главное вода -- связь не напрямую с Рождеством, а с
Хроносом, со временем.
	-- [Напоминает о той самой точке отсчета?]
	-- И о той, и о самой: как сказано, "Дух Божий носился над водою".
И отразился до известной степени в ней -- все эти морщинки и так далее.
Так что в Рождество приятно смотреть на воду, и нигде это так не
приятно, как в Венеции.
	-- [...Где вода повсюду -- и важнее тверди. Поначалу вам вся эта
ситуация, видимо, казалась достаточно экзотичной -- я сужу по
венецианскому стихотворению 73-го года: "Рождество без снега, шаров и
ели / у моря, стесненного картой в теле". Значит, нашлось нечто
существеннее шаров. Их, кстати, как и ели, да и снега, не было и быть
не могло и в изначальном событии, и в той картинке над печкой в
Комарове. И все же -- что именно вас так привлекло в ней?]
	-- Знаете, в психиатрии есть такое понятие -- "комплекс капюшона".
Когда человек пытается оградиться от мира, накрывает голову капюшоном и
садится, ссутулившись. В той картинке и других таких есть этот элемент
-- прежде всего за счет самой пещеры, да? Так мне казалось.
	В общем, все началось, как я вам говорил, по соображениям не
религиозного порядка, а эстетическим. Или -- психологическим. Просто
мне нравился этот капюшон, нравилась вот эта концентрация всего в одном
-- чем и является сцена в пещере.
	В связи с этим -- разумеется, бессмысленно вступать в полемику, --
у меня даже есть некоторые возражения по поводу того, как Пастернак
обращался с этим сюжетом, в частности с Рождественской звездой.
	-- [У нас сегодня имя Пастернака в третий, кажется, раз всплывает в
разговоре, что естественно -- в русской поэзии XX века никто не уделял
столько места евангельской теме. Вы, я думаю, помните об этом лучше
всех: не совпадение же, что у вас есть стихотворение 87-го года,
названное, как и у Пастернака, -- "Рождественская звезда".]
	-- Кстати, написал я его сразу по возвращении из Стокгольма.
	-- [Тем более, значит, сопоставление подкрепляется и нобелевской
линией. В чем же ваши возражения Пастернаку?]
	-- У него там центробежная сила действует. Радиус все время
расширяется, от центральной фигуры, от Младенца. В то время как, по
существу, все наоборот.
	-- [У вас движение -- центростремительное. В стихе 89-го года это
выражено недвусмысленно, хоть и парадоксально: "трех лучей приближенье
к звезде", а не движение лучей от звезды.]
	-- Совершенно верно. То есть я не хочу сказать, что я прав. Но так
мне кажется, да?
	-- [Ваш подход к евангельским темам, вы говорите, общехристианский,
но сосредоточенность на Рождестве -- уже некий выбор. Ведь в западном
христианстве именно это -- главный и любимейший праздник, а в восточном
-- Пасха.]
	-- В этом-то вся разница между Востоком и Западом. Между нами и
ними. У нас -- пафос слезы. В Пасхе главная идея -- слеза.
	-- [Мне представляется, что главное различие -- в западном
рационализме и восточной мистичности. Одно дело -- родиться, это
каждому дано, другое дело -- воскреснуть: тут чудо.]
	-- Да, да, это тоже. Но в основе всего -- чистая радость Рождества
и...
	-- ...[и радость через страдание.]
	-- И радость через страдание. Поэтому у Пастернака куда более
сногсшибательные стихотворения -- стихи о Распятии, про Магдалину. Это
замечательные стихи, совершенно фантастический там конец.
	Тут мне есть что сказать. У Пастернака, этого поэта микрокосма, как
ни странно, в рождественском стихотворении и в двух про Магдалину все
движение -- противоположное его натуре, тому, с чем мы всегда
сталкиваемся у него. В евангельских его стихах движение, я уже говорил,
-- центробежное. Настолько, что он выходит за пределы доктрины.
Например, когда он говорит: "Слишком многим руки для объятья / Ты
раскинешь по концам креста".
	-- [Тут, конечно, слово "слишком" -- как бы слишком.]
	-- Это, если угодно, ересь. Но здесь сказывается центробежная сила
стихотворения. Чем замечательна изящная словесность -- что при
использовании религиозного материала метафизический аппетит поэта или
самого стихотворения перерастает метафизический аппетит доктрины как
таковой.
	Вот в "Магдалине" что происходит? Согласно доктрине, Он воскресает.
Но стихотворение само диктует, строфы накапливаются и обретают массу,
которая требует следующего движения, расширения.
	-- [Доктрина по определению сужает, ограничивает.]
	-- В ее пределы стихотворение не укладывается. То же самое
происходит, скажем, с "Божественной комедией" -- это мир куда более
огромный, чем задан темой.
