обылы необъезженные, - огрызались подпаски.
   - Ах, срамницы!.. Вот я вас кнутищем-то...
   Постелили Песцову в плетневом пристрое; на деревянный  топчан  положили
охапку сена и покрыли одеялом. Подушка была тоже  набита  сеном.  От  сена
исходил сухой душный  запах  мяты.  Песцов  с  наслаждением  вытянулся  на
постели, закрыл глаза и только теперь почувствовал, как он  устал...  Ноги
тяжело гудели, ломило спину, и гулко стучала кровь в висках.



        26

   Проснулся он от какой-то протяжной, заунывной песни, -  низкий  женский
голос звучал глухо и тоскливо, словно из подземелья просился наружу:

   Счастливые подружки,
   Вам счастья, а мне нет...
   Не лучше ли мне будет
   Живой в могилу лечь...

   Песцов щурился от яркой солнечной ряби, пробивавшейся сквозь  плетневую
стену, и сначала  не  мог  понять,  где  он  находится.  Вдруг  с  резким,
дребезжащим звоном упало где-то ведро. И Песцов сразу очнулся от  полусна.
Закинув руки за голову, он  прислушался  к  тому,  как  доярки  на  станах
погромыхивали ведрами. Он живо  представил  себе,  как  они  вяло,  словно
сонные куры, разбредаются сейчас по загону к своим  коровам  и  уже  через
несколько  минут  весело  зазвенят  молочные  струйки,  а  потом  зальются
песенные девичьи голоса. Потом они с шутками,  с  хохотом  сойдутся  возле
приемного молочного пункта; косы, ловко  перехваченные  белыми,  строгими,
как у сестер  милосердия,  косынками,  высоко  закатанные  рукава,  тугие,
округлые руки и бойкие, смешливые, вездесущие девичьи глаза. Здесь  уж  им
не попадайся, - засмеют.  С  таким  народом  горы  можно  ворочать,  думал
Песцов. А что они видят, кроме коров? От скуки с дедом Якушей  побранятся.
Да молоковоза ради шутки столкнут  в  озеро.  Иль,  может,  помарьяжат  за
картами с заезжими рыбаками.

   Живой в могилку лягу -
   Скажите: умерла...
   До самой до могилы
   Была ему верна,

   - с отчаянной решимостью признавался низкий голос, но гудел  он  теперь
где-то наверху. И Песцов невольно посмотрел на крышу,  в  надежде  увидеть
там певицу.
   - А я знаю, о чем вы думаете, - сказала Надя.
   Он не слышал, как она вошла, и вздрогнул от неожиданности.
   - Ой, трусишка! - Она подошла к топчану. - Вам  доярок  жалко,  что  их
любить некому...
   Песцов приподнялся на локте.
   - Как ты догадалась?
   - Песни поет тетя Пелагея. А когда звучит один женский  голос,  грустно
становится, тоскливо.
   - Умница!
   Матвей обхватил ладонью ее шею и почувствовал, как  под  гладкой  кожей
напрягаются упругие и тонкие мускулы. "Точно струны, - думал он. - Тронешь
- зазвенят..." Потом притянул ее к себе и поцеловал в губы.
   - Вам пора! - наконец сказала Надя.
   - А сколько времени?
   - Уже пять часов.
   - Молоковоз приехал?
   -  Он  сегодня  опоздает,  будет  только  в  восемь.  Вчера   приемщицу
предупредил... Что-то поломалось у него.
   - Как ты сказала?! - Песцов скинул ноги на земляной  пол  и  растерянно
глядел на Надю. - Мне же надо быть на разнарядке.
   - Да, к семи часам в правлении. - Надя поглядела на часы. - Меньше двух
часов осталось... Возьмите мой велосипед.
   Она вышла на минуту и вернулась с велосипедом.  Песцов  быстро  натянул
клетчатую рубаху, застегнул сандалеты:
   - Вот так номер...
   - Возьмите, - Надя подвела велосипед к Песцову.
