того, насколько глубоко
изучит он колхозные дела, да и  не  только  дела.  Поэтому  он  просил  не
торопиться  с  перевыборами.  Он  хотел  окунуться   с   головой   в   эту
неторопливую, как река, размеренную жизнь села.
   Целыми днями Песцов обходил и объезжал колхозные владения то  один,  то
вместе с Волгиным. Как-то в поле на второй день неожиданно  встретились  с
Надей. Она ехала на  велосипеде  тропинкой  сквозь  зеленя  овсов.  Увидев
Песцова, она резко затормозила, остановилась поодаль и смотрела  не  то  с
испугом, не то с недоумением.
   - Ты чего? Не узнаешь, что ли? - спросил Волгин. - Песцов Матвей Ильич.
   Надя наконец подошла, протянула руку:
   - Здравствуйте! Значит, к нам в председатели? - и еще  более  смутилась
от ненужного вопроса.
   - А что, не гожусь?
   - Нет, почему же? Я не об этом думала...
   - Выберут его, никуда не денется, - сказал Волгин.
   "Она, конечно, знала, что я здесь, -  думал  Песцов,  -  но  почему  не
пришла ни разу в правление? Или боялась смутиться на людях?"
   Она сильно изменилась с весны и мало походила на ту, какой увидел он ее
впервые в райкоме. Весеннее солнце и ветер словно  продубили  ее  кожу  на
лице, и теперь резко выделялись обтянутые скулы да заострившийся  нос.  На
лбу, на щеках, как глинистые пылинки, прилипли мелкие конопушки. И вся она
казалась какой-то вытянутой в  этих  спортивных  рейтузах.  И  шея  теперь
казалась слишком длинной и руки слишком худыми, особенно пальцы. И  только
глаза под белесыми выгоревшими  бровями  все  так  же  поражали  застойной
синевой.
   Песцов увидел на руле Надиного велосипеда большое  круглое  зеркало  и,
чтобы нарушить затянувшееся неловкое молчание, спросил:
   - Откуда у вас эта штука?
   - Сенька, шофер наш, из машины выдрал, - ответил за нее  Волгин,  -  да
преподнес ей любовный подарочек.
   - Какой там любовный подарочек! - вспыхнула Надя. - Как вам не стыдно?


   ...К Песцову вскоре привыкли. Колхозники  перестали  его  стесняться  и
часто отпускали при нем крепкие шутки по адресу односельчан.  Он  услышал,
что налогового агента Ивана  Бутусова  зовут  по-уличному  "Ванька  Клещ",
бухгалтершу сельпо - "Торбой", плотника  Бочагова  -  "Шибаком".  И  каких
только прозвищ не  было  здесь!  И  свой  "Колчак",  и  "Японец",  и  даже
"Кулибиным" звали кузнеца Конкина. По вечерам, когда бригадиры  собирались
в  правлении  выписывать  и   закрывать   наряды,   возле   правленческого
палисадника на скамейках рассаживались мужики. И тут можно  было  услышать
самые  невероятные  истории.  Особенно   отличался   Лубников.   Не   раз,
полускрытый сумеречной темнотой, Песцов слышал, как шли  разговоры  о  его
собственной персоне.
   - Сказать вам по секрету, мужики... Ведь  я  ишшо  с  весны  знал,  что
Песцов к нам подастся в председатели.
   - Да ну?
   - Вот те и ну. Помните, с первесны он был у нас? Так вот,  зашел  он  в
тот наезд ко мне на конюшню. Верховой езде поучиться. Ну я, конечно,  ему:
аллюра три креста и "шенкеля в бок". В момент все  приемы  показал.  Он  и
признался. Решил, говорит, к вам  податься.  Надоело  мне,  там  от  одних
прениев голова кругом идет. А тут самая  верная  жизнь.  Взять  хоть  твою
конюшню: лошадки скотина  умная,  бессловесная  и  дух  от  нее  здоровый.
Конечное дело - и поллитровку не грех.