	-- [Но в "Рождественской звезде" у Пастернака такого еретического
выхода за пределы нет.]
	-- Там другое расширение. Я думаю, что источник этого стихотворения
тот же, что и мой, а именно -- итальянская живопись. По своей эстетике
стихотворение мне напоминает Мантенью или Беллини, там все время такие
круги идут, эллипсоиды, арки: "Ограды, надгробья, оглобля в сугробе / и
небо над кладбищем, полное звезд" -- вы слышите их во всех этих "о",
"а", "об". Если сопрягать с отечественной эстетикой, то это, конечно,
икона. Все время нимбы строятся -- расширяющиеся.
	В рождественском стихотворении у Пастернака вообще много всего -- и
итальянская живопись, и Брейгель, какие-то собаки бегут и так далее, и
так далее. Там уже и замоскворецкий пейзаж. Саврасов проглядывает.
	-- [Грачи во всяком случае есть: "Гнезда грачей и деревьев верхи".]
	-- Источником этого цикла у него и источником, до известной
степени, его обращения -- хотя я позволяю себе уже совершенно
непозволительные вещи: гадать по поводу его религиозных ощущений, -- я
думаю, источником была прежде всего итальянская живопись. Вполне
возможно, книжка с иллюстрациями.
	-- [Вроде той, на которую смотрели вы?]
	-- Ага, ага. Но вполне возможно, что я и заблуждаюсь.
	-- [В XX веке был еще русский писатель, вплотную занимавшийся
евангельским сюжетом, -- Булгаков.]
	-- Этот господин производит на меня куда меньшее впечатление, чем
кто-либо.
	-- [Чем кто-либо из трактующих эту тему?]
	-- Чем кто-либо из известных русских прозаиков.
	Это относится ко всему, за исключением "Театрального романа". Что
касается евангельских дел, то это у него в сильной степени парафраз
Мережковского и вообще литературы того времени. Лучшее, что я могу
сказать, -- хороший коллаж. И потом, в этих делах Булгаков чрезвычайно
себя скомпрометировал своими развлечениями с чертом.
	-- [А кому, по-вашему, в русской литературе удавалась евангельская,
библейская тема?]
	-- Сологубу, может быть. Замечательные переложения у Ломоносова,
Тредиаковского. Но вообще так сразу я не упомню. Вот Пастернак,
конечно. Но в целом прикладной, так сказать, традиции в нашей изящной
словесности вроде нет. Религиозные дела были опосредованы самой жизнью,
составляли часть жизни и, возможно, не приходило в голову садиться и
писать стихи на конкретный праздник. С пасхальными стихами у нас,
правда, получше.
	-- [Иосиф, в своем эссе "Путешествие в Стамбул" вы высказались
довольно определенно в похвалу многобожию по сравнению с монотеизмом,
выводя из этих категорий соответственно демократическое и авторитарное
мировоззрение и общественное устройство. Напомню ваши слова: "В сфере
жизни сугубо политической политеизм синонимичен демократии. Абсолютная
власть, автократия синонимична, увы, единобожию".]
	-- Я и сейчас придерживаюсь тех же взглядов. Я вообще считаю, что
конфликт между политеизмом и монотеизмом, может быть, одно из самых
трагических обстоятельств в истории культуры. Я думаю, такого конфликта
-- особенно если учесть форму, которую он принял, -- по существу нет.
Было два или три человека в мировой истории, которые старались с этим
каким-то образом совладать. Был Юлиан Отступник, а в стихах нечто
подобное пытался осуществить Константин Кавафис. У него шесть или семь
стихотворений про Юлиана Отступника. Для греков идея Троицы была как бы
досадным сужением всей амплитуды.
	-- [Поредевший Олимп?]
	-- Что-то вроде. Упрощенная метафизика.
	-- [Простите за интимный вопрос: вы человек религиозный, верующий?]
	-- Я не знаю. Иногда да, иногда нет.
	-- [Не церковный, это точно.]
	-- Это уж точно.
	-- [Не православный и ведь не католик. Может быть, какой-то вариант
протестантства?]
	-- Кальвинизм. Но вообще о таких вещах может говорить только
человек, в чем-то сильно убежденный. Я ни в чем сильно не убежден.
	-- [Или сильно убежденный, или совсем беспардонный.]
	-- Скорее я себя зачислю в эту последнюю категорию, нежели в какую
бы то ни было из предыдущих.
	В протестантстве тоже много такого, что мне в сильной степени не
нравится. Почему я говорю о кальвинизме -- не особо даже и всерьез, --
потому что согласно кальвинистской доктрине человек отвечает сам перед
собой за все. То есть он сам, до известной степени, свой Страшный суд.
У меня нет сил простить самого себя. И, с другой стороны, тот, кто мог
бы меня простить, не вызывает во мне особенной приязни или уважения.
	Когда я был моложе, то пытался со всем этим в себе разобраться. Но
на каком-то этапе понял, что я сумма своих действий, поступков, а не
сумма своих намерений.


