нами!  Так  какую  пользу  вы  собираетесь  от  него
получить?! Если эту  бумагу  увидит  генерал?  Или  проверяющий  из  Москвы?
Думаете, они посмеются милой шутке вашего э-э-э... Курлова? Нет, капитан, ты
вылетишь со службы в пять минут,  да  и  мне  придется  пересесть  в  другое
кресло!
   Обычно подполковник так себя не вел. Видно, выходка этого идиота  гораздо
серьезней, чем кажется на первый взгляд.
   Начальник словно уловил его мысль. Он глубоко вздохнул, взял себя в  руки
и перешел на другой тон, которым разговаривают с умственно отсталыми.
   - Скажите, капитан,  неужели  вы  действительно  не  поняли,  что  нельзя
допускать  в  официальных  документах  нецензурных  выражений?   Тем   более
написанных с ошибками?
   - Почему с  ошибками?  -  угрюмо  спросил  Агеев.  Ему  казалось,  что  с
орфографией тут все в порядке, и он хотел хоть немного оправдаться.
   - В словарь надо смотреть! - Заишный раздраженно ударил ладонью по столу,
ушибся и вновь вскипел.
   - Да если даже и без ошибок! Вы соображаете...
   Подполковник безнадежно махнул рукой и оборвал себя на полуслове.
   - Документ переписать, псевдоним изменить! - четко приказал он.  -  Ясно?
Свободны!
   Когда дверь уже закрывалась, до Агеева донеслась  вырвавшаяся  в  сердцах
фраза:
   - Да он и вправду полный кретин!
   Эта фраза уязвила капитана в самое сердце. Ему недавно стукнуло  тридцать
девять, а он все еще ходил  простым  опером,  с  маленькими  звездочками  на
погонах. Карьера явно не сложилась, и он считал, что продвижению  по  службе
мешал злосчастный развод, хотя  иногда  из  обрывков  разговоров  и  шуточек
сослуживцев понимал,  что  его  считают...  мягко  говоря,  не  очень  умным
человеком. Но не придавал этому значения, списывая обидные  слова  на  козни
недоброжелателей. А раз и начальник так считает... Это  похоже  на  заговор,
когда все против него. Значит, ему не видать майорской должности  как  своих
ушей, хоть всех  тиходонских  диссидентов  выяви  и  спрофилактируй!  Да  на
диссидентах сейчас и  не  особенно  выдвинешься  -  время  такое:  очередная
оттепель, даже Сахаров и Солженицын уже не враги, а почти  друзья...  Теперь
начальников больше  другое  интересует  -  наркотики,  оружие,  политические
экстремистские организации...  Ходят  слухи,  что  Пятое  управление  вообще
собираются    то    ли    сокращать,    то    ли    перепрофилировать.     А
организационно-штатные изменения вряд ли будут способствовать его карьере...
   "А все этот засранец! - без всякой логики подумал капитан про Курлова.  -
Сам напрашивается, чтобы ему прищемили яйца!"
   - Все  нормально?  -  откуда-то  сбоку  появился  заведующий  -  плюгавый
мужичонка с плутоватой физиономией. Он курил поддельную "Яву" - будто  дышал
жженой покрышкой.  Капитан  нервно  захлопнул  блокнот,  словно  боясь,  что
нарисованный там хоровод лесбиянок выскочит наружу и завертится вокруг этого
пройдохи.
   - Да, да, нормально!
   Он не переносил запаха табака во время еды. И во время сна, кстати, тоже.
Была у него когда-то женщина, стопроцентная русачка, кровь с  молоком,  коса
до пояса - но вот курила в постели  как  паровоз.  Агеев  терпел-терпел,  но
однажды не выдержал, поднял ее  среди  ночи,  надавал  по  румяному  лицу  и
заставил съесть пачку "Бонда" вместе с фольгой и целлофаном.  Потом  швырнул
платье и трешку на такси: убирайся к такой-то матери! Так  она  без  всякого
такси галопом пробежала пару кварталов,  ночью  топот  далеко  разносится...
