и план выполнять, и жилье строить.
   - Экой ты умный парень! - усмехнулся он. - Ну что ж, давай, покажи нам.
   Мы пошли на лесной склад. Возле одного штабеля сидели кружком  грузчики
и раскряжевщики. Рядом стоял кран,  возле  которого  лежал,  задрав  ноги,
крановщик и посвистывал.
   Я поздоровался с рабочими. Ответили мне разноголосо, нехотя.
   - Что, загораем? - спросил я.
   - Да вот собрались купаться, - сострил  Елкин,  -  да  не  знаем,  кого
первого в озеро опустить. Может, его, ребята? - Он показал на меня.
   Все захохотали.
   - Весело у вас, - говорю. - Тоже, видать,  как  у  Ефименко,  недельную
норму выполнили? Они не работают, и вы тоже.
   - Мы-то? - переспросил крановщик, вставая. - Да  мы  от  совести  этого
Ефименко горим как от керосина. Ты был на лесосеке?
   - Был, - говорю.
   - Видел, как он там наработал? Мало того что одни кедры валит,  да  еще
внахлест. Оттуда бревна не вытащишь.
   - Я-то вижу, - говорю. - Но куда вы смотрите?
   - А что нам делать?
   - Шуметь! Говорить кому надо. Требовать, чтоб валка велась по правилам.
   - Вот мы и говорим, - сказал Анисимов.
   - Кому?
   - Тебе. Ты же наш мастер.
   - И я вам скажу вот что: отныне конец будет этой выборочной рубке, -  и
пошел.
   А за спиной у меня: "Поет он хорошо". - "Видать, из театра?" - "Тенор!"
- и опять гогот. Смеяться будем потом, думаю.
   Сел я в лесовоз и поехал на озеро, Ефименко искать.
   Уже под вечер мне показали его лодку, груженную сеном, по озеру шла.  Я
лег возле стожка на берегу. Тут у него и  огородик  был,  и  сарай,  нечто
вроде заимки, и все обнесено забором - без шеста  не  перелезешь.  Вот  он
подогнал лодку, выпрыгнул на берег  и  крикнул  бабе,  стоявшей  в  корме:
"Настасья, выгружай!" Я узнал хозяйку. Та стала бросать сено на  берег,  а
он перебрасывал его в копну. Я  подошел  к  нему  и  опять  подивился  его
крепости: хоть и сед, но здоров, черт! Загорбина-то что у  хорошего  быка.
"Здорово, дорогой!" - это он ко мне  и  руки  развел  -  прямо  обниматься
лезет. Артист! Только что ворчал сердито на жену, а тут и  улыбка  во  все
лицо, и глазки блестят.
   И знаете, кого я вдруг вспомнил? - Тещу! Только у нее так лицо менялось
на глазах из аспидного в ангельское. "Ну, - думаю, - такой лаской меня  не
возьмешь. Я уж знаю, какова она на вкус". А он все суетится.
   - Да вы садитесь, - говорит, - вот в копешку, что ли...  Ай,  может,  в
сарайчик пройдем, потолкуем? Я уж думал, где вам тут домик сладить...
   А я ему в ответ так строго, официально:
   - С завтрашнего дня самочинные отгулы отменяются...
   - Понятно, - закивал он и губы поджал. - Значит,  перевыполнение  нормы
не в счет?
   - Да, не в счет! Вы нарушаете технологию, выборочная рубка запрещена, -
говорю. - И потом, придется вам выделить из бригады  несколько  человек  -
общежитие строить.
   - У моих рабочих есть квартиры, - ответил он угрюмо.
   - Зато у грузчиков нет.
   - На этих лодырей я работать не буду, - зло сказал он. -  И  какое  мне
дело до чужой бригады!
   Меня взорвало,  и  тут  я  выпалил  такую  мысль,  которая  только  еще
зарождалась в моей голове.
   - Запомните, - говорю, - товарищ Ефименко! Через месяц не  будет  вашей
бригады, а будет одна - общая...
   Я повернулся и пошел от него прочь.
