евчонке  на  отделение...  для  руководства,  -
крикнул  кто-то  звонким  тенорком,  и   по   солдатской   толпе   гульнул
заразительный хохот.
   - Эй, курносая! - обратился к Верке бровастый сержант. - Тебе сапог  не
жмет в коленке? Возьми мой кирзовый.
   - Я портянки не умею накручивать, -  обнажая  в  улыбке  мелкие  ровные
зубы, отвечала кассирша.
   - Не горюй, я тебе покажу, как это делается... Вечерком, потемнее...
   И  снова  по  толпе  волной  ударил  хохот,  заглушая  последние  слова
сержанта.
   - А что, может, и в самом деле разобьете своих людей по нашим бригадам?
- предложил Сане подтянутый, щеголеватый лейтенант в  сваленной  набекрень
фуражке. - И вашим  легче  будет,  и  нам  с  вами  сподручнее  руководить
вместе...
   - Нет, Александра Степановна, - возразил  стоявший  Сергунков.  -  Наши
хотят работать отдельно.
   - А будут они работать? - Саня покосилась на Сергункова с сомнением.
   - Не беспокойтесь, тут дело свое, кровное...
   Вскоре подвел небольшую группу ремонтников Чеботарев. Ремонтники жили в
полутора километрах, держались особняком и даже воду,  которую  возили  из
города, не хотели брать на станции, а  заказывали  для  себя  отдельно.  У
председателя  месткома  Чеботарева,  мужика  статного,  гульливого,  была,
старше его самого лет на пять, жена, которая страсть как ревновала мужа ко
всем и никуда одного не пускала. Вот и теперь она  пришла  вместе  с  ним,
оттеснила его тяжелым животом в сторону и потребовала  от  Сани  отдельной
работы.
   - Мы не хотим за других работать, а свое сделаем. - Она  повела  крутым
плечом и выразительно посмотрела на мужа.
   - Да, да, нам бы  отдельно,  -  поспешно  подтвердил  Чеботарев,  кивая
курчавой огненной головой.
   - Хорошо, будете нагружать столбы на машины, - ответила Саня. - Поедете
на грузовиках.
   Наконец  подъехали  совхозные.  На  первом  грузовике  в  кабине  сидел
Валерий. Увидев Саню, он встал во весь  рост  на  крыло,  сорвал  кепку  с
головы и приветливо замахал. Саня невольно подалась навстречу. Валерий  на
ходу спрыгнул к ней и, радостный, возбужденный, тиская ее  руки,  говорил,
сверкая белозубой улыбкой:
   - Ну как, собралась твоя армия? Закон!
   Порывистый ветер трепал на нем расстегнутый ворот голубой рубашки.
   - Застегнись, простудишься.  -  Саня  сама  стала  застегивать  на  нем
рубашку  и  вдруг,  заметив   посторонние   любопытные   взгляды,   сильно
засмущалась и залилась краской.
   - Глупая, - шепнул ей Валерий, - чего ж ты стесняешься?..
   Людей быстро разбили на бригады,  они  разошлись  цепочкой  по  будущей
электролинии от совхоза до станции, и работа закипела.
   На долю станционных работников  отвели  четыре  ближних  столба.  Место
здесь было низменное, и сразу  показалась  вода.  Вязкий  глинистый  грунт
раскисал, месился под ногами, накрепко засасывая сапоги.
   -  Ишь  проклятая,  как  расквасилась!  -  ворчал,  сопя,  Сергунков  и
выбрасывал из ямы жидкий, текший с лопаты грунт. - Девки, а ну-ка домой за
ведрами!
   Дочери Сергункова - одна школьница, вторая замужняя, на сносях. Эта тут
же примостилась  возле  ямы.  Младшая  вскочила  -  косички  торчком  -  и
бросилась бежать к дому. Степанида копала вместе с мужем, зять ждал  своей
очереди.
   - Николай Петрович, - сказала Саня, подходя, - дайте-ка я попробую.