   - Но ведь все знают, что это твой велосипед, - замешкался Песцов.
   - Ничего... Хуже будет, если вы не приедете на разнарядку.
   - А как же ты?.. На Косачевский мыс?
   - Я с молоковозом уеду.
   - Ну, спасибо.
   Одной рукой он взял велосипед, второй обнял Надю, поцеловал:
   - До вечера!..
   С непривычки Песцов никак не мог удержаться  на  узкой  тропинке;  руль
постоянно вело куда-то в сторону, колесо виляло, и он  со  страхом  считал
луговые кочки. Раза два упал, и после  каждого  падения  противно  дрожали
колени.
   Наконец он плюнул в сердцах и повел велосипед по тропинке, сам запрыгал
по кочкам. К селу он подошел только в восемь часов не то что в поту,  а  в
мыле. На конном дворе решил передохнуть.
   Здесь возле коновязи стояла целая вереница верховых лошадей. Лубников с
конюхом выводили со двора очередную заседланную, упирающуюся лошадь.
   - Что это за кавалерия? - спросил Песцов  у  Лубникова.  -  Мобилизация
объявлена, что ли?
   - Так ить это все для  руководящего  состава,  -  ответил  Лубников.  -
Закрепленные лошадки. Вроде персональных.
   - Какой руководящий состав?
   - Да как же, -  бригадиры,  всякие  заведующие,  учетчики,  объездчики,
охранники. Работает руководство, слава богу...
   - Так сколько же их? - Песцов кивнул на коней.
   - Иной раз почти полсотни седлаю, - ответил Лубников. - Колхоз большой,
за всем уследить не шутка.
   - Н-да, расплодили командиров-надзирателей, - усмехнулся Песцов. -  Уже
восемь, а они еще и не чешутся.
   - Так пока энти, которые работают, не вышли, тем тожеть делать нечего.
   - Черт знает что!
   И "энти" и "те" сидели возле правления и на лавочке, и  на  крыльце,  и
прямо  на  траве  вдоль  палисадника;  тут  и  бригадиры,  и  учетчики,  и
трактористы, и шоферы,  и  много  прочего  люду,  про  которых  говорят  в
колхозе: "Ждут, куда пошлют".
   Подъезжая,  Песцов  поздоровался.  Ему  ответили  разноголосо,  весело,
приветливо кивали головами. Он поставил велосипед возле ограды и  пошел  в
правление.
   - Кажись, Надькин? - спросил кто-то и хмыкнул.
   - Заткнись! - уже из коридора услышал Песцов чей-то  голос.  -  Что  за
шутки!
   В правлении  было  тоже  людно  и  так  накурено,  что  не  продохнуть.
Множество народу окружили стол, за которым сидел Семаков. Заметив Песцова,
все ринулись к нему, каждый со своим вопросом.
   - Товарищ секретарь? - спрашивали одни.
   - Товарищ председатель, - величали другие.
   - Куда же мою машину направят?
   - А я ремонт трактора закончил. Что делать?
   - А мне лошади нужны... Лес подвозить.
   Песцов поднял руку.
   - Стойте!.. Я еще не председатель.
   Все с недоумением смотрели на Семакова:  что,  мол,  за  канитель?  Тот
встал из-за стола, подошел к Песцову:
   -  Ну  что  за  формальность?  Вы  же  оставлены  за  Волгина.  Вот   и
хозяйствуйте.
   Песцов,  как  бы   вспоминая   что-то   свое,   оглядывал   примолкших,
настороженных людей, стол, заваленный бумагами, и наконец произнес:
   - Ну, давайте... Что у вас?
   Он сел за стол. И мгновенно его окружил разноголосый хор:
   - Подпишите мне путевку!
   - Не торопись, милок! Я дольше твоего ждал.
   - Да не галдите вы! - кричал на всех  рыжеусый,  в  синей  косоворотке,
стоявший ближе всех к Песцову, и спрашивал сердито: -  Да  вы  дадите  нам
лошадей или нет? Лес подвозить.
