ывает на своем курином языке - делай то, а  не  это.
Но вот дойдут вместе до озера, утята - в воду  и  поплыли.  А  курушка  на
берегу квохчет. Оказывается, плавать-то она и не умеет. А все  командовала
- делай то, а не это. Так вот и у нас начальники  иные.  Сидит  на  посту,
распоряжается - делай так-то и эдак. Командует! А снимут - куда  посылать?
Он, оказывается, работать-то не умеет.
   - Ты на кого это намекаешь? - спросил, багровея, Мотяков.
   - Да будет тебе, Семен! Шутки надо понимать, - сказал полковник.
   Фомич и ухом не повел.
   - Кому надо, тот поймет. А для того, кто не понял, я еще  один  анекдот
расскажу. Это по вашей части, Роберт Иванович.
   Тот курил, заслонясь ладонью, и беззвучно смеялся.
   - Ты мне ответишь за свои антисоветские анекдоты  враз  и  навсегда!  -
перебил его Мотяков.
   - Это не антисоветские, а против разжалованных  вроде  тебя,  -  сказал
Фомич.
   - Ты что, в озере купаться захотел? - привстал Мотяков.
   - Я те не утенок... Смотри, сам  не  окажись  там  вроде  той  курушки,
которой охолонуть надо! - Фомич тоже привстал на колено.
   - Ну ладно, ладно! - Полковник взял их за плечи. - Здесь пьют, шутят...
А кто хочет счеты сводить, мы наградим того штафной.
   - А не боишься? - спросил Фомича полковник. - Вдруг Мотяков опять вашим
начальником станет?
   - Его песенка спета, - сказал Фомич  и,  помолчав,  добавил:  -  А  мне
терять нечего, окромя своих мозолистых рук.
   - Как нечего? А пристань? Должность!
   - Я от этой должности нонешней зимой на одной картошке выехал. Кабы  не
картошка, ноги протянул бы. При этой  должности,  Михал  Николае,  хороший
корень в земле надо иметь. А у меня все, что на мне, то  и  при  мне.  Яко
наг, яко благ, яко нет ничего.
   - Тогда иди в колхоз... Пускай корни в землю.
   - Рад бы в рай, да грехи не пускают.
   - Это что еще за грехи?
   - Смолоду нагрешил. Одного на сторону свалил, а пятеро при мне.
   - Ну, это ты брось...  Главное,  нос  не  вешать.  -  Полковник  поднял
розовый колпачок коньяка: - За непотопляемый прудковский броненосец и  его
славного шкипера Федора Фомича Кузькина!..



        18

   Однажды хмурым июньским днем к  прудковской  пристани  причалил  катер.
Забрав пассажиров, капитан сказал Фомичу:
   - Вот тебе буксирный трос. Зачаливай  свою  пристань  и  руби  концы...
Приказано доставить твой сундук на участок.
   - Это как понимать? - растерянно спросил Фомич.
   - Как хочешь, так и понимай. - Капитан был стар и неразговорчив.
   - По причине ремонта или как? - допытывался Фомич. - Может, ликвидация?
   - В конторе скажут.
   Весь путь до Раскидухи Живой метался по своей  пристани,  как  заяц  по
островку, отрезанный половодьем. В голову  лезли  всякие  тревожные  мысли
насчет ликвидации, но он гнал их, цеплялся за ремонт... "Да что я, в самом
деле,  ремонта  испугался?   Ну,   постою   недельки   две   на   участке,
проконопачусь... Только и делов. А может, и новый дебаркадер дадут? Теперь
техника вон как в гору пошла. У меня ж не дебаркадер  -  и  впрямь  сундук
старый.  Одной  воды  из  него  выливаешь  ведер  сто  за  день.  Я   что,
насос-камерон?"
   Вспомнил Живой, как еще прошлой осенью писал в контору заявление, чтобы
починили дебаркадер либо матроса еще назначили, "потому как  одному  отбоя
от воды нет, а семью свою держать на  откачке  задаром  не  имеем  полного
права...". Садок Парфентьевич ответил коротко: "Просмолим". Но не прошло и
месяца с весны, как дебаркадер снова потек.
