев, и жен,
и матерей.
   - Я не имею чести принадлежать к вашему департаменту. И паек мне ваш не
нужен.
   Она бросила браслет на стол.
   - Пардон, - сказал Филипп. И с огорчением: - Ничего лучшего я изобрести
не мог, чтобы помочь семье моего учителя.
   - Папу оставьте в покое!
   - Ну, чего ты взбеленилась? - набросилась на нее Анна Михайловна. -  Ты
что, не понимаешь? Это ж проформа. Служебная игра! И больше  ничего...  Не
все ли равно, чем платить - деньгами или пайком?
   - Ты можешь получать паек чем угодно и жить как угодно. А меня увольте!
- Муся пошла к себе в комнату.
   - Вот вам и благодарность! - обиженно развела руками  Анна  Михайловна.
Но браслет взяла и спрятала вместе с сапфировым кулоном в складках платья.
   - Но любимую  вашу  книгу...  "Дон  Кихот"  с  рисунками  Дорэ,  может,
примите? - спросил Филипп и взял с дивана роскошное издание.
   - Краденого мне не нужно, - сказала Муся с порога.
   - Глупенькая, книги не крадут - их умыкают, как девушек.


   Утро. Муся сидит за столом, пишет. Входит Анна  Михайловна  в  каком-то
странном халате, смахивающем на японское кимоно.
   - Надо все-таки объясниться, - говорит она, присаживаясь на стул.
   - В чем? - неохотно спрашивает Муся.
   - Ты подозреваешь Филиппа бог знает в каких грехах.
   - Подозрениями я не занимаюсь. Я не сыщик.
   -   Послушай,   Филипп   обыкновенный   честный   селекционер   и    по
совместительству общественный работник культурного фронта.
   - Вот как ты научилась! А еще на каком фронте он был?
   - Война - это не его стихия.
   - Потому что он - талант? - насмешливо спросила Муся.
   - А ты не смейся! Может быть, война  как  раз  и  помешала  нормальному
развитию его таланта.
   - Зато теперь он развивается во всем блеске.
   - Ты не смеешь так! Он искренне верит в построение новой культуры.
   - И присваивает чужие вещи?
   - Это же так примитивно... Упрощаешь.
   - Ах, ты хочешь обстоятельней? Пожалуйста. Ни в какую новую культуру он
не верит. И вообще, новую культуру надо делать чистыми руками. А он служит
только одному богу - собственному удовольствию. Сначала в живопись играл -
таланта не хватило. Потом в селекцию  -  терпения  нет.  Теперь  играет  в
культуру. Решил, что выгодней. Пойми ты, все  эти  несостоявшиеся  таланты
идут либо в сыщики, либо в шулера. И твой Филипп шулер. Рано или поздно он
проиграется!
   -  Какой  же  ты  жестокий  человек.  Ты  всех  душишь   своей   слепой
принципиальностью. Отцу подражаешь? Но, между прочим, он сам жил и  других
не стеснял.
   - Ну, я твою жизнь стеснять не буду. Я ухожу в общежитие.
   - Неблагодарная! - Анна Михайловна гневно выходит.


   Общежитие студентов Тимирязевки. Муся сбегает по лестнице в  вестибюль,
на руке у нее полотенце.  Навстречу  ей  Василий  Силантьев.  Черноволосый
смуглый парень лет под тридцать.
   - Здравствуйте! Вы что здесь делаете?
   - Живу.
   - Вы удивительный человек - что не явление, то новая  роль.  А  как  же
мать?
   - Вы слишком любопытный зритель.
   - Ага. А полотенце зачем?
   - Купаться иду. На пруд.
   - Вода холодная. Еще только яблоня зацвела.
   - Пока  цветет  яблоня,  пруд  чистый.  А  потом  зацветет  вода  -  не
искупаешься.
   - Разумно. А мне можно с вами?
   - Так вода же холодная!
   - А что мне, дикому тунгусу, холодная вода? Я с моржами купался.
   - А с акулами не пробовали?
   - Я могу только с  разрешения.  Но  акулы  не  моржи,  по-тунгусски  не
понимают, - улыбается Василий.
   - Это намек?
   - Ну, что вы? Так уж с ходу намекать на  ваши  зубы?  Вы  можете  когти
выпустить.
   - Выходит состязание в глупости, - Муся улыбнулась.  -  Пойдемте  лучше
купаться.


