- Один голос, да мой, - Мотяков поднял палец кверху. - Сравнил  тоже  -
мой голос и твой голос, - и крикнул в дверь: - Позвать Кузькина!
   Живой на этот  раз  вошел  с  мешком  в  руках.  Мотяков  подозрительно
поглядел на мешок:
   - Поди, поросят тащил в мешке?
   - Ага... Поторопился. Не то вы все равно отберете.
   - Поговори еще! Я отобью у  тебя  охоту.  Враз  и  навсегда.  Дай  сюда
протокол! - Мотяков взял листок у  Тимошкина  и  зачитал:  -  "В  связи  с
исключением из колхоза Кузькина Федора Фомича, проживающего в селе Прудки,
Тихановского района, числить на положении единоличного сектора,  а  потому
обложить двойным налогом, то есть считая налог с  приусадебного  хозяйства
размером  0,25  га,  отмененный  последним  постановлением  правительства,
умноженным на два. А именно, подлежит сдавать  в  месячный  срок  Кузькину
Федору Фомичу тысячу семьсот  рублей,  восемьдесят  восемь  кг  мяса,  сто
пятьдесят яиц, шесть кг шерсти или две шкуры".
   - Семен Иванович, дайте-ка, я ему  еще  впишу  сорок  четыре  кубометра
дров. Пускай заготовляет, - потянулся к председателю Тимошкин.
   - Ты сам их и заготовишь, - сказал Фомич. -  У  тебя  хохоталка-то  вон
какая. С похмелья не упишешь.
   Тимошкин криво передернул ртом:
   - Может, обойдемся без оскорбленнее? Не то ведь и за личность  придется
отвечать.
   - Ага... Я и в тридцатых за тебя отвечал. А твой отец в лавке  колбасой
торговал.
   - Вопросы имеются? - спросил Фомича Мотяков.
   - Интересуюсь, мне по частям сдавать или  все  враз?  -  Фомич  невинно
глядел на Мотякова.
   Тот важно, официальным тоном сказал:
   - Хоть сейчас вези...
   - Все?
   - Все, все!
   - Деньги я внесу... Все до копеечки. Из застрехи выну. И  мясо  сдам  -
телушку на базаре куплю. Яйца тоже сдам... Но вот  насчет  шкуры  сделайте
снисхождение. Одну шкуру я нашел.
   - Где нашел одну, там и другую найдешь, - сказал Мотяков.
   - Ну, себя-то я обдеру, а жену не позволят. У нас равноправие.
   Кто-то из заседателей прыснул. Умняшкин закрылся ладонью - только глаза
одни видны, и те от смеха слезились тоже. Петя  Долгий  заклевал  носом  и
как-то утробно  закурлыкал.  А  Мотяков  рявкнул,  побагровев,  и  грохнул
кулаком об стол так, что Тимошкин подпрыгнул от испуга.
   - Вон отсюда! Враз и навсегда...
   На улице все так же  моросил  дождь  с  мокрым  снегом  пополам.  Фомич
накинул на голову мешок и побрел по грязной улице. На  душе  у  него  было
тошно, весь запас бодрости и сарказма он израсходовал в кабинете Мотякова.
И теперь впору хоть ложись посреди дороги в грязь и реви. Выпить бы, да  в
кармане ни гроша...
   На краю Тиханова, напротив бывшей церкви, а теперь  зерносклада,  стоял
на отшибе обшитый тесом, когда-то утопавший в саду  попов  дом.  В  жаркий
день, выходя  из  Тиханова,  здесь  у  колодца  обычно  приостанавливались
прохожие, напивались впрок. Фомич вдруг почувствовал усталость и  дрожь  в
коленках.  "Черт,  как  будто  мешки  таскал...  Вот  так  исполком".   Он
прислонился  к  творилам  колодца,  поглядел  на   попов   дом.   "Вот   и
исповедальня. Надо зайти", - решил Фомич.
   В поповом доме теперь помещался райфо. В крайнем боковом кабинете сидел
Андрюша, прямо из-под  стола  высунув  свою  деревянную  ложу,  считал  на
счетах.
