кто он, откуда?
   - Фамилии его я не знаю, мы познакомились на пляже, выпили вместе,  я
рассказал, что мне негде ночевать, ну Федя и позвал меня к себе.
   - Куда "к себе"? - насторожился Зайцев. - Адрес?
   - Да какой там адрес! Он  жил  в  люке,  под  мостом.  Устроился  там
неплохо, ну и меня пустил, вдвоем-то все веселей. Пожили так  три-четыре
дня, потом он собрал вещички и ушел. Наверное, корешков встретил и решил
дальше на юг подаваться  -  дело-то  к  зиме  идет.  -  Убедившись,  что
задаваемые вопросы не  имеют  к  нему  отношения,  Гастев  стал  заметно
словоохотливее.
   - Какая из этих вещей вам известна? - Зайцев поднял газеты,  открывая
несколько уложенных в ряд ножей. Понятые придвинулись ближе.
   - Это вот Федькин нож. Вон, монетку прилепил! Это  у  него  поговорка
такая была:
   "Жизнь - копейка". Любил он эту присказку.  А  ножик,  говорил,  это,
мол, для размена, ну, жизнь на копейку менять, если нужда придет. А что,
таки пришил Федя кого-нибудь?
   - Почему вы так решили?
   - Да уж ясно, что ищете вы его не для того,  чтобы  медаль  дать  или
премию выписать. А тут еще про ножик расспрашиваете. Так неужто насмерть
порешил?
   - Давайте-ка лучше отвечать на вопросы, Гастев, - ввел Зайцев  допрос
в обычную колею. - Что вы еще можете сказать о Рыжем?
   - Да больше вроде и нечего. Вашего брата  он  боялся,  так  ведь  кто
милиции не боится!
   - Чего ж он нас боялся? Небось грехи были?
   - Да у кого их нет! А Федька говорил, что  одно  предостережение  уже
схлопотал,  значит,  попадаться  больше  нельзя,   в   тюрьму   садиться
по-глупому охоты нет.
   - Это как же "по-глупому"? Разве можно и поумному в тюрьму сесть?
   - А то как же! Если есть за что, так и посидеть можно.  Другое  дело,
когда не делал ничего, а тебя - хвать, подписку, потом второй  раз  -  и
привет из дальних лагерей. Тут, конечно, обидно.
   - И верно, обидно, - согласился Зайцев. - Только есть способ,  как  в
тюрьму не попадать.
   - Это какой же? - искренне заинтересовался Гастев.
   - Да очень простой. Не бродяжничать.
   Гастев разочарованно махнул рукой:
   - Сигареткой не угостите? - И, обрадованно  взяв  сигарету,  закурил.
Глубоко  затягиваясь,  он  неторопливо  читал  протокол,  и  когда   уже
приготовился поставить свою подпись, Зайцев,  как  будто  между  прочим,
спросил:
   - А где, говоришь, его задерживали? Ну, Рыжего? Предостережение-то он
где схватил?
   - Да здесь где-то, неподалеку. На станции его взяли, на крупной, эта,
как ее...
   - Гастев от мыслительных усилий даже вспотел. - Да в Кавказской же!
   - Ну ладно. - Зайцев безразлично махнул рукой и, дописав свой  вопрос
и полученный ответ, дал Гастеву подписать протокол.
   Когда задержанного  увели,  Зайцев  возбужденно  вскочил  и  принялся
быстро ходить по кабинету.
   - Вот мы и добрались до Рыжего! Теперь дело пойдет!
   Я не сразу сообразил, что взвинтило всегда уравновешенного Зайцева  и
почему он считает, что мы наконец  добрались  до  Рыжего,  но  когда  он
сказал: "Собирайся, съездишь завтра с Бакланом  проветриться,  а  то  он
наверняка засиделся",  я  понял,  какая  многообещающая  зацепка  у  нас
появилась, и тоже почувствовал прилив радостного возбуждения -  чувство,
знакомое каждому сыщику, выходящему на верный след.
   Баклан  действительно  засиделся   и   явно   радовался   возможности
развеяться.  В  машине  он  оживленно  рассказывал   про   свою   жизнь,
философствовал, а когда мы уже подъезжали  к  цели  нашего  путешествия,
спросил:
   - Одного я понять не могу, чего это вы так землю роете  за  Татарина?
Ну пришил один блатной другого - всего-то делов! Вам же лучше  -  хлопот
меньше!
   Ни я, ни водитель не отреагировали, и Баклан, выждав некоторое время,
продолжил:
   - Хотя, конечно, если с другой стороны посмотреть,  то  Рыжий  теперь
как волк, крови человечьей отведавший. Теперь от него всего ждать можно,
на любую крайность решится. Так ведь?
   Конечно, Баклан смотрел на  мир  со  своей  колокольни,  но,  как  ни
странно, суть он ухватил правильно: действительно, человек,  воплотивший
жизненный принцип: "Жизнь - копейка" - в нож, которым можно  при  случае
эту жизнь "разменять", опасен не менее, чем  готовый  на  все  волк.  Но
разговаривать на эту тему с Бакланом не хотелось, и я промолчал.  Баклан
обиженно умолк.
