у,  за  очередным
кривуном, угадывался пожар, - оттуда несло, высоко  вздымая  в  небо,  как
черные перья, истлевающие на лету, щепки, листья и секретки сосновой коры.
   Лодка вдруг развернулась и пошла по неширокой, заросшей водяным лютиком
и тростником, речной протоке.
   - Куда ты? - крикнул Коньков. - По реке давай! На лесной склад!
   - Лесному складу мы теперь не поможем, - спокойно сказал  Голованов.  -
Чем ты его, штанами потушишь?
   - Мне Боборыкин нужен!
   - А мне тайгу надо спасать! -  повысил  голос  Голованов.  -  Боборыкин
никуда не денется. А тайгу можем отстоять, пока не поздно.
   - Что ж мы, вдвоем тайгу потушим? - спросил Коньков.
   - Люди уже на месте, - заверил Голованов.
   И в самом деле - в горящей тайге было множество народу, все нанайцы  да
удэгейцы из таежного поселка Арму. Они были с лопатами, топорами и даже  с
пилами.
   Длинный и неширокий ров извилистой змейкой  опоясывал  горящий  участок
леса от остальной тайги; здесь, словно на  переднем  крае  обороны,  вдоль
этого рва бегали и суетились люди, - глядели за  тем,  чтобы  перелетевшие
через ров искры не заронили огонь в новом месте.
   Лесной пожар еще только начинался: кое-где факелом  истаивали  вершинки
неокрепших сосенок, свечками оплывали  в  несильном  жаре  сухостойны,  да
трещал, как лучины, корежился и разваливался в угли валежник. Жидкие космы
дыма повсюду просачивались откуда-то из-под земли, и лишь местами из сухих
корневищ вырывались косые и неверные  язычки  пламени.  Но  ясень,  ильмы,
маньчжурский орех, бархат и темная кипень подлеска держались стойко.
   Фома Голованов, крича и размахивая топором, увлекая за собой удэгейцев,
бросился рубить охваченные огнем деревья. От каждого удара горящее дерево,
вздрагивая, осыпало лесорубов летучим роем искр и, заваливаясь с треском и
гулом, обдавало всех жаром и головешками.
   - Штаны затяни потуже! - кричал Голованов. - Не то  вернешься  домой  с
головешкой вместо этого самого. Баба прогонит.
   Ему отвечали нанайцы:
   - У тебе, наверно, все усохло. Бояться не надо.
   - Га-га! Вот это по-нашему, -  довольный  собой,  гоготал  Голованов  и
снова  покрикивал:  -  Лопатами  шуруйте,  ребятки!   Главное,   корневища
подрубайте, где горит! Чтоб огонь низом не пошел.
   Коньков, казалось, позабыл и о лесном  складе  Боборыкина,  и  о  самом
бригадире Чубатове, и о плотах - обо всем том, зачем приехал в эту таежную
глухомань; он преданно повсюду поспевал за Головановым и по первому  слову
его кидался с топором или с лопатой на огонь.
   - Так  его,  капитан!  Глуши,  бей  по  горячему  месту,  -  покрикивал
Голованов. - Вот это по-нашему. Молодец!
   Старик был неутомим; то с шуткой, то с  матерком  подваливал  он  одним
ударом топора высокие сосенки да елочки,  а  Коньков,  ухватившись  обеими
руками за комель, оттаскивал срубленные деревья подальше от пожара.
   Удэгейцы так же азартно и  ловко  подрубали  корни,  сносили  валежины,
бегали с ведрами и засыпали песком горящие лежбища палого листа  и  всякой
прели.
   Меж тем незаметно опустились сумерки; очистились  вершины  деревьев  от
дымной завесы, и в просветах от поваленных сосен да елочек  заблестели  на
небе звезды; все стихло  -  ни  возбужденных  криков  людей,  ни  огненных
вспышек, ни треска горящих сучьев, - только редкие головешки,  присыпанные
песком, все еще чадили жиденькими струйками, но дым пластался понизу возле
корневищ, перемешивался с вечерним туманом.
