ический опыт, приобретенный Бродским, стал обновленным опытом русского стиха. Но в какой мере подготовленным самой русской поэзией? Мы пока что, естественно, склонны ощутить и пережить новизну этого опыта. Однако Бродский наряду с Донном в числе поэтов прошлого, наиболее для него важных и ему близких, называл Баратынского. Баратынский и Тютчев (не входивший в число тех, кого Бродский считал "своим") уже не раз были поименованы "русскими метафизиками". Как о таковых о них написана книга С. Прэтт*(41).
	Возникнув на материале русской поэзии, этот термин -- "метафизика" -- начнет (уже начал) путешествие по ней. Вопрос о том, насколько он продуктивен, будет зависеть от того, способен ли он, по английской /европейской аналогии, выявить отсутствие или, напротив, наличие чего-то такого, о чем ранее мы не задумывались. Ясно одно: механическое перенесение его в наш поэтический опыт, с тем чтобы обнаружить русского Донна, -- анахронизм мышления XVIII века, когда мы только начали самоопределяться относительно европейской культуры и в ходу были формулы: "русский Расин", "он наш Малерб"...
	Если искать русский аналог поэта-метафизика в прошлом, то не именной -- русский Донн, а задавая себе вопрос: можно ли в каком-нибудь смысле говорить о русской "метафизической поэзии", нужно ли это делать и почему европейская поэзия, принадлежащая этой традиции, так долго не задевала русского сознания?
	С попытки ответа я начал эту статью. Но, разумеется, в свете нового опыта Донна -- Бродского нам еще предстоит обернуться назад и увидеть, чту его предваряет в русской поэзии, чту ему противится.

* 1. На эту тему написано несколько англоязычных диссертаций. Как поэт-метафизик Бродский был рассмотрен Дэвидом Бетеа в третьей главе его книги: {D. Bethea}, Joseph Brodsky and the Creation of Eхile, New Jersey, 1994. Несколько раз на эту тему высказывался Вяч. Вс. Иванов. Наиболее подробно в статье: {Вяч. Вс. Иванов}, Бродский и метафизическая поэзия. -- "Звезда", 1997, N 1.

* 2. Эта версия того, как Бродский впервые услышал имя Донна, была рассказана автору статьи Евгением Рейном.

* 3. "Литературные памятники. Итоги и перспективы серии", М., 1967, с. 48.

* 4. "Ренессанс. Барокко. Классицизм. Проблема стилей в западноевропейском искусстве XV--XVII вв.", М., 1966, с. 226.

* 5. {Юрий Кублановский}, Америкашка в русской поэзии. -- {Валентина Полухина}, Бродский глазами современников, СПб., 1997, с. 192.

* 6. {Р. М. Самарин}, Творчество Джона Мильтона, М., 1964, с. 446.

* 7. "Иностранная литература", 1988, N 9. Там напечатано четыре перевода из Донна; полностью все семь плюс четыре из Эндрю Марвела войдут в сборник: {Иосиф Бродский}, Бог сохраняет всЈ, М., 1992, -- и затем в тома собрания сочинений.

* 7. "Иностранная литература", 1988, N 9. Там напечатано четыре перевода из Донна; полностью все семь плюс четыре из Эндрю Марвела войдут в сборник: {Иосиф Бродский}, Бог сохраняет всЈ, М., 1992, -- и затем в тома собрания сочинений.

* 8. {Р. М. Самарин}, Реализм Шекспира, М., 1964, с. 166.

* 9. {Вяч. Вс. Иванов}, Бродский и метафизическая поэзия, с. 195.

* 10. {И. Шайтанов}, Закон смежности. -- "Литературная учеба", 1984, N 4, с. 219.

* 11. Эту переводческую ошибку И. Бродского уже превращают в биографический аргумент, подтверждающий светскость и разгульность Донна: "...достаточно прочесть те строки из "Шторма, послания Кристоферу Бруку", где Донн с гордостью говорит о себе..." ({А. Нестеров}, К последнему пределу. -- "Литературное обозрение", 1997, N 5, с. 15).

* 12. {Вяч. Вс. Иванов}, Бродский и метафизическая поэзия, с. 195.

* 13. {Р. Якобсон}, Лингвистика и поэтика. -- "Структурализм: "За" и "против". Сборник статей", М., 1975, с. 201.