   В приемнике-распределителе мы перелопатили толстенную кипу личных дел
задержанных.  Фотографии  на  них  были  маленькими,  и  я  боялся,  что
Погорелов не узнает своего знакомого. Но  опасения  не  оправдались:  он
уверенно указал на картонную папку с надписью: "Маков Федор Васильевич".
   - Ну  все,  уголовный  розыск  свою  работу  выполнил,  -  сказал  я,
передавая Зайцеву протокол опознания Макова по фотокарточке и его личное
дело.
   - Теперь дело за следствием и судом.
   Зайцев внимательно  рассматривал  фотографию  человека,  которого  мы
искали столько времени.
   - А так вроде и не похож на убийцу, - сказал я.
   - А ты уверен, что  он  и  есть  убийца?  -  Сейчас  следователь  был
настроен скорее скептически, чем оптимистично.
   - Ясное дело,  он.  Кто  же  еще?  Знаком  с  Бакыровым  -  раз,  был
неподалеку от места убийства и в то же время - два, нож  его  -  три,  а
убит Бакыров этим самым ножом - четыре! Цепочка косвенных  доказательств
- мало, что ли?
   - Не мало. Но и не очень  много.  Цепочка  пока  не  замкнута,  и  не
хватает весьма существенной детали - мотива  убийства.  Так  что  сейчас
придется искать мотив!
   Что ж, в конце концов, искать - это наша профессия. Пришлось ехать  в
командировку  с  обычной  для  таких  случаев  бытовой  неустроенностью,
питанием наспех и всухомятку, поездками  в  кузовах  попутных  машин  по
пыльным  и  тряским  проселочным  дорогам,  долгими   многокилометровыми
концами из  райцентра  в  колхоз,  а  оттуда  -  в  отдаленную  бригаду,
ночлегами "где Бог послал"...
   Дней двадцать я мотался  по  городам  и  весям,  собирая  сведения  о
Макове. Были установлены  и  допрошены  его  родные,  друзья,  знакомые,
сожительницы, хозяева квартир, где он иногда останавливался на ночлег...
Я узнал его вкусы, привязанности,  наклонности,  привычки.  Бродяжничать
Маков начал  давно,  и  почти  ничего  хорошего  я  о  нем  не  услышал.
Предыстория его падения началась, как и сотни ей подобных, с пьянства  и
осуждения за хулиганство. С тех пор и пошло...
   Когда я, вернувшись из командировки, принес Зайцеву пачку протоколов,
впитавших все полученные сведения, он с  загадочным  видом  достал  свою
схему, на которой прибавилась желтая линия. В  одном  небольшом  городке
красная и желтая линии пересекались. Совпадали и даты.
   - Здесь Бакыров и Маков находились в одно время, - пояснил Зайцев.  -
Потом Бакыров уехал, а Макова осудили за кражу. В суде он  признал,  что
совершил кражу один, но в колонии рассказывал дружкам,  что  с  ним  был
соучастник, который в критическую минуту  сбежал,  бросив  его.  Он  был
сердит на подельника и собирался отомстить ему. Я потребовал дело о  той
краже. Был взломан магазин, и судьи удивлялись, как Маков один  сумел  с
этим справиться. В одном  месте,  на  стекле,  Маков  оставил  отпечатки
пальцев. Там же были еще  чьито  пальцы,  но  тогда  этому  значения  не
придали. Я  провел  дополнительную  экспертизу,  и  оказалось,  что  они
принадлежат... Бакырову! Вот тебе и мотив убийства!
   Следствие подходило к  концу.  Где-то  еще  путешествовал  Маков,  не
подозревая, что нам о нем известно очень многое  и  что  цепь  косвенных
доказательств замкнулась в кольцо, выскочить из которого ему не удастся.
Оставалось изловить его, а это вопрос только техники и времени.
   Из постановления о производстве розыска: "... объявить розыск  Макова
Федора Васильевича, 1939  года  рождения,  уроженца...  При  обнаружении
разыскиваемого  избрать  ему  меру  пресечения  в  виде  содержания  под
стражей".
   Из  телефонограммы:  "...  взять  под  наблюдение  места   проживания
родственников Макова по адресам... а также  следующие  места  возможного
появления разыскиваемого...  организовать  патрулирование  на  вокзалах,
пристанях,   аэропортах,   снабдив   патрульные    группы    фотографией
разыскиваемого... Опрашивать  лиц,  задержанных  за  бродяжничество,  на
предмет получения информации о местонахождении Макова..."
   Дальше все было просто. Эти документы включили  огромный,  сложный  и
четко отлаженный механизм розыска, действующий по всей стране.  Деваться
Макову было попросту некуда, как  говорят  опытные  рецидивисты:  дальше
границы не убежишь.