   - Баста! - сказал Голованов. -  Шабаш,  мужики!  Хорошо  поработали.  А
теперь вниз, к реке. Мойтесь! Не то впотьмах за чертей сойдете.
   - Вместе пойдем! - сказал ему Коньков.
   - Ступайте,  ступайте!  Я  еще  пошастаю  тут.  Кабы  где  не  отрыгнул
огонек-то. А вы там удэгейцев попытайте.
   Люди спускались по крутым откосам к  реке,  цепляясь  за  мягкие  ветви
жимолости  и   черемухи,   у   воды   шумно   плескались   и   возбужденно
переговаривались.
   - Кто же тайгу поджег? - спрашивал Коньков.
   - Никто не поджигал, сама загорелась.
   - Как сама?
   - От склада огонь перелетал. Ты что, не соображаешь?
   - А склад отчего загорелся?
   - Сторож знает, такое дело, - ответил старик удэгеец.
   - А где он?
   - Я не знай.
   - А кто знает?
   - Никто не знай, такое дело, - ответил другой старик.
   - Куда же он делся? - удивился Коньков.
   - Его пропадай...
   - Что он, сгорел, что ли?
   - Не знай.
   Вдруг Коньков  увидел  идущего  навстречу  по  речному  берегу  старого
знакомого Созу Кялундзигу.
   - Соза Семенович! - кинулся к нему Коньков. - Ты что здесь делаешь?
   - Председателем артели  работаю,  -  отвечал  тот  с  улыбкой,  радушно
здороваясь с капитаном.
   - Ты ж на Бурлите работал? - удивился Коньков.
   - И ты там работал, - невозмутимо отвечал Соза.
   - Твоя правда. Скажи на милость  -  вот  так  встреча!  -  Коньков  все
улыбался и, словно спохватившись, спросил озабоченно: - Вы  что,  в  самом
деле не нашли сторожа?
   - В самом деле пропал сторож. Куда девался - никто не знает.  Утром  на
складе был, а когда пожар случился - пропал.
   - А Боборыкин где?
   - Тот ездил на запань. Когда возвратился - склад догорал.
   - Ничего себе пироги, - сказал Коньков и после паузы добавил: -  Ладно,
разберемся.



        5

   Ночевать пригласил его Кялундзига. Попутно зашли на  лесной  склад:  ни
Боборыкина, ни сторожа - тишина и пустынность. Один штабель бревен  сгорел
начисто, и на свежем пепелище дотлевали мелкие колбешки. Но они уж  никого
не тревожили - тайга была далеко от них, а уцелевшие  штабеля  бревен  еще
дальше. Коньков носком сапога поворошил  кучки  пепла  -  ни  искорки,  ни
тлеющего уголька. Все мертво.
   - А отчего колбешки дымят? - спросил он Кялундзигу.
   - Это они остывают, дым изнутри отдают. Огня уже  нет,  -  ответил  тот
спокойно.
   - Ты все знаешь, Соза, - усмехнулся Коньков.
   - Конечно, - согласился Кялундзига.
   Эта невозмутимость Созы, его спокойная умиротворенность и  уверенность,
что все идет по определенному закону, который знают  старые  люди,  всегда
умиляла Конькова. "Ну, а если явное безобразие?  А  то  еще  преступление,
тогда как?" - спрашивал его, бывало, Коньков. И тот  невозмутимо  отвечал:
"Спроси стариков - все узнаешь".
   - Надо бы Боборыкина допросить, - сказал Коньков.
   - Ночью спать надо. Утром чего делать будешь? - возразил Соза.
   - И то правда, - согласился  Коньков.  -  Не  убежит  он  за  ночь.  Не
скроется.
   - В тайге нельзя скрыться. Это тебе не город, понимаешь.
   - Ну, ты мудер, Соза! - засмеялся Коньков.
   - Есть немножко.
