документ мог попасть в руки КГБ и быть использован против Бродского. В
конце концов Бетелл и Чугунов согласились принять устное заявление Макса
Хейуорда, когда он в мае 1969 года вернулся в Англию, что "Остановка в
пустыне" вот-вот выйдет, и отказались от своей затеи.

И правда, "Остановка в пустыне" могла выйти уже в 1969 году, но мы ждали
получения от Бродского его замечательной поэмы (1400 строк!) "Горбунов и
Горчаков". Она была закончена в конце 1968 года. До нас она добралась
только к середине 1969 года. Карлу Профферу2 удалось послать рукопись из
Москвы диппочтой.

В "Остановке в пустыне" стояло имя Макса Хейуорда как главного редактора
издательства. Фактическим редактором книги у них считался я, но мы с
Хейуордом и Эдвардом Клайном решили, что лучше моего имени не упоминать,
поскольку начиная с 1968 года, главным образом из-за моих контактов с
Бродским, меня взял на заметку КГБ. (Вернуться в Россию мне удалось только
двадцать два года спустя, в 1991 году, на конференцию, посвященную жизни и
творчеству Бродского.) Сам-то я считал, что подлинным редактором был
Бродский, так как это он отобрал что включить в книгу, наметил порядок
стихотворений и дал названия шести разделам.

Аманда Хэйт встретилась с Бродским и Найманом в Москве в сентябре 1970 года
и писала мне, что "Остановку в пустыне" "в целом все весьма одобрили" и что
автор "определенно в восторге" от книги. Но в книге, которую Аманда
привезла Найману, Бродский тут же стал делать исправления опечаток и
небольших оши-
 ____________
 1 Знакомая Бродского. Ей посвящено стихотворение "Пенье без музыки" (1970).
 2 Карл Проффер (1938-1984) -- профессор русской литературы Мичиганского
университета, основатель издательства "Ардис", которое начиная с 1977 года
выпустило большинство книг Бродского на русском языке. С шестидесятых годов
-- близкий друг Бродского.

223

бок1. Позднее он прислал мне список поправок. Они были учтены при
подготовке ардисовского репринта в 1988 году.

----------------------------------------------------------------------------

* * *

Как мы убедились, соотношение между "Остановкой в пустыне" (1970) и
"Стихотворениями и поэмами" (1965) было непростое. Частично вторая книга
Бродского включала в себя первую, хотя по настоянию автора двадцать два
стихотворения из ранней книжки в "Остановку" не вошли. Зато прибавилось
около тридцати новых вещей, написанных между 1965 и 1969 годами. "Остановка
в пустыне" была первой русской книгой Бродского, вышедшей под его
контролем. Сходным образом "Избранные стихи" ("Selected Poems", 1973) стали
первой книгой, вышедшей при участии автора по-английски.
Семидесятисемистраничная книжка "Элегия Джону Донну и другие стихотворения"
("Elegy to John Donne and Other Poems", 1967), составленная и переведенная
Николасом Бетеллом, мало совпадала с "Избранными стихами". Только восемь
стихотворений из первой книги вошли во вторую, в новых, сильно отличавшихся
от прежних, переводах.

И Аманда Хэйт, и Фейт Уигзелл были знакомы с Никосом Стангосом, новым
редактором в лондонском издательстве "Пингвин", который вел серию
"Современные поэты Европы". Стангосу "по наследству" от предыдущего
редактора серии достался контракт на расширенное и пересмотренное издание
книжки переводов лорда Бетелла. В июне 1968 года Аманда Хэйт показала
Стангосу мой перевод "Большой элегии Джону Донну" и еще некоторых
стихотворений. В результате 10 июля Стангос прислал мне предложение целиком
сделать пингвинский сборник. Согласившись с мнением Бродского, Аманды и
моим, что переводы Бетелла "торопливые, неточные и неуклюжие", он расторг с
ним договор.

Сначала Бетелл сопротивлялся. Как писала мне 2 августа Фейт Уигзелл,
"литагент у него -- дракон". Но к ноябрю сопротивление было сломлено, и 10
декабря я
 __________
 1 Некоторые опечатки в книге весьма досадно искажали текст, как, например,
две опечатки в заключительных строках посвященного Ахматовой стихотворения
"Закричат и захлопочут петухи...".