   "Поди, совесть сказалась у них. Комиссия осмотрит, а там, глядишь, Дуню
проведу к себе матросом. И заживем..."
   Напоследок Фомич написал карандашом на тетрадном листе новое  заявление
насчет ремонта. Может, пригодится?
   В контору вошел он вроде бы успокоенный.
   - Меня что, в ремонт определили? - спросил он рыжую диспетчершу.
   - Заместитель по кадрам все вам объяснит, - ответила она уклончиво.
   - Это кто ж такой? Владимир Валерианович?
   - Нового прислали. Он в кабинете Садока Парфентьевича.
   Из диспетчерской дверь вела в кабинет начальника.
   - Ну-ка я спрошу! - Фомич взялся за дверную ручку.
   - Погодите! - строго сказала диспетчерша. -  Что,  не  слышите?  Он  же
занят.
   Из кабинета доносились  голоса.  Дверь  была  тонкая,  фанерная.  Живой
подался ухом к филенке, прислушался.
   - Я вам говорю - план выполнять надо, план! Интересы государства! А  вы
мне про детей да про варево... - раздраженно произносил вроде бы  знакомый
голос.
   Другой звучал глухо, просительно:
   - А семьи наши в чем виноватые?
   - Да кто вас просил с собой  их  брать?  Здесь  что,  производство  или
детский сад? А! Колхоз?
   Знакомый голос, знакомый голос! Живой даже на дверь слегка надавил,  но
она предательски скрипнула.
   -  Товарищ  Кузькин,  ступайте  на  берег.  -  Диспетчерша   встала   и
выпроводила Фомича за дверь. - Когда надо - позовем.
   Делать нечего. Живой вышел на берег.
   Неподалеку от конторского дебаркадера  стояли  две  большие  деревянные
баржи. Возле барж сидели две бабы в фуфайках да мужик, небритый, седой,  в
резиновых сапогах и брезентовой  куртке.  "Видать,  матросы  с  баржи",  -
сообразил Фомич.
   - Вы чего, как цыгане, расположились?  -  спросил  он,  подсаживаясь  к
мужику и вынимая кисет.
   - Да  уволили...  Без  предупреждениев,  -  ответил  матрос,  закуривая
Фомичовой махорки.
   - Как так?
   - Да вот так... - Матрос длинно выругался. - Начальник новый появился.
   - А Садок Парфентьевич?
   - В  отпуск  ушел.  Остался  за  него  заместитель  по  кадрам.  Нового
прислали... Такая щетина, что не говорит, не смотрит.
   - Вот оно что! - Фомич теперь понял, почему его в кабинет не пустили. -
До порядку, видать, охочий. Меня тоже вот с  места  сорвал.  Пристань  моя
чем-то не понравилась. Во-он она стоит! - Фомич кивнул на свой дебаркадер,
причаленный к берегу. - Из Прудков сняли.
   - Ликвидируют?
   - Ну, этот номер у них не  пройдет.  Мы  тоже  законы  знаем.  -  Фомич
сплюнул в воду. - А вы откуда?
   - Из-под Елатьмы.
   - Дальние!
   - Не говори. Мы дрова на барках возили. А тут на Петлявке камень где-то
не успели вывезти. План, что ли, не выполняют. Он и задержал  наши  баржи.
"Выгружайся!" - "Как так?" - "А вот так. За камнем пойдут ваши  баржи".  -
"А мы?" - "Неделю посидите на берегу. Ничего с вами не  случится".  Вот  и
сидим. И домой ехать - за  сто  верст  киселя  хлебать.  И  тут  несладко.
Ребятишки...
   - Да, этот храбрец, видать, из выдвиженцев, - сказал Фомич. - Я к  нему
было сунулся - и на порог не пустил. Через  дверь  поговорили...  В  нашем
районе был один такой. Сапог сапогом, а войдешь к нему в кабинет  -  и  не
глядит. Сам, паразит, сидит, а  тебя  стоять  заставляет.  А  все  почему?