Больше он ее не видел.
   - Извините... - заведующий так же незаметно исчез.
   Ровно в 14.50 Агеев встал и, не прощаясь  ни  с  кем,  вышел  из  уютного
дворика пельменной. В груди бушевала злость.
   - Ну, Пидораст, погоди! - мстительно процедил капитан себе под нос.
   На противоположной стороне улицы гудел "рафик", парень в футболке заносил
в Катенькин киоск обернутые серой бумагой стопки журналов. Сама вышла бы, не
развалилась. Может, стесняется коротких ног? Может, у нее вообще вместо  ног
-  протезы?  Два  синеватых  обрубка,  посыпанные  тальком  и  перехваченные
толстыми кожаными ремнями, а ниже - деревяшки с резиновыми набалдашниками на
концах. Бр-р-р...
   Снова отрыжка. Капитан Агеев почувствовал тяжесть  в  желудке,  привычным
движением  достал  из  кармана  пластиковую   трубку,   наполненную   яркими
двухцветными гранулами-таблетками.  Он  вытряхнул  на  ладонь  две  гранулы,
отправил  их  в  рот.  Через  несколько  минут  плохо   пережеванные   комки
наперченного мяса превратятся  в  абсолютно  нейтральную  жидкость  и  через
стенки желудка просочатся в кровь.  Кто-то  сказал,  что  эти  чудо-таблетки
переваривают не только мясо, но и сам желудок; скорее  всего  вранье.  Агеев
верил только своим врачам. Особенно  с  восемьдесят  шестого  года  -  когда
перешел на магазинные пельмени.

   * * *

   Когда-то Родик Байдак уже  садился  за  руль  мертвее  мертвого.  Прошлой
весной, в апреле. Полторы бутылки водки и два "кубика"  сверху.  Он  проехал
через весь город на ста двадцати, в машине было полно народу, человек восемь
друг на друге, все пьяные вдребодан. Каждую минуту  кто-то  толкал  его  под
локоть и говорил: "Р-р-родь, нам еще не выходить?"  Он  проехал  через  весь
город. От Таганрогского шоссе до  проспекта  Шолохова.  Правда,  была  ночь.
Правда, на восточной окраине его все-таки нагнали, перекрыли  дорогу.  Родик
притормозил. Милиционеры вшестером наставили пистолеты  на  дверцу:  выходи,
гад. Родька не выходил; посмотрели - а  он  спит,  морду  на  руль  положил.
Возможно, только-только уснул. А возможно, он полдороги такой ехал. Никто не
знает. Через неделю права Родькины папаше его вернули,  сказали:  пусть  ваш
сын не напивается так  сильно,  пусть  пьет  по  чуть-чуть  -  вот  как  мы,
например.
   Пить по чуть-чуть Родион Байдак не умел.
   Сегодня он придушил не меньше литра бренди.
   Когда Родик включил зажигание и сказал: "Теперь ветер нам в жопу, ребята,
иначе закиснем совсем", - Сергей, как ни был пьян, все-таки стал  потихоньку
выбираться из машины. Он открыл дверцу  и  увидел  асфальт,  который  плавно
тронулся под подошвой, издавая тихий шелест.
   Кто-то потянул его назад.
   - Э?.. - сказал Сергей.
   Тянула Светка Бернадская. Она сидела с ним рядом на заднем сиденье, левая
Серегина рука лежала на ее плечах, как огромное бревно;  Светка  пригибалась
под его тяжестью, тычась лицом Сереге в подмышки.
   - Сережка-ты-что-Сережка!..  -  верещала  Светка.  Она  вцепилась  в  его
рубашку и тянула назад обеими руками. "Ланча" качнулась на повороте,  Сергей
опрокинулся на Светку, дверца захлопнулась.
   - Откуда ты взялась? - пробормотал он.