   - Здорово, сосед! - весело приветствовал он  Фомича.  -  Ты  что  такой
мокрый да бледный? Как будто черти на тебе ездили?
   - Черти и есть. - Фомич  присел  на  обитый  черной  клеенкой  диван  и
перевел, словно после длительной пробежки, дух.  -  Вот  исповедоваться  к
тебе пришел. Ты же в поповом дому сидишь.
   И Фомич рассказал все, что было на исполкоме. Андрюша долго  озабоченно
молчал, перебирая костяшки на счетах.
   - Вот что сделай - возьми бумагу от них с этим твердым заданием.  Ружье
спрячь, козу продай. А велосипед оставь.  Он  у  тебя  все  равно  старый.
Пускай что-нибудь  да  конфискуют.  Потом  подашь  жалобу.  И  обязательно
достань справку в колхозе - сколько ты там выработал за год трудодней.
   - Да кто мне ее даст?
   - Схитрить надо. Изловчиться.
   - А не вышлют меня?
   - Могут и выслать, по статье тридцать пятой - без определенной  работы,
как бродягу.
   - А инвалидов не высылают?
   - Инвалидов нет. Но у тебя же третья группа. Должен еще работать.
   - А я что, от работы отказываюсь? Пусть выдают паспорт - устроюсь.
   Андрюша только руками развел:
   - Сие от нас не зависит. Ты вот что запомни - придут к  тебе  имущество
описывать, веди себя тише воды, ниже травы. Понял? Задираться начнут -  не
вздумай  грубить.  Сразу  загремишь.  Пусть  берут,  что   хотят.   Только
помалкивай. Это заруби себе на носу!



        7

   Комиссия нагрянула после праздников,  по  снегу.  Фомич  успел  и  козу
продать, и ружье припрятать. Ружье он  обернул  промасленными  тряпками  и
засунул в застреху на дворе. Старый пензенский велосипед,  еще  довоенный,
облупленный, как запаршивевшая лошадь, стоял в сенях, прямо перед  дверью:
"Вот он я! Хотите - берите, хотите - нет".
   Комиссия была из пяти человек -  во  главе  инспектор  райфинотдела  по
свистуновскому кусту Настя Протасова  -  большеносая,  стареющая  дева  по
прозвищу Рябуха, за нею бригадир  Пашка  Воронин  да  еще  трое  депутатов
Совета - здоровенные трактористы из Свистунова. "Эти  на  случай,  если  я
брыкаться начну", - подумал Фомич. Он юркнул в чулан и притворился спящим.
   - Можно к вам? - послышался в дверях Настин голос.
   - Проходите, - сказала Авдотья.
   - Здравствуйте, - разноголосо донеслось от порога. - А где хозяин?
   - Вон, в чулане на лавке.
   Настя приоткрыла занавеску:
   - Ты что, ай заболел?
   - Мне болеть не положено. Ведь я Живой! - Фомич встал с лавки.
   За столом расселись трактористы и Пашка Воронин.
   - Извиняйте, гости  дорогие!  Угощать-потчевать  вас  нечем,  -  сказал
Фомич. - До вашего прихода были и блины, и канки, а теперь  остались  одни
лихоманки... Что ж вы не предупредили, что придете?
   Трактористы дружно засмеялись. А Настя набросилась на Фомича:
   - Что ты комедию ломаешь? Ты лучше скажи, когда налог думаешь вносить?
   - А мне, Настя, думать никак невозможно. За нас  думает  начальство.  А
нам - только вперед! Назад ходу нет. За меня вон Пашка Воронин думает.
   Трактористы снова засмеялись, а Пашка нахмурил желтые косматые брови  и
угрожающе сказал:
   - Мы пришли не побасенки твои слушать. Понял?
   - И тебе, Федор Фомич, не стыдно? - пошла в наступление Настя. -  Такой
лоб, и не работаешь! Вон бабы и то целыми днями с фермы не уходят. А ты на
лавке дрыхнешь.