   - Нет, уж вы компануйтесь с другими, а этот столб будет наш,  семейный,
- и он озорно подмигнул ей своим заплывшим глазом.
   Во второй яме такую же глину вместе с Кузьмичом месила  Верка-кассирша.
Ее маленькие хромовые сапожки по самые ушки были  густо  заляпаны.  Третью
обступили Шилохвостовы и Крахмалюки; они были такие же усердные, грязные и
веселые. Саня переходила от одной группы к другой, брала  лопату,  ухарски
плевала на ладони, кидала землю и так же, как и все,  месила  грязь.  "Вот
тебе и медведи, вот  тебе  и  единоличники,  -  беспрестанно  думала  она,
удивляясь своим сослуживцам. - Землю-то прямо не роют, а грызут... да один
перед другим стараются".
   - Николай Петрович! - обратилась она к  отдыхавшему  Сергункову,  не  в
силах скрыть радостной улыбки. - Смотрите,  что  наши-то  делают!  Вот  бы
всегда так дружно.
   Ей не дал договорить Сергунков.
   - Ведь для  себя  стараются,  голубушка.  Да  и  дело  здесь  разумное,
понятное. Столбы ставим. Свет! - Он чуть помедлил, иронически прицеливаясь
к Сане, и добавил: - Это тебе не фуражка с красным околышком.
   Саня снова залилась  пунцовой  краской,  как  давеча  при  Валерии.  Ей
вспомнилось  первое  совещание  в  дежурке,  их  выжидающие  лица   и   ее
собственный строгий начальнический тон. Какой она  смешной,  должно  быть,
казалась в их глазах! И эта школьная  выходка  с  форменной  фуражкой.  "Я
оставлю в дежурке свою фуражку... Одну на всех!"  -  вспомнила  Саня  свою
фразу. И как значительно произнесена была она! "Фуражкой  хотела  покорить
их... Глупая я, глупая!"
   - Формой, Александра Степановна, дела не подменишь, - сказал Сергунков,
словно отгадав Санины мысли.
   - Ну и водкой тоже не подменишь. - Саня сердито свела брови.
   - И то правда, - смиренно согласился Сергунков.
   Часто по трассе на грузовике проезжал Валерий.  Каждый  раз  он  что-то
приветливо кричал Сане, но из всех слов до нее отчетливо  долетало  только
заключительное - "Закон!". Он разбивал линию,  развозил  столбы,  а  после
полудня начал устанавливать их.  Они  вырастали  в  голой  степи  один  за
другим, как восклицательные знаки; и с каждым новым поднятым  столбом  для
Сани приближались минуты встречи и, как знать, может быть,  такие  минуты,
которые изменят всю ее жизнь.
   Теперь Саня видела Валерия в степи; казалось, он не ездил на грузовике,
а летал над степью, и его серый расстегнутый  пиджачок  раскидывался,  как
крылья.
   Последним установили столб Сергункова. Трамбовка  в  жидком  грунте  не
удалась, и столб осел в сторону, покачнулся.  Со  всех  сторон  посыпались
шутки:
   - Братцы! Видно,  Сергунков  и  со  столбом  успел  выпить.  Вот  он  и
покачнулся.
   - Каков хозяин, таков и столб - на ногах не держится!
   Хохот, хлюпанье, топот - все сливалось в клокочущий  неудержимый  поток
звуков.
   И вот вся  эта  ватага  людей,  разгоряченных  работой,  взбудораженных
шутками и солнцем, проголодавшихся, вывалила на  железнодорожное  полотно.
Полуденное  солнце  не  на  шутку  грело,  словно  позабыло  об  осени,  и
подсушивало глинистые серые мазки на сапогах, на руках, на лицах.
   - Воды! Воды давай! - кричали в толпе.
   И Саня приказала Крахмалюку открыть запасную цистерну с водой.