   - Завхоз! - крикнул Песцов.
   К столу протиснулся Семаков.
   - Вот на лесозаготовки  лошадей  просят,  -  сказал  Песцов,  кивая  на
рыжеусого. - Сколько вам?
   - Пять запрягли... Еще десять подвод надо, - отвечал рыжеусый.
   - Нет лошадей, - сказал Семаков.
   - Как - нет? - спросил Песцов. - А там, на коновязи?!
   - Верховые, что ли?
   - Конечно.
   - Те нельзя. Не могу же я бригадиров да учетчиков без коней оставить.
   - Черт знает что! - с досадой сказал Песцов. - Да разберитесь  вы  хоть
по порядку! Что вы облепили меня, как мухи?
   Целый час он подписывал то накладные, то наряды, то путевые  листы,  то
заявления какие-то нелепые разбирал: "...отказываюсь  перебирать  клещи  и
потник, потому как за бесценок..."
   - Вы что, шорником работаете?
   - Без расценок какая работа. Я тебе, положим,  клещи  переберу,  но  ты
опиши все, как есть. Или возьми потник...
   - А мне вчера горючее не подвезли... Это как рассудить?
   - Его Кузьма, черт, спьяну на Косачевский мыс увез. Свалил там бочку.
   - Сам ты с похмелья! Ему бригадир приказал туда свезти.
   - О це ж рядом! Тильки с бугра сойтить...
   - Сойтить... А подниматься тожеть надо. А кто платить  будет?  Это  как
рассудить?
   Через час у Песцова голова пошла кругом. И когда наконец все разошлись,
он встал из-за стола и тупо уставился в окно.
   - Туговато,  Матвей  Ильич?  -  раздался  за  его  спиной  голос  Егора
Ивановича. Когда вошел он, Песцов не слышал, а может быть,  и  не  выходил
вовсе, остался незаметным где-нибудь в углу.
   - Здравствуйте, Егор Иванович! - Матвей задумчиво  прошел  к  столу.  -
Суета какая-то.
   - Машина большая, а сцеп один - вот она и  тяжело  вертится,  -  сказал
Егор Иванович. - У нас ведь все от одного колеса норовят двигать.
   - Да, Егор Иванович, норовят. Добро хоть колесо-то надежное попадет.
   - Мы вот, колхозники, промеж себя часто балакаем -  порядок  у  нас  не
тот. А ведь можно к хозяйству приноровиться...
   - Как?
   - А вы приходите вечером ко мне на чашку чая. Мужики соберутся.  Вот  и
потолкуем.
   - Приду обязательно!
   Вышедшего из правления Егора Ивановича встретил Семаков.
   - Дай-ка прикурить, Егор Иванович.
   Тот достал спички, протянул их Семакову.
   - Далеко идешь? - спросил Семаков, возвращая спички.
   - Заверну домой на минутку да на поле.
   - Может, велосипед прихватишь,  -  кивнул  Семаков  на  прислоненный  к
палисаднику Надин велосипед. - А то  Песцову-то  некогда  отвозить  его...
Председатель! Временный, правда.
   - Какой велосипед? - переспросил Егор Иванович.
   - Да ты что, не узнаешь? Твоей племянницы велосипед, агрономши!
   - Надькин? А чего он здесь валяется? При чем тут председатель?
   - Чудак человек! - губы Семакова тронула снисходительная усмешка. -  На
нем Песцов на работу приехал.
   - Откуда? - все еще недоумевая, спрашивал Егор Иванович.
   - Говорят, возле реки в копнах спали... Вот он и торопился.
   Вдруг Егор Иванович побагровел и угрожающе двинулся на Семакова.
   - Сволочь!
   - Полегче! - Семаков отстраниться, растопырив пальцы.
   - Блоха! - Егор Иванович пошел прочь.
   - Все-таки советую взять  велосипед.  А  то  чужие  приведут,  -  очень
вежливо сказал Семаков.
   Егор Иванович вернулся, взял велосипед и, сдерживая ярость, процедил:
   - Гнида...