Потому как академию под порогом кончал. Вот и этот заместитель по  кадрам,
видать, такой же академик...
   Матрос толкнул Фомича локтем в бок. Фомич обернулся и застыл. Перед ним
стоял в синем кителе, в фуражке с крабом Мотяков. По тому, что  был  он  в
сопровождении Владимира Валериановича и дюжего парня в резиновых сапогах и
в фуфайке, - видать, второго матроса с баржи, - Живой сразу догадался, что
новый заместитель по кадрам и есть не кто иной, как сам Мотяков.
   Он не крикнул на Фомича, не обругал его - только повел ноздрями, как бы
принюхиваясь, и ушел, так ничего не сказав.
   - Ну, теперь он сядет на тебя верхом, -  сказал  матрос  в  брезентовой
куртке.
   Фомич только плюнул и кинул окурок в Прокошу...
   С тяжелым сердцем шел он теперь в  контору.  Мотяков  на  этот  раз  не
заставил его ждать за дверями. Он кивнул  Фомичу  на  стул  у  стены,  сам
прошелся несколько раз  по  кабинету,  знакомо  заложив  руки  в  карманы.
Наконец сел за стол и еще долго смотрел на  Живого,  будто  впервые  видел
его.
   - Я хочу, чтобы вы нас правильно поняли, товарищ Кузькин, - сказал  он,
миролюбиво и очень даже любезно глядя на Фомича. - В Прудки ваш дебаркадер
не пойдет.
   - А куда же он пойдет? - У Живого в момент взмокла вся спина.
   - На Петлявку, в Высокое. Будет стоять  там  под  общежитие  грузчиков.
Отправляйтесь завтра же.
   - А в Прудки кто пойдет?
   - В Прудках пристань сокращаем в целях экономии.
   - А пассажиры как же?
   - Там пассажиров-то два человека в день. Один убыток.
   - Вон вы как рассуждаете! А ежели на Север двух человек посылают? Им  и
самолеты дают, и шиколату с мармеладом на цельный год. А наши чем хуже их?
   - Ты мне политграмоту не  читай,  враз  и  навсегда...  У  нас  план  -
сократить две пристани. Экономия. Понял?
   - На двух шкиперах много не сэкономишь.
   - По нашему участку - да. А по всей  стране?  Сколько  таких  участков?
Может, сто тысяч? Вот и подсчитай.
   - Насчет остальных я не знаю. Только мне в Высокое никак нельзя  итить.
Я весь оклад там проем. А чего семье пошлю?
   - Не хотите - увольняйтесь.
   Живой вдруг вспомнил про заявление насчет ремонта,  вынул  из  бокового
кармана, в бумажнике хранилось.
   - Поскольку дебаркадер мой  худой,  вода  натекает  за  ночь  по  самые
копани, в Высокое мне итить одному никак нельзя. Там  семьи  у  меня  нет,
которая помогала бы отливать воду. Либо матроса мне назначайте, либо  жену
мою матросом проводите. Прошу не  отказать  в  просьбе.  -  Живой  положил
заявление на стол перед Мотяковым.
   Тот прочел и пронзительно уставился на Живого:
   - Ты с кем это думал, один?
   - Один.
   - Вот и поезжай один в Высокое. И не дури.
   - Не могу... Дебаркадер течет. По самые копани вода. Идите посмотрите.
   - Ты ее нарочно напустил.
   - Я  вас  не  понимаю.  Как  так  нарочно?  Поясните!  Вы  человек  при
должности.
   - Я знаю. Я все знаю, враз и навсегда! - Мотяков  погрозил  пальцем.  -
Выводишь на берег и заливаешь воду.
   - Это как  же?  Через  борт  ведрами?  -  Живой  иронически  глядел  на
Мотякова.