   - Это ж просто симулянт! - подстегнул ее Пашка.
   - Да он хуже! Тунеядец и протчий элемент, которые  раньше  в  паразитах
ходили.
   Настя и Пашка точно старались друг перед другом раззадорить Фомича.  Он
мигом смекнул, в чем дело; сел на табуретку,  скрестил  руки  на  груди  и
эдаким смиренным голосом произнес:
   - Эх, Настя... И ты, Паша! Понапрасну вы свое красноречие расходуете. Я
стал человеком религиозным. Это я раньше не верил ни в бога, ни  в  черта,
ни в кочергу. Ты мне слово - я тебе десять в ответ; ты  меня  -  царап,  я
тебя - по уху. А теперь я прочел в Евангелии: ударь меня в правую щеку - я
подставлю левую. Так что кляните меня, как хотите, и берите, что хотите.
   - Кто тебя предупредил? - простодушно спросила Настя.
   - А черный ворон в лесу. Ходил я ноне с утра за дровами. Смотрю,  сидит
на дубу: "Ка-рр! Придут к тебе Настя с Пашкой в гости,  смотри  не  обижай
их".
   - Чего  болтовню  его  слушать!  Давайте  опись  составлять,  -  сказал
раздраженно Пашка.
   Настя вынула из портфеля протокольную книжечку.
   - Где твое ружье? - спросил Пашка.
   - Продал.
   - Не ври. Спрятал, наверное?
   - Ищите.
   Пашка Воронин разогнулся во весь  свой  длиннющий  рост,  посмотрел  на
печь, пошарил за трубой, потом вышел в сени.
   - Возьми лестницу, на чердак слазь! - сказала ему Настя.
   - Чего там лестницу! У него не чердак, а шесток. Рукой достанешь.
   Воронин и в самом деле приподнялся  на  цыпочках,  вытягивая  шею,  как
журавель.
   - Ты смотри, избу не развали, жираф! - сказал Фомич. - Не  то  придется
тебе новый сруб ставить.
   - Я б те срубил клетку, как  для  обезьяны.  Да  в  зверинец  бы  тебя,
лодыря, отправил.
   Фомич вдруг вспомнил, как Пашкин брат Воронок  так  же  вот  шнырял  по
лизунинской избе после бегства хозяина. Накануне Воронок  приказал  Фомичу
вписать Нестеру Лизунину в твердое задание один центнер семян моркови:  "И
чтоб в  двадцать  четыре  часа  рассчитался!"  Воронок  был  председателем
сельсовета. Его указ - закон для секретаря. Фомич и  вписал.  А  к  вечеру
зашел Нестер: "Федор, ты знаешь, на сколько хватит этих семян моркови?"  -
"На сколько?" - "На весь район!.. Где ж я столько возьму?" Тогда-то  Фомич
и выдал отпускную Нестеру Лизунину, а ночью тот смылся со всей семьей.
   Фомич смотрел теперь на Пашку, а в глазах у него стоял старший  Воронок
тех дней. "И что за порода нахальная такая! Хлебом их не корми. Дай только
покомандовать. Или что отобрать. И ведь с лица совсем  не  схожие  -  один
рыжий, долговязый, с длинной лошадиной мордой, второй коренаст, черен  был
в молодости, как жук навозный. А хватка у обоих мертвая.  Видать,  в  отца
пошли... Того все по этапам гоняли - первый вор был в округе..."
   Пашка спрыгнул со стены, отряхнул рукава от пыли.
   - Ну, что там? - спросила Настя.
   - Глина да пыль. У него там и мякины-то нет. Сожрал, что ли?
   - Домовому скормил. Он у меня цельный год на одной мякине сидит.
   Трактористы опять дружно, как по команде, засмеялись.
   - Где добро-то храните? - спросила Настя Авдотью.
   - Да рази ты не видишь? У меня его, добра-то, навалом. Что на печи, что
на кровати, - ответил опять Фомич.
   - Ты не валяй дурака. Где сундук?
   - Под кроватью.
   Пашка вытащил  из-под  кровати  зеленый,  окованный  полосовым  железом
сундук - Авдотьино приданое.