   - Сегодня позвоню в депо - привезут  еще.  Давай,  давай,  открывай!  -
подтолкнула она Крахмалюка. - А потом и насчет пива скажи.
   Крахмалюк открыл цистерну;  зазвенели  ведра,  и  заискрилась  всюду  в
щедрых фонтанах брызг семицветная радуга. Люди мылись, по  пояс  раздетые,
обливались, ухали и притворно пронзительно взвизгивали. За несколько минут
с водой было покончено.
   - Товарищи! - кричал с цистерны Крахмалюк. - Бросьте вы  плескаться.  У
нас кроме воды есть кой-чего покрепче. Пиво есть! Две бочки...  Александра
Степановна позаботилась.
   - Даешь пиво!
   - Качай начальницу! - рявкнула толпа и бросилась к Сане.
   Но Валерий оказался поблизости; он схватил ее за руку и увлек за собой,
расталкивая людей. Они быстро добежали до вокзала  и  скрылись  в  Санином
кабинете.
   - Я тебя один обниму за всех, - говорил он, запирая дверь. - Ну вот,  а
теперь... - Он подвел Саню торжественно к  столу,  посмотрел  так,  словно
впервые видел ее, и изрек: - Я решил вступить с тобой в законный брак.
   И  уже  через  минуту  он  сидел  по-хозяйски  за  Саниным  столом,  не
дождавшись ее ответа и, по-видимому, считая его излишней формальностью.
   - Я уже подумал, как мы с тобой все устроим,  -  увлеченно  говорил  он
стоявшей в растерянности Сане. - Первым делом мы  оборудуем  твой  кабинет
под квартиру.
   - Да, но ведь это кабинет, - пыталась возражать Саня.
   - Ну и что ж? Сегодня кабинет, а завтра квартира. Как ты решишь, так  и
будет. Ты же начальник.
   - Знаешь что, я поговорю с Настасьей Павловной. Она,  по-моему,  охотно
уступит нам половину избы. Вот и поживем пока. А там и  квартиру  для  нас
построят - домик.
   - Да пойми ты, голова! - горячился Валерий. - Если мы  займем  кабинет,
скорее дом построят. Каждый ревизор будет видеть, что начальник в кабинете
живет и выселить некуда. Стало быть, надо дом строить. Приспичит. Нельзя ж
без кабинета вокзал держать. Закон?
   - Выходит, мы вроде бы  обманываем  кого-то,  -  все  еще  нерешительно
рассуждала Саня.
   - Ах, при чем тут обман! - досадливо отмахивался Валерий. - Просто жить
надо. Нужно брать от должности все, что положено! Тебе положен дом, ну так
и умей взять его.
   - Нам много чего положено. Вот видишь - ни света, ни радио нет.
   - Это совсем другое. Не упрямься, пожалуйста. - Валерий встал и заходил
по просторному кабинету. - Я  уже  все  распланировал:  тут  будет  у  нас
спальня, здесь вроде гостиной. Перегородки я сделаю из своих материалов  -
недорого обойдутся. Ну  там  гардинчики,  всякие  подставочки  тоже  своим
работягам закажу. Ну, каково?
   - Мне надо подумать, посоветуюсь с начальником дистанции.
   - Эх ты, трусишка! А на вид такая смелая...
   - Здесь дело не в смелости.
   - Ну ладно, ладно, - он обнял ее за плечи. - Хорошая ты, только жить не
умеешь. Но это дело поправимое, с нашей помощью. А?  -  И  он,  довольный,
расхохотался.
   А Сане было совсем не смешно: какая-то  беспокойная,  гнетущая  тяжесть
наполнила ее грудь, и она опасливо, с тревогой прислушивалась к  резким  и
шумным ударам сердца. В глубине души она была недовольна этим  разговором.
Но как же быть? Спорить с ним сейчас, возражать -  значит  обидеть  его...
Нет, она не могла сделать этого теперь. И Саня избегала смотреть Валерию в
глаза.



