еня  рабочие  отказываются
землю копать.
   - Почему?
   - Определить надо категорию грунта.
   - Ну что ж, пойдемте. - Маша встала из-за стола.
   - А ты умеешь? - недоверчиво спросил Серган.
   - Посмотрим.
   Маша пришла на  площадку,  где  копали  ямы  под  столбчатый  фундамент
будущего дома. Она осмотрела несколько ям - грунт был глинистый,  плотный,
вперемешку с крупными булыжниками.
   - Ну что ж, четвертая категория, - авторитетно сказала Маша. -  Давайте
проставлю в наряде.
   Рабочие, удовлетворенные, загомонили.
   - Ишь ты, - с довольной усмешкой заметил Серган. - Где ж  ты  обучалась
этой премудрости?
   "Где я обучалась? - думала Маша, возвращаясь в контору. - Вот  здесь...
Мало ли чему он обучил меня".
   В конторе Маша снова вспоминает, как они ехали в тот вечер  с  Булкиным
по лесной дороге. И как она все рассказывала ему про мать и про  сестренку
Нинку. И снова в памяти перенеслась она в ту кабину грузовика, и  слышится
ей свой неторопливый ровный говор:
   - Все хорошо, думала я, но как мне  маму  известить?  А  вдруг  она  не
поймет меня? Помню, застала ее в огороде. Подошла к маме,  она  склонилась
над грядкой. Кофточка на ней потемнела от  пота,  прилипла  к  спине.  Как
подумала я, что уеду от нее далеко-далеко, и в горле  запершило.  И  такой
она мне дорогой была в ту минуту, что и сказать не могу. "Мама, - говорю я
тихонько, - а ведь я на Дальний Восток  еду".  Она  вроде  бы  вздрогнула.
Потом молча поднялась, а траву из фартука-то прямо  на  рассаду  выронила.
Посмотрела на меня так строго да  только  и  сказала:  "Ты  взрослая  уже,
дочка". А дома-то все-таки не выдержала. Сели  мы  ужинать.  Она  не  ест.
Смотрит в миску, а глаза слезами наливаются. Обнялись мы тут  и  поплакали
вместе. "На дело, говорю, нужное еду, мама". -  "Я  же  понимаю.  Поезжай,
дочка, поезжай". А сама так и заливается слезами. "Ты уж  на  людях-то  не
плачь, а то неудобно..."
   На Машу нахлынули эти воспоминания, такие яркие,  волнующие,  что  она,
сидя за столом в пустой конторе, не замечает,  как  давно  уже  закончился
рабочий день и сумерки потихоньку вползают  в  подслеповатое  окошко.  Она
сидит неподвижно, и видится ей огромный черный "МАЗ" - он идет  по  лесной
ухабистой дороге, гудит  и  сотрясается.  А  по  сторонам  стоят  сплошные
высокие стены леса. И Маше кажется теперь, что ехали они не  лесом,  а  по
дну огромной траншеи. Потом видит она кабинку и себя с Булкиным рядом, как
на экране в кино... А он все слушает, слушает. Какой терпеливый!
   А как смешно было,  когда  он  поскользнулся  и  поехал  по  глинистому
откосу, вот здесь, возле конторы, и сел прямо в лужу вместе  с  чемоданом.
Было совсем поздно. Булкин привел ее сюда  в  контору  и  сказал:  "Будете
спать в мой конуре. Коменданта теперь с семью кобелями не сыщешь". - "А вы
где же?" - спросила Маша. "А я в палатке".
   Конурой Булкина оказалась дощатая пристройка к конторе.  В  ней  стояли
койка, тумбочка и  грубо  сколоченная  этажерка,  заставленная  книгами  и
справочниками. "Вот мое хозяйство. Не богато. Да  мне  одному  и  не  надо
большего". Булкин достал из чемодана чистые простыни,  полотенце,  положил
все это на койку, пожелал Маше спокойной ночи и ушел.  И  Маше  долго  еще
сквозь сон чудилось, что она подпрыгивает в  кабине  грузовика,  а  Булкин
бережно поддерживает ее.