   - Будя врать-то, - оборвал его  Егор  Иванович.  -  Может,  он  у  тебя
разрешение спрашивал?
   - Разрешение не разрешение, а совет спрашивал.
   - Х-ха! Да что ты знаешь? Что умеешь? Писать кнутом на спине у кобылы!
   - Что умею?! Да если  хочешь  знать,  Песцов  меня  своим  заместителем
назначит.
   - Лошади не согласятся...  Боюсь,  не  отпустят  тебя,  -  сказал  Егор
Иванович под общий хохот. -  Где  они  еще  найдут  такого  разговорчивого
кавалера?!
   Лубников пренебрежительно сдвигал на затылок свою замызганную фуражку и
спрашивал нанайца Сольда как ни в чем не бывало:
   - Ну ты, брат, расскажи-ка нам, как с учителем спорил  о  происхождении
человека.
   Моложавый, лет за сорок, нанаец с черными жесткими волосами,  торчащими
во все стороны, как иглы у ежа, смущенно улыбаясь, начинал всем  известный
рассказ:
   - На курсах в Приморске был.  Неграмотность  ликвидировал.  Учительница
наша говорила на уроке: "Человек произошел от обезьяны". Зачем, думаю, так
нехорошо  говорит?  Плохой  зверь  обезьяна,  маленький,  трусливый...   В
зоопарке видел. А человек храбрый, ничего в тайге не боится. Неправда это,
думаю. Нанайцы говорят - от медведя произошел человек. Это верно,  медведь
- зверь сильный, хозяин тайги. Встал я тогда и сказал учительнице: "Почему
так плохо говоришь о человеке? Как  мог  человек  от  обезьяны  произойти?
Маленький зверь обезьяна. Неправда это!" Она отвечает:  "Это  давно  было,
еще до ледников больших..." Много говорила  -  слова  все  непонятные.  Не
запомнил  я  их...  Слушал  я,  слушал...  "Понятно,  Сольда,  теперь?"  -
"Понятно, говорю, один человек произошел от обезьяны, другой от медведя".
   Все дружно засмеялись. Лубников хлопал рукою по коленке и  плевал  себе
под ноги.
   - Эй, Кулибин, расскажи, как кузницу сжег?
   - А черта ль в ней, в кузнице! - огрызался дед Конкин,  оглаживая  свою
барсучью бороду. - Одно названье и есть, что кузница.
   Один по одному выходили из конторы правленцы и присаживались тут же  на
скамьях. Разговор становился всеобщим. Песцов часто и сам не замечал,  как
оказывался втянутым в эти бесцельные, как ему казалось, беседы.
   - В самом деле, кузница у вас обгорелая  какая-то,  -  заметил  Песцов,
вспомнив  обуглившиеся,  черные,  точно  покрытые  растрескавшимся  лаком,
бревенчатые стены.
   - Это вот мудрец - литейную из кузницы хотел сделать, да чуть  под  суд
не пошел, - ответил Иван Бутусов, широкоплечий, скуластый мужик, кивая  на
деда Конкина.
   - Мудрец не мудрец, а  кольца  отлил  из  бронзы,  -  ответил  обиженно
Конкин.
   - И крышу сжег, - сердито вставил Волгин.
   - Да ей и цена-то - грош.
   - Как же это случилось? - спросил Песцов.
   Волгин начал  неторопливо  рассказывать,  посмеиваясь.  Конкин  ревниво
следил за ним, склонив голову.
   - Задумал он кольцевые подшипники отлить. Смастерил вентилятор,  слепил
из  глины  форсунку  наподобие  ночного  горшка,  только  горлышко  узкое.