224

подписал контракт. К этому времени, однако, мною была закончена только
малая часть переводов для книги, в которой, когда она вышла в 1973 году,
было 168 страниц. Остальное было переведено за последовавшие четыре года.
Многие из этих переводов я печатал в журналах, а потом пересматривал и
исправлял для книги.

Два профессора русской литературы, Аркадий Небольсин и Юрий Иваск, знали
У.Х. Одена. Эти знакомства, а также дружба с русским писателем-врачом
Василием Яновским, у которого одно время лечился Оден, стимулировали его
интерес к русской философии и культуре. Незадолго до того Оден сочинил
предисловие к написанному по-английски роману Яновского "Ничье время"
(1967) и эссе-рецензию на подговленный Иваском двухтомник Константина
Леонтьева (впервые в журнале "Ньюйоркер" в апреле 1970 года). Меня с Оденом
познакомил Небольсин, и я был у поэта несколько раз в Нью-Йорке и один раз
в его доме в Кирхштеттене под Веной. Я показывал ему свои переводы из
Бродского, а также заметки и предисловия, которые писал к их публикациям. К
11 мая 1968 года он согласился написать предисловие для "Избранных стихов"
Бродского.

Но 28 июля пришло сообщение от Никоса Стангоса, которое произвело
впечатление разорвавшегося снаряда. Он и А. Алварес, поэтический
консультант "Пингвина", который помогал мне дельными замечаниями по поводу
моих переводов, решили, что неплохо было бы соединить в этой книге стихи
Бродского и страниц пятьдесят стихов Натальи Горбаневской.

Я знал, что Бродский и Горбаневская дружны. Но к 1969 году она была
известна главным образом не как поэт, а как политический диссидент и
активист, пострадавший в застенках КГБ за свой смелый протест против
советского вторжения в Чехословакию. Соответственно я решительно отверг
предложение Стангоса. "Жизненно важно, -- писал я ему 10 августа, -- чтобы
Бродский был представлен как поэт, а не как политический диссидент и
агитатор. Иными словами, его творчество не должно связываться с теми, кто
известен прежде всего политическим протестом и агитацией". Горбаневскую,
женщину безусловно благородную и отважную, "вполне можно считать
"гражданским поэтом", но такое определение не более подходит Бродскому, чем
оно подошло бы Донну или Элиоту, несмотря на то, что и Донн, и Элиот, и

225

Бродский как люди, поэты и граждане размышляли о проблеме свободы".

Стангос все же хотел узнать, что думает о его предложении сам Бродский. На
это я отвечал: "Что же до того, чтобы спросить об этом Бродского, я уверен,
что он отреагирует так же, как и я. Однако, откровенно говоря, я думаю, что
даже поднимать этот вопрос перед ним было бы небезопасно". И в заключение я
писал:

"Простите мою горячность, но это может быть буквально вопросом жизни и
свободы для Бродского, прекрасного поэта и человека, которого я уважаю и
люблю". К моему величайшему облегчению, Стангос ответил (29 августа), что я
его переубедил и он снимает свое предложение.

В 1968-1972 годах мы обменивались с Бродским открытками на Рождество, Новый
год, дни рождения, письмами и телеграммами. Но серьезное общение,
касавшееся его текстов и моих переводов, происходило при посредстве таких
людей, как Аманда Хэйт, Фейт Уигзелл и Вероника Шильц1. С ними я посылал
свои вопросы, а он отвечал устно или записками. Порой он писал ответы
(часто красными чернилами) прямо на листе с моими вопросами, порой вписывал
их, а иногда и новые тексты, в записную книжку посетителя. Так произошло,
например, с аспиранткой Колумбийского университета Кэтрин Гибсон в августе
1969 года. Она привезла в своей записной книжке настоящее сокровище --
мелко вписанные стихотворения: "Почти элегия" (осень 1968), "Зимним вечером
в Ялте" (январь 1969) и "Стихи в апреле" (весна 1969).

Кроме присланного мне в ноябре 1970 года Бродским списка поправок к
"Остановке в пустыне", Вероника Шильц дала мне фотокопию поправок,
сделанных им в ее экземпляре "Стихотворений и поэм". Это было очень важно
для моих переводов, так как некоторые поправки существенно меняли смысл.