   Дома их встретила приветливо Адига,  жена  Созы.  Она  уже  знала,  что
Коньков здесь, что тушил пожар и что ночевать придет, конечно же,  к  ним.
Поэтому на столе стояла свежая красная икра из хариуса,  шумел  самовар  и
рядом с чашками и блюдцами поблескивали  хрустальные  стопки.  Она  службу
знает, отметил про себя Коньков, увидев стопки для вина. Адига поклонилась
ему и протянула руку.
   - Вот уж встреча так встреча! - с радостью пожал ей руку капитан. - Лет
десять не виделись, а вы ничуть не стареете.
   - Некогда стареть - работы много. - Адига кинулась  к  буфету,  достала
бутылку водки, поставила рядом с самоваром.
   Она и в самом деле выглядела молодо, несмотря на свои пятьдесят лет,  -
лицо округлое, гладкое, как ядреный  желудь,  сама  легкая,  подвижная,  в
черном шелковом халате-тегу с красным и зеленым шитьем по широкому  вороту
и подолу, в меховых тапочках, опушенных беличьим мехом.
   - Умываться будете? - спросила она.
   - В реке плескались, - ответил Соза, снимая пиджак.
   - Тогда проходите к столу. - Сама нырнула в кухню за цветастую, в ярких
полосах, занавеску и в момент обернулась, неся шипящую сковородку жареного
мяса.
   Да и Соза выглядел молодцом -  волосы  черные  как  смоль,  без  единой
сединки, усики аккуратно подстриженные,  сухой  и  жилистый,  как  матерый
спортсмен. Он налил водки себе и Конькову.
   - Какие новости на Бурлите?
   - Все как было.
   - По-старому живут?
   - Конечно. За встречу!
   Выпили. Адига из кухни принесла еще тарелку каких-то  квашеных  круглых
стебельков, похожих на спаржу.
   - Кушайте!
   - А что это за штуки? - спросил Коньков.
   - Папоротник, - ответил Соза. - Японцам заготовляем. Ешь!
   - Папоротник, японцам? - удивился капитан. - Ну и ну... - Попробовал. -
Вкусно! Лучше всякой капусты.
   - Большие деньги платят.
   - Да не в деньгах дело! Это ж и нам к столу не лишней была бы закуска.
   - Наши не берут. Не заказывают, такое дело.
   - А грибы, ягоду, кедровые орехи? - спросил Коньков.
   - Тоже не заказывают.
   - Мать честная! -  сказал  Коньков.  -  Сколько  раньше  вы  с  Бурлита
посылали одних орехов?
   - По сорок тонн!
   - А теперь?
   - Теперь весь кедр вырубили... Ты кем работаешь? - спросил Соза.
   - Следователем уйгунской милиции.
   - Зачем приехал сюда?
   - Расследовать, куда лес дели уйгунские лесорубы.
   - Это мелочь, понимаешь. Вот какое дело надо расследовать: по Шуге и по
всем ее верхним притокам - по Татибе, по Мотаю, по Кутону, лес  сплавляют.
А ведь это нерестовые реки. Нельзя по ним  сплавлять.  По  закону!  Почему
закон нарушают? Кто виноват? Расследуй такое дело.
   - Не могу. Это не в нашей сфере. Здесь другой район.
   - А что, для другого района закон другой писан, да?
   - Да не могу я, чудак-человек! Полномочий у меня нет на это.
   - Какие полномочия? У тебя фуражка милиционера, погоны  капитана.  Чего
еще надо?
   Коньков только посмеивался.
   - Не смешно, понимаешь. На той неделе знаешь что делали? Реки  бомбили!
И Татибе и Кутон. Там заломы - лесу много, воды мало.  Они  бомбы  кидали,
чтоб заломы разбросать. Речное дно, берега искалечили. Рыбы не будет. Худо
совсем! Я знаю, кто бомбил, кто приказ давал. Посадить за такое дело надо.
Ты следователь - вот и пиши на них протокол.
   - Да не могу я. Они подчиняются краевым организациям. Там и  рыбнадзор,
и лесная охрана. Туда и сообщай.