   Тот понял, что хватил через край, но продолжал напирать:
   - А по-всякому... Ты мастер отлынивать от работы. Я тебя знаю.
   - Ага! - Живой мотнул головой. - Есть такая притча о гулящей свекрови и
честной снохе. Свекровь подгуливала в молодости и не верила снохе, что  та
мужу верность соблюдает. И сына учила: ты побей ее, может, откроется.  Так
и вы.
   - Поговори у меня! - Мотяков не так сильно, как бывало в рике,  но  все
же ладонью прихлопнул по столу. - Захочешь работать, сам качать будешь.
   - Я вам что, камерон? У меня на руке вон только два пальца.  Я  инвалид
войны. Давайте мне матроса!
   - Да пойми, голова два уха! Сокращение у нас. Либо иди в Высокое,  либо
увольняйся, враз и навсегда.
   Вышел Фомич от Мотякова как во хмелю, аж  в  сторону  шибало.  Зашел  в
ларек.
   - Валя, дай-ка мне поллитру перцовочки.
   - Ты чего нос повесил, дядя Федя?
   - Небось повесишь... - Фомич только рукой махнул. -  Вся  жизнь  моя  к
закату пошла...
   Возле ларька встретил его небритый матрос в брезентовой куртке.
   - Ну, что он тебе сказал?
   - В Высокое посылает. А мне  жить  на  два  дома  никак  нельзя.  Всего
четыреста восемьдесят пять рублей. Чего их делить? Ну и беда  свалилась...
- Фомич сокрушенно качал головой.
   - Да брось ты, чудак-человек! Руки-ноги имеешь,  и  голова  на  плечах!
Проживешь! Ноне не прежние времена. Пошли к нам! У нас ужин  варится.  Как
раз и выпьем.
   На берегу Прокоши на месте бывших куч тряпья стоял брезентовый балаган.
Перед ним вовсю горел костер. Дым, сбиваемый ветром, сваливал  под  крутой
берег и медленно расползался над рекой. На треноге кипел, бушевал котел  с
варевом. Бабы расстилали перед балаганом мешки, клали на них хлеб,  чашки,
ложки. Босоногие ребятишки с визгом носились вокруг костра.
   - Тише вы, оглашенные! Смотрите, в огонь не свалитесь... Тогда и  жрать
не получите! - шумели на них бабы.
   Второй матрос, тот, что  был  у  Мотякова,  теперь  в  одной  рубахе  с
закатанными рукавами, босой, красный от огня, помешивал в котле, поминутно
черпал деревянной ложкой, сильно дул в  нее  и  громко  схлебывал  горячее
варево.
   - Бог на помочь! - сказал Живой, подходя.
   - Ужинать с нами, - отозвались бабы.
   - Кулеш с пылу с жару... Выставляй бутылок пару!  -  сказал  матрос  от
костра, косясь на отдутый карман Живого.
   - Сдваивай! - Живой поставил на мешковину перцовку.
   - Дельно! Маня, принеси бутылочку! - сказал матрос от костра.
   Давеча, издали, он показался Фомичу совсем молодым. Теперь кепки на нем
не было - во всю его голову раздалась широкая лысина, по которой  жиденько
кудрявился рыжеватый пушок. Он снял котел с дымящимся кулешом и крикнул:
   - Навались, пока видно, чтоб другим было завидно!
   Разлили кулеш - мужикам в одну чашку, бабам и ребятишкам  -  в  другую.
Появилась еще бутылка, заткнутая тряпичным кляпом. Самогонку цедили сквозь
губы, морщились, крякали. Она была хороша.
   - Неужто сами производите? - спросил Фомич.
   - А чего ж мудреного, - сказал небритый.
   - Аппарат нужен.
   - Мой аппарат - вон блюдце да тарелка.  Только  сахару  подкладывай,  -
хитро подмигнул небритый.
   - С таким аппаратом вам ветер в спину. И дождь не страшен, -  улыбнулся
Живой. - Мой табачок по такому же рецепту сработан. Ну-кася!