   - Дурак, - почему-то ответила Бернадская.
   Тяжелое бревно с плеча она  не  сбросила.  Родик  старался  вести  машину
плавно и осторожно. По его  затылку  за  воротник  рубашки  стекал  пот.  На
компьютерном спидометре дрожала цифра "60".
   - Куда едем? - спросил Сергей.
   У Светки Бернадской вместо глаз два  голубых  прожектора,  направлены  на
Сергея, она говорит что-то ему негромко. Сергей слышит и  тут  же  забывает.
Какого черта она сунулась в машину? Может, Родик ей тут титьки крутил,  пока
он спал? Или сказки рассказывал?.. Светка неожиданно провела  рукой  по  его
щеке. Сергей снова уснул.
   Проснулся в "двойке". В вестибюле.
   "Двойка" - это общежитие N 2 Тиходонского государственного  университета,
дикая каменная пещера, уходящая не вглубь, а вверх - на  высоту  шестнадцати
этажей. Здесь живут дикие сородичи физиков, филологов и журналистов.  Братья
меньшие. Неандертальцы. На вахте жует резинку и чистит спичкой  когти  седой
пещерный медведь, дядя Болеслав. Еще его зовут Гестапо, причем не только  за
глаза. Дядя Болеслав не обижается. Ночью, между часом и двумя, он  прячет  в
штанину тонкий стальной прут и обходит дозором читальные комнаты (на  каждом
этаже такая есть, вход свободный,  за-ахады,  дарагой).  В  читальнях  вечно
стоит дер, дер по-черному, потому  что  в  блоках  места  всем  не  хватает.
Гестапо подходит, некоторое время смотрит,  приглядывается  -  а  потом  как
врежет прутом по столу, или по  полу,  или  по  стене!  Студенты  слетают  с
подруг, будто по ошибке пихали в сопло ракетного двигателя, а тот возьми  да
заведись; у подруг матка еще неделю сокращаться будет,  пока  успокоится.  А
Гестапо доволен. Он прутом покачивает: мол, попробуй только  дернись,  ебарь
сраный. И дрочит мысленно. И спускает прямо в штаны.
   Родик его не боится. Если Гестапо вдруг вздумает спросить пропуск,  Родик
прочистит горло и громко, на весь вестибюль, пошлет его. А на следующий день
будет звонок из ректората, прямо на вахту. Так было уже однажды.
   На этот раз Гестапо лишь вежливо просит:
   - Пожалуйста, без дебошей, молодые люди.
   - Ты, главное, первый не задирайся, - говорит ему Родик.
   Они втроем ждут в лифтовой. Светка Бернадская не отпускает Серегину руку,
держит ее на плечах как коромысло, сжимает его  ладонь  холодными  пальцами.
Что это с ней случилось,  с  маминой  дочкой?  Какого  черта  Светка  забыла
вобщаге?..
   Подходят еще двое парней, невысокие крепыши с широкими славянскими лицами
и картофельными носами. Похожи как братья. Один в упор  смотрит  на  Светку,
она  отворачивается,  он  -  нет.  Продолжает  смотреть.  Сергей  вспоминает
Антонину Цигулеву, за которой такие взгляды тянулись, как патока за ложкой.
   - У тебя ширинка расстегнулась, брат, - говорит Сергей.
   Крепыш  переводит  взгляд  на  него,  глаза  почти   белые,   прозрачные.
Спокойные.
   - Что?
   - Ширинка, - повторяет Сергей.
   Второй одергивает своего товарища:
   - Не дури.
   Руки от кулака до локтевого сгиба  вздутые,  будто  под  кожей  проложены
толстые многожильные кабели.  Много  кабелей,  все  туго  переплетены  между
собой. А выше - так себе, обычные руки, болтаются  себе  в  широких  рукавах
бейсболок. У Брюса Ли грабли похожие были, он очень гордился  ими,  говорил:
"Четыре пятых всей мышечной силы бойца - это предплечье..."