   - Смотри! - сказал он Насте, а сам деликатно отошел к столу и подсел  к
трактористам.
   Настя откинула крышку, и вдруг Фомич заметил среди старого тряпья Дунин
кошелек с шишечками. "Мать ты моя родная! Там же козья выручка - три сотни
рублей! Все богатство". У Фомича дух захватило, когда он увидел, что Настя
цопнула кошелек и открыла шишечки. Первая мысль была  -  выхватить  у  нее
кошелек. А потом? Эти же волкодавы задушат его.  Он  вспомнил  наставление
Андрюши: "Не груби! Пусть что хотят, то и берут". Фомич аж зубами скрипнул
от досады и отошел подальше от греха.
   - Дуня! - позвала Настя. - Иди-ка сюда.
   Подошла от печи хозяйка.
   - Смотри-ка! - потянула ее к сундучку Настя. - Это облигации. В  тряпье
хранить их не след. - И она сунула в руку оторопевшей  Авдотье  кошелек  с
деньгами.
   - Ах ты, батюшки мои! Как это ребяты не добрались до них, - запричитала
Авдотья. - Федя, ты, что ль, их бросил сюда? -  Между  тем  она  торопливо
упрятала кошелек за пазуху.
   - Ты все валишь на меня, растереха! - нарочито строго проворчал  Фомич,
а на душе у него отлегло: "Ай да Настенка, ай да  Рябуха!  Совесть  какая!
Гляди-ка ты. А еще в старых девках числится..."
   - Да тут и описывать нечего - одни шоболы, - сказала Настя от  сундука.
- Коза-то цела?
   - Давно уж и поминки справили, - ответил Фомич.
   - Чего ж тогда брать?
   - Возьмем велосипед, - сказал Пашка.
   Настя вписала в квиток велосипед и ткнула Фомичу:
   - На, подпиши!
   Фомич  поставил  подпись.  Потом  в  сенях  вручил  Насте  велосипед  и
продекламировал:
   - Эх! Что ты ржешь, мой конь ретивый? Послужил ты мне  правдой  верною.
Теперь отдохни и мне отдых дашь.
   Настя передала Пашке облупленный Фомичов велосипед, и комиссия в полном
составе отбыла.
   - Федя, продадут теперь твой велосипед, - вздохнула  Авдотья,  взглядом
провожая из окна эту процессию.
   - Не бойся, мать. Хорошие люди не купят. А плохие и взяли бы, да  денег
пожалеют. Они задарма привыкли все брать. А велосипед мне приведут...  Кто
брал его, тот и приведет...
   На другой день Фомич сходил в Свистуново в правление колхоза  и  сказал
счетоводу:
   - Корнеич, что-то на меня наваливается беда  за  бедой.  Прямо  дух  не
успеваю переводить.
   - А что такое?
   - Да глядя на вас, и  райсобес  озорует.  Говорят,  что,  мол,  у  тебя
минимума трудодней не выработано.  А  потому  -  половину  пенсии  с  тебя
удержим.
   - Ну, это они против закона.
   - Поди попробуй втолкуй им. Ты мне напиши справку - сколько я трудодней
за год выработал.
   - Это можно.
   Корнеич выписал Фомичу справку "в том, что он со своей семьей выработал
за год 840 трудодней". И печать приложил.
   Фомич тщательно прочел ее, сложил вчетверо и удовлетворенно сказал:
   - Ну, теперь вы, голубчики, попались у меня. Я эту справку не  в  собес
отправлю, а в ЦК пошлю.
   - Ну-ка дай сюда! - грозно поднялся Корнеич, но Фомич выкинул  ему  под
самый нос кукиш:
   - А этого не хотел! Так и передай Гузенкову.
   - Я скажу, что ты выманил ее обманом.
   - Привет! - махнул  Фомич  малахаем.  -  Приятного  разговора  с  Михал
Михалычем.