        7

   Под вечер они пошли в Звонарево прогуляться. В  буфете  возле  вокзала,
разбившись на кучки, гуляли совхозные рабочие. Одна  группа  расположилась
прямо у вокзальной  стенки;  на  принесенном  кем-то  рядне  сидели  шесть
парней. Посредине стояло  ведро  пива,  валялись  кружки,  бутылки  из-под
водки. Черноусый, черный от  загара,  как  цыган,  парень  в  расстегнутой
брезентовой куртке,  надетой  прямо  на  голое  тело,  короткими  толстыми
пальцами рвал гитарные струны и пел хриплым, но приятным голосом:

   Гори, гори, моя звезда-а...

   Саня остановилась возле них и строго сказала, мотнув головой:
   - Вы что это возле вокзала расселись? А ну-ка марш отсюда!
   Парень прекратил петь и учтиво спросил:
   - Что? Марш? Пожалуйста! - и быстро заиграл, подпевая:

   Легко на сердце от песни вэсэлай...

   Валерий взял Саню за руку и силой увел от этой веселой компании.
   - Нашла с кем связываться, с пьяными, - упрекал он  ее  и  одновременно
уговаривал: - Пошли, пошли, нечего тут делать.
   - Так ведь они, чего доброго, и вокзал спалят, -  слабо  сопротивлялась
Саня.
   - Ну да, целые годы тут пьянствуют, и ничего, а нынче спалят!
   - Черт меня дернул пиво заказать, - в сердцах сказала Саня.
   - Здесь причина не в пиве, - возразил Валерий. -  Они  и  водкой  одной
напились бы. Им сегодня аванс выдали.
   - Месяц работают, а потом за два-три дня все пропивают. Ну что ж это за
народ? - с горечью вопрошала Саня.
   - А к чему им копить?  Они  нынче  здесь  -  завтра  там.  Вербованные,
холостые, - весело говорил Валерий.
   - Можно подумать, что тебе это нравится.
   - Нет, меня это просто не касается.
   - Но ведь они же работают у тебя на стройке!
   - Ну и пусть работают на здоровье. Они все получают, что положено.
   - Действительно, как все просто! - с иронией заметила Саня.
   У нее все более и более  портилось  настроение.  После  того  дневного,
такого солнечного подъема,  когда  вся  душа  ее  звенела,  как  натянутая
струна, когда хотелось нежных, необыкновенных слов и  горячей  ласки,  она
получила самое обыкновенное, законное предложение, как те совхозные ребята
аванс. И потом этот разговор о кабинете...
   Ну почему она, вступая в жизнь,  должна  хитрить,  обманывать  кого-то?
Почему она счастье свое должна начинать сделкой со своей совестью? Да  что
ж это за жизнь такая!
   По дороге в  Звонарево  Саня  отмалчивалась  и  становилась  все  более
угрюмой.
   - А ты совсем нос повесила. Я знаю,  чем  тебя  развеселить.  Пошли  на
танцы! - предложил Валерий.
   Гарнизонная  танцплощадка  представляла   собой   бетонное   основание,
огороженное частоколом. Возле самого забора  стояли  скамеечки,  врытые  в
землю. Люди танцевали под баян в пальто. Возвышавшееся рядом темное здание
клуба было закрыто - все еще ремонтировалось. Бетон  на  танцплощадке  был
шершавый, песок под ногами противно скрипел.  Валерий  раза  два  наступил
Сане на ногу.
   - Да что с тобой? - спросил он. - Ты совсем не слушаешь музыки.
   - Я не могу больше, - тоскливо сказала Саня. - Пойдем отсюда.
   - Куда?
   - Хоть куда, мне все равно.
   Валерий посмотрел внимательно на Саню и  стал  торопливо  выбираться  к
выходу.
   - Пошли на Сопку любви. Там тебя ветерком обдует  и  все  пройдет,  все
пройдет, - приговаривал он на ходу.