   Огонек на табло сбегает вниз, к жирной  красной  единице.  Звонок,  двери
распахнулись. Крепыш входит первым, кулаком бьет по клавише "8".
   - Не дури, - напоминает ему второй.
   На восьмой этаж лифт карабкается при полном молчании. Коля Лукашко  живет
на двенадцатом. Родик  сказал,  друзья  с  Украины  привезли  ему  несколько
пакетов отличной анаши.  Пластилин.  Попробуем?  Светкино  лицо  бледнеет  и
вытягивается, пальцы, которыми она сжимает ладонь Сергея,  сразу  становятся
мокрыми. У Антонины руки никогда не потели.
   - Это наркотики? - спрашивает Светка шепотом.
   - Лекарство против морщин, - цитирует кого-то Родик.
   Через минуту они сидят в тысяча двести шестой комнате, здесь живут  Коля,
Чума и трое черных с химфака. Черных отправили  прогуляться,  Лукашко  запер
дверь, бросил под нее мокрое полотенце,  задернул  шторы,  достал  из  стола
пачку "Беломора" и вытряхнул на ладонь одну папироску.  Придирчиво  осмотрел
со всех сторон и стал разминать табак.
   - Сигареты тут не годятся, - учит Светку Чума. Она заторможенно кивает.
   Коля привычно зажимает клыком край картонного мундштука, осторожно  тянет
- папиросная бумага  сползает  с  картона  и  чуть  провисает  под  тяжестью
табачной начинки.
   - На что похоже? - Чума ближе придвигается к девушке и сально улыбается.
   - Не знаю...
   - На опавший член с презервативом. А в нем сперма...
   Он кладет руку на округлое колено. Светка брезгливо освобождается.
   - Ну, ты... - предостерегающе рыкает Сергей.
   Теперь надо вытрясти табак.  Работа  ювелирная:  если  папиросная  бумага
лопнет, мастырка не получится. Но у Коли немалый опыт.  На  свет  появляется
коричневый  остро  пахнущий  шарик  размером  в  сливу,  Лукашко  отщипывает
комочек, тщательно трет на ладони. Анаша липкая и растирается плохо.
   - Масло! - довольно скалится Чума. - А то купишь фуфло, а  оно  крошится,
как  глина...  "  Коля  все-таки  растер  коричневый  комочек,   старательно
перемешал с табаком и осторожно стал засыпать обратно. Смесь пахнет  сладким
черносливом. Пальцы его тоже  начинают  пахнуть  черносливом,  и  весь  блок
пахнет черносливом. Лукашко собрал все до пылинки, нежно закрутил  тончайшую
бумагу, чтобы начинка не высыпалась, с великим тщанием  натянул  обратно  на
мундштук.
   - Мне из Кабарды сегодня обещали пригнать фуру муската, - заявляет  вдруг
Чума.
   - Фуру? - уточняет Родик.
   - ФУРУ? - кивает Чума.
   У Чумы грубое коричневое лицо с обветренной кожей, все  поросшее  белесым
пухом. Он сельский медалист, из степей откуда-то. Выговор с фрикативным "г".
Гхэ. Шустрый, как электровеник.
   - Заливай больше, - говорит Родик. - Кому ты упал в Кабарде?
   - Упал, - пожимает сутулыми крестьянскими плечами  Чума.  -  Написал  про
один колхоз под Баксаном, абреки прочитали, понравилось,  они  взяли  адрес,
сказали: такогото числа будет фура, в ней мускат,  сколько  возьмешь  -  все
твое будет.
   - Поэму написал?
   - Очерк. О председателе.
   Чума козыряет перед Светкой Бернадской, она ему  нравится.  Чтобы  просто
подойти, сунуть ей в руку охапку цветов, сказать: "Мне жизни без тебя  нету,
дура!" - не-ет, этих дел Чума не понимает. Вот фура с мускатом,  благодарные
абреки, писающий кипятком председатель - да, сила. Там, в степях, знают  что
почем.