   "А где же он теперь?  -  думает  Маша.  -  И  рабочий  день  уже  давно
кончился, а наряды не подписаны".
   Она замечает наконец, что сгущаются сумерки и давно уже  пора  домой  в
палатку. Маша встала из-за стола, заглянула в  пристройку:  может,  Булкин
там? Пусто. "Обидела я его, наверно, своими неуместными слезами, -  думает
Маша. - Он и так устал от этих нарядов, а тут еще со мной возись. Найти бы
его, извиниться... Что же делать? Ведь и в конторе кому-то нужно работать.
Тем более что привык он ко мне".
   Маша вспоминает последнюю фразу Булкина и  его  вдруг  охрипший  голос,
словно ему в это время горло перехватили пальцами. "Странный он  какой,  -
думает Маша. - Я ведь тоже к нему привыкла. Но зачем же так волноваться?"
   "А может быть, он влюбился в меня? - Эта мысль  вспыхивает  внезапно  и
ярко, как лампочка в сумеречной конторе. Но Маша пугливо гонит ее прочь. -
Чего только не взбредет в  голову.  Он  человек  серьезный.  А  я  что  ж,
подросток еще. Да и за что мы будем любить друг друга?"
   Маша старается думать о Булкине, представить  себе,  как  он  жил,  где
работал. Но оказывается, кроме того, что ему уже перевалило за тридцать  и
что жена отказалась ехать сюда с ним и живет где-то в большом городе, Маша
больше ничего про него не знает.
   Наконец она закрывает контору и  в  наступивших  сумерках  идет  домой.
Палаточный лагерь, где живет Маша, лежит за изрытой увалистой  сопкой.  На
этой высоте строится  новый  городской  квартал;  повсюду  здесь  навалены
штабеля кирпича, бетонных блоков, плит. А из развороченной земли там и тут
высятся зубчатыми уступами стены  будущих  домов.  Бывшие  владельцы  этой
высоты - могучие ясени, дубы, осокори, поверженные тягачами, -  с  великим
трудом  расставались  с  землей-матушкой:  выкорчеванные  деревья   высоко
подняли свои черные корни, словно хотели доказать,  что  они  еще  живы  и
неистребимы. В темноте эти корни  казались  Маше  притаившимися  косматыми
зверями, поэтому она невольно обходила сопку.
   По извилистой каменистой тропинке она  быстро  поднималась  на  высокий
прибрежный утес. И вдруг на высоте, возле  приземистого  курчавого  ильма,
Маша заметила одинокую темную фигуру. Она невольно отпрянула в сторону.
   - Это я, Маша, - отозвался сидящий человек голосом Булкина.
   Сперва Маша не узнала прораба: он был без шляпы  и  в  темноте  казался
дюжим и высоким.
   - Ты не торопишься? - спросил прораб оторопевшую Машу.
   - Нет.
   - Не хотите прогуляться вдоль Амура? - предложил он, неожиданно  назвав
ее на "вы".
   Маша согласилась.
   Они спустились по крутой тропинке на песчаную отмель.  Здесь,  у  самой
речной кромки, они остановились. Река  тихо  плескалась  мелкими  волнами,
словно огромная рыба шевелила плавниками. Ветра совсем не было,  и  оттого
казалось, что все кругом тихо-тихо засыпает. И только на далеком невидимом
острове жалобно и торопливо кричал куличок: пить, пить, пить!
   - Я была неправа, - сказала Маша. - Извините.