   - Ну, это мы еще посмотрим, - пробурчал он вслед мне.
   А мысль у меня была вот какая: создать из трех бригад  одну  -  значит,
поставить их под контроль друг другу. Чтобы, к примеру, вальщик знал,  что
если он навалит деревья как  попало  -  трелевщики  и  грузчики  норму  не
выполнят, значит, вся бригада прогрессивки не  получит...  На  курсах  нас
этому учили.
   Ну, вы сами понимаете, взбунтовался Ефименко, а  грузчики,  трелевщики,
раскряжевщики - все за меня. Теперь это обычное дело на  лесных  участках,
оно циклом называется. А тогда это еще в диковинку было.  И  главное  -  я
хотел запретить выборочную рубку леса.
   - Да в чем смысл этой рубки? Почему она вредная? - перебил я Силаева.
   - Выборочная-то? - переспросил он и глянул на меня с удивлением. -  Вот
тебе и раз! Что у нас в тайге  растет?  Кедр,  лиственница,  ясень,  ну  и
всякое разнолесье: ильм там, пихта... При выборочной рубке  кедр  и  пихту
начисто вырезают, ясень и  лиственницу  оставляют,  иное  ломают.  Подрост
губят.  Лес  не  восстанавливается:  не  растет,  а  гниет  -  шурум-бурум
получается.
   - А почему же не берут ясень и лиственницу?
   - Да потому, что они тяжелые, в воде тонут. А вывозить - дороги нет. Не
удосужились  построить.  -  Он  приостановился  и,  махнув  рукой,  словно
возражая самому себе, досадливо произнес: -  Да  не  в  дороге  дело!  Лет
тридцать назад сплавляли по этим рекам и ясень, и лиственницу -  вязали  в
плоты вперемежку с кедром, и получалось. Лоцмана были по  таким  делам.  И
теперь бы наладить можно, да уж пообвыклись. Вот и выходит - в книжке,  на
курсах, одно, а здесь другое. То, говорят, - правило, а это - жизнь. Здесь
план выполняй. Выполнил - герой! И никто с тебя не спросит,  во  что  иной
раз обходится этот план? А надо бы спрашивать.



        13

   Он закурил и с минуту смотрел  на  меня  пристально  и  сердито.  Потом
покривился, как от зубной боли, и рукой махнул.
   - Все это известные штучки; говорят - работать не хочешь или не умеешь,
а потому, мол, прикидываешься законником. Ефименко  после  того  разговора
точно озверел, такое начал творить на лесосеке... Ну не валка, а разбой. Я
его остановил, не соблюдаешь, говорю, технологию. Потолще выбираешь? А  он
мне: "Кубометры!" - "А сколько вокруг деревьев поломаешь? Сколько погубишь
кубометров? Это ты считаешь?" А он дурачком прикинулся: "Кого?" - "Ты  мне
брось это дурацкое "кого"! Хватит за кедрами  гоняться!  Такую  выборочную
рубку запрещаю". А он мне: "За простой платить будешь  ты".  Бензопилу  на
плечо и пошел в контору...
   Ну, а за ним и я подался. Прихожу -  они,  как  два  сыча,  в  углу  на
табуретках сидят и бубнят потихоньку. Редькин встал и спросил меня:
   - В чем дело?
   - Мы, - говорю, - не рубим лес, а губим.
   - Ты что, с луны свалился? Здесь уже лет двадцать так рубят.
   - Я за прошлые годы не отвечаю,  а  на  своем  участке  лес  губить  не
позволю.  Во  всех  постановлениях   выборочная   рубка   запрещена.   Это
браконьерство!
   - Да ты не шуми, как постовой в мегафон, - он даже ухо, которое ко  мне
ближе было, прикрыл ладошкой. - Во  всех  постановлениях  положено  дороги
строить. А у нас они есть?
   - Если нет, значит, строить надо.
   - Фу-ты ну-ты, лапти гнуты!  Да  ты  кто  такой?  Управляющий  трестом?