   "Ну ж я ей задам, срамнице!" И чем ближе подходил он к  Надиному  дому,
тем сильнее кипела в нем ярость. Велосипед внес в сени и,  сердито  грохая
сапогами, прошел в дом. Но Надя словно не заметила  его;  она  приехала  с
Косачевского мыса, легла на койку  поверх  одеяла,  запрокинув  голову,  и
смотрела в потолок.
   - Велосипед привез, - грозно сказал Егор Иванович.
   - Спасибо.
   - Валялся возле правления.
   - Кто?
   - Нехто! Совесть потеряла ты. Вот кто!
   - Ты что это, дядя Егор? - Надя присела  на  кровати  и  с  недоумением
уставилась на Егора Ивановича.
   - А я-то, дурак старый, еще дорожку ему указывал. Способствовал. Думал,
у вас как у порядочных людей. А вы уже в копнах ночуете!
   - Ах, ты вот о чем! Это мое дело. Тебя оно не касается.
   - Конечно, меня не касается! - Егор Иванович всплеснул руками.  -  Твои
грехи-то глаза мне колют. На людей стыдно смотреть.  Хоть  бы  седины  мои
пожалела.
   Надя резко поднялась и подошла к Егору Ивановичу с побелевшим лицом.
   - Стыдно, говоришь?! А мне, думаешь, не стыдно? А меня кто жалеет?  Мне
двадцать шесть лет... А у меня лицо-то задубело, как выделанная  овчина...
Круглыми днями мотаюсь на ветру, на жаре, на холоду... А ночью уткнешься в
подушку да ревешь от тоски. Кому слово скажешь? С  кем  здесь  пойдешь?  С
Сенькой-шофером, что ли?
   - Ну, ты это другой оборот взяла, - сказал Егор Иванович, отступая.
   - Тебя бы на мое место, небось другим голосом запел.
   - Как бы там ни было, а линию свою держать надо.
   - Наплевать мне на линию! Я жить хочу!..
   - Сдурела ты совсем, баба. У всех на виду... Срам!
   - Ну и пусть смотрят! А я буду, буду!..
   - Эх ты, атаман. - Егор Иванович вышел, хлопнув дверью.
   Надя легла на кровать и зарыдала, комкая подушку.



        27

   Вот и прошли две недели, которые так много значили для  Песцова.  Он  и
раньше ходил по земле не гоголем, но все-таки, приезжая в  колхозы,  давал
указания, продвигал в жизнь, так сказать, решения, вынесенные в кабинетах,
то есть делал все то, что обычно делают люди его  положения  и  круга,  но
теперь он как бы остановился и понял, что  дальше  он  не  пойдет  по  той
дороге ни за какие коврижки.
   "Какой-то странный заколдованный круг... - думал Песцов. - На  все  нам
спускают планы. И нас не спрашивают: выгодно или нет? под силу ли? разумно
ли? Двигай - и все тут... И мы никого  не  спрашиваем.  Двигаем  дальше...
Мол, не по своей воле делаем... Мы тоже выполняем указания...  Вот  она  -
спасительная веревка, за которую хватается каждый усердный исполнитель.  И
рассуждают: я что ж! Я выполняю указ. Меня  заставляют  прыгать.  И  через
меня прыгают. Но кому нужна такая чехарда?"
   А сможет ли он управлять таким сложным колхозом? Может быть, и нет.  Но
это не главное. Председатели найдутся. Та же Надя... Отменный председатель
из нее может выйти. Может! Но  для  этого  он,  Песцов,  должен  прошибить
стенку, которая отгораживает колхозника от земли... Председателю развязать
руки. Это, главное, отныне и будет делать Песцов, где бы он ни находился -
в колхозе ли, если изберут, или в райкоме.
   Он набросал на двух листках  свои  предложения  -  как  поднять  колхоз
"Таежный пахарь", переписал поразборчивее и положил перед Семаковым.
   - Если сочтете нужным, соберите партбюро, обсудим.