___
			ПЈтр Вайль, Иосиф Бродский. Комментарии к стихотворениям.

		По кн.: "Пересеченная местность", М., "Независимая газета", 1995. Сост. и автор послесловия ПЈтр Вайль.

	Я расспрашивал Иосифа Бродского о происхождении и особенностях
каждого стихотворения этого сборника, а по ходу работы счел нужным
убрать все свои вопросы и реплики, превратив беседу в авторские
монологи. Если в словах Бродского слышатся отзвуки диалога -- то лишь в
той мере, в какой это было необходимо для сохранения стиля и смысла.

		П. Вайль
___
			[В Озерном краю]

	Это одно из самых первых зарубежных стихотворений. Место -- Анн Арбор,
штат Мичиган. На Великих Озерах.
	Я приземлился 4 июня 72-го года в Вене *(1), меня встретил Карл Проффер
*(2), который преподавал в Мичиганском Университете. Он спросил: "Что
ты собираешься делать?". Я говорю: "Понятия не имею". -- "Как ты
относишься к тому, чтобы стать poet in residence *(3) в Мичиганском
Университете?" -- "С удовольствием". Это избавило меня от массы
размышлений. Там были другие предложения -- из Англии, из Франции, но
Мичиган был первым. А кроме того, я понял, что происходит довольно
большая перемена обстоятельств. В том, чтобы остаться в Европе, был
определенный смысл и шарм, но было бы и фиктивное ощущение
продолжающейся жизни. И я подумал: если уж происходит перемена, то
пусть она будет стопроцентная.
	В Анн Арборе я провел в общей сложности шесть лет. Вот недавно я туда
ездил и пережил массу замечательных сантиментов и довольно сложных,
надо сказать, чувств. Когда я уезжал из России, один из моих приятелей,
Андрей Сергеев *(4), сказал: все это немыслимо, потому что жить можно
только там, где у тебя есть воспоминания. Выходишь на угол -- тут ты с
кем-то объяснялся и так далее. И это меня до известной степени немножко
мучило. И вот последняя поездка в Анн Арбор была таким ностальгическим,
элегическим мероприятием. Праздновал свое 40-летие славянский
департамент *(5), где я когда-то преподавал. И я понял, что у меня тут
есть воспоминания. Это происходило и раньше в разных других местах
Штатов, но в миниатюрном варианте. И я подумал: вот эти постоянные
вопросы -- когда ты вернешься в Россию и так далее; в некотором роде:
зачем? В некотором роде зачем возвращаться в Россию, если я могу
вернуться в Анн Арбор? Этот уровень прошлого у меня есть и тут.
	Когда я слонялся по Анн Арбору и особенно когда оказался у Эллендеи,
вдовы Карла *(2), меня охватило странное чувство: я не знаю, что более
реально? Я стою в прошлом, или прошлое -- это реальность, а я откуда-то
из будущего? Не знаю, как объяснить, но это было сильное ощущение.
	Карл умер. Нескольких других моих коллег и знакомых больше нет в живых.
Другие уехали. Городок  теперь находится во власти кофеен -- новое
поветрие университетское. И тем не менее, ходишь и смотришь на мордочки
встречные, и ловишь себя на том, что реакции твои такие же -- то есть
по отношению к этим мордочкам. Это как если вернуться в родной город и
искать свою невесту в этих самых 18-летних. Или 18-летних приятелей.
Это совершенно немыслимо, но такая аберрация неизбежна. Место тебя
заставляет так относиться.
	И еще ты встречаешь вещи, которые тебя и других переживут. Ну, скажем,
какой-нибудь Army & Navy Supplies Store *(6), где я покупал себе
ботинки, куртки, которые мне тогда нравились, армейские такие. Все это
там же, и до сих пор туда валят молодые люди покупать такие вещи. И
магазин пластинок с отделом Oldees *(7), только эти самые oldees стали
еще старше.
	Но некоторых деталей, которые описаны в стихотворении, уже нет.
Например, зубоврачебного кабинета рядом с факультетом иностранных
языков -- нет.
	У меня там были замечательные адреса. Первый -- Marlboro. Потом --
Plymouth. Потом -- Paccard. Представьте себе, для русского слуха, для
меня, по крайней мере, как это жить на Paccard Road.

