след,
	он мог решить, что всех забрало небо. *(9)

		4

	Увидел крепость. Въехал. Там закат
	один царил на узких красных шпицах.
	Грач украшал церковной крыши скат,
	но думать он теперь не стал о птицах.

		5

	Здесь, во дворе, он вновь был как-то зряч,
	к тому же ставни, двери -- все открыто.
	Он громко крикнул; но взвился лишь грач...
	И вновь стучат в висячий мост копыта...

		6

	Конь засыпает. Он слезает прочь
	и сам пешком бредет во тьме по следу.
	Овраги, склоны, крик из дальних рощ,
	совиный крик. И шелест справа, слева.

		7

	Конь, пробудившись, мчит за ним. Огонь
	блестит в глазах, а в шенкелях -- улыбка... *(10)
	Но раз, взглянув, как приближался конь, *(11)
	внезапно побледнел он: здесь ошибка. *(12)

		8

	Ошибка здесь. -- И, как слепой горбун, *(13)
	над бороздой склонился с жуткой дрожью:
	(ну да) конечно, здесь промчал табун.
	Без всадников здесь мчались кони... Боже!

		9

	О ужас! Он затрясся. Как же так?
	Он полный страха взгляд на тучи поднял.
	Как мозг ему застлал столь страшный мрак...
	Ошибся дважды. Трижды -- поздно понял.
	И что страшнее: тот иль этот раз... *(14)
	Но тут он вспомнил два креста в болоте.
	Лишь человек так мог следить сейчас. *(15)
	Лишь человек... да черный грач в полете.

		---

		1

	Конь рыщет по равнине. Всадник спит.
	Бесцветный ветер хлопья снега мечет.
	Шуршат шаги, но смолкнул стук копыт:
	конь крепко спит, а всадник в поле шепчет:
	"Не смогут кони людям рыть могил..."
	И, так твердя, во тьме он версты мерит.
	А ветер тучей круг луны затмил
	и, словно жернов злобный, звезды мелет. *(16)

	Ни зверь, ни птица не кричат вблизи.
	Не воет волк, голодный пес не лает.
	Умолкли совы. Лес шумит. В грязи,
	как скорбный челн, один гонец ныряет. *(17)

		2

	Куда все делись. Видно, как всегда,
	попрятались к себе, под землю, в норы,
	не кажут носа, спят внутри гнезда,
	в густой песок вперяют когти, взоры.

		3

	Все стало тихо. Вновь пошли холмы.
	Подъемы в них намного стали круче.
	Повсюду в них уж все (гонцы) следы зимы
	заметны (были) лучше, с каждым часом лучше.
	А он все напрягал свой смутный взор: *(18)
	овраги, пни, -- все (стало) плыло слишком слитно,
	гудел борей, мелькал пустой простор,
	чем больше горизонт, тем меньше видно.

		4

	На третий день он сам услышал лязг.
	Порыв донес бряцанье стали дальней.
	Но к ночи конь совсем в грязи увяз,
	и ветер смолк, и снова лес печальный
	стал страшно тих. Нет звезд и нет огня.
	Единственно, что здесь давало повод *(19)
	считать, что кто-то был здесь -- храп коня,
	когда гонец упрямо дергал повод.

		5

	Лишь на заре им все ж удалось то,
	чего он жаждал ночью. -- Снова мчатся.
	Холмы кончались Там, вверху, плато.
	И войско там. Он в том готов ручаться.
	Уж больше не узрит он трех берез,
	уж больше он хулить не станет небо.
	Он шпоры дал, сверкнули капли слез
	в его глазах, смотревших слишком слепо.

		6

	И вот кусты сменяют тонкий лес,
	потом трава ковер подковам стелет,
	потом -- гранит и белый свод небес...
	Он смотрит вниз, и он глазам не верит:
	трава внизу красна, как маков цвет,
	из-под копыт фонтан багровый пляшет.
	Он глянул вспять и вот узрел свой след:
	тот красным был -- он в красном поле пашет.