   А вечером пошел к Егору Ивановичу. Там застал всю компанию звеньевых  в
сборе; сидели в горнице, и возле стола, и возле стен, и прямо на пороге, -
здесь и сам хозяин  с  сыновьями,  Еськов,  Лубников,  Черноземов,  Лесин,
Конкин и четверо незнакомых Песцову.  Один  из  них  заметно  выделялся  -
старик с  густой  сивой  шевелюрой,  с  огромной  бородищей.  Он  степенно
приподнялся с порога, подал руку и назвался:
   - Никита Филатович Хмелев.
   "Этому деду попадешься в руки - натерпишься муки",  -  подумал  Песцов,
пожимая необъятную ладонь таежного Геркулеса.
   На столе  стоял  самовар,  множество  чашек  с  блюдцами.  Прислуживали
Ефимовна и Надя.
   - Пожалуйте к столу, Матвей Ильич! - пригласила хозяйка.  -  Пирожка  с
гонобобелем отведайте.
   - Вы откуда? С Оки, с Волги? - радостно спрашивал Песцов. - Это  у  нас
там голубицу так называют.
   - Да уж здешние, - махнула рукой Ефимовна. - Маленькой  оттуда  вывезли
меня родители.
   - Откуда же у вас голубица? Она еще не созрела.
   - А из погреба. С осени ставим, перемешаем ее с сахаром - она и  стоит.
Кушайте пирог. Чайку, пожалуйста!
   Надя налила ему чашку густого фиолетового чая.
   - А зачем мне чернила? Я писать не собираюсь, - дурашливо  надув  губы,
Песцов глянул на Надю.
   Она ответила такой счастливой улыбкой,  так  сузились  и  потемнели  ее
глаза, что Песцова точно горячей волной окатило.
   - А мы решили выпить все чернила. Может, писучих  поуменьшится.  Не  то
больно уже много их развелось, - сказал Егор Иванович.
   Песцов пил  этот  фиолетовый  до  красноты  чай,  заваренный  из  корня
шиповника, чуть кисловатый, с вяжущим привкусом, и слушал неторопливую  и,
казалось бы, поначалу беспорядочную беседу колхозников.
   - Волгин приехал... Говорят, в районную больницу заезжал.
   - Да, плох Павлович-то.
   - Ничего мужик был, проворный. В  последние  годы  обмяк,  а  то  круто
завинчивал.
   - В торговле мастерство имел.
   - Да, мастер был... Вон чешский дизель купил и бросил... Сто  пятьдесят
тысяч кобелю под хвост.
   - Проворный... Маслобойню схлопотал и вон под дождем бросил.
   - Почему?
   - Купить купили, а поставить - сил не хватает.
   - А что дизель? - Песцов вспомнил, как наткнулся однажды  в  деревянном
пристрое электростанции на огромный ржавеющий дизель.
   - Чешский он, с корабля. У него заднего хода нет, потому и  продали,  -
пояснил Конкин. - А генератор  к  нему  нужен  с  малыми  оборотами.  Наша
промышленность таких не выпускает.
   - Зачем же тогда покупали?!
   - А кто нас слушает?
   - Ты не побоялся пришел к мужикам покалякать. А ну-ка скажут:  потайной
сход устроил  секретарь?  Чего  тогда  будешь  делать?  -  спросил  Никита
Филатович.
   - Откажусь... А вас всех выдам с головой.
   И все загоготали.
   -  Я  уж  ему  говорил:  вы  больно  начальник-то  чудной.  Колхозников
слушаете, - сказал Егор Иванович.
   - Таких у нас и не было.
   - Так уж и не было! - усмехнулся Песцов.
   - Нет, были, мужики... - вступился Никита Филатович. - Были...  Похожие
на одного большого начальника... К нему наш Калугин ходил.  Да  ты,  Егор,
помнишь. Два часа слушал он Калугина! И чай вместе пили... А начальник был
ба-альшой...
   - Кто ж это? - спросил Песцов.