   - Сила! - громко хмыкает Сергей.
   - Что? - оборачивается к нему Чумаченко.
   Сергей, не моргая, смотрит покрасневшими от выпитого глазами.
   - Там, в степи, люди знают что почем, а?..
   Сидишь рядом со Светкой в  провонявшем  черносливом  блоке  и  все  равно
слышишь свежий, отчетливый запах ее духов; Светка  вся  белая,  рассыпчатая,
как именинный пирог, - а Чума шершавый, заскорузлый, морда кирпичом, и носки
вечно воняют. Насчет Светки его давно забрало, говорят, еще на первом  курсе
пытался вскарабкаться. Альпинист хренов. Сергей подумал: вот так чаще  всего
и случается, человек ищет кого-то, кто ни капли  на  него  не  похож.  Ищет,
ищет. Находит. И - ничего... Ничего хорошего не получается.
   Светка встала, вышла в туалет. Чума ей вслед крикнул,  что  не  работает,
труба засорилась. Она вышла в коридор, наверное, попросилась  к  кому-то  из
соседей. Смелая! Точно: музыка из соседнего блока  стала  громче  -  значит,
дверь открыли. Чужая музыка, монотонная, с подвываниями. И развязные мужские
голоса с восточным акцентом. Арабы. Светка вернулась хмурая,  снова  нырнула
под Серегину руку, ноги поджала, свернулась клубочком. Маминой дочке неуютно
в этой провонявшей мочой общаге.
   ...Анаша пробирается в мозги, словно мышь в родную  нору.  Быстро,  почти
мгновенно. У Сергея в руках аккуратно свернутая мастырка, теперь она  пахнет
ладаном... Он делает одну затяжку и отдает Чуме.
   - Мне хватит.
   Чума передает папиросу Родику:
   - Я "пяточку" забью...
   "Пяточка" - это последняя часть  мастырки,  в  ней  накапливается  больше
всего активного вещества.
   Родик, у которого в  желудке  бултыхается  литр  непереваренного  бренди,
делает подряд две затяжки, потом еще  одну.  Родику  на  все  наплевать,  он
ничего не боится - будто у папашки его даже на том свете связи  имеются.  Он
смеется, сверкая белыми зубами:
   - Серый, у тебя проблемы?
   - Да, - говорит Сергей, и голос его хрипит. - У меня проблемы.
   Сегодня Курлова вызвали в милицию, и два мрачноватых опера  полтора  часа
"кололи" его на все нераскрытые преступления в городе.
   - Завтра получим на тебя материалы, - пообещал один напоследок. -  Готовь
котомку, суши сухари!
   - Плюнь! Говно!  -  говорит,  почти  кричит  Родик.  Его  белесые  зрачки
сузились, превратились в льдистые точки и пропали.
   Сергей послушно плюнул на пол, попал себе на ботинок. Легче не стало.  Он
схватился  за  Светкину  грудь,  через  майку  и  лифчик  почти  ничего   не
чувствуется, только шов на плотной ткани. Светка стала выворачиваться из-под
руки, шепчет:
   - Ты что, дурной, Курлов, - совсем, да?
   Чума  нахмурился,  выглянул  в  окно:  а  вдруг  фура  приехала?   Сергей
рассмеялся.


   Глава третья
   ТУХЛЯТИНА

   Москва, 30 июня 1991 г.
   Наступило время, когда каждый может удовлетворять свои комплексы и тешить
самолюбие. Конечно, если у этого "каждого" есть деньги или пушка. Или и то и
другое. Один школьник так и написал в сочинении: "Кайф  -  это  когда  мы  с
папой сидим в тачке у  "Макдоналдса"  на  Щелковском  шоссе.  Мы  могли  бы,
конечно, выйти и пообедать. Но мы только сидим и папа только жмет на сигнал,
а вокруг нас бегают официанты  в  красно-желтых  передниках,  заглядывают  в
окошко, спрашивают: биг-мак с маринованным огурцом или свежим? Папа хмурится
и говорит: принесите такой и такой, мы потом выберем. Официант убегает, а мы
с папой переглядываемся и смеемся". Хорошее  сочинение,  красноречивое.  Оно
отражает суть нашего времени. И сразу ясно, кто у этого ссыкуна папа.