Подладил ее снизу к горну, навалил кучу древесного угля и дунул. Уголья-то
как пушинки разлетелись, искры в крышу. А крыша  из  щепы,  что  порох.  В
момент занялось и пошло рвать. Сбежался народ. А он крутится возле  кузни,
машет руками, как кочет  крыльями,  и  кричит:  "Граждане  колхозники,  не
гневайтесь. По техническим причинам пожар произошел..." Затушили. Вошли  в
кузницу. Увидел я  эту  форсунку  и  спрашиваю:  "Что  это  такое?"  А  он
отвечает: "Это мое техническое изобретение". Эх, тут я и  взбеленился.  "Я
тебя за такое  пожарное  изобретение,  говорю,  под  суд  отдам!  Мы  тебе
трудодни платили, а ты изобретениями занимаешься... Работать  надо,  а  не
изобретать!"
   Песцов крутил головой и смеялся.
   - Оштрафовал он меня на десять трудодней, -  сказал,  смешливо  щурясь,
Конкин. - А я ему вынул из кармана гривенник, отдал.  В  расчете,  говорю,
Игнат Павлович. По копейке на трудодень, ты больше и не даешь.
   Все снова загоготали.
   - А бронзовые кольца все ж таки отлил.
   - Ты лучше скажи, как на Бутусова  в  суд  хотел  подавать?  -  спросил
Конкина Лубников.
   - Я его Кулибиным обозвал, - стал услужливо  пояснять  Бутусов.  -  Ну,
пацаны и подхватили: "Кулибин,  Кулибин!"  Он  так  обиделся  -  жалобу  в
правление написал. В суд, говорит, подам. За оскорбление личности. Ну  там
ему шепнули: "Темнота! Кулибин - великий механик".
   - А он?
   - В район ездил... - ухмыльнулся Конкин. - В своей библиотеке  неудобно
справляться: а ну-ка врут? А потом жалобу, значит,  забрал.  Не  возражаю,
говорю, против Кулибина. Пусть мою кузницу и в квитанциях зачисляют на имя
товарища Кулибина.
   - Ну и как же? - спросил, улыбаясь, Песцов.
   - Волгин отказал. Много чести, говорит. Будь  доволен,  что  пацаны  из
подворотни Кулибиным тебя зовут.
   И снова хохот.
   ...Один раз ночью шли они с Волгиным домой.  Неподалеку  от  правления,
возле пятистенкой  избы  Торбы,  гомонили  мужики.  А  из  раскрытых  окон
вырывались в дремотное небо свист и топот:

   Эх, сыпь, Семеновна!
   Подсыпай, Семеновна!
   Неужели, Семеновна,
   Юбка-клеш зеленая?

   А потом нестройно, тягуче запели бабы:

   Я одену тебя в темно-синий костюм
   и куплю тебе шляпу большую...

   Возле палисадника раздавались иные голоса:
   - Что у них ноне - медовуха или самогон?
   - Не-е! Спирту привезла Торба. На спиртозавод ездила...
   - Намедни в магазине водку чайком назвала.  Я  ей,  говорит,  сроду  не
напиваюсь.
   - И мужики с ними, вся компания.
   - Вот живут, малина им в рот!
   Говорили без осуждения, наоборот, иные с завистью, иные с восторгом.
   Отойдя  от  палисадника  на  почтительное  расстояние,  Песцов  спросил
Волгина:
   - Что у них за веселье?
   -  Да,  наверно,  курицу  зарезали.  Торба  с  фельдшерицей   Бочаговой
частенько гуляют. Мужики-то у них в колхозе не работают.
   - А что ж они делают?
   - Да так, все вокруг сельпо да школы околачиваются.
   - Кто они такие? Рабочие или колхозники?
   - Ни то ни се. В школе дрова рубят. Их Иван  Бутусов,  муж  директорши,
вроде при себе держит.
   - И много у вас таких приблизительных колхозников?
   - Всех не перечтешь. Они для блезиру работают в колхозе. А зарабатывают
и  на  реке,  и  в  тайге  -  кто  плоты  гоняет,  кто   корье   пробковое
заготавливает,  кто  клепку  ясеня...  Приспосабливаются.  Жить-то   надо.
Мужики-то еще выкручиваются. А бабам туго.
   - Давно уж не платите на трудодни?..
   - Оно кому как. Вот бригадирам, учетчикам, охранникам платим. А  теперь
еще и механизаторам, звеньевым. Остальным прочим - нет. Не хватает. Ведь у
нас одних охранников да объездчиков сорок человек.