		7

	То кровь бойцов впиталась в черный грунт,
	окрасила траву, гранит зернистый,
	копыта, стремена и хлещет в грудь
	его коню, а тот, как коршун быстрый,
	летит к добыче, мчит во весь опор,
	и гром, еще не близкий, стали бранной
	звучит в ушах, как звон жестоких шпор...
	Но что ж их не вонзает всадник странный.

		8

	А всадник видит в этот миг уж то,
	что он забыть уж больше ввек не сможет:
	сплошным кольцом стоят вокруг плато
	ночные звери, взгляд их битву гложет.
	А он-то думал: волки в норах спят...
	А вот они: шакалы, волки, лисы,
	гиены, барсы, ноздри их сопят,
	клыки сверкают, губы вниз отвисли.
	Вороны кружат, клювы их торчат,
	голодный коршун режет мглистый воздух.
	Но все они молчат, молчат, молчат.
	А он-то думал: птицы дремлют в гнездах.

	Еще не зрит он здесь картины всей,
	но понял уж, что звери бездной целой
	как волны окружили остров сей
	и ветра ждут. Лишь цвет прибоя -- серый.

		---

		1

	Вгрызалась сталь в другую сталь, как плоть
	вонзается в иную -- столь же жадно,
	но с целью лишь одной: пронзить -- а плод
	не нужен ей -- и вот рывок обратно.
	И к новой жертве. Та возносит щит.
	Но вот уж истекает кровью, лежа
	в камнях -- по ней разящий всадник мчит.
	Но свист меча -- и он разрублен тоже.
	Но коль нельзя с любовью то сравнить,
	что смерть несет -- то с ней защита схожа.
	А сходство в том, что здесь защиты нет.
	Здесь щит возносят лишь затем, чтоб доле
	разить других, чтоб им померкнул свет,
	а не затем, чтоб уберечь от боли
	родную плоть. Ведь все одно скелет
	растащит рой звериный в чистом поле.

		2

	Мечи звенели. Но стократ верней
	сказать, что главным звуком все же были
	паденья тел, и крик, и хруст костей,
	и кожи треск, когда по ней рубили. *(20)
	Вонзались копья в горла, пики -- в бровь,
	крошилась сталь, литая медь блистала,
	но всякий звук собой покрыла кровь:
	из тысяч ран она в гранит хлестала.
	Как будто мало в мире стало рек
	и новая отверзлась между тучей
	и сей землей. Исток -- он здесь. Но брег,
	но где же брег у сей реки могучей.
	Никто не защищался. Всяк рубил.
	Сраженные на землю громко выли.
	Но тот, кто жив, им всем внимать забыл. *(21)
	Неслась река, и воду волки пили. *(22)

		3

	Нет, смерть была не смерть в сраженья том.
	Была лишь кровь, лишь боль, лишь рев от боли.
	Так вдруг сметает буря ветхий дом
	и снова остается чисто поле.
	Где балки, где стропила, крыша, вход.
	В кровавых лужах свод небес распался,
	и (но) отражался в них здесь только тот,
	кто черепом разбитым к ним прижался.
	Нет, мрак не спрятан в белом свете тут,
	нет, плотский крик не скрыт в молчаньи духа.
	Здесь ламп не гасят, здесь их оземь бьют,
	лишая разом зренья, гласа, слуха.
	Молчали души. Всяк рубил, рубил,
	валился наземь юный, зрелый, старый.
	Но меч разящий сам здесь жертвой был,
	здесь каждый был друг другу высшей карой.

		4

	Да, в том, увы, их сходство в розни стран,
	единства их видна здесь капля, малость:
	различной краски кровь из разных ран
	в один поток бескрайний тут сливалась.
	И он летел, сметая все в пути
	круша гранит и роя в нем ступени.
	И мертвецы с копьем, с мечом в груди
	ныряли, как челны, в кровавой пене.
	Взмывала сталь, круша грудную клеть,
	отрубленные руки меч сжимали,
	подламывались кони; шпоры, плеть
	здесь всадника ([видимо, пропущено слово. -- Ред.]) могли едва ли.
	Слетали черепа, в которых гнев
	гнездился, как зерно, мольбам не внемля.
	Все так сплелось, как корни тех дерев,
	которые растут стволом под землю.