   - А-а, - Соза поморщился. - Телеграммы давал, звонил. Никто не слушает.
   Он налил водки. Выпили.
   - Тайга чужой стала, - отозвалась с дивана Адига. - Я говорю  ученикам:
земля наша и тайга наша. Они смеются: если наша, зачем  ее  уродуют?  -  В
отличие от Созы, она тщательно подбирала слова, и речь ее была удивительно
правильной.
   - Заломали тайгу-то? - участливо спросил Коньков.
   - Есть такое дело, - ответил Соза.
   - Все воюешь с лесорубами?
   - С кем воевать? Лесорубы тоже план выполняют. Кедр возьмут,  остальное
заломают и все бросят. И никто не виноват. Вот какое дело...
   - А почему уехал с Бурлита?
   - Делать нечего, закрыли артель. Тайгу вырубили, ореха нет,  рыбы  нет,
зверя  нет.  Одну  бригаду  оставили  -  пчеловоды,  да  немножко   клепку
заготовляют.
   - А говоришь: все по-старому.
   - Конечно.
   - Отец-то хоть жив?
   - Ты что, не знаешь. - Кялундзига посмотрел на Конькова как на ребенка.
   - Помер, что ли? - опешил тот.
   - Заболел. Опухоль в горле. Врачи сказали - рак. А он говорит  -  врут.
Это не рак, а Окзо [злой дух тайги]  гнездо  свил.  И  выстрелил  прямо  в
опухоль.
   - Это что ж у вас, поверье такое? - спросил Коньков.
   - Пережиток капитализма, понимаешь.
   - Да-а! - Коньков покачал головой.  -  Жаль  Сини.  Лучший  охотник  за
женьшенем был. А ты говоришь - все как было.
   - Конечно.
   - А село-то, Банга,  стоит  на  старом  месте?  -  спросил  с  усмешкой
Коньков.
   - Ты чего, не знаешь, что ли? - удивился  Соза.  -  Село  переехало  на
другой берег. Там затопляло в половодье. Теперь село  на  Новом  перевале.
Живут вместе с лесорубами.
   - А так - все по-старому? - Коньков откинулся к стенке и захохотал.
   Его любезно поддержали хозяин с хозяйкой, но смеялись  они  скорее  над
ним: ну, чему он в самом деле удивляется? Ведь столько лет прошло!
   - Ты бригадира лесорубов Чубатова не знаешь? - спросил Коньков хозяина.
   - Как не знаю! Работал он тут, километров двадцать выше по  реке.  Наши
люди помогали ему. Лошадей давал для вывозки леса.
   - Что он за человек?
   - Человек как человек. Я с ним не работал.
   - За что хоть его избили лесорубы?
   - Не знаю.
   - А почему они враждовали с Боборыкиным?
   - Бывшая жена Боборыкина работала экспедитором у бригадира. Понимаешь?
   - Дарья?
   - Да.
   - Вот оно что! - Коньков вынул тетрадь из планшетки и записал: "Дарья +
Боборыкин". - Интересно! Завтра  попытаемся  кое-что  уточнить,  -  сказал
более для себя.
   - Конечно! - ответил Кялундзига. - Завтра все узнаем. - И налил еще  по
стопке.



        6

   Утром, чуть свет, Коньков первым делом сбегал на дом к продавцу и узнал
- брал ли накануне днем водку Боборыкин или сторож  с  его  склада;  потом
проверил все удэгейские баты и оморочки, стоявшие на реке, в том  числе  и
моторку Боборыкина, накрытую брезентом. И уж потом пришел завтракать.
   Хозяева ждали его:  шумел  самовар  посреди  стола  и  курилась  парком
остывающая на жаровне картошка.
   - Соза, после завтрака сразу пошли на розыски сторожа.
   - Я вчера говорил. Наверно, уже пошли старики.
   Ели торопливо, перекидываясь фразами.
   - День хороший будет - туман над рекой потянулся кверху еще до  восхода
солнца, - сказал Коньков.