   - Ленин.
   - Эка вы хватили!
   - Так я это к примеру. Слухай дальше. Опосля того  Калугин  полгода  на
сельских сходах рассказывал, как его Ленин слушал. И бумагу от него читал.
А в ней сказано: мол, очень правильно вы, товарищи крестьяне, думаете, как
передал мне ваш ходок Калугин; главное - это чтоб богатство развивать.  Вы
теперь хозяева. Вот и покажите, на что способны. И мешать никто не станет.
Мы Калугина с этой бумагой встречали, как  наследника  царского  в  старые
времена. Може, читали в исторических книгах - наследник к нам  приезжал...
По селам ездил. По его имени и затон назвали на Бурлите.
   - По имени наследника?
   - Зачем - наследника?  Говорите  чего  не  надоть,  -  обиделся  Никита
Филатович. - По имени Калугина.
   - И хорошо вы хозяйствовали?
   - А я тебе скажу. Егор, не дай соврать! Мене ста пудов с десятины сроду
никто не сымал. Брали и по сто пятьдесят и по  двести  пудов.  Порядок  на
поле-то был и честность была. А вчерась  я  иду  с  пасеки,  смотрю  -  за
Солдатовым ключом сою боронуют, Петька Бутусов и Ванька  Сморчков.  Чешут,
стервецы, друг перед дружкой, как на пожар. Ажно пыль столбом. Зашел я это
на поле, гляжу - половину сои выборанивают. Значит,  ставят  эту  самую...
рекорду.
   - Это моя вина, - сказала Надя. - Я недоглядела.
   - А ты, Надька, не  красней!  За  всем  не  усмотришь.  Их  шестнадцать
тракторов,  да  десять   комбайнов,   да   сколь   вон   косилок,   жаток,
сеялок-веялок...
   - Тут хитрость вот в чем: связь мужика с землею нарушена, - сказал Егор
Иванович. - Хозяина у земли нет, царапают ее, милую,  нонче  Иван,  завтра
Петр, послезавтра Сидор... А не уродится - и спросить не с кого.
   - В поденщиков превратились колхозники, - отозвался Еськов, - и смотрят
на землю, как на чужую.
   - Так ить оно и на фермах то же самое, - встревает в разговор Лубников.
- Никто ни за что не отвечает. Вон с весны на отгонах перебодались коровы,
ноги переломали. И пастухам хоть бы что... А удерживают с Марфы  Волгиной,
с заведующей.
   - Ну отчего же такое равнодушие? - спрашивал Песцов.
   - Выгоды нет, вот и равнодушие.
   - Как же сделать, чтобы была эта выгода?
   -  Платить  надо,  -  сказал  Егор  Иванович,  -  и  колхозникам   дать
послабление...
   - Какое послабление?
   - Ну вроде самостоятельности. И поле, и отара, и пасека пусть на  учете
за каждым колхозником будут... А то всем командуют... скопом.
   - А что делать бригадирам, заведующим фермами? - спрашивал Песцов.
   - Дело найдется, - сказал Никита Филатович. - Беда в том, что их  много
развелось. Да  что  там  говорить!  Семен,  сколько  было  у  нас  лошадей
спервоначала в колхозе? - спросил Никита Филатович Лубникова.
   - Да с молодняком без малого тысяча.
   - А теперь сто пятьдесят голов. Так?!  Но  тогда  были  два  конюха  да
табунщик, вон Семен... И все. А  теперь?  Он  вот  заведующий,  у  него  -
кладовщик, учетчик, два охранника,  три  конюха.  А  лошадей  в  пять  раз
меньше.
   - Да ить оно и на овцеферме то же самое,  -  Лубников  не  оставался  в
долгу. - Тогда на каждую отару был чабан. Семья помогала ему -  и  все.  И
овец  боле  вдвое  было.   А   теперь   мало   ли   там   кормится   энтих
тунеядцев-надзирателей? А возле коров? А на свиноферме...
   - Этих учетчиков да охранников - эскадрон.
   - К