Конечно, пока мы жили на разных континентах, трудно было добиться
по-настоящему удовлетворительного сотрудничества. Хотя однажды, в январе
1972 года, мне удалось послать ему и получить обратно с обильны-
 ____________
 1 Профессор археологии в Безансонском университете (Франция), специалист
по скифскому искусству, близкий друг Бродского. Основной переводчик прозы и
поэзии Бродского на французский язык. Ей посвящены стихотворения "Прощайте,
мадмуазель Вероника" и "Персидская стрела" (1993).

226

ми замечаниями черновик перевода стихотворения "Натюрморт". После июня 1972
года общение, безусловно, стало более частым и плодотворным.

С редакторами Стангосом и Алваресом я тоже общался главным образом на
расстоянии. Бродский встретился с ними, когда приехал в Англию в компании
Одена в июне 1972 года, а потом еще раз через год, когда книга была уже в
производстве.

16 декабря 1969 года в письме из Нью-Йорка Оден подтвердил получение моей
рукописи (примерно сто страниц переводов), но писал, что хочет посмотреть
мое "Введение", прежде чем возьмется за предисловие. Он завершил свое
предисловие 23 апреля 1970 года, успев познакомиться, насколько я
припоминаю, только с черновым вариантом "Введения". Я сразу же перепечатал
шесть страниц машинописи Одена без интервалов и почти без полей, так что
все уместилось на двух листках папиросной бумаги. Тут кстати мой друг,
Майкл Керран, профессор русской истории университета штата Огайо, ехал в
конце апреля в Ленинград. С Бродским он познакомился еще в 1966 году,
участвуя в программе по обмену студентами. Он вызвался отвезти текст Одена.
В Ленинград он ехал поездом из Хельсинки. Зная советских пограничников, в
последнюю минуту перед границей он вынул листочки из кармана и засунул их
под подкладку сумки. Это оказалось очень удачно, поскольку его тщательно
обыскали -- карманы, бумажник. Пограничник и под подкладку сумки просунул
руку, но у него оказались -- буквально -- руки коротки: до листков он не
дотянулся.

Бродскому послание было доставлено в начале мая. Он реагировал на него
смешанными чувствами изумления, восторга и благодарности. Он рискнул
послать Одену (по-моему, даже по почте) благодарственное письмо. Оден
встретил Бродского в Вене в июне 1972 года, и они близко сошлись в течение
последних пятнадцати месяцев жизни Одена. Смерть Одена в сентябре 1973 года
была для Бродского огромной потерей. Но мы, по крайней мере, успели
телеграфировать Стангосу, чтобы он вставил на оборот титула посвящение:
"Памяти Уистена Хью Одена (1907--1973)".

Оден приглашал меня приехать в Кирхштеттен 21 июля 1970 года. У нас была
приятная и продуктивная встреча. Я читал ему отредактированный текст своего
"Введе-

227

ния", и Оден сказал, что это примерно то, что и нужно сказать о Бродском
как поэте.

Вскоре после того, как он обосновался в Мичигане, в Анн Арборе, Бродский
полетел в Олбани (штат Нью-Йорк), аэропорт, ближайший от нашего летнего
коттеджа в западном Массачусетсе. Мы провели вместе шесть дней (21--26
июля), по большей части на террасе коттеджа или деревянного домика,
построенного высоко в ветвях большого дуба, обсуждая мои переводы строка за
строкой. Большинство из них Бродский тогда видел впервые. Прямых ошибок он
обнаружил немного, но в нескольких местах я упустил литературные аллюзии и
скрытые цитаты или выбрал неверную тональность в иных строках мягко
ироничной окраски.

Бродскому очень хотелось включить два еще незнакомых мне стихотворения,
написанных в феврале 1972 года. Он знал их наизусть, даже более длинное, в
котором было семьдесят две строки. Он спросил, есть ли у меня пишущая
машинка с кириллицей, и, когда я вынес свою портативную, он присел за стол
на террасе и отпечатал текст "Сретенья". Я тут же засел за перевод этого
стихотворения и стихотворения "Одиссей Телемаку". Эти сильные и
трогательные стихи завершают книгу "Избранных стихов".