   - Кто у вас пьет? Больше все эти полуотходники?
   - Да все пьют.
   - От какого же богатства?
   - Какое там богатство! Пьют из  озорства...  Чтоб  не  работать.  Зерно
воруют да самогон гонят.
   - Но есть же охранники!
   - Они сами и воруют.
   - Так распустите их.
   - Тогда и вовсе все растащат. Село большое,  а  поля-то  аж  до  Уссури
тянутся. Не-ет, избаловался народ. Работать не хотят. Лодыри...
   - Но ведь им не платите?!
   - Конечно, какая там плата... - охотно соглашался Волгин.
   - Какой же выход?
   - Торговлю открывать надо.
   - Сие, как говорится, от нас не зависит.
   Все эти разговоры ни к чему не приводили. После них  Песцов  чувствовал
себя вялым и раздраженным, как после снотворного.
   "Откуда берется этот  застой  и  равнодушие?"  -  думал  он,  глядя  на
размеренную жизнь супругов  Волгиных.  Он  не  слышал,  чтобы  они  что-то
обговаривали между собой, решали... Нет! Если и говорили, то каждый свое и
не для каких-либо согласований, а просто так, по привычке говорить.  Здесь
нечего  было  обсказывать,  объяснять  друг  другу.  Даже  обязанности  по
хозяйству были давным-давно распределены между ними и вошли в привычку.  И
даже ругань в привычку вошла. Каждое утро Марфа щепала лучину и ворчала на
то, что полено кривое, но тем не менее Игнат приносил снова все  такие  же
суковатые и мозглявые поленья. "Нетто это полено? Камень! Его  долотом  не
возьмешь. Этим бы поленом да хозяину по башке, - ругалась  Марфа,  впрочем
довольно мирно. - Тоже хозяин!.." А этот хозяин сидел поблизости прямо  на
полу, тяпал табак и жаловался кому-то, глядя в  угол:  "А  у  меня,  брат,
опять под ложечкой свербит... Ну словно  веретено  проглотил..."  И  после
таких жалоб по привычке выпивал кружку вечерошнего молока.
   "Ну что за народ?.. - вопрошал Песцов. - Ко всему  привыкает,  со  всем
сживается... Да выбери ты полено поровнее, много ли надо для лучин? Сходи,
съезди, наконец, к доктору, узнай, что у тебя там  за  веретено  сидит,  и
поставь на этом точку. Не тут-то было! Ему и "жисть не в жисть"  без  этих
жалоб на веретено да на почку..."
   Вечерами он подолгу не мог заснуть. Лежа на высокой перине, все думал о
том, с чего же начинать, когда изберут председателем.
   И  вспоминалась  ему  в  такие  минуты  Надя,  едущая  сквозь  овсы  на
велосипеде с круглым зеркалом на руле. И уже не то наяву, не то во сне  он
видел, как клубились ее льняные волосы,  как  растягивались  в  улыбке  ее
потрескавшиеся от  ветра  губы...  И  он  тянулся  к  ней,  чтобы  обнять,
поцеловать ее, но перед ним вырастало до огромных размеров круглое зеркало
и глупая рожа улыбалась ему оттуда.
   "Уберите этот любовный подарок!" - кричал он. "Ну нет, -  отвечала  эта
морда голосом Волгина. - А что скажет Сенька-шофер?"



        19

   Надя стала выходить на работу в белой шелковой кофточке, в серой юбке и
в светлых спортивных туфлях. И шаровары и синие резиновые тапочки  бросила
в сенях. В сумерках она появлялась в правлении и, разговаривая с Песцовым,
старалась пересидеть всех посетителей.
   Как-то они рассматривали посевные карты, изучали план полей.
   - Рожь опять нас подвела, гектаров двести вымерзло, - поясняла Надя.  -
А всходы яровых хотя и неважные были,  но,  я  так  думаю,  их  еще  можно
вытянуть. Надо что-то делать. Но не раскачаешь, не поднимешь никого.