   - Ах, Маша! Дело совсем не в том! -  воскликнул  Булкин,  беря  ее  под
руку, и заговорил горячо, все более  волнуясь:  -  Вас  ни  в  чем  нельзя
обвинить. У вас  светлая,  чистая  душа  верящего  в  добро  человека.  Вы
оставили школу, призвание свое и поехали за тридевять земель  в  тайгу  на
неизвестную вам  стройку.  Поехали  потому,  что  совесть  велит  вам  так
поступать. И вы хотите, чтобы все это совершалось не по нужде, а радостно,
душевно. И чтоб все было светлым - не только то, во имя чего вы  приехали,
но и то, чем вы живете, дышите. Ведь мы же новый город строим!  Это  новые
квартиры, новые улицы, театры, парки... Красоту новую создаем.  А  не  все
люди еще это понимают и несут в нашу жизнь и  грязь,  и  сквернословие,  и
обман. И неустроенность такая кругом...
   С минуту они помолчали.
   - Мы сами во всем виноваты, - продолжал Булкин. - Мало мы  обращаем  на
это внимание. Нам все некогда, все торопимся. Не успели  еще  просеку  под
дорогу прорубить, а город уже строим. В ином месте и дом новый поставим, а
к нему ни  подъехать,  ни  подойти  -  утонешь  в  грязи.  Мол,  временные
трудности! А сколько эти временные трудности поглощают сил  и  средств?  И
тотчас их используют ловкие люди. И в наряде прикидку сделают - выгоду  на
этом ищут. Вот и шумишь целыми днями.  И  так  обидно  бывает,  когда  тот
человек, которого ты любишь, и знать не хочет о твоей маете.  Ему,  видишь
ли, красивой жизни нужно, радостной...  А  та  жизнь,  которой  мы  живем,
выходит, по его мнению, некрасивой и нерадостной...  Так  вот  и  остается
человек одиноким.
   Маша не  все  понимала  из  сказанного,  но  то,  что  говорил  прораб,
волновало. Она живо представила маленькую дощатую пристройку,  похожую  на
большой ящик, одинокую койку, некрашеную, грубо сколоченную этажерку...  И
ей стало жаль его. "Чудной, - думала Маша, - но  говорит  замечательно.  А
ведь за это можно полюбить его!" - внезапно сообразила она; и  оттого  что
пришла в голову такая хорошая мысль, ей стало радостно и захотелось как-то
подбодрить Булкина. "Ну отчего он такой грустный? - спрашивала себя  Маша.
- Ведь я же люблю его, люблю. Ведь между нами зародилась любовь!"  Но  что
нужно говорить в таких случаях, Маша совершенно не знала.
   - Расскажите что-нибудь веселое, - попросила она.
   Булкин  посмотрел  на  нее  долгим  внимательным  взглядом  и,  глубоко
вздохнув, хмуро произнес:
   - Заговорился я совсем, вот оно, дело-то какое. Пойдемте, Машенька,  по
домам.
   Они долго поднимались на высокий прибрежный утес. Все было  по-прежнему
тихо, и лишь торопливо и жалобно кричал им вслед одинокий  куличок:  пить,
пить, пить...

   1957



        ВСТРЕЧА С ОГНЕМ

   - Ну, молодой человек, вам повезло, - начальник отдела кадров Амурстали
снял очки и, слегка откинувшись назад, как это делают грузные люди, встал,
тяжело опираясь на край стола. - Поздравляю!
   Женя Бутягин схватил  обеими  руками  протянутую  ему  короткую  мягкую
ладонь и сильно покраснел.
   -  Похвальное  чувство  волнения!  -  добродушно  басил  начальник.   -
Натурально. К печи идете... К мартену! Да еще подручным к Венюкову!
   Человек, которому "повезло",  был  дюжий  восемнадцатилетний  парень  в
суконной куртке, сильно вытертой на  локтях.  Он  совсем  недавно  окончил
десятый класс, и если смотреть внимательней,  то  можно  заметить  на  его
накладных  карманах  замытые  чернильные  пятна.  Он  весь   сиял   -   от
застежек-молний до корней белесых вьющихся волос.  А  что  же  вы  хотите?