Министр?! Ты за кого распоряжаешься?
   - Только за себя. Есть порядок рубки. Это - закон. Его выполнять надо.
   - Закон, говоришь? Ну, хорошо. Садись, потолкуем, - Редькин указал  мне
на табуретку, сам сел за стол. - Давай о законе.  Значит,  подрост  ломать
нельзя, рубить все подряд, потом зачищать деляны и  насаждать  новый  лес.
Правильно?
   - Правильно.
   - Ну, ладно. Начнем рубить все  подряд...  Лиственницу,  ясень,  ильмы,
бархат молем сплавлять нельзя - тонут. Вывозить - дороги нет. Что  делать?
Начнем завтра дорогу строить? А кто за нас будет план выполнять?
   - Давайте плоты вязать, - говорю.
   - А где людей  возьмешь?  Мало  связать  плоты,  нужны  еще  плотогоны,
лоцмана! Чего молчишь? Лес государству нужен? Нужен.  Так,  может,  скажем
государству: подождите, мол, годик-другой. Вот мы дорогу построим, тогда и
лес будет. Так, что ли?
   - Нет, не так.
   - А-а! Дошло? - Он встал из-за стола, подошел ко  мне,  глазами  так  и
сверлит и лупит безо всяких стеснений: - Да,  мы  выбираем  только  кедры,
потому что их можно сплавлять молем. Да, мы заламываем молодняк, оставляем
гиблые места. Даже зверь уходит из тайги, потому что кедр уничтожен,  этот
кормилец тайги. Нерестилища сплавом захламляем. Рыба исчезает. Ты думаешь,
об этом никто не догадывается? Думаешь, у  меня  душа  не  болит?  Я  что,
деревянный? Или мне сладко  кочевать  по  временным  лесопунктам?  Или  не
хочется жить оседлой жизнью, по-человечески? Я не враг ни тебе,  ни  себе.
Но и сообщником в таких делах, о которых хлопочешь ты, сделаться не  могу.
Мне совесть не позволит. Я знаю - государству нужен лес, нужен не  завтра,
а сегодня. И мы должны его поставлять любой ценой. У нас нет иного выхода.
   - За двадцать лет иного выхода не нашли?
   - Не нами заведен был этот порядок. Наше дело - выполнять задание!  Нам
некогда рассуждать да мечтать о лучших  вариациях.  Мы  исполнители.  Есть
которые повыше нас. Они понимают лучше нас, они и решают, и  отвечают.  За
все! В том числе и за нас с вами, и за этот лес.
   - Интересно, - говорю, - и наш директор такого же мнения?
   - А ты сунься к нему со своим разговором.
   - Попробуем, - я встал и вышел.
   А в прихожей заторкался, ребята стояли... И вот слышу из кабинета голос
Ефименко - дверь-то щелястая, филенки  тонкие:  "Не  то  чокнутый,  не  то
вредитель". А ему Редькин: "Это фрукт особый. За ним глаз нужен...  Не  то
он все дело погубит".
   Тут уж, возле конторы, и народу  много  собралось:  одни  посмеиваются,
другие вроде бы с советом ко мне: да брось ты с ними канителиться.  Плетью
обуха не перешибешь. А я уж, как говорится, удила закусил...
   - Милый мой, это же называется у нас донкихотством, - сказал я  Силаеву
с сочувствием. - Неужели вы не понимали, что Америку пытались открыть этим
людям?
   - Да разве ж в таких случаях спрашивают себя? Тут прешь очертя  голову!
Когда у тебя цель впереди и ты знаешь, что это стоящее дело, справедливое,
так душа из тебя вон, а добивайся своего. Иначе ты не человек,  а  скотина
рабочая, слюнтяй! Или хуже того - мошенник и лжец. Думаешь одно, а делаешь
другое.
   Силаев насупился и опять сердито, с вызовом поглядел на меня.
   - И вы пошли к директору? - спросил я участливо.