   Уже поднимаясь по склону когда-то такой курчавой, а теперь  оголившейся
сопочки, Саня посмотрела в сторону станции и  обмерла:  там,  подсвеченные
густым багрянцем зари, чернели приземистые длинные бараки.  Над  одним  из
них то выбрасывались, то гасли длинные, острые, как ножи,  языки  пламени.
Искры густо роились в клубах черного дыма и  разлетались,  как  светлячки,
далеко по степи.
   - Что это? Пожар? - испуганно спрашивала Саня, крепко вцепившись в руку
Валерия.
   - Да, кажется, станция горит, - осторожно ответил он.
   - Горим, горим! - пронзительно,  страшно  закричала  Саня  и  опрометью
бросилась вниз, потом по степи напрямую к станции.
   Валерий бежал за ней и время от времени старался сдержать ее:
   - Успокойся, Саня!.. Ведь ты совсем запалишься.
   - Горим, горим! -  исступленно  повторяла  она  и  бежала,  бежала  без
роздыха.
   Возле  горящего  вокзала  Саня,  к  своему  удивлению,  увидела  совсем
небольшую толпу. Стояли все свои да  кое-кто  из  ремонтников  и  негромко
гомонили; чуть подальше, возле пожарной машины, спокойно  стояли  пожарные
да несколько человек звонаревских, видать приехавших с ними. Из  совхозных
никого не было. Пламя уже поглотило тесовую крышу и теперь туго  ревело  и
клокотало внутри вокзала, как в колодце. Вокруг горящего здания  все  было
залито тревожным, дрожащим светом и стояла необычайная, жуткая тишина.
   Саня ринулась к пожарным:
   - Что же вы не тушите? На поглядки приехали?
   - Чем? Воды-то нет, - отвечал усатый  пожарный,  картинно  стоявший  на
крыле автомашины.
   - А багры на что! Растаскивайте! Я вам приказываю! -  надрывно  кричала
Саня.
   - Чего там растакивать? - невозмутимо произнес тот же пожарник,  видимо
старший. - Чуть тронешь - все рассыпается. Гнилье.
   - Ах, так! Отказываетесь?.. - Саня подбежала к своим сослуживцам.  -  А
вы  что  любуетесь?  Кино  вам  бесплатное,  что  ли?   Берите   багры   и
растаскивайте стены!
   - Напрасно волнуешься, дочка,  -  ответил  кто-то  из  толпы,  Саня  не
разобрала, чей голос. - Кассу вынесли в сохранности, а всякая лобуда пусть
горит, ей и цена-то копейка.
   - Как это - пусть горит? - опешила Саня, чуть не плача  от  бессилия  и
гнева.
   Перед ней стояли словно не те люди, что сегодня с таким  усердием  рыли
ямы, месили грязь, таскали столбы.
   - Чего горевать, он уже и так отслужил, отстоял свое.
   - Новый скорей построят.
   - С чего же в огонь-то лезть? - раздавались из толпы голоса, и Саня все
больше и больше накалялась от ярости.
   Кто-то подбежал к толпе и крикнул:
   - Ребята! Чеботарев с литовкой бежит сюда.  Пьяный.  Жену  разыскивает.
Кабы не порезал кого... Берегись!
   - Он, сердечный, пьяным  только  на  ней,  ведьме,  и  отыгрывается,  -
заметил кто-то сочувственно.
   - Зато  уж  наутро,  тверезому,  она  ему  задаст,  -  произнес  кто-то
злорадно.
   - Пошли, ребята, своя жизнь дороже...
   И толпа стала быстро таять. Это еще сильнее подстегнуло Саню.
   - Своя, значит?  Своя!  А  это  чужое?  Пусть  горит?  -  пыталась  она
остановить толпу, но ее никто не слушал.
   - Пошли, пошли отсюда, - тащил ее за рукав Валерий. - Долго ли до беды.
Тебе дело говорят Новый скорей поставят. Закон!