		5

	Да, листья кроны сей свисают в ад. *(23)
	Должно быть, их шевелит страшный воздух
	и птицы -- те -- в ветвях ее сидят,
	а рядом их птенцы шипят в их гнездах.
	Пронзает ствол толпу подземных вод,
	глубинный червь в испуге лампу гасит,
	и украшает крона черный свод,
	а корни белый свет в багровый красят.
	Гремят мечи, щиты. В безмолвный дол
	свергается поток стремглав со склона.
	Чем больше крови, тем сильнее ствол,
	тем яростней шумит во мраке крона.
	Гремят мечи, пронзают копья грудь,
	истошный крик, вокруг ни пяди суши:
	все только кровь. Они как остров тут.
	И облака плывут во тьму, как души.

		6

	Вот вестник наш стирает пот с лица,
	бросает плащ, и смотрит вдаль недобро,
	потом поглубже прячет труд писца
	и в тот же миг вонзает шпоры в ребра.
	И вот уж оба мчатся, грудь коня
	мелькает, как стрела, меж скал щербатых.
	Все ближе остров. Всадник скачет, мня, *(24)
	что вот пред ним конец пути, остаток.
	И вот ложбина, конь пустился вплавь,
	гонец не слез, хоть горло (сжала) душит жалость,
	припал к седлу, и руку поднял сжав
	бумажный мир -- и тот над ним -- как парус.
	Мечи гремели, кровь лилась рекой
	и волки уж завыли (войте! войте!)
	и, весь в крови, с подъятой вверх рукой,
	он подскакал и громко крикнул "Стойте!"

		7

	Но кто средь битвы может миру внять
	А тот, кто стал бы -- тот бы тотчас сгинул...
	в кровавой свалке, и, отъехав вспять,
	он бросил меч и к небу руки вскинул.
	"О Боже, помоги разнять сей клуб,
	змеиный клуб в кровавом сем болоте,
	сей корень разрубить, где клубень -- труп,
	сплетенье лат, мечей, обрубков плоти.
	О помоги стереть весь пенный яд
	с их плеч, с их рук и с бедных лбов усталых,
	с глазниц запавших -- тех, где гаснет взгляд
	а также с губ -- со злобных, с алчных, с алых".
	Он закричал: "Взгляни сюда, Господь!
	разъедини своею силой правой
	разящую себя столь грозно плоть..."
	И хлынул дождь, студя их пыл кровавый. *(25)

		---

	Дождь барабанит по коньку шатра
	и свет зари, как слезы -- взор, туманит.
	Померкли звезды. Только глаз костра
	сверкает здесь и дымом сны дурманит.
	Но свод шатра сырым пятном покрыт.
	Провисла ткань, вода в прорехах свищет;
	за неименьем ведер, ванн, корыт,
	свергаясь вниз, доспехи, седла ищет.
	Щиты звенят, как сотни тонких струн,
	и вестник наш, глубоким сном сраженный,
	лежит здесь, колоннадой темных струй
	как будто залом пышным окруженный.

	В таком же точно зале три листа
	он молча принял (злясь, что время занял)
	из той руки (он к ней прижал уста),
	в которую вложил их только ангел.
	Кусты шумели. Слышен был лишь свист
	двух птиц в саду, окно открыто было.
	Рука была белей, чем самый лист, *(26)
	хоть ярче кровь (что в ней), чем их чернила.
	Но во сто крат белей руки, чела
	царя его, белей, чем вся бумага,
	маячили за троном два крыла,
	хоть каждое перо пронзила влага.
	То горний ангел, свой окончив лет,
	смотрел в окно пред тем, как в путь обратный
	пуститься вновь и видел: дождь идет,
	и слышал за спиною шум невнятный.
	Бежал садовник, вскинув черный зонт,
	скакал меж луж и отражался в них же,
	маячил плющ, серел пустой газон,
	свистели птицы, тучи шли все ниже.
	Он обернулся: царь застыл и тот
	пред ним склонен, чей труд давно оплачен,
	а чем -- Бог весть, но он сейчас уйдет...
	и снова сад пред ним дождем охвачен.
	Газоны, клумбы -- все в одно лицо
	пред ним слились, однако можно все же
	их различить. А эти птицы все
	свистят, свистят... с оградой клетки схожи.
	Пора б взлетать... но крылья тянут вниз...
	как статуи застыли сзади лица...
	окно открыто... чуть блестит карниз...
	в холодной тьме совсем не сохнет риза.
	О Боже, что за дождь... Карниз блестит.
	Бормочет куст. Маячит сумрак серый
	Окно раскрыто. Птица в нем свистит.
	Туда и взмоет он, босой и белый.