   Он вынул кисет и пустил его по кругу. Закурили.
   - Дождь теперь в самый раз под траву, - сказал, помолчав, старик.
   - Да, сена ноне будут добрые, - подтвердил лысый.
   - Все равно половина лугов пропадет. Выкашивать не успевают,  -  сказал
Фомич.
   - Нет, у нас в прошлом годе все выскоблили. Косили и старики, и бабы  -
третью часть накошенного сена колхозникам давали.
   - У нас до этого не дошло. Все жмутся... Эх, хозяева! - вздохнул Фомич.
   - Нужда заставит - дойдут, - сказал лысый.
   - Дак по нужде-то давно уж пора дойтить.
   - Те, которые с головой, ноне от нужды уходят, - сказал старик. -  Наши
вон исхитрились лук на гародах ростить. Государству сдаст - и  то  по  два
рубля семьдесят копеек за кило. Вот и деньги!
   - Теперь еще и ссуды под корову дают. А в ином колхозе и телку бери,  -
подхватил лысый.
   - Да, это я слыхал... В Брехове у нас дают. Там  председатель  сильный.
Петя Долгий, мой друг-приятель, - соврал Живой. - Он все зовет меня. А вы,
случаем, не думаете в колхоз вернуться?
   - У нас не горит, - ответил старик. - Обождем малость,  посмотрим,  что
выйдет. Осенью, правда, приезжаем  домой  на  помощь.  Картошку  копаем  в
колхозе исполу. На зиму запасаем и себе, и свиньям.
   - Это хорошо! А сенца раздобыть - и корову завести можно.  Ежели  ссуду
дают под корову, почему б и не взять? - спрашивал, оживляясь, Фомич.  -  Я
ведь мастак по коровам был. Очень даже умею выбрать корову.  Первым  делом
надо посмотреть, как у нее шерсть ветвится. Ежели развилок  начинается  на
холке, меж молок ходит до четырех недель... Добрая корова!  Потом  колодец
пощупать... меж утробы и грудей. Большой палец по  сгиб  погрузнет  -  пуд
молока в день даст... А что? Вот возьму и подамся к Пете  Долгому.  Чем  в
Высокое за полета верст, лучше в  Брехово.  Побегаю  сначала  с  работы  в
Прудки. Это ничего.  Мне  не  впервой.  Я  на  ходу  легкий.  Зато  корову
получу...
   Фомич жадно затягивается табаком, улыбается. Он думает о том, как ловко
проведет Мотякова; как придет в контору и выкинет ему кукиш:  "Ты  меня  в
Высокое хотел загнать... На-кась, выкуси!.." Голова его кружится от хмеля.
Ему и в самом деле хорошо и весело.
   - По нонешним временам везде жить можно, - сказал старик.
   - Это верно, - соглашается Фомич. - Теперь жить можно.


   Записал я эту историю в деревне Прудки со  слов  самого  Федора  Фомича
Кузькина в 1956 году. Записал да отложил в сторону.
   Как-то, перебирая свои старые  бумаги,  наткнулся  я  на  эту  тетрадь.
История мне показалась занятной. Я  съездил  в  Прудки,  дал  прочесть  ее
Федору Фомичу, и поныне здравствующему, чтоб он исправил, если что не так.
   -  В  точности  получилось,  -  сказал  Федор  Фомич.  -  Только  конец
неинтересный. Хочешь расскажу, что дальше? Дальше полегше пошло...
   Попытался  было  я  продолжить  рассказ,  да  не  заладилось.  А  потом
догадался: тут  уж  новые  времена  начинаются,  новая  история.  А  та  -
кончилась.
   - Точно так, - подтвердил Федор Фомич. - Да ты не горюй. Напишешь  еще.
Моей жизни на целый роман хватит...

   1964-1965



        Борис Можаев. Наледь

   -----------------------------------------------------------------------
   В кн.: "Собрание сочинений в четырех томах. Том первый".