Попробуйте попасть в подручные к известному сталевару!
   В заводской проходной новичку выписали разовый пропуск, и он  в  мечтах
своих уже картинно стоял с поднятой рукой возле заслонки,  всматривался  в
печь сквозь синие очки... Все вокруг застыли, ждут его сигнала. Он  махнет
рукой - и сталь пойдет с ревом, с искрами... Уф, хорошо!
   Женя и раньше бывал в цехе со школьной экскурсией, но  никогда  ему  не
казался цех таким величественным, огромным. Солнце врывалось сквозь фонари
только в отдаленные незакопченные стекла. Редкие, но  мощные  пучки  света
прорезали синеватую  дымку  высотного  пространства  цеха  и  упирались  в
подкрановые  балки.  Снизу  лучи  были  похожи  на   раскаленные   брусья,
вылившиеся из огнедышащих мартеновских печей.  Цех  казался  безлюдным.  С
мягким  шумом  скользили  ажурные  краны,  переносящие  в  толстых  крюках
разливочные формы с  болванками  свежесваренной  стали.  Малиновые  тюбики
болванок, весом тонны в три каждая, устанавливались правильными рядками на
платформах, и в сумрачное пространство цеха плыли от них  теплые  ласковые
волны с легким запахом серы и прокаленной земли.
   Женя поднялся на высокий помост -  туда,  где  должны  быть  сталевары.
Здесь так же, как и внизу, все  громыхало,  шипело,  ухало,  распространяя
кругом пронзительный лязг металла и  упругие  волны  горячего  воздуха.  В
маленьких  подвесных  кабинках  плавали   на   головокружительной   высоте
незаметные  крановщики,  кое-где  на  вагонетках  проезжали  формовщики  и
грузчики да перед ревущими печами сновали с лопатами в руках сталевары.
   - Приготовиться к спуску стали!  -  загремел  над  самым  ухом  Евгения
железный голос, и он испуганно шарахнулся  в  сторону.  "Фу-ты,  микрофона
испугался", - конфузливо подумал Женя.
   Напротив  первой  мартеновской  печи  стояла   железная   будка.   Женя
постучался в легкую листовую дверь и вошел, не дожидаясь разрешения. Будка
оказалась лабораторией. У стола над микроскопом сидела  девушка  в  темной
косынке. Перед нею стояли ванночки с водой,  пробирки,  валялись  стальные
блинчики.
   - Сюда нельзя входить! - строго сказала она, отрываясь от микроскопа.
   - Мне бы обер-мастера Елкина или начальника  смены,  -  робко  попросил
Женя.
   Коренастый седоусый человек  в  черной,  лоснящейся  от  копоти  кепке,
рассматривавший стальные блинчики, обернулся к Жене и сказал:
   - Я обер-мастер.
   - У меня вот направление к вам из отдела кадров. - Женя поспешно  вынул
из кармана бумажку и подал Елкину.
   Тот прочел направление, внимательно осмотрел Женю и наконец произнес:
   - Добро. Пошли за мной!
   Поодаль от лаборатории стояла такая же железная будка -  контора  цеха.
На скамейках сидело четверо рабочих: у каждого к козырьку были  прикручены
проволокой синие очки, а козырьки лихо заломлены чуть ли  не  на  затылки.
Один из  них  в  свитере,  когда-то,  видать,  белом,  а  теперь  насквозь
прокопченном, оказался Венюковым.
   - Пополнение тебе привел, - обратился к нему  обермастер.  -  На  место
Горюхина прислали.
   Венюков, так же  как  давеча  обер-мастер,  внимательно  осмотрел  Женю
быстрыми серыми глазами, словно ощупывая его, и спросил:
   - Где работал?
   - Я не работал еще... Я только что десятый  класс  окончил,  -  ответил
Женя и снова почувствовал, что краснеет.