* 14. {Т. Е. Каратеева}, "Шторм" Джона Донна. Образ сферы и организация художественного пространства. -- "Anglistica", вып. V. "Жанр и слово в английской поэзии. От Шекспира до Макферсона", М., 1997, с. 59.

* 15. {С. А. Макуренкова}, Джон Данн: Поэтика и риторика, М., 1994. Как явствует из названия книги, ее автор предпочитает вариант транслитерации фамилии поэта -- Данн, соответствующий первоначальному английскому произношению, а не написанию. Действительно, этот принцип произнесения английских имен предпочтительнее, но установить единообразие практически невозможно, ибо сложилась и продолжает властвовать традиция произнесения, приближенная к графическому, а не звуковому облику имен. Сама же С. А. Макуренкова ей очень часто следует, порой даже вопреки более правильному обычаю, говоря Коули вместо Каули (с. 53 и др.). Поп вместо Поуп (с. 60), Лейшман вместо Лишман (с. 28)... Для того чтобы менять существующую традицию, необходим достаточно веский резон. Так, участвуя в новых изданиях А. Поупа, я настаивал именно на фонетическом, тогда менее распространенном, написании его имени, поскольку Александр Поп по-русски звучит с совсем неподходящим к случаю комическим оттенком. В свою очередь я понимаю пафос С. А. Макуренковой, написавшей по этому поводу специальную статью и часть первой главы в книге, поскольку по-английски именно вариант произнесения Данн неоднократно задействован поэтом в каламбурных строчках, обыгрывающих значение глагольной формы done -- быть завершенным, погубленным, умершим. Однако форма Донн, кажется, победила в качестве русского варианта, и попытки противостоять ей выглядят не более чем полемическим жестом.

* 16. Наиболее подробно на русском языке история термина рассказана в кн.: {С. А. Макуренкова}, Джон Данн: Поэтика и риторика, с. 53--62.

* 17. "He affects the Metaphysics... in his amorous verses, where nature only should reign; and perplexes the minds of the fair sex with nice speculations of philosophy, when he should engage their hearts, and entertain them with the softness of love".

* 18. См. комментированную антологию: "European Metaphysical poetry", F. J. Warnke (ed.). New Haven -- L., 1961, 1974.

* 19. "Испанская эстетика. Ренессанс. Барокко. Просвещение". Сост., вступит. ст. А. Л. Штейна, М., 1977, с. 175.

* 20. {М. В. Ломоносов}, Краткое руководство к красноречию. -- {М. В. Ломоносов}, Полн. собр. соч., т. 7, М.-- Л., 1952, с. 206.

* 21. {T. S. Eliot}, The Metaphysical Poets. -- T. S. {Eliot}, Selected Prose. Ed., introd. by F. Kermode, L., 1975, p. 64.

* 22. {Б. М. Эйхенбаум}, Мелодика русского лирического стиха. -- {Б. Эйхенбаум}, О поэзии, Л., 1969, с. 331.

* 23. {J. B. Leishman}, Donne and seventeenth century poetry. -- {John Donne}. A Collection of critical essays. Ed. by H. Gardner, N. J., 1962, p. 117.

* 24. {H. Gardner}, Introduction. -- "The Metaphysical Poets". Selected and ed. by H. Gardner, Middl., 1972, p. 23.

* 25. {E. Miner}, The Metaphysical Mode from Donne to Cowley, Princeton, 1969, p. IX.

* 26. {L. L. Martz}, The Poetry of Meditation: A Study in English Religious Literature of the Seventeenth Century, New Haven -- L., 1954.

* 27. См.: {S. Archer}, Meditation and the Structure of Donne's Holy Sonnet. -- "A Journal of English Literary History", 1961, N 2.

* 28. {L. L. Martz}, The Meditative Poem, N. Y., 1963.

* 29. {L. L. Martz}, Introduction. -- The Meditative Poem, p. XIX.

* 30. {M. Bauer}, Paronomasia celata in Donne's "A Valediction: forbidding mourning". -- "English Literary Renaissance", 1995, N 1.

* 31. {M. Bauer}, Paronomasia celata in Donne's "A Valediction: forbidding mourning", p. 101.