   М., "Художественная литература", 1989.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 25 June 2002
   -----------------------------------------------------------------------



        1

   Пасмурным майским утром в  понедельник  шел  своим  обычным  рейсом  из
Приморска   в   Тихую   Гавань   чистенький   морской   катер,   именуемый
"трамвайчиком". Его сопровождала крикливая ватага чаек. Несколько  молодых
людей, стоявших на корме, кидали хлебные крошки и корки бананов;  чайки  с
пронзительным криком суетливо толкались над  волнами,  шлепались  в  воду,
торопливо  заглатывали  хлеб  и,  судорожно   махая   крыльями,   повисали
неподвижно в воздухе, словно привязанные на невидимой нитке.
   Молодые люди, изловчась, в такие мгновения попадали кусочками бананов в
чаек и, довольные, шумно смеялись.
   - Ну, не бейте вы чаек! Это же дурная  примета...  -  жалобным  голосом
упрашивала ребят круглолицая полная девушка в рыжей верблюжьей куртке.
   - А ты не хнычь! - обрывала ее причитания подружка в коричневом  платье
и в синем распахнутом пальто. В этом  платьице,  в  аккуратно  заплетенных
темных косах, в том, как она держала голову,  слегка  набок,  было  что-то
ученическое.
   Перед ней дурашливо выламывался высокий остроносый парень; он  картинно
размахивал руками, растопыривал длинные худые  пальцы,  встряхивал  челкой
русых волос, спадавшей углом на бровь.
   Она плохо слушала его и часто поглядывала через плечо в сторону одиноко
стоявшего возле борта рослого плечистого  пассажира.  Несмотря  на  свежий
ветер, тот был в одной клетчатой рубашке, а легкий пиджак держал в руках.
   -  Хочешь,  познакомлю?  -  внезапно   предложил   остроносый   парень,
перехватив один из  ее  взглядов  и  кивая  головой  в  сторону  одинокого
пассажира.
   - Ой, Миша, не дури! - потянулась к нему руками круглолицая.
   - Была нужда, - сказала девушка в коричневом платье. - Захотела бы -  и
сама познакомилась... А тебе это не по зубам.
   - Мне?! - протянул вызывающе парень. - Хорошо! - Он  застегнул  на  все
пуговицы светлый плащ и двинулся к одинокому пассажиру.
   Тот стоял по-прежнему возле самого борта, опустив руки  на  поручни,  и
пристально всматривался в лесистые берега, чуть тронутые  светлым  налетом
первой зелени.  Широкие  черные  брови,  распластанные  в  крутом  взмахе,
шишковатый лоб и густые, вздыбленные щетиной  волосы  придавали  его  лицу
выражение властное, решительное и почти упрямое.
   Парень в светлом плаще подошел к нему, но, посмотрев  сбоку  на  сурово
нахмуренное лицо, стал нерешительно переминаться на месте  и  насвистывать
"барыню".
   - Невесело, - произнес наконец парень и огорченно вздохнул.
   Незнакомец посмотрел на него и вдруг широко и добродушно улыбнулся:
   - Трудно знакомиться с мужчинами, правда?
   Парень растерянно пожал плечами, но затем тоже рассмеялся и согласился:
   - Правда!
   - Ветер-то с кормы. Так что теперь я все ваши секреты знаю, - подмигнул
ему пассажир в рубашке. - Вы из Тихой Гавани, работаете на стройке? Точно?
   - Точно, - подтвердил парень.
   Незнакомец протянул руку:
   - Меня зовут Сергеем Петровичем, фамилия Воронов. Еду к  вам,  тоже  на
стройку.
   - Да? - парень радостно потряс руку. - Михаил Забродин, прораб. - Затем
он махнул рукой, и  с  кормы  подошли  две  уже  знакомые  нам  девушки  и
приземистый скуластый  парень.  -  Вот,  разрешите  представить  вам  моих
друзей. Все  строители.  Тоже  из  Тихой  Гавани.  В  Приморск  ездили