   В самом деле, "Макдоналдс" на Щелковском - это место для тех,  кто  любит
нажимать на кнопки и поднимать ураган  вокруг  себя.  Ресторан  находится  в
середине широкого асфальтированного силка, расставленного на обочине шоссе и
окруженного автостоянками на  пятьдесят  пять  автомобилей.  Здание  огибают
белые стрелки, нарисованные разметочной краской, они ведут от окошка заказов
к окошку кассы, от окошка кассы к окошку раздаточной - короче, туда, где вы,
не отрывая задницы от сиденья, можете получить заворот кишок всего  за  пять
долларов.
   - Пусть они в жопу себе сунут эти стрелки, - уверенно сказал Севрюгин.
   Он свернул с шоссе, закатил машину на стоянку и, опустив локти на сигнал,
стал ждать. Сигнал гудел трубным голосом раненого динозавра. Через минуту из
ресторана показалась фигурка, затянутая в красно-желтый клетчатый  передник.
Фигурка бежала, разбрасывая в стороны  полные  загорелые  икры,  придерживая
рукой алый козырек на голове. Над верхней губой у девушки высыпал  пот,  она
дышала,  как  баян  с  продырявленным  мехом,  -  но  все  равно  улыбалась.
Профессия.
   - Ты сколько пачек в день  выкуриваешь?  -  спросил  Севрюгин,  продолжая
давить на сигнал.
   - Полторы, - помедлив, ответила девушка.
   - С завтрашнего дня будешь курить не больше полупачки - иначе поговорю  с
твоим шефом, он в полсекунды рассчитает. Поняла?
   - Поняла.
   Сигнал умолк.
   - Тогда тащи сюда хрустящий яблочный пирожок и большой стакан  молока.  И
побыстрее.
   Через пять минут Севрюгин доедал пирожок, просыпая крошки на колени и  на
пол. Пирожок не был бы таким вкусным, если бы девчонка с алым  козырьком  не
растрясла немного свой жир и не вспотела под красно-желтым передником.  Даже
наполовину не был бы таким вкусным, точно. Вот один  из  маленьких  секретов
Севрюгина, которые помогают ему жить.
   Он открыл дверцу, стряхнул крошки на  асфальт  и  стал  ждать.  Рядом  на
сиденье лежала толстенная книга  с  завлекающим  названием  "Норман  Мейлер.
Призрак Проститутки". Проститутки Севрюгина в принципе интересовали, но не в
книгах. Он не любил книг, и эту читать не станет, даже сейчас, когда  делать
абсолютно нечего. Не в его привычках читать книги. Хотя две последние недели
он был частым гостем в книжных магазинах. Но привлекали  внимание  странного
покупателя не авторы, не названия, не серии и не  оформление.  Единственное,
на что он обращал внимание, - на  количество  страниц.  Вначале  Папа  отдал
приказ подыскать что-то страниц на двести, и он купил "Справочник рыболова",
потом был сборник Агаты Кристи  -  триста  двадцать  четыре  страницы.  "Три
мушкетера" вытянули на четыреста  шестьдесят  страниц...  Но  все  это  было
абсолютно не то. Даже "Орфографический  словарь"  (658  стр.),  которым  при
желании можно нанести черепно-мозговую травму, - и тот никуда не годился.
   А вот сегодня Папа  рискнул  поставить  на...  как  его?..  На  какого-то
Нормана Мейлера. Да. Возможно, этот Мейлер нормальный парень: не педрило, не
наркоман, не член союза инфици