   Яркий солнечный день. Муся и Василий идут по тропинке  цветущим  садом.
Они выходят на берег пруда, поросший  раскидистыми  ветлами,  наклоненными
над водой. Муся мгновенно скинула сарафан,  и  не  успел  Василий  стянуть
сапоги, как она уже ласточкой полетела с берега в воду и поплыла по-мужски
саженками, потряхивая блестевшей от воды головой.
   Василий ловко вскарабкался на наклонную ветлу,  стал  на  толстый  сук,
балансируя руками,  выбрал  момент  равновесия  и,  сильно  оттолкнувшись,
полетел вниз головой. Бух! И надолго пропал под водой.
   Муся уже тревожно поглядывала по сторонам, когда он с  шумным  выдохом,
словно кит, вынырнул перед ее лицом.
   - Ай! - вскрикнула она от неожиданности.
   - Не бойтесь, я не морж.
   - Да ну вас! - надула она губы. - Я уж бог знает что подумала.
   - Неужели обо мне?
   - Да ну вас! - и, резко выкидывая руки, поплыла к берегу.
   Василий плыл за ней. Она вышла первой, легла  на  полотенце,  подставив
лицо, шею, грудь полуденному солнцу. Он лег рядом.
   - Скажите, Василий, может ли талант переродиться под  воздействием  так
называемой среды? И превратиться в обыкновенную серость... приспособленца.
Нет, хуже - в пиявку!
   - Как вы хотите, чтоб я ответил? По-научному или попросту?
   - Как угодно.
   - Если человек с умом и честью, то никакая среда  его  не  испортит.  А
если у негр чести нет, то нет и не было таланта. Потому что талант  -  это
прежде всего искреннее и честное отношение к жизни.  Иначе  он  не  сможет
верно отразить явления жизни. Какой же это талант?
   - Но ведь говорят же - злой гений?!
   - Там в основе не талант, а изворотливость.
   Муся надела сарафан, но оставалась сидеть,  глядя  в  воду.  И  Василий
сидел. Помолчали.
   - Кто-то перед вами оправдывался? На среду сваливал? - спросил Василий.
   - Ну, не так чтобы оправдывался... Но намекал.
   - Вся штука в том, из чего человек вырос. На какой закваске?  Из  каких
убеждений? Я шесть лет провоевал. Всякое видывал. Но такое, чтобы  честный
человек да еще талантливый превращался в подлеца - не  видел.  Такие  люди
либо ломаются, гибнут, либо выбывают из игры.
   - Да. По крайней мере, надо, чтобы так было.
   - Именно! Ведь вся ваша селекция построена  на  этой  закономерности  -
выращивать такие разновидности, такие  сорта,  которые  сопротивлялись  бы
окружающей среде, смогли бы выдержать ее напор. А для этого что берется? -
спрашивает, улыбаясь, Василий.
   - Элита.
   - Но не по видовому родству, а по качеству. - Он поднял палец.
   - С такой биологической аналогией можно далеко зайти, -  усмехнулась  и
Муся. - Яблоко не далеко падает от яблони. Или - овес рождается от овса, а
пес от пса.
   - Кстати, мы готовим комплексную экспедицию в Якутию.  На  целое  лето!
Ботаники нужны. Поедем с нами? - предложил Василий.
   - Попасть в такую экспедицию не просто.
   - Я знаком с Вольновым. Хотите, поговорю?
   - Я сама с ним знакома...
   Он усмехнулся как-то извиняюще:
   - Вы все такая же... несговорчивая. Отцовский характер.
   - А вы все еще любите в тунгуса играть?  Как  у  отца  на  практике.  У
костра потешаться?
   Он опять невесело усмехнулся:
   - Да нет, я уж натешился. Шесть лет из фронтовой шинели не вылезал.
   - У каждого своя  война,  -  сказала  она  серьезно.  -  Сколько  всего
накопилось - и слез, и злобы.
   - А я вот встретился с вами и словно в другой век перелетел,  в  старую
жизнь.
   - Туда пути заказаны.
   Они встали и пошли опять садом. Возле общежития Муся подала ему руку:
   - До свидания!
   - Подумайте насчет экспедиции.
   - Мне думать нечего. Все зависит от начальства.
   - Тогда считайте, что вы зачислены.
   Муся усмехнулась:
   - Значит, до встречи в Якутии.