* 32. См. об этом подробнее в классической книге: {М. Фуко}, Слова и вещи. Археология гуманитарных наук, СПб., 1994 (первое изд. на русском языке -- М., 1977).

* 33. {W. Empson}, Donne and the rhetorical tradition. -- {W. Empson}, Essays on Renaissance Literature, v. 1. "Donne and the new philosophy", Cambridge, 1993, p. 64.

* 34. {М. Блэк}, Метафора. -- "Теория метафоры", М., 1990, с. 164.

* 35. "Наша анкета". -- "День поэзии. 1989", М., 1989, с. 99.

* 36. {С. А. Венгеров}, Критико-биографический словарь русских писателей и ученых, т. 2, СПб., 1891, с. 152.

* 37. {А. Найман}, Сгусток языковой энергии. -- {Валентина Полухина}, Бродский глазами современников, с. 44.

* 38. Впрочем, очень возможно, что нужно говорить не только об исключительности для русской поэзии такого явления, как "священная пародия", но и о его незамеченности, неотрефлектированности. В этом убеждает недавний доклад, сделанный 27 января 1998 года в Российском гуманитарном университете на конференции "Пушкин и религия": Михаил Вайскопф (Израиль), "Религиозная эротика в поэзии Пушкина". Автор готовит книгу по этой теме.

* 39. {В. Кривулин}, Маска, которая срослась с лицом. -- {Валентина Полухина}, Бродский глазами современников, с. 183.

* 40. {Игорь Померанцев}, Иосиф Бродский. Хлеб поэзии в век разброда. -- "Арион", 1995, N 3, с. 17. Первая публикация этого интервью, переданного по радио "Свобода" в 1981 году в программе "Поверх барьеров".

* 41. {S. Pratt}, Russian Metaphysical romanticism: The Poetry of Tjutchev and Baratynskii, Stanford, California, 1984.


					Я. Гордин. Дело Бродского

		"Нева" N 2, 1989

*	Подготовка электронного текста для некоммерческого распространения -- С. Виницкий.

___
			Дело Бродского

		История одной расправы

	по материалам Ф. Вигдоровой, И. Меттера, архива родителей И. Бродского, прессы и по личным впечатлениям автора

		  Независимость -- лучшее качество,
		  лучшее слово на всех языках.
		   И. Бродский. Из письма. 1964

		  В настоящей трагедии, гибнет не герой -- гибнет хор.
		   И. Бродский. Нобелевская лекция.

	Скажем прямо -- задача этого очерка-публикации достаточно ограничена. Читатель не найдет здесь сколько-нибудь подробного жизнеописания поэта. Это не входит в намерения автора. Не окажется в ней -- и это важнее -- сколько-нибудь подробного анализа механизма "дела", ибо для подобного анализа недостает документального материала. Чтобы с уверенностью говорить о том, кто именно привел в действие механизм травли будущего Нобелевского лауреата, какому учреждению принадлежит приоритет в организации суда над ним, на каком уровне были приняты решения, вызвавшие затем международный скандал,-- чтобы с уверенностью и полной ответственностью говорить об этом, необходимо было бы заглянуть в архивы, которые в настоящий момент для автора закрыты. А потому -- чтобы не заниматься домыслами и легковесными предположениями, я вынужден оставаться в кругу материала, которым владею.
	Предлагаемые читателю документальные тексты касаются "дела Бродского" -- в точном смысле слова, без всякой метафоричности, то есть истории его ареста, суда и сопутствующей этому газетной кампании.
	Однако именно по причине отсутствия многих материалов, мне придется позволять себе и заметки мемуарного характера. Без этого неясна будет атмосфера момента, человеческие и социально-психологические причины происшедшей в Ленинграде драмы.
	Мы познакомились с Иосифом Бродским в 1957 году. Я недавно демобилизовался и поступил в Университет (откуда, впрочем, ушел через три года). Иосиф же, который был моложе меня на пять лет, проходил другие университеты. Окончив семилетку, он работал на заводе, потом -- кочегаром в котельной (в отличие от нынешних времен это была настоящая кочегарская работа), санитаром в морге, коллектором в геологических экспедициях.
	В шестьдесят четвертом году, когда Иосифа арестовали и я пришел к одному известному тогда уже писателю просить о помощи, он сказал брезгливо: "Ну что ваш Бродский дурака валяет -- работает каким-то истопником .." Мою апелляцию к опыту Горького он отверг.
	Непримиримость к Иосифу тогдашних ленинградских властей разных уровней обусловлена была двумя факторами -- его личностью и общей ситуацией в культуре и идеологии. Конечно, можно было бы вспомнить угрюмые пророчества -- вазад и вперед -- Волошина:

	Темен жребий русского поэта...