   - Фюйть! - свистнул  сидевший  рядом  с  Венюковым  чернявый  парень  в
военной фуражке. - На трудовое воспитание к нам, значит? Так  сказать,  за
производственной характеристикой...
   - Попридержись! - толкнул соседа  в  фуражке  Венюков  и,  все  так  же
придирчиво глядя на Женю, спросил: - А вы лопатой шевелить умеете?
   - Приходилось, - Женя нахмурился.
   - Вот что, ребята,  -  заметил  обер-мастер,  -  вы  эти  вступительные
экзамены до другого раза отложите, а сейчас - к печам.
   - Иван Фролович! - Венюков развел руками. -  Я  не  против  культурного
пополнения. Но ведь был же у нас один техник без пяти минут, а магнезит  в
печку не мог забросить... Послужную карту нам испортил; опять же хлопоты в
отделе кадров.
   - Вы это о Горюхине? - Обер-мастер дернул за козырек кепку и нахлобучил
ее на самые брови, в отличие от усов, рыжие. - Мало ли кто когда сбегал. А
если парень со всей душой идет?
   - А я про что? - Венюков снова развел  руками;  в  его  светлых  глазах
мелькнула  лукавая  насмешка.  -  Хлопцы,  слышали?  -  спросил  он  своих
подручных. - А теперь знакомиться.  Как  тебя,  друг,  звать-величать?  То
есть, вас...
   Женя представился. Парень в военной фуражке встал во весь свой  длинный
рост и как-то смешно дунул в хрящеватый  с  горбинкой  нос,  словно  хотел
сдуть Женю.
   - Жора Старостин, - объявил он и захватил Женину  руку  своими  черными
жесткими пальцами.
   "Где-то я видел его, - подумал Женя. - И эти крупные, навыкате глаза  с
синеватыми белками, и эта высокая горбатая переносица с выпирающим  из-под
кожи хрящом... Знакомое лицо! Но где же, где я его видел?"
   - Что загляделся на меня? Может, понравился? - спросил  Жора  и  озорно
подмигнул: - Смотри, кабы жаловаться не пришлось.
   Венюков достал из настенного  железного  ящика,  похожего  на  аптечку,
синие очки и подал их Жене.
   - Сам прикрепишь или помочь? - насмешливо спросил Жора.
   Женя пропустил мимо ушей эту насмешку; очки он прикручивал  к  козырьку
проволокой старательно и долго.
   - Как в сапожной пришивает, - заметил неугомонный Старостин.  -  Может,
тебе конец помылить?
   - Ну, пошли, братцы! - Венюков вразвалочку, хозяйской походкой двинулся
на выход.
   За ним подались другие. Последним вышел Женя.
   По рельсам перед мартеновскими  печами  ходила  взад-вперед  завалочная
машина, похожая на железнодорожную платформу, поставленную  поперек  пути;
время  от  времени  она  поднимала  огромный  чугунный  ковш,  наполненный
какими-то слитками, и совала его в очередное садочное окно печи.  Из  окна
вырывались ослепительно яркие  языки  голодного  пламени  и  жадно  лизали
стальные заслонки. Печи ревели то яростно, протяжным  утробным  ревом,  то
прерывисто и тревожно: "Уррру-у! Ту-ту-ту!.."
   Женя, пораженный силой рева и ослепительным пламенем печей,  стоял  как
зачарованный. Его легонько толкнули  в  спину  и  над  самым  ухом  громко
крикнули:
   - Интересно?
   - Ага. - Женя повернулся и встретился с насмешливо сощурившимся  Жорой.
И  только  тут  Женя  спохватился,  что  он  позабыл  на  минуту  о  своих
напарниках, они замешивали лопатами какой-то  серый  раствор,  похожий  на
штукатурку.
   - Ребята, слышали - ему интересно! - крикнул Жора и снова резко дунул в
свой хрящеватый нос. - А эта штука для тебя неинтересна? - И он подал Жене
из-за спины лопату, точно букет цветов. - Может, возьмешь?