   - Ах и ты туда же! Я знаю - для тебя все  чужое,  все...  Только  шкура
своя дорога... Вот он, твой закон. - И все накипевшее на  душе,  все,  что
западало от мерзкой людской расчетливости и давило, - все это  взметнулось
острым языком пламени, перехватило горло,  сдавило  дыхание.  -  Прочь  от
меня! Уходи отсюда!
   -  Ты  что,  ополоумела?  -  Валерий  отпрянул  от  нее,   но,   увидев
огненно-рыжую, словно горящая головешка, голову Чеботарева и за его плечом
в медном отблеске пожара широкое лезвие косы, бросился наутек.  А  Саня  с
криком: "Бить их! Бить...  всех,  всех!.."  -  налетела,  как  коршун,  на
Чеботарева и била его по щекам до тех  пор,  пока  не  упала  на  землю  в
слезах, в исступлении. Чеботарев, в  минуту  протрезвевший,  бросил  косу,
растерянно стоял перед ней.
   - Вот оно как обернулось, - бормотал он. - Виноват... Нарушил, значит.
   Потерявшую память Саню отнесли к Настасье Павловне.  Потом  приехал  на
велосипеде из Звонарева милиционер и забрал Чеботарева, чтобы посадить его
в подвал, приспособленный участковым для вытрезвиловки.



        8

   На расследование пожара в Касаткино  приехал  начальник  отдела  кадров
Софрон Михайлович Косяк. Это был человек солидной наружности и деликатного
обхождения;  крупные  рыжеватые  кудри  и  седые   виски   придавали   ему
артистический  вид;  у  него  все  было  округлым:  и  широкий   скошенный
подбородок, и розовые,  как  свежеиспеченные  пирожки,  щеки,  и  мясистый
глянцевитый нос. Более двадцати лет прослужил он в армии, дошел до майора,
однако выше должности инструктора политотдела  дивизии  не  поднялся.  При
первом же сокращении его уволили в запас. В отделении  дороги  он  работал
уже третий год и успел заслужить авторитет объективного и беспристрастного
человека.
   Софрон  Михайлович,  понаторевший  во  всевозможных  комиссиях,   сразу
приступил к делу. Он решил начать с опроса "противной  стороны",  то  есть
тех людей, с которыми Саня сталкивалась по службе. "Объективность - прежде
всего, - рассуждал он, - а искать ее  надо  в  столкновениях".  Поэтому  и
вызвал первой кассиршу.
   Он принял ее в буфете, спешно оборудованном под кабинет.
   - Садитесь, пожалуйста, Вера Григорьевна, - мягко пригласил Косяк.
   Верка церемонно поджала губу и осторожно присела на краешек стула.
   - Что вы можете сказать нам по вопросу пожарных обстоятельств? -  Косяк
снова мягко улыбнулся.
   Верка повела плечом:
   - Это про какие же обстоятельства?
   - Иными словами, то, что было до пожара.
   - А что ж было? Ставили столбы, потом плескались  возле  дежурки.  Пиво
пили. Потом  совхозные  пришли,  пьянствовали.  А  когда  пожар  случился,
приехали пожарники тушить - воды не оказалось.
   - А куда же вода делась?
   - Так я же вам сказала: после работы плескались - всю израсходовали.
   - А кто же дал указание на расход воды?
   - Начальница наша, Курилова.
   - Так, так... А можно было бы, скажем, отвести людей на  помывку  сапог
куда-нибудь в степь? Болота есть в степи?
   Кассирша внимательно посмотрела на Косяка и согласно улыбнулась.
   - Сколько хочешь.
   - Понятно. Значит, товарищ Курилова проявила в этом вопросе недомыслие?
Вы согласны?
   - Конечно, согласна! - с радостью  подхватила  она,  догадываясь,  куда
клонит Косяк.
   - Хорошо, так и запишем.
   Он вдруг подался к Верке и быстро спросил:
   - А за что вас отстранила Курилова от работы?
   -  Билет  незаконно  приказывала  выписать