   - Гээнта спит где-нибудь на косе, - сказал свое Кялундзига.
   - Какой Гээнта? - не понял Коньков.
   - Сторож со склада. Боится теперь возвращаться.
   - Наверно, виноват, - сказала Адига. - Или что-то знает нехорошее.
   - Его надо обязательно найти, - сказал Коньков.
   - Найдем. Никуда не денется.
   Наскоро проглотив по стакану чая, Коньков с Кялундзигой пошли к складу.
Возле реки их уже ждали Боборыкин с Головановым. Боборыкин был в  хромовых
сапогах, в защитном френче и в кепочке, из-под  которой  выбивалась  копна
черных вьющихся волос. Он был щеголеват  и  недурен  собой,  но  лицо  его
портили шишковатые надбровья - они резко скашивали  лоб  и  придавали  ему
выражение угрюмое и раздражительное.
   - Прежде всего  давайте  установим  -  откуда  пошел  огонь,  -  сказал
Коньков.
   - Я на запани был, - ответил Боборыкин. - Не знаю.
   - Старики говорят - огонь пошел с того бугорка. - Кялундзига  прошел  к
возвышению на краю пепелища и остановился. -  Отсюда  пошел  огонь.  Здесь
юрта Гээнты стояла.
   Подошел Коньков к этому месту, расшвырял сапогом  пепел;  что-то  вроде
задымленной палки отлетело в сторону.  Капитан  поднял  ее;  это  оказался
забитый пеплом обрезок от алюминиевого весла.  Огонь  в  костре  оправляют
такой штуковиной, подумал Коньков, вместо  кочережки.  Покопался  в  пепле
этой  палкой;  вдруг  какой-то  странный  неистлевший  сучок  привлек  его
внимание. Он нагнулся и поднял закопченную бронзовую  трубочку  с  длинным
мундштуком.
   - Чья это трубка? - спросил Коньков.
   - А ну-ка, - Кялундзига взял ее в руку. - Это  Гээнты  трубка.  У  него
мундштук костяной, сам прожигал, такое дело... Его трубка.
   Коньков внимательно оглядел трубку, вынул складной нож и лезвием достал
содержимое трубки - бурую смесь чего-то вязкого с золой. Коньков  потрогал
ее, понюхал и сказал уверенно:
   - Странный запах. Что-то подмешено в табак.
   - А ну-ка?
   Кялундзига взял трубку, понюхал и сказал уверенно:
   - Сок бархата подмешен. От семян.
   - Для чего? - спросил Коньков.
   - Крепость большую дает. И голова крутится.
   - Это что ж, Гээнта такой табак курил?
   - Нет, Гээнта - слабый человек. Такой табак сам не делал.
   Коньков  посмотрел  на  Боборыкина,  тот  не  уклонился,  встретил  его
спокойным взглядом округлых, как у ястреба, желтоватых глаз.
   - Где стояла лодка Гээнты? - спросил Коньков.
   - Оморочка его стояла вон там, -  указал  Боборыкин  на  общую  стоянку
лодок.
   - Он знал, что вы уезжаете на запань? - спросил Коньков.
   - Знал. Я мотор заводил, а он с острогой стоял в оморочке во-он у  того
омутка, - указал на противоположный обрывистый берег. - Ленка  еще  добыл.
Говорит -  талы  захотелось.  -  Боборыкин  отвечал  спокойно  и  держался
солидно.
   - Вы с ним выпивали с утра? Или он с кем-то  другим  выпил?  -  спросил
Коньков. - Не знаете?
   - Откуда вы взяли, что он выпивал?
   - Продавец сказал, что утром он брал водку.
   - Я не видел.
   - И сами не пили?
   - Нет, не пил. - Боборыкин усмехнулся: - Странные вопросы вы задаете.
   - Странные! Как же у вас в лодке оказалась пустая бутылка?
   Боборыкин замялся.
   - У меня нет никакой бутылки. С чего это вы взяли?
   - Пойдемте к вашей лодке!