	А он и вправду был и бел и бос.
	И риза вся была мокра и влажна.
	Он шел сюда меж бурь, ступал средь гроз,
	где молний блеск, где воет Тартар страшно.
	Там тучи в сотни верст. Ни грез, ни сна
	там нет в пути, там путник -- капля в море.
	Там реки без брегов, ручьи без дна.
	Там горизонт не чертит край во взоре.
	Там хлад с жарой -- не братья. Там они
	отец и мать, что этим братьям ярым
	даруют жизнь... Но там они одни.
	Там в мире нет границы льда с пожаром.
	Там все ветра слились, как этот сад.
	Там роза их ко тьме дождем прибита.
	Лишь темной стороной там вниз висят
	все тыщи звезд: вся ясность их испита.
	Там нет примет. Там нет ни снов, ни грез.
	Там тьма разит. Там воет свет сурово...
	Но ангел эти листья... только нес.
	Слова и мысли были плод другого.
	Где ж это древо сих плодов. "Смотри,
	ведь он явился к нам, как гость, снаружи.
	Слетел с небес" -- "Да, с тех, что есть внутри
	зеркал земных, блестящих в каждой луже".
	"Он сорвался с небес, как с ветви лист
	Пред ним пространства были столь же мнимы
	(а путь пред ним -- едва ль не больше мглист)
	чем пред гонцом -- леса, холмы, равнины.
	Лишь бездны зрел, лишь молний блеск встречал.
	Лишь мрак небесный был земной приметой.
	И он едва ль не дольше к трону мчал,
	чем тот до сих шатров, до крови этой.
	Как слезы -- взор, туманит свет зари
	холодный дождь, лежит доспехов груда.
	Снаружи он пришел" -- "Нет, изнутри.
	Пришел он изнутри, и плод -- оттуда.

	Пришел он изнутри того, что хлад
	здесь именует жаром, жар же -- хладом.
	Пришел он изнутри того, что взгляд
	их гонит различать, но ставить -- рядом.
	Пришел он изнутри того, что свет
	здесь именует мраком, мрак же -- светом
	Пришел он изнутри того, что след
	оставленный -- страшит при том и этом.
	Пришел оттуда, где всего видней
	червей дождливых в эту пору гнезда.
	Пришел оттуда, где хвосты корней
	играют ту же роль для них, что звезды.
	Пришел из-под земли, пролез, пророс,
	как те кусты, чьи корни в звезды вышли.
	Гранит он огибал, как сонмы гроз,
	подземные ручьи, как молний вспышки.