   - Ходил. По звериным тропам, через перевал. Ноги в кровь избил за  трое
суток. Я еще верил, надеялся втолковать ему, что нельзя лес губить, что не
одним днем живут люди, что земля-то не чужая - своя! А он смотрел на  меня
как на тронутого и жалел: "Ну зачем  вы  так  волнуетесь,  голубчик?  Ведь
никто не хвалит выборочную рубку. Но что поделаешь?  Временная  трудность.
Вот станем открывать новые лесопункты, и все сделаем по науке.  Поезжайте,
голубчик, трудитесь. А мысли ваши ценные  учтем.  Правильные  мысли".  Но,
правда, разрешил работать в едином комплексе. И на том спасибо...



        14

   Ввалился домой - Наталья хмурая. На тебя,  говорит,  смотреть  страшно:
худой и грязный. Одни глаза блестят. Дак я ж две ночи у костра  ночевал  в
пути, комаров кормил. И тут, в бараке,  комары.  Аж  гудят.  Над  кроватью
полог висит, Наталья укуталась  в  платок.  Вместо  того  чтобы  по  тайге
шляться, говорит, ты бы лучше стены проконопатил.  Комары-то  сквозь  щели
лезут. Ладно, говорю, проконопачу.
   Надрал я старого мха и вечером конопачу  стены  долотом.  Вот  приходит
Анисимов. Сели на  бревно,  закурили.  Сергованцев  вышел  к  нам.  Сидим,
калякаем то да се. Рассказываю им, как директор утешал меня.
   - Ему ветер в спину, - говорит Анисимов. - Живет  рядом  с  райцентром.
Едет к  нам  -  командировочные  получает.  А  дорогу  построят  -  еще  и
леспромхоз сюда переведут. Торчи здесь.
   - Опять же процент хороший даем, - заметил Сергованцев. - Премии  идут.
Дело не пустое.
   - А как насчет комплексной бригады? - спросил Анисимов.
   - Это разрешил, - говорю, - только просил поосторожнее, не жать  сверху
на лесорубов.
   - А мы собрание  проведем,  -  сказал  Анисимов.  -  Все  чин  чинарем.
Проголосуем. Попробуем перетянуть.
   - Чего тут тянуть? - отозвался Сергованцев. - И грузчики, и трелевщики,
и те, которые на раскряжевке, - все за. Смотреть будут,  следить  друг  за
другом в работе. Копейка всех воедино свяжет. Небось и вальщики не  станут
баловать.
   - Еще бы наладить сплошную рубку - и жить можно, - сказал я.
   Тут Анисимов мне подмигнул хитровато.
   - Я, - говорит, - посылал одного паренька в Тамбовку. Это село на реке,
в сотне километров от нас. Там  кержаки  живут.  Так  они  согласны  плоты
вязать. И лоцмана у них есть.
   Я аж подпрыгнул на бревне и по коленке его хлопнул.
   - Да ты чего ж, - говорю, - молчишь, медведь  снулый?  Все!  Завтра  же
собираем собрание. Объединим вас в одну бригаду, комплексную. И  заработки
будут едины. И дело пойдет по-другому.
   Наутро уже весь поселок гудел. И вот вызывает меня  Редькин  и  говорит
спокойным, насмешливым голоском.
   - Слушай, новатор, а ты знаешь, что в  четвертом  квартале  не  опытами
занимаются, а план выполняют?
   А я ему:
   - Не знал, что в году есть специальные месяцы для опытов.
   Но Редькин пропустил мою шпильку мимо ушей и все так же спокойно изрек:
   - Мы должны  дать  двенадцать  тысяч  кубов.  А  третью  часть  -  твоя
мАстерская точка. Понял?
   - Ну?
   - Вот тебе и ну. На этой сплошной рубке ты дашь четыре тысячи кубов?
   - Дам!
   - Смелый, - Редькин  усмехнулся.  -  Вы  все-таки  подумайте,  что  вас
ожидает, если завалите план.
   - А я уж подумал.
   - Ну, вы человек взрослый, - он снова чуть заметно усмехнулся.  -  Ваше
дело - ваш ответ.