   - Ну конечно, - Женя взял лопату и, смущенный, подошел к Венюкову.
   Тот загадочно улыбнулся.
   - Влечет наша стихия?
   - Влечет.
   - Ну-ну... А теперь смотри сюда. Вот это - магнезит, а в  этой  куче  -
огнеупорная глина. Если перемешать их, получится такая адская  смесь,  что
ей и огонь нипочем. - Он взял на лопату смесь, подошел к  открытой  печной
заслонке и крикнул: - Смотри!
   Женя сквозь синие очки видел, как небольшой комочек серой смеси полетел
в бушующее огневое пекло  и  Ловко  прилепился  в  печном  небе  на  месте
выбитого кирпича.
   - Понял? - крикнул Венюков. - А теперь действуй.
   Женя Набрал раствор  на  лопату,  подошел  к  печи  и  сквозь  открытую
заслонку стал смотреть на белые раскаленные всплески кипящей стали.  Вдруг
он заметил, как один из стальных языков лизнул дальний край печного  свода
и в белом мареве заалела ранкой выбоина. Женя подался  вперед,  замахнулся
и... выронив лопату, отскочил как ужаленный. В своем усердии он  забыл  об
осторожности и шагнул слишком близко к печи  -  кожа  на  лице,  на  руках
теперь сильно болела, и было такое ощущение, словно ее кто-то натягивал.
   Старостин, схватившись за  живот,  смеялся  и  вытанцовывал  затейливые
кренделя. Остальные сдержанно улыбались  и  наблюдали  выжидательно.  Женя
стиснул зубы и, набрав раствор, снова пошел к печи.
   - Стой! - остановил его Венюков. - Горячностью тут не возьмешь.  Готовь
глину да приглядывайся.
   Женя долго и усердно смешивал магнезит с глиной и  часто  замечал,  как
вызывающе поглядывает на него Жора, и чувство  острой  неприязни  к  этому
сутулому горбоносому парню все нарастало в нем. "Чего он хочет? Смотрит на
меня, как будто  я  ему  сто  рублей  должен",  -  думал  Женя.  Черные  с
синеватыми белками глаза раздражали его и смущали.
   Венюков взял маленькую стальную ложку на длинном стержне, зачерпнул  ею
из печи кипящий металл и позвал Женю:
   - Смотри, как проба берется.
   Из ложки Венюков стал сливать сталь на плиту. Во все  стороны  полетели
россыпью ослепительные искры. Женя от  неожиданности  зажмурился.  Венюков
маленькой лопатой выбил из этого искристого ниспадающего ручейка несколько
блинчиков и бросил их в котелок с водой.
   - Видишь искры? - спросил Венюков. - Чем они мельче, тем сталь готовее.
Замечай!
   - За поглядки деньги платят! - крикнул  Жора  и,  подав  котелок  Жене,
приказал: - Неси в лабораторию.
   Женя покорно взял котелок и пошел.
   - Быстрее! - крикнул ему вслед Жора.
   "Вот прилепился, пластырь, - тоскливо думал Женя и погрозился про себя,
скорее от отчаяния, чем от злости: - Ну, погоди, я ему еще покажу! Он меня
узнает..."
   Вернувшись к печам, Женя увидел необычную, яркую и  жуткую  картину:  в
одно из раскрытых окон хлынула из печи широким ручьем расплавленная  лава;
растекаясь по стальным плитам, она бросала тревожные густо-красные отсветы
на фермы перекрытия, на стены, на людей. Жора схватился руками за  голову,
повернулся со страшным лицом к Жене и крикнул испуганно:
   - Сталь пошла! Авария... Зови обер-мастера!
   Женя  опрометью  бросился  в  лабораторию,  рванул  жестяную  дверь  и,
столкнувшись с Елкиным на пороге, скороговоркой выпалил:
   - Авария! Сталь пошла из печи - все заливает...
   - Чего, чего? - Елк