	Что мрак, что свет -- у них один ответ.
	Что мрак, что свет -- ни счастья в них, ни грусти.
	У них есть дно, истоков только нет.
	И устья нет. Ему-то... есть ли устье...
	Пролез, пророс, гребла песок рука,
	рука гребла, как крот безумный, злобный.
	Там корни -- звезды, черви -- облака...
	Другой рукой сжимал он плод свой добрый.
	Мелькал девон, карбон, докембрий, шлак
	угля, земли, моллюски, раки, крабы,
	шумели реки, всюду душный мрак,
	мелькали камни, словно буки, грабы.
	Мелькали сталактиты -- каждый шпиль,
	как будто перевернут кем-то город.
	Мелькал песок и супесь, глина, гниль
	То свет, то мрак, то грязь, то жар, то холод.
	И вот он дерн пронзил своим крылом.
	Испуганно крылом взмахнула птица".
	"Но как столь белый, что сверкает хром,
	он смог из-под земли на свет явиться.
	Земля черна". -- "О нет, она бела.
	Белы поля зимой заемным светом.
	Светла трава. Белы у нас тела.
	Белы тела, хоть кровь красна при этом.
	Бел известняк. Белы листы письма.
	Белы березы, листьев частью тыльной
	белы кусты, всегда бела тесьма,
	что держит гроб, и бел ваш крест могильный.
	Бела земля и, как постель, тесна,
	белы моря, ловцы, челны и сети *(27)
	Бела постель, бела внутри сосна
	и облака белей всего на свете.
	И белый ангел плод земли, он бос.
	(Но) Он с дерева, чьи ветви вправо, влево
	раскинулись, не только плод принес,
	но зерна в нем. И, значит, с ними -- древо.
	Нет, ангел -- плод земли. Его отец
	сейчас вдали, но он живет, не умер..."
	"А кто же он" -- услышал тут гонец.
	"Чьи голоса я слышу" -- он подумал.
	"То царь сказал... Молчанье... Шелест крыл..."
	А чей же голос он сейчас услышит...

	На этом месте он глаза открыл.
	Густой туман у входа ткань колышет.
	Сырые пятна кроют свод шатра.
	Своей пятой колонны пламя гасят.
	Играют шлем и панцирь роль ведра.
	Подтеки, как пилястры, стены красят.
	Никто не входит. Что же, все мертвы.
	Он приподнялся на локтях устало.
	и про себя отметил цвет травы:
	она почти совсем зеленой стала.
	Того гляди, начнет белеть назад
	(чего он не видал на белом свете...)
	Он вдруг подумал: как звался тот сад,
	где ангел получил листочки эти.
	Сад Гесперид, должно быть... дальний сад.
	Стволы стоят, как колоннада в зале.
	Вся рознь лишь в том, что там плоды висят.
	С колонн как будто капли свеч свисали. *(28)
	Сад с колоннадой, полный зал стволов...
	Всех прогони, повсюду стражу выставь...
	Лишь звери смотрят изо всех углов,
	да птицы -- изо всех просветов в листьях...
	Плоды срывают сотни разных лиц.
	И ты не раз и сам сей труд повторишь.
	Куда б их ни несли -- несут их вниз,
	и кто б ни нес -- гонец, гонец всего лишь.
	Адам и Ева, тот, кто изгнан прочь,
	а также тот, кто здесь успеть не чает
	к чуткой войне, и блудный сын, и дочь --
	два смысла "гнать" они в семью венчают.
	Солдат, юнец, не всяк, кто чист лицом,
	садовник тот, что тронул пальцем пестик,
	и ангел этот -- всякий стал гонцом...
	и путник в Фермопилы -- тоже вестник...
	Вода бормочет. Все как будто спят,
	пируют волк и вран на дальней тризне.
	Конь крепко спит. Вода дошла до пят.
	Вокруг лишь дождь. Совсем не слышно жизни. *(29)

	Не ангел ли и я... О нет, увы.
	Еще возможно, чтоб весь воздух замер.
	Еще возможно бледный лик травы
	до Божьего поднять... Но я не ангел.
	Нет, знаю сам (пора краснеть лицом)
	кто в битве враг, кто раб и кто Виновник...
	Садовника я смог назвать "гонцом", *(30)
	но о гонце нельзя сказать: садовник. *(31)
	Нет, я не ангел... Брезжит свет зари,
	две тучи отразились в темной луже.
	Вот лучший довод: нет в земле "внутри".
	-- "Да, точно так же, как и нет "снаружи" --
	Кто здесь сказал! Я сам... я сам сказал.
	Хоть сам сюда я изнутри явился.
	Но там, внутри, не сад был -- только зал
	и темный трон одной рукой ветвился.
	А рядом ангел, в царский сад лицом
	стоял повернут, чуть кося мне глазом.
	Но он, как я, с Началом, как с Концом,
	как истинный гонец, почти не связан.
	Совсем не связан... вот и дунет прочь...
	А может быть, тогда он только... мнился.
	Темнеет здесь... темнеет... будто ночь...
	уснуть бы мне..." И он ко сну склонился.