   Вниз по реке Лене плывет старый рыболовецкий карбас,  похожий  на  Ноев
ковчег. Члены экспедиции - их пять человек - расположились на палубе.  Тут
же лежат палатки, рюкзаки, кухонный скарб, теодолитные  треноги,  ящики  с
гербариями и коллекциями, весла, сети рыболовецкие и даже лодка.
   Муся держится особняком. На ней шаровары, сапоги и брезентовая курточка
с капюшоном. Она даже на палубе  ухитряется  перебирать  гербарные  сетки,
заполнять листы. Из мужчин, кроме  Василия,  еще  трое;  все  они  заросли
бородой, и трудно определить, кто из них моложе, кто старше. На них сапоги
и такие же, как на Мусе, куртки. Они похожи  скорее  на  рыбаков,  чем  на
ученых.
   Худой и важный  начальник  экспедиции  Филипп  Лясота,  как  заправский
рыбак, курит трубку. Близко к  нему  держится  завхоз  экспедиции  Лебедь,
ничем не примечательный, разве что диковинной шапкой из нерпичьей шкуры да
пухлыми розовыми щеками.
   Пятый  член  экспедиции,  коренастый  светлобородый  Макарьев,   лежит,
опершись на локоть, и всю дорогу насвистывает. Кажется, ему нет ни до чего
дела.
   В рулевой  будке  за  штурвалом  в  обыкновенной  кепке  старшина  этой
посудины. Он тянет цигарку и лихо сплевывает в реку через  открытое  окно.
Время от времени он кричит в трубку трюмному:
   - Эй, машина! Ты чего там? Спишь или семечки лузгаешь? Прибавь обороты!
   Из-за кривуна  карбас  выходит  на  широкий  плес.  На  пологом  берегу
небольшая деревня, узкий клин желтеющих полей глубоко врезается в тайгу.
   - Будем приставать? - спрашивает Василий Мусю.
   - По мне везде интересно. Как начальство,  -  она  кивает  на  высокого
тощего Лясоту с редкой рыжей бороденкой.
   - Филипп, пристанем? - спрашивает Василий.
   - Местность глухая, - отвечает тот. - Надо обследовать.
   - Кузьмич! - кричит Василий старшине. - Сворачивай в  тот  затончик  за
деревню!
   Кузьмич грохнул сапогом по обшивке - из трюма высунулась в люк  чумазая
морда.
   - Ты чего? - спросил трюмный.
   - Сбавляй обороты! Причаливаем.
   Карбас зачихал и стал сворачивать к небольшой деревне.
   - Эй, там, на баке! Приготовить швартовы! - крикнул Кузьмич.
   Мужчины поднялись и засуетились... Карбас пристал к берегу.


   Ржаное поле в Якутии. Рожь невысокая, но колосья полные, как  говорится
- на подходе. Муся перебирает колоски,  срывает  изредка  и  кладет  их  в
мешочек. Рядом с ней стоит крестьянин средних лет, видимо, хозяин поля.
   - Да ты рви смелее! Чать, не обедняем, - говорит мужик.
   - Мне много не надо. Я выбираю только ярко выраженные колоски.
   - А чего их выбирать? Они все хорошо уродились. У меня  рука  верная  -
где кину, там и вырастет. Значит, для науки собираешь? Что ж там у вас,  в
Москве, ай ржи не хватает?
   - Там есть, да не такая.
   - А какая же? Рожь, она рожь и есть.
   - Ну, не скажите. Московская рожь тут не вызреет.
   - Во-он что! Видать, у московской ржи корень тугой.
   - Что?