___
			[Осенний вечер в скромном городке...]

	Ну, конечно, это небольшой городок. В мое время в Анн Арборе было тысяч
сорок студентов и еще тысяч сто остальных. Вокруг -- местечки, где
живут рабочие всяких фордовских заводов, автомобильных -- Детройт
рядом.
	Ощущение скуки, которое здесь описано, действительное. Но это было и
замечательно. Мне именно это и нравилось. Жизнь на самом деле скучна. В
ней процент монотонного выше, чем процент экстраординарного. И в
монотонности, вот в этой скуке -- гораздо больше правды, хотя бы Чехова
можно вспомнить. Но неважно, не в Чехове дело. Вот сейчас в Анн Арборе
полно кафе, а когда я там жил, если вы хотели выпить эспрессо или
капуччино *(8), нужно было садиться в машину и ехать в Канаду, в
Виндзор -- только там было ближайшее кафе с эспрессо.
	В этой скуке есть прелесть. Когда тебя оставляют в покое, ты
становишься частью пейзажа.

___
			[Колыбельная Трескового Мыса]

	Кейп Код *(9) здесь, в общем, случайно. Стихотворение написано к
200-летию Соединенных Штатов. Мне захотелось отметить это замечательное
событие, приятно было это делать. Стал бы писать такое сейчас? Если б
исполнялось 300 лет -- то да.
	Я вообще обожаю стихи на случай. Думаю, что мог бы довольно сильно
процвести в отечестве, потому что там все время какие-то даты и
годовщины. Здесь о них как-то не помнишь.
	А посвящение А. Б. -- это Андрюшке *(10).
	Стихотворение я начал писать на Кейп Коде, а закончил здесь, на Мортон
стрит *(11), этажом выше, в квартире своей нынешней соседки. В
Провинстауне, на Кейп Коде, я несколько недель околачивался. Приехал
туда стишки читать и задержался, там было тихо, Провинстаун еще не был
гомосексуальной столицей Восточного побережья.

___
			[Осенний крик ястреба]

	Это Массачусетс, мой колледж *(12). А Коннектикут в данном случае -- не
штат, а река, которая течет через несколько штатов. В долине реки
находится этот мой South Hadley.
	Стихотворение, что называется, аутентичное, с натуры. Большая часть
написана там, на месте, несколько строф я дописал в Риме. Нет, не
ностальгическое переживание по Америке в Европе, просто иногда достаешь
стихи, видишь, чего-то не хватает, и дописываешь. Но вообще-то
ностальгический момент возникает, это правда.
	Когда я приехал в Штаты, то думал: ну ладно, поживу лет пять, стану
гражданином и потом поселюсь в Европе. Но когда после года в Америке
приехал в Европу, понял, что это абсолютно немыслимо. Как ни странно, я
сильно скучал по мичиганским пустырям -- этим самым, где всякие
заправочные, McDonald's, гаражи. В Штатах пространство -- да, не
ценится -- и употребляется более откровенным образом, не декоративным,
а функциональным. Правда того, что человек узурпирует пространство, а
не декорирует его, здесь откровеннее.
	Да, может быть, ощущение такого простора заметно в "Осеннем крике
ястреба". Особого повода к сочинению этого стихотворения я не припомню.
Часто ведь все начинается с какой-то одной строчки, вот тут, возможно,
со строчки про сердце -- "сердце, обросшее плотью, пухом, пером,
крылом".