До весны 1973-го, когда окончательно откорректированные гранки были
отосланы в издательство, мы неоднократно консультировались -- письменно, по
телефону и лично. За это время мы раз тридцать вместе участвовали в
поэтических чтениях в колледжах и университетах, а в середине марта я
провел несколько дней у него в Анн Арборе. В конце апреля, посмотрев макет
книги, он сказал, что "очень доволен", и добавил:

"Джордж, лучше вас с этим бы никто не справился". В марте 1972 Френсис
Линдси, вице-президент и главный редактор нью-йоркского издательства
"Харпер энд Роу", который перед этим издал два тома Солженицына, прислал
мне предложение переиздать в Америке в твердом переплете изданную
"Пингвином" книгу. Это предложение мы с Бродским приняли. Книга, вышедшая 2
января 1874 года, в двух отношениях была лучше, чем вышедшая на месяц
раньше английская версия: во-первых, в ней имелся указатель названий и
первых строк (Стангос отказался включать указатель, посколько это было не
принято в редактируемой им серии), а во-вторых, шрифт был крупнее -- книга
стала и читабельнее,

228

и приятнее на вид. Затем она была переиздана в США и в бумажной обложке (25
августа 1974 года).

Следующий сборник стихов Бродского на английском -- "Часть речи" -- вышел в
издательстве "Фаррар, Страус и Жиру" в 1980 году. Переводчики там разные, в
том числе и сам Бродский. Десять переводов были мои, из них три, в слегка
исправленном виде, из предыдущей книги: "Натюрморт", "Сретенье" и "Одиссей
Телемаку".

Так закончилась любопытная, порой не без приключений, но в конце концов
благополучная история двух книг -- русской и английской -- первых,
подготовленных к печати самим Бродским.

Перевод Л. Лосева

----------------------------------------------------------------------------

Бенгт Янгфельдт. Шведские комнаты

Почти каждое лето с 1988 по 1994 год Иосиф Бродский проводил несколько
недель в Швеции, и многие из его произведений -- поэтических, прозаических,
драматических -- были написаны здесь. Так, например, книга о Венеции
("Набережная неисцелимых") была частично написана в Стокгольме, в угловом
номере гостиницы "Reisen", с белым трехмачтовиком "af Chapman" ("аф
Чапман") перед глазами; отсюда "как только выходишь из отеля, с тобой,
выпрыгнув из воды, здоровается семга". Комната в "Рейзен" была обычным, но
довольно большим гостиничным номером. Не слишком большим, но на грани того,
что выносил Бродский. Тем не менее ему удавалось здесь работать; возможно,
давящий излишек площади компенсировался видом на самую дорогую ему стихию
-- воду, эту форму сконденсированного времени.
 _______________
 Бенгт Янгфельдт -- литературовед, автор книг о Р.Якобсоне и русском
футуризме, составитель и редактор тома переписки Л.Брик и В.Маяковского,
редактор журнала Шведской Академии наук, друг, переводчик и издатель
И.Бродского.
 Впервые опубликовано на шведском языке в газете "Svenska Dagbladet"
(Стокгольм, 15 декабря 1996).

230

Комнаты -- размер комнат и их планировка -- постоянно занимали Бродского,
поскольку он постоянно нуждался во временном помещении для работы. Каждое
летнее полугодие он проводил в Европе, спасаясь от нью-йоркской жары,
смертельной для сердечника. Те его друзья, которые год за годом старались
по мере возможности обеспечить поэту необходимый ему рабочий покой -- в
Лондоне, Париже, Риме или Стокгольме, -- знают, как это было нелегко. Даже
те, кто считал, что кое-что знает о его вкусах, не могли предугадать, как
отреагирует поэт на предложенный метраж. Вода, вид из окна, свинцовые волны
-- в теории все сходилось, но он отказывался или не мог решиться, и ничего
не получалось.

Несколько раз Бродский подолгу, то есть пока денег хватало -- обычно пару
недель -- жил на борту корабля-гостиницы "Malardrottningen"
("Мэлардроттнинген"). Каюта была крошечная, едва повернуться, но хлюпающая
близость воды с лихвой восполняла в данном случае недостаток площади.