и пытаться объяснить судьбу Бродского, исходя из, так сказать, метафизических посылок, из вечного конфликта поэта и действительности и так далее. Этот аспект, разумеется, важен и будет когда-либо проанализирован в данном конкретном случае. Но у меня другая задача, более скромная.
	У меня нет ни желания, ни права заниматься здесь мемуаристикой в полном смысле этого слова -- при том, что Бродский имеет возможность сам рассказывать о событиях своей молодости и оценивать их. Как добродушно-иронически написал он мне в недавнем письме о вышедшей пластинке его стихов, записанной Михаилом Козаковым, а не самим автором -- "это при живой-то жене". Так вот, "при живой-то жене" я претендую долько на то, чтобы в необходимых пределах дать читателю представление о личности молодого Бродского -- без этого, увы, не обойтись. И заранее приношу Иосифу Александровичу свои извинения. А читателя прошу воспринимать мой -- не документальный -- текст как комментарий свидетеля, волею обстоятельств стоявшего вплотную к событиям, о которых идет речь в документах, и даже пытавшегося принимать в этих событиях посильное участие.
	Определяющей чертой Иосифа в те времена была совершенная естественность, органичность поведения. Смею утверждать, что он был самым свободным человеком среди нас,-- небольшого круга людей, связанных дружески и общественно,-- людей далеко не рабской психологии. Ему был труден даже скромный бытовой конформизм. Он был -- повторяю -- естествен во всех своих проявлениях. К нему вполне применимы были известные слова Грибоедова: "Я пишу как живу -- свободно и свободно".
	Это свойство бытового поведения, создававшее, как всякому понятно, немалые трудности для самого Бродского и для окружающих (я могу писать об этом со спокойной душой, поскольку мы с Иосифом не поссорились ни разу), непосредственнейшим образом сопряжено было и с характером дарования Бродского. Но об этом несколько позже.
	Второй, не менее важной его чертой тех лет кажется мне максимальная интенсивность проживания любой ситуации -- как бытовой, так и интеллектуальной. Эта интенсивность проживания и восприятия -- в совокупности с общей необычайной одаренностью -- сделала Бродского к двадцати четырем годам по-настоящему образованным человеком, легко овладевавшим иностранными языками -- самоучкой! -- знатоком не только русской и советской, но и польской, и англоязычной поэзии. В то же время интенсивность эта и привлекала, и пугала окружающих. Ужо тогда можно было услышать оценки его личности (даже от людей, высоко ценивших его дарование) вполне противоположные.
	Свобода, в том числе и внутренняя, даром не дается. Да простится мне эта необходимая здесь банальность.
	Две эти черты заставляли Бродского вести себя, на взгляд многих -- особенно людей скованного сознания, я уже не говорю о сознании охранительном,-- совершенно дико, вне общепринятых правил игры.
	В конце 1958 года я делал на заседании студенческого научного общества доклад на тему "Звериность" в поэзии двадцатых годов", на материале творчества Сельвинского и Луговского ( "Звериность -- это цветение сил..." и т. д. И. Сельвинский.). На заседание я пригласил Бродского. Неожиданно для меня восемнадцатилетний Иосиф бестрепетно выступил в прениях по докладу и начал свое выступление с цитаты из книги Троцкого "Литература и революция". Согласимся, что для пятьдесят восьмого года, когда имя Троцкого было под строжайшим запретом, а книга как бы не существовала, это был нетривиальный поступок. Причем я уверен, что Бродский вовсе не собирался кого-либо эпатировать -- просто он только что прочитал книгу и счел, что какой-то ее тезис важен для идущей дискуссии.
	Надо было видеть, что сделалось с руководителем СНО профессором Наумовым, в недавнем прошлом борцом с космополитизмом, снятым после пятьдесят шестого года с поста главного редактора издательства "Советский писатель" (ЛО), поскольку он скомпрометировал себя как последовательный "лакировщик". Я испугался, что Евгений Иванович умрет на месте. Его филиппику против Иосифа совершенно невозможно было понять, потому что от ужаса и ярости он постоянно путал фамилии Бродский и Троцкий. Разумеется, он немедленно сообщил об инциденте куда следует.