   Я понимал, что несдобровать мне, если план не выполню, но и отступить я
не мог.
   В это время Ефименко подставил мне первую подножку. И ведь  как  ловко,
подлец, использовал Варю!
   Помню, решили мы вечером собрание провести,  чтобы  выбрать  бригадира,
одного вместо двух, и чтоб плотников выделить на строительство  общежитии.
Пойду-ка я, думаю, пораньше, с ребятами потолкую. Стемнелось уже, когда  я
подходил к бараку грузчиков. Вдруг слышу в стороне, в кустах, приглушенный
говор. Один голос был Барин, второй тоже вроде бы знакомый, мужской. Варя,
видимо, старалась уйти и упрашивала все; мужчина не пускал и приговаривал:
"Подумаешь, какая недотрога!" Я уж было пошел  своей  дорогой,  как  вдруг
Варя зло сказала: "Пусти, хам, кричать буду!"  -  "А  я  рот  зажму  -  не
крикнешь", - ответил мужчина. Послышалась возня, Варя коротко крикнула.  И
я бросился на помощь. В потемках я схватил кого-то  за  шиворот  и  рванул
так, что пиджак затрещал на нем. Он  отлетел  от  Вари  и  упал  на  спину
навзничь. И тут я узнал его - это был крановщик Елкин.
   Он встал, заложил, как говорится, руки в  брюки  и  уставился  на  меня
нагло.
   - Ах, это ма-астер! - прикинулся он удивленным.  -  Что  ж,  завидуешь?
Видать, своя жена надоела... Решил к нашей общей приспособиться?
   - Да это, кажется, новый мастер! - удивленно ахнул сзади меня Ефименко,
словно из-под земли вырос. - Что же ты,  Елкин,  мешаешь  людям?  -  И  он
многозначительно закашлял и засмеялся.
   - Да не разглядел в потемках-то, думал, кто из наших с Варькой возится,
- начал выкручиваться Елкин. - А это начальник, оказывается.
   И тут вдруг наша тихая Варя подходит к Елкину и - раз его по  морде.  И
так молчком. Тот оторопел, а Варя пошла в барак.  Но  Ефименко  и  тут  не
растерялся.
   - Не надо сердиться, бабочка,  на  правду  не  сердятся,  -  сказал  он
наставительно вслед Варе.
   - Вы сначала разберитесь, - сказал я Ефименко.
   - Да я что ж? Я молчу. Мое дело маленькое. - Он снова  многозначительно
покашлял и подмигнул Елкину.
   Мне эта комедия надоела, и я пошел в барак. А на  собрании  я  и  вовсе
забыл про нее. Я не обратил внимания ни на то, как Ефименко перешептывался
с вальщиками, ни на то, как стали  ухмыляться,  поглядывая  исподтишка  на
меня грузчики. Это все я потом припомнил, день-два спустя. Припомнил и то,
как я приглашал Варю. Она спряталась перед собранием в своем чуланчике.  А
я постучал ей и сказал, чтоб она выходила и тоже присутствовала.
   - В президиум ее избрать нужно, - смеясь, предложил Елкин.
   - Ага,  она  будет  у  нас  протокол  писать...  поварешкой,  -  сказал
Ефименко, и все засмеялись.
   Я одернул Ефименко, а Варе указал место за столом, говорю:
   - Садитесь сюда. - И тетрадь перед ней положил: - Писать умеете?
   Она покраснела и сказала:
   - Постараюсь.
   - Вот и хорошо. Пишите протокол.
   И опять ужимки Ефименко и шепоток по  собранию.  Кто-то  крикнул:  "Где
начальник лесопункта?" Я сказал,  что  он  занят  отчетом  и  доверил  мне
провести собрание.
   Говорил я  немного:  что,  мол,  в  комплексе  работать  сподручнее:  и
вальщики, и трелевщики, и грузчики - все будут связаны единой прибылью.  И
на  те  же  работы  людей  понадобится  меньше,  а   заработки   вырастут.