   Придя домой, Фомич вырвал из тетради двойной лист и  на  весь  разворот
начертил химическими чернилами круг. По  этому  ободу  он  вывел  большими
буквами: "Заколдованный круг Тихановского райисполкома". А в центре  круга
написал: "Я, Федор Фомич Кузькин, исключен из колхоза за то, что выработал
840 трудодней и получил на всю свою ораву из семи  человек  62  килограмма
гречихи вместе с воробьиным пометом.  Спрашивается:  как  жить?"  К  этому
чертежу Фомич приложил справку о выработке трудодней и жалобу,  в  которой
изложил, как его исключали, как выдали "твердое задание" и потом  отбирали
велосипед. Жалобу начал он "издаля".  "Подходят  выборы.  Советский  народ
радуется: будет выбирать родное правительство. А моя семья и голосовать не
пойдет..." Все эти сочинения Фомич  запечатал  в  конверт,  написал  адрес
обкома, на имя самого первого секретаря  Лаврухина,  и  пешком  сходил  на
станцию Пугасово за сорок километров. Там опустил конверт в почтовый  ящик
на вокзале - "здесь не догадаются  проверить".  И,  довольный  собственной
хитростью, выпил за успех - взял кружку пива, сто пятьдесят граммов водки,
смешал все, и получился преотличный ерш.



        8

   О  том,  что  жалоба  сработала,   Фомич   догадался   по   тому,   как
нежданно-негаданно зашел однажды под вечер Пашка Воронин и, не  разгибаясь
в дверях, через порог сказал:
   - Забери свой велосипед. Он в сельсовете стоит, в Свистунове.
   - Я не имею права, - скромно ответил Фомич. - Кто его брал, тот пусть и
приведет.
   - Как же, приведут. На моркошкино заговенье. - Пашка хлопнул  дверью  и
ушел.
   - Ну, мать, теперь жди гостей повыше, - изрек глубокомысленный Фомич.
   Через  день  пополудни  они   нагрянули.   Один   совсем   молоденький,
востроносый, простовато одетый - полушубок черной дубки, на  ногах  черные
чесанки с калошами. На втором было темно-синее пальто с серым  каракулевым
воротником и такая же высокая - гоголем - шапка. И  телом  второй  был  из
себя посолиднее, с белым  мягким  лицом,  и  смотрел  уважительно.  Вошли,
вежливо поздоровались, сняли шапки, обмели у порога ноги  и  только  потом
прошли к столу.
   - Вы писали жалобу? - спросил Фомича тот, что посолиднее.
   - Не знаю, - Фомич выжидающе поглядывал на них.
   Авдотья замерла возле печки с ухватом  в  руках  -  чугун  с  картошкой
выдвигала, чтоб немного остыл к обеду.
   - Мы представители обкома, - сказал младший.
   - Не знаю, - Фомич и ухом не повел.
   - А-а, понятно! - улыбнулся востроносый. - Федор Иванович, покажите ему
бумаги.
   Тот, что посолиднее, вынул из бокового кармана  конверт  с  бумагами  и
протянул Фомичу. Живой взял конверт, проверил бумаги - все писано  им,  но
ответил опять уклончиво:
   - Не знаю... Кто такие будете?
   -  Да  вы,  товарищ  Кузькин,  воробей  стреляный!  -  засмеялся  опять
востроносый. - Вот наши документы. - Он протянул Фомичу  свое  обкомовское
удостоверение, за ним последовал и солидный.
   Фомич, не торопясь, прочел удостоверения и только потом предложил сесть
к столу.
   Вошли ребята - сразу втроем - с сумками в руках и, не глядя, кто и  что
за столом, заголосили от порога:
   - Мам, обедать!
   - Да погодите вы, оглашенные. Не  успели  еще  порог  переступить.  Как
грачи. Не видите - люди за столом.
   - Нет, нет, кормите! - быстро встал из-за стола молодой. - Мы  посидим,
подождем.
   Фомич вынес из чулана лавку и усадил обкомовцев.