	Уверен, что непримиримость ленинградских властей к Иосифу в начале шестидесятых годов вызвана была прежде всего не его стихами, которые казались им малопонятными и не содержали никаких политических деклараций, а именно стилем его общественного поведения, основанным на свободе и органичности в весьма интенсивном варианте. Он не совершал, разумеется, никаких противоправных поступков (даже соседи по коммунальной квартире дали ему после ареста наилучшую характеристику), просто в условиях, скажем, резко ограниченной свободы он жил как свободный человек. А это -- пугает и раздражает.
	То же чувство свободы жило в его стихах. При всем желании в них невозможно было вычитать никакой антисоветской агитации (поэтому в шестьдесят четвертом году, как мы увидим, организаторам травли пришлось прибегнуть к грубой фальсификации), но духовные и административные отцы города явственно ощущали несовместимость с собой этих непривычных стихов, которые казались особенно опасными из-за личности автора. Позже Иосиф отчетливо обозначил этот неполитический аспект проблемы: "Поэт наживает себе неприятности в силу своего лингвистического и, стало быть, психологического превосходства, а не по политическим причинам. Песнь есть форма лингвистического неповиновения".
	Бродский с пятьдесят восьмого -- пятьдесят девятого года много выступал публично -- главным образом, в студенческих аудиториях. Мне не раз случалось выступать с ним или присутствовать на его выступлениях, и я могу засвидетельствовать -- успех был неизменным и полным. Те черты его личности и поведения, о которых шла речь, реализовались в то время не только в тексте его стихов, но и в манере чтения. Она была неотразима и воздействовала на слушателей сильнейшим, ошеломляющим образом. (Хотя у Бродского тогда уже были противники, эту манеру высмеивающие.) Картавость, некоторая невнятность произношения, интонационное однообразие зачина забывались немедленно. Бродский мог достигнуть такой интонационной интенсивности, что слушателям становилось физически дурно -- слишком силен оказывался напор. Но суть была не в том. Чтение Бродским своих стихов было [жизнью в стихе]. Перед слушателями происходило уникальное и потрясающее явление -- абсолютное слияние личности и результата творчества, казалось бы уже отделившегося от этой личности. Происходил некий обратный процесс -- стихи снова воссоединялись с поэтом. Это не было воспроизведение, исполнительство -- пусть и самое высокое. Это было именно проживание поэзии.
	Хочу оговориться -- я употребляю постоянно прошедшее время потому, что слишком многое с тех пор изменилось. Естественная трансформация характера с возрастом, травля, суд, ссылка, отчетливое осознание своей общекультурной задачи. После отъезда Иосифа в 1972 году мы не встречались, а редкие письма, телефонные разговоры или рассказы общих знакомых не могут заменить личного знания. И в данном случае я говорю только о Бродском более чем двадцатипятилетней давности. Отсюда и прошедшее время.
	Интенсивность личности и соответствующая манера чтения Иосифа иногда определяла и негативное восприятие его стихов даже людьми широкими и понимающими, но ориентированными на иной стиль существования. В 1960 году в Ленинградском Дворце культуры имени А. М. Горького произошел так называемый "турнир поэтов", довольно нелепое мероприятие, в котором, однако, приняли участие и А. Кушнер, и Г. Горбовский, и В. Соснора, и многие другие бурные и небурные гении того периода. Автор этих строк тоже выступал на данном ристалище и потому был свидетелем происходящего.
	Иосиф прочитал стихотворение "Еврейское кладбище".

	Еврейское кладбище около Ленинграда.
	Кривой забор из гнилой фанеры.
	За кривым забором лежат рядом
	юристы, торговцы, музыканты, революционеры.

	Для себя пели.
	Для себя копили.
	Для других умирали.
	Но сначала платили налоги,
		 уважали пристава
	и в этом мире, безвыходно материальном,
	толковали Талмуд,
		 оставаясь идеалистами.

		Может, видели больше.
	А возможно, и верили слепо.
	Но учили детей, чтобы были терпимы
	и стали упорны.
	И не сеяли хлеба.