Два лета подряд он жил в двух разных квартирах на площади Kariaplan
(Карлаплан) в Стокгольме. В одной из них он выбрал комнату для прислуги,
хотя уехавшие хозяева предложили ему парадные комнаты. Там было удобней, и
к тому же шел чемпионат мира по футболу и телевизор стоял в той части
квартиры. Другая квартира была однокомнатной, и все грозило закончиться
катастрофой уже на пороге: аскетически белые стены были увешаны того рода
"современным" искусством, которое Бродский не выносил: эта "дрянь XX века",
единственная функция которой -- "показать, какими самодовольными,
ничтожными, неблагородными, одномерными существами мы стали". Несмотря на
это, он оставался там месяц с лишним и в числе прочего написал пьесу
"Демократия!".

Он пробыл так долго частично потому, что интерьер в конечном итоге его
заинтересовал: в этой смеси психбольницы с музеем современного искусства он
видел объяснение тихому скандинавскому помешательству, как оно выражается,
например, в фильмах Ингмара Бергмана. Но в этом проявлялась и важная черта
характера самого Бродского: он постепенно обживал все помещения, где жил, и
отъезд всегда был мукой; особенно если хорошо работалось. В любом случае,
причиной тому было не отсутствие альтернативы --

231

гостиничные номера всегда имелись -- и не деликатность: сбежавшему в Милане
из дворца директора "Фиата" Аньелли не составило бы труда оставить
однокомнатную квартиру в Стокгольме.

Одно лето он провел на даче у северного берега озера Vattem (Веттерн); но
чаще всего он бывал в Стокгольме и в стокгольмских шхерах: та же природа,
те же волны и те же облака, посетившие перед тем его родные края, или
наоборот; такая же -- хотя более сладкая -- селедка и такие же
сосудорасширяющие -- хотя и более горькие -- капли1. На даче на острове
Того (Торе), с головокружительным видом на острый как лезвие горизонт, в
августе 1989 года было написано стихотворение "Доклад для симпозиума" с его
эстетически-географическим кредо:

Но, отделившись от тела, глаз
 	скорей всего предпочтет поселиться где-нибудь
 	в Италии, Голландии или в Швеции.

Но, как я говорил, рабочее пространство не должно было быть слишком
большим. Если на участке стоял домик для гостей, он выбирал его. И в нашей
квартире он сразу указал на облюбованное им место: балкон для выбивания
ковров размером примерно с каюту на Malardrottningen'e, возможно, немного
меньше.

В любом случае, не десять квадратных метров, как та комната, которая на всю
жизнь определила представление Бродского об идеальном пространстве. Те
десять квадратных метров были частью "полутора комнат" в коммунальной
квартире в центре Ленинграда, описанных им по-английски в одном из лучших
воспоминаний о детстве в русской литературе. Там он жил до изгнания в 1972
году, там же -- спустя десять с лишним лет, в отсутствие сына, -- умерли
его родители: Литейный проспект, дом 24, квартира 28.

"Моя половина, -- пишет он, -- соединялась с их комнатой двумя широкими
арками, доходившими почти до потолка, которые я постоянно пытался заставить
сложными конфигурациями из книжных полок и чемоданов, чтобы, отгородившись
от родителей, обрести относительную степень покоя. Речь может идти лишь об
относительной степени, поскольку высота и ширина
 _________
 1 "Горькие капли" -- название любимой шведской водки Бродского.

232

арок плюс мавританское завершение их верхней части исключали окончательный
успех дела".

Строительство баррикады, начавшееся в пятнадцать лет, становилось все более
ожесточенным по мере того, как книги и гормоны требовали своего. Переделав
книжный шкаф -- отодравши заднюю стенку, но сохранив дверцы, -- Бродский
получил отдельный вход на свою половину: посетителям приходилось
пробираться через эти дверцы и драпировку. А чтобы скрыть природу некоторых
действий, происходивших за баррикадой, он включал проигрыватель и ставил
классическую музыку. Со временем родители стали ненавидеть И.С. Баха, но
музыкальный фон исполнял свою функцию, и "Марианна могла обнажить больше
чем только грудь".

Когда