   - Мне одно только ясно: низкие урожаи не причина, а следствие, - сказал
Песцов. - Дело не  в  земле  и  даже  не  в  удобрениях,  а  в  равнодушии
колхозников. Это просто бедствие, эпидемия!..
   - Ну зачем же так? Равнодушие не антонов огонь... И вообще не  болезнь.
Это вроде засухи. Она от ветра зависит. Как зарядит один и тот же ветер  -
дует и дует все в том же направлении. А оттуда только  сушь  да  пыль.  Ни
капли дождя! Менять направление надо.
   - Ну, я допускаю, что от этого урожаи страдают. Да ведь суть не  только
в урожае. А как  быть  с  этим  разбродом,  с  пьянством,  с  этой  унылой
серостью?
   - Все идет от земли... Пока там нет порядка, не будет его и среди людей
на селе.
   - Может быть, оно и верно, да не утешительно,  особенно  для  тех,  кто
здесь живет. Сколько вы прожили тут?
   - Почти три года.
   - Не сладко, поди?
   - Всякое бывает.
   - Глухомань.
   - Вы еще не знаете, что это такое.
   - У меня все впереди.
   - Иногда мне кажется, будто мы выпали из какого-то  состава.  Вагоны  в
тупике...
   - Вы просто устали.
   Надя чуть заметно улыбнулась:
   -  Мне  порой  хочется  почувствовать  себя  как-то  по-новому.  Словно
переодеться во все другое, непривычное.
   Она перехватила взгляд Песцова, скользнувший по ее  белой  кофточке,  и
неожиданно произнесла, глядя на свои загрубелые, красновато-бурые руки:
   - Но вот эти перчатки не снимешь и не заменишь.
   Наступила неловкая пауза; через минуту, глядя куда-то  в  темный  угол,
Матвей тихо сказал:
   - Я вас понимаю... Одиночество - штука трудная.
   "Да, несладко ей живется здесь. Бьется как рыба об лед -  и  все  одна.
Поддержать порой и то некому, - думал Песцов. - Окончить институт,  нажить
ум, вкус приобрести... И бух! Как в заточение. В монастырь!  Поля  полями,
дело делом. Но ведь у нее еще и глазищи вон какие. И губы не только  ложку
хотят целовать. Но куда пойдешь? В школе одни учительницы. В  медпункте  -
сестры да фельдшерицы. Опять бабы..."
   Встречая  Надю,  Волгин  и   Семаков   неизменно   подшучивали   насчет
Сеньки-жениха. Надя отвечала раздраженно. И Матвей догадывался, что  между
ними существуют размолвки совсем иного характера.
   Однажды днем Песцов застал ее в правлении спорящей  с  Семаковым.  Тот,
моложавый,  краснощекий,  в  клетчатой  рубашке  с  закатанными  рукавами,
размахивал перед ее лицом руками и говорил возбужденно:
   - Нечего его агитировать. Он просто саботажник.  Мы  с  ним  по-другому
поговорим.
   - Как это вы быстро решаете!
   - Что значит - вы? Мы - это правление.
   - Чего это вы расшумелись? На дворе слышно, - сказал Песцов, входя.
   - Ну  ладно!  Я  пошла.  -  Надя  перекинула  через  плечо  парусиновую
планшетку и направилась к двери.
   - Куда?
   - Агитировать одного комбайнера. Не хочет на комбайне работать. -  Надя
усмехнулась. - Не выполняет решения правления.
   - Он просто саботажник. Лодырь, - повторил свое Семаков.
   - Да? - Надя искоса взглянула на Семакова. - А я все-таки схожу.
   - Погодите, я тоже с вами, - Матвей вышел вслед за Надей из правления.
   - Что это за комбайнер? - спросил он ее на улице.
   -  Лесин  по  фамилии.  Инвалид.  Лет   двадцать   проработал   в   МТС
трактористом-комбайнером, а  осенью  к  нам  пришел.  Ну  и  обидели  его.