Контролировать будем друг друга. Я тут подсчитал,  говорю,  шесть  человек
можно выделить на строительство жилья. А с выборочной рубкой кончать надо,
не то скачем по тайге, как зайцы, и сами мучаемся, и тайгу портим, "А  кто
плоты вязать будет?", "А где лоцмана?" - стали спрашивать меня. Тут  встал
Анисимов и говорит, что он связался  с  кержаками.  Они  помогут  и  плоты
вязать, и лоцманов дадут с весны.
   Ну, предложения  мои  одобрили;  грузчики,  трактористы,  раскряжевщики
ликовали: "Даешь  комплексную!  Прогрессивку  -  всем!"  И  даже  Ефименко
проголосовал за.
   - Если, - говорит, - мастер подсчитал, что так выгодней и людей  меньше
надо, давайте выделим на строительство общежитии. Я трех вальщиков даю.
   И снова кричали: "Молодец, Ефименко!"
   Мы выбрали бригадиром комплексной бригады  Анисимова,  назначили  шесть
плотников и разошлись. "Ну, - думаю, - теперь конец междоусобице".



        15

   А на следующий день в поселке  только  и  разговору:  "Варьку  с  новым
мастером застукали!" Тут я и понял, что попался глупо, как заяц,  в  петлю
Ефименко. Теперь все подробности истории с  Варей  встали  в  моих  мыслях
совсем в ином свете. И я понял, что сам  же  на  собрании  помог  Ефименко
затягивать на себе петлю и что теперь я ничего не  смогу  сделать  в  свое
оправдание. Я догадался, что все это было подстроено Ефименко, и он, чтобы
снять подозрения с себя,  вчера  при  всех  поддержал  меня.  Мне  даже  и
оправдываться нельзя, ведь каждое слово оправдания -  это  капля  масла  в
огонь сплетни. Мне оставался единственный выход - терпеть  и  не  обращать
внимания. Не подумайте, что это легко, особенно когда  у  вас  есть  жена,
которую вы любите. Я понимал,  конечно,  что  до  нее  дойдет  сплетня,  и
готовился заранее вынести любой скандал. Но и здесь меня поджидал  подвох.
Да, служба...
   Встречается мне в тот день на лесосеке Редькин, уцепился,  как  всегда,
за пуговицу на моей рубахе, и так это  снизу  вверх  поглядывает  на  меня
своими насмешливыми глазками и с притворным прискорбием спрашивает:
   - Как же это  вы  поступаете  так  неосторожно?  Нехорошо,  брат,  весь
участок ославил.
   - Вы это, - говорю, - о выдумке насчет Вари? Пустая болтовня!
   Он весь сморщился, как мяч, из которого выпустили воздух.
   - Я не утверждаю, но тем не менее вам  неприлично  оставаться  на  этой
площадке... Ни в пользу лично вам, ни для дела. Я на всякий  случай  держу
для вас место на другой точке, в Озерном.
   Ах ты, зараза, думаю! И здесь объегорить хочешь! Но молчу...  А  только
эдак сдержанно говорю ему:
   - Благодарю за заботу. Отсюда никуда не уеду.
   Ты ж понимаешь, служба, что значило для меня уехать на новую мастерскую
точку? Во-первых, принять на себя позор сплетни,  а  во-вторых,  и  это  -
главное, бросить начатое, обмануть рабочих, поверивших мне; уступить перед
той же мерзкой расчетливостью, которая вышибла  меня  из  родного  города.
Нет, только не это.
   Силаев быстро закурил и несколько раз глубоко и жадно затянулся.
   - И знаете, что сделал Редькин  в  тот  день?  Он  встретил  мою  жену,
пригласил ее в моторку и свозил-таки на ту мастерскую точку в Озерное. Там
и домик незанятый оказался. Вот, мол, уговаривайте  мужа  и  переселяйтесь
себе на здоровье. Для вас специально постарался.
   Прихожу я вечером домой -  Наташа  будто  меня  не  замечает.  Я  сразу
догадался: ей все известно про Варю.