	Когда же он проснулся, вкруг себя
	увидел он столбы такого рода
	каких ему в его путях судьба
	не ставила, не слала в дар природа.
	Он оглянулся: сон его они
	обстали точно так, как вишню -- чаша,
	а та -- на дне, мелькали в них огни
	но это был не зал, не сад, не чаща.
	Деревья -- нет, колонны -- нет, тогда
	со сталактитом это было схоже,
	но нет, не сталактит, на дне гнезда
	он заметался в страхе: что же, что же!
	Удар меча -- и он нашел проход.
	И вправду лед со сталактитом сходен.
	А это лед. Повсюду желтый лед
	под ложем из попон и тонких седел.
	Ледовый потолок над ним навис *(32)
	и на стенах узор холодный вышил
	Того гляди, все это рухнет вниз.
	Он разрубил проход и в поле вышел.
	Пред ним земля была белым-бела
	белы холмы, нигде не видно леса
	белы кусты, покрыла дали мгла,
	но и она, увы, была белеса.
	Уже погас дневной последний луч
	в горах незримых быстро солнце село
	над ним луна за стаей белых туч --
	за тонкой занавеской -- здесь висела. *(33)
	Унылый ждал гонца в шатре ночлег
	Души живой не видно в самом деле.
	Все мертвецы ушли по горло в снег
	Их кони к небесам копыта вздели.
	Куда все делись, где, куда ушли
	И как же он назад вернуться сможет.
	Следа здесь нет -- но слышит стон вдали
	и вдаль бежит, хоть сердце ужас гложет.
	Вокруг него сверкает белый ад
	скользит сапог по всем телам убитым.
	Он подбежал. В крови лежал солдат,
	разбита грудь мечом, копьем, копытом.
	Он в красный снег уже по горло врос
	сейчас умрет, спросить дорогу нужно
	Как ехал ты -- спросил он -- был ли оз.
	"Гора... была..." -- ответил тот натужно.
	Потом умолк. Но вдруг хрипит: "Смотри"
	Гонец взглянул наверх и в страхе замер
	как прежде белый, только раза в три
	чем прежде больше вился в небе ангел.
	Так значит он пришел узреть Конец
	Так значит не насытил взгляд Началом
	И лук схватив, что бросил в снег мертвец,
	гонец уж сам не слышал, как вскричал он:
	"Беги же к черту!" И пустил стрелу
	вложив в нее весь страх, усталость, ярость
	всю злость свою -- и та в ночную мглу,
	минуя цель, как челн к земле, помчалась.

	Ступая в свой же след, побрел он вспять.
	Белым-бело, лишь десять черных точек
	маячат там, где сном последним спят...
	Лишь скрип шагов. Не слышно звуков прочих.
	Белым-бело... Поземки снег мели.
	Кружился снег в пустом пространстве этом.
	Белым-бело. Все спят. Шатер вдали
	один сверкал, залитый лунным светом.
	Он шел к нему, и снег скрипел у ног
	Луна, как лампа, била светом слепо.
	Завеса туч ушла куда-то вбок,
	как будто кто-то сдвинул штору влево.
	Куда идти. Где север здесь, где юг.
	Где запад, где восток, где нуль, где полюс.
	Лишь лунный свет царит один вокруг,
	лишь белый лед, да всюду снег по пояс.
	Шатер стоит. Куда ж идти, куда.
	Голодный волк разрыл в снегу воронку.
	Гонец мечом отбил огрызок льда
	и что есть сил швырнул ему вдогонку.

	Одна земля, одна у нас земля.
	Ее должны мы чтить, лелеять, прятать,
	Ее холмы, кусты, леса, поля,
	ее равнины, горы, сумрак, слякоть,
	ее моря, ручьи, зрачки озер
	покой равнин, потоков горных ярость
	а также тьма, куда не вникнет взор
	как безвозмездный дар нам все д