Трактора не дали. А теперь он в комбайнеры не  идет.  А  уборочная  не  за
горами.
   - Как же это случилось?
   - А так же, как все здесь случается, - с горечью ответила Надя.
   Изба Лесина стояла с краю, на том порядке, с которого начиналось  село.
Изба большая, но уже заметно осевшая наперед. Она смотрела окнами в  землю
так, словно глубоко задумалась о цели своего существования. В  левом  углу
почти пол-избы занимала огромная глинобитная печь, такая  же  старая,  как
сама изба. Печь тоже осела, только задней частью, и теперь похожа была  на
бегемота, разинувшего черную  пасть.  Под  печью  стоял  высокий  сруб  из
пожелтевшей, словно бронзовой, лиственницы  -  подпечник.  Песцов  еще  не
видел такой диковинной печи и с любопытством разглядывал ее.
   За  длинным  непокрытым  столом   на   широких   скамьях   сидела   вся
многочисленная семья Лесиных. Вместе с  хозяином  курила  толстые  цигарки
сама Лесичиха - пожилая женщина с худым смуглым лицом. У  молодой  хозяйки
на руках двое детей, за  столом  сидело  еще  трое  ребятишек  в  коротких
замызганных рубашонках; они раскрашивали нарисованные домики и  деревья  в
невообразимые цвета.
   - Здравствуйте, хозяева!
   - Здравствуйте! Гостями будете.
   Хозяин встал со скамьи и, сильно припадая на правую ногу, подал Песцову
и Наде по табуретке. Сели. К Песцову подошла  худая  дымчатая  кошка;  она
вопросительно  смотрела  на  него  и  вместо  мяуканья  издавала  какие-то
скрипучие отрывистые звуки.
   - Странная у вас кошка, - сказал Песцов. - Не мяучит, а крякает.
   - Ей в субботу сто лет. Небось закрякаешь, - отозвалась старуха.
   - А печке? Тоже небось под сотню?
   - Без малого семьдесят. Она  избе  ровесница.  Да  что  избе?  Селу!  -
Лесичиха тихо посмеивалась, обнажая щербатые зубы. - Когда  ее  сбили,  то
потолка еще не было. Четверть водки на ней роспили. Вот и стоит.
   На лице хозяина тоже появилась какая-то тихая, застенчивая улыбка.
   - Не передумали насчет комбайна? - спросила Надя.
   - Нельзя мне сейчас браться. А ну-ка погоды не будет в уборочную?  Чего
я на нем заработаю? А у меня вон ртов-то сколько.
   - Так ведь не вы же один сядете на комбайн, - сказал Песцов.
   - Оно конечно.  Только  у  других  комбайнеров  тракторы  есть.  А  мой
отобрали. Я бы теперь сколько трудодней на нем заработал! Мне бы и простой
не страшен был.
   - Как же это у вас отобрали трактор? - спросил Песцов.
   - Я ремонтировал  комбайн  в  РТС.  Но  комиссия  с  приемкой  комбайна
запоздала. А тут посевная началась.  Приезжаю  в  колхоз,  а  мой  трактор
"Беларусь" уже другому отдали - Петру Бутусову.
   - Это брат Ивана? - спросил Песцов Надю.
   - Да.
   - И вместо "Беларуси" дают мне старый "ДТ-34", - продолжал Лесин.  -  А
мне на "ДТ" работать нельзя: у него тормозные муфты под правую ногу... А у
меня, видите, - нога-то правая не годится. Чего ж вы мне, говорю, даете? А
не хочешь этого, отвечают,  ничего  не  получишь.  Так  я  и  остался  без
трактора.
   - Но вы должны были требовать, настаивать, - сказал Песцов.
   -  Он  у  нас  не  говорок,  -  махнула  рукой   Лесичиха,   добродушно
посмеиваясь. - Где уж ему!
   - Не мне тягаться с Бутусовыми, - сказал Лесин.
   - А если вам предложат гарантийный минимум в случае непогоды, согласны?
- спрос