___
			[Метель в Массачусетсе]

	Это Вике Швейцер *(13) -- она живет там же, соседка всячески обо мне
пекущаяся, автор самого замечательного из мне известных исследований о
Марине Цветаевой. А вообще -- о погоде. То есть, это, разумеется, стихи
и так далее, но за ними стоит действительное стихийное бедствие зимой
90-го. В тех краях такие метели бывают и длятся по несколько дней, и
все становится уж чрезвычайно белым. Причем снег не держится подолгу, а
наваливается внезапно, разом, так что производит впечатление какого-то
события.
	Пурга и снег, в общем, такие же, похожие, но здесь зима носит
сфокусированный характер, а не растянутый во времени. Вот такую
интенсивность я наблюдал недавно на Искии *(14), где была потрясающая
гроза, как итальянцы называют -- temporale, и весь остров ежеминутно
освещался молниями, как будто кинозвезда вышла и на нее фоторепортеры
набросились.

___
			[Новая Англия]

	Это год 90-91-й, описание осени. Вообще надо было бы давным-давно
написать осеннюю эклогу *(15), и какие-то части уже написаны, но
времени не хватает сесть и заняться ею от начала до конца.
	Ужасно красивое там бабье лето -- то, что называется Indian summer
*(16). Интенсивность красок феноменальная, совершенно не отечественная.
У нас название "бабье лето" -- по принципу некоторого запоздания этой
осени. Я не знаю этимологии Indian summer, но, может быть, индейцы тут
-- от пестроты, от экспрессивности цветов. Краски таковы, что даже
ночью они светятся, как лампочки. По крайней мере, таково мое ощущение,
и я склонен думать, что оно вполне объективно.
	Но вообще это стишки по поводу абсурда существования, скорее всего.

___
			[Над Восточной рекой]

	Это меня Мичиганский университет на один семестр отпустил в Нью-Йорк, в
Квинс-колледж. Я снимал квартиру на Upper East Side *(17), на углу 89-й
или 90-й улицы и Йорк авеню. Как раз над Ист Ривер, поэтому -- "Над
Восточной рекой".
	Почему так мало стихов о Нью-Йорке? Я думаю, он так или иначе
упоминается где-то еще, обиняками. То место, в котором живешь,
принимаешь за само собой разумеющееся и поэтому особенно не описываешь.
А в остальные места совершаешь вроде паломничества.
	Нью-Йорк я ощущаю своим городом -- настолько, что мне не приходит в
голову что-то писать о нем. И переселяться отсюда в голову не приходит,
разве что обстоятельства могут вынудить. На сегодняшний день это для
меня абсолютно естественная среда. Перефразируя Александра Сергеевича,
Нью-Йорк -- это мой огород. Выходишь на улицу в туфлях и в халате.

___
			[Жизнь в рассеянном свете]

	Тоже Нью-Йорк. Это другая сторона, западная, у Гудзона. А именно --
Hudson Avenue *(18). Год 85-й или 86-й. Стихи эти не очень о городе, об
отношении к жизни.

___
			["Барбизон террас"]

	Не знаю, что для меня Вашингтон. Столица Соединенных Штатов. Такой
небольшой город, довольно комический в определенном смысле: все внешние
признаки столицы, но ощущение провинциального южного города. Это не
северные, а южные штаты. Нет, не из-за обилия негритянского населения,
а скорее из-за растительности. Провинция -- Полтава, грубо говоря.
	Всякий раз, когда я принимался писать о Вашингтоне, вспоминал
знаменитые строчки Лоуэлла *(19): "Острые спицы этого колеса вонзаются
в язву земного шара". И думаешь: ну, это сильно политизированный
взгляд, естественный для человека, рожденного здесь. У меня этого
взгляда нет, для меня этот город скорее комичен своими претензиями,
своими статуями, мраморными сооружениями. Дикое количество мрамора,
больше, чем в Риме, чем где угодно.
	"Барбизон террас" -- маленькая гостиница, я там прожил четыре дня. В
Джорджтауне, если не ошибаюсь, недалеко от всяких посольств, и все
время казалось, что она битком набита полудетективными господами.

___
			[В окрестностях Александрии]

	Александрия -- это Вирджиния *(20). Я действительно не случайно вынес в
заголовок Александрию -- там это все обыгрывается, в тексте. Клеопатра
поконч