   - Пойдем.
   Они вдвоем двинулись к берегу. Здесь стояла крашенная в  голубой  цвет,
принакрытая брезентом моторная лодка. Коньков сдернул брезент; на  дне,  в
кормовом отсеке, валялись какие-то мешки. Коньков поворошил мешки и достал
пустую поллитру с водочной этикеткой.
   - Чья это бутылка? - спросил Коньков.
   Боборыкин стал покрываться до самых ушей малиновым отливом.
   - Я думаю - не станем  наводить  экспертизу.  Отпечатки  пальцев  здесь
сохранились довольно четко.  Как  вы  думаете?  И  Гээнта  уж  наверно  не
откажется, что вчера пил с вами водку?
   - Моя поллитра, - сказал Боборыкин. - Ну, и что здесь такого?
   - Это другой разговор. - Коньков положил бутылку в сумку. - Значит,  вы
посылали сторожа за водкой?
   - Я, - согласился Боборыкин.
   - И выпили с ним вместе перед отъездом на запань?
   - Да, - только головой мотнул он.
   - А талой из того ленка закусывали?
   - Все в точности!
   - Спасибо за откровение. Что ж вы ему сказали на прощание?
   - А что я мог сказать? Просил глядеть в оба. Говорю,  как  бы  чего  не
случилось. Приеду, мол, только вечером.
   - Вы полагали, что может произойти нечто неприятное?
   - Нет. Я просто так, без задней мысли.
   - И никаких подозрений у вас? Ни о чем не подумали?
   - О чем же я мог подумать?
   - Ну, например, склад могут поджечь.
   - Кто?
   - А вы не знали, где находятся лесорубы из бригады Чубатова?
   - Они мне не докладывали... Слыхал, будто вниз ушли. А иные на запани.
   - И не встречались с ними на запани?
   - Нет, не встречался.
   - Куда сторож пошел после выпивки?
   - Полез к себе в юрту. А я подался на запань.
   Коньков накинул брезент на лодку и пошел по песчаной  отмели  навстречу
Голованову и Кялундзиге. Боборыкин, потерявший в минуту и важную осанку, и
независимый вид, слегка наклонив голову, увязался было за Коньковым.
   - Я вас больше не держу, - обернулся к нему Коньков.
   - То есть как? Ничего не спросите?
   - Ничего...  Пока.  -  Затем  махнул  рукой  Голованову  и  Кялундзиге,
приглашая их слюда, к реке. Те подошли.
   - Фома Савельевич, у тебя мотор заправлен? - спросил он Голованова.
   - Хватит горючки.
   - Тогда заводи! - И, обернувшись к Кялундзиге,  сказал:  -  Как  только
найдете сторожа, сообщите мне. Я буду на Красном перекате. Там, где  плоты
сели.
   - Сделаем, такое дело, - сказал Кялундзига.
   Голованов с Коньковым сели в удэгейский бат, завели мотор  и  понеслись
вверх по реке.



        7

   Красный перекат начинался возле обрывистых  рыжевато-бурых  скал;  река
здесь делала крутой разворот и, перепадая с грохотом и шумом по каменистым
порогам, уходила вниз, растекаясь на десятки пенистых рукавов.
   Река была настолько мелкой, что лодка Голованова  с  трудом  прошла  по
главному, самому широкому фарватеру.
   Выше скал, преградивших путь реке, течение становилось спокойнее,  вода
темнее и русло значительно шире. А там,  за  плавным  кривуном,  огибавшим
такую же отвесную скалу, начинался новый кипучий перекат,  казавшийся  еще
более шумным и грозным. Он так и назывался Шумным. В  самом  начале  этого
переката, на речной излуке, они и нашли брошенные плоты.
   Целая дюжина огромных секций плотов, вязанных в два, в три бревна, была
прижата к залому и к берегу  мощным  течением  и  завалена  всяким  речным
хламом.
   Коньков и Голованов перебрались  на  ближнюю  к  берегу  секцию  п