   Авдотья налила чашку жидкого гречневого супа и поставила в  алюминиевой
тарелке  очищенную,  мелкую,  как  горох,  картошку.  Ребята  бесцеремонно
осматривали гостей и только потом проходили к столу. Ели они молча, дружно
и быстро, как вперегонки играли. Вместо хлеба ели картошку,  макали  ее  в
соль и отправляли в рот. Опустошив  алюминиевую  тарелку,  выхлебав  чашку
супа, они полезли на печь.
   - А что ж вы им второе не подали? - спросил Авдотью солидный.
   - Все тут было, - ответил  Фомич.  -  В  чашке,  значит,  первое,  а  в
люменевой тарелке второе.
   - Мам, а что было на второе? - спросил от порога меньшой Шурка.
   - На второе кресты, - ответила Авдотья.
   - Перекрестись, да на боковую.  Так,  что  ли?  -  солидный  с  улыбкой
смотрел на Фомича.
   Фомич принял шутку:
   - Да живот потуже подтяни.
   - Кажется, вы  уж  и  так  на  последнюю  дырку  затянулись,  -  сказал
солидный.
   - Есть еще запас, есть, - отшучивался Фомич, похлопывая себя по животу.
   Солидный  вопросительно  поглядел  на  молодого,  а  тот,  еле  заметно
подмигнув Фомичу, улыбаясь, сказал:
   - А вы покажите-ка нам свои запасы. - И солидному: - Начнем с  подпола,
Федор Иванович.
   -  Да,  конечно.  Посмотреть   надо.   -   Солидный   встал   и   начал
расстегиваться.
   Фомич принял его тяжелое пальто и положил на кровать.
   - Вы бы лучше повесили, - сказал  солидный,  с  опаской  поглядывая  на
кровать, на ветхое лоскутное одеяло.
   - Да у нас на вешалке шоболья-то больше, - сказал Фомич. - Как  хотите!
Я повешу.
   Но солидный, увидев на вешалке драную Фомичову фуфайку  да  обтрепанные
ребячьи пиджаки, поспешно остановил его:
   - Нет-нет. Пусть там лежит. Я ведь ни о чем таком не подумал.
   Востроносый,  растягивая  во  все  лицо   подвижные   смешливые   губы,
похлопывал дружески хозяйку по плечу:
   - Ничего, ничего. Уладится. - Свой полушубок он кинул рядом с пальто на
койку. - Айда в подпол! - Он сам открыл половицы и первым же  спрыгнул.  -
Посветить чего не найдется?
   Фомич подал ему зажженную лампу.
   - Ну как, Федор Иванович, спуститесь? - спрашивал он из подпола.
   - Да, да. - На Федоре Ивановиче был хороший черный костюм и ботинки. Он
осторожно оперся о половицы. - Да тут глубоко! Без парашюта не обойдешься.
А ну-ка мне точку опоры!
   - Сейчас табуретку поставлю. - Фомич подал им табуретку.
   Федор Иванович спустился в подпол, и они с минуту оглядывали  небольшую
кучу мелкой картошки.
   - Это что у вас, расходная картошка? - спросил Федор Иванович.
   - Вся тут, - ответил Фомич.
   Они молча вылезли.
   - Кладовая у вас есть?
   - Нет.
   - Это что ж, весь запас продуктов? - Федор Иванович ткнул рукой вниз.
   - Вон еще кадка с капустой в сенях стоит.
   Они вышли в сени.
   - Как же вы живете? - спросил Федор Иванович растерянно.
   - Вот так и живем, - ответил Фомич.
   - Я же  говорил  вам  -  типичный  перегиб,  -  сказал  востроносый.  -
Мотяковщина!
   Федор Иванович как-то посерел, и  лицо  его  вроде  бы  вытянулось.  Не
сказав ни слова, он возвратился в  избу,  быстро  оделся  и  попрощался  с
хозяйкой, глядя себе под ноги:
   - Извините за беспокойство. Постараемся помочь. А вы пройдемте с  нами,
- сказал он Фомичу.
   Возле бригадировой избы стоял "газик".
   - Садитесь! - Федор Иванович пропустил Фомича на заднее сиденье  вместе
с востроносым и приказал шоферу: - По