   Макова арестовали на глухом сибирском  полустанке,  и  не  помог  ему
купленный у случайного попутчика  паспорт  с  переклеенной  фотографией:
направленная  в  Москву  дактокарта  вернулась   с   лиловым   штемпелем
"Всесоюзный розыск".
   Чтобы ускорить дело, его  не  стали  этапировать  общим  порядком,  а
командировали спецконвой, и  сутки  спустя  не  успевший  опомниться  от
самолетного  гула,  смены  событий,   городов,   климатических   зон   и
впечатлений Маков уже сидел в нашей дежурной части.
   Когда его привели к Зайцеву, Маков никакого беспокойства не  проявил,
и это свидетельствовало о хорошей  выдержке:  тешить  себя  мыслью,  что
всплыло какое-то давно забытое мелкое дело, он не мог -  из-за  пустяков
не станут объявлять  всесоюзный  розыск  и  везти  самолетом  через  всю
страну. Это,  как  говорится,  "и  ежику  понятно".  Очень  спокойно  он
выслушал  постановление  о  привлечении   в   качестве   обвиняемого   и
категорически не признал себя виновным.
   Зайцев  не  спорил,  не  пытался  переубедить  и  не  склонял  его  к
признанию. Он тщательно записывал ответы подследственного в  протокол  и
тут же, диктуя вслух сам себе, включал  в  план  расследования  перечень
следственных действий, результаты которых должны были опровергнуть  все,
что только что сказал обвиняемый.
   И эта бесстрастная деловитость следователя, уверенность, с которой он
планировал, как и когда  изобличить  допрашиваемого  во  лжи,  заставили
Макова задуматься. Он не был новичком  и  знал,  что  признание  вины  и
раскаяние  могут  смягчить  ответственность.   И   одновременно   боялся
признаться преждевременно, хотел  вначале  убедиться  в  осведомленности
следователя.
   И Зайцев предоставил ему такую  возможность:  в  деталях  описал  всю
предыдущую жизнь Макова, рассказал даже, как в одной станице  тот  вырыл
одинокой старушке погреб, взяв за это 25 рублей и бутылку водки.
   Такая   осведомленность   следователя   произвела   на    обвиняемого
ошеломляющее впечатление. А когда Зайцев рассказал и о мотивах убийства,
подследственный заговорил...
   - Все раскопали! - с горечью сказал он, подписывая  протокол.  -  Это
потому, что ножик у меня приметный. Зря выбросил его. Тогда не сидел  бы
сейчас здесь...
   Мы могли бы сказать убийце, что нож - это только одно звено в системе
доказательств, что не будь его, была бы  другая  улика,  ибо  преступник
всегда оставляет следы  и  все  его  так  называемые  "ошибки"  являются
логическим следствием  самого  факта  совершения  преступления,  который
неизбежно обусловливает и встречу с правосудием,  но  он  все  равно  бы
этому не поверил. Да и убеждать его не было никакой необходимости.
 
Сюжет второй 
 
ПИСЬМО ИЗ ОДЕССЫ 
 
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ 
 
   Не полагаясь на память, я заглянул в записную книжку. Все  правильно,
улица Окружная, 96. Я еще раз осмотрелся по  сторонам  и  толкнул  тугую
калитку. В глубине двора,  под  навесом,  укутавшись  клетчатым  пледом,
горбилась на невысокой скамеечке старушка в  коричневом  платке.  По  ее
насиженной позе и экипировке было видно, что здесь она проводит все свое
время, с утра до вечера, если, разумеется, этому не препятствует погода.
Развлечений  ей  явно  не  хватало,  и  она  с  выжидающим  любопытством
устремила взгляд на незнакомого человека.
   - Где у вас уполномоченная проживает? - спросил я, подойдя поближе.
   -  А  вы  по  какому  вопросу?  -  оживилась  старушка,  приглашая  к
разговору.
   - По делу, - и, чтобы столь краткий ответ не разочаровал ее,  туманно
добавил:
   - Насчет переписи.
   - Поднимитесь по лестнице и направо - пятая квартира.
   Дверь открыла дородная пожилая женщина  с  крупными  чертами  лица  и
властным голосом. Она так  тщательно  изучала  мое  удостоверение,  что,
наверное, запомнила даже его номер, после чего впустила меня в прихожую.
   - Чем интересуетесь? - несколько покровительственно спросила она.
   - Тунеядцами, пьяницами, скандалистами, хулиганами. Кто, так сказать,
мешает нормально жить трудящемуся человеку.
   - Есть и пьяницы, и скандалисты. Иногда и во двор вечером не выйдешь.
Совсем милиция их распустила. Творят что хотят, вот  давеча  на  пустыре
женщину убили.
   Слыхали небось?
   - Нет, не слыхал.  Я  больше  мелкими  делами  занимаюсь.  Давайте-ка
списки жильцов посмотрим.
   Уполномоченная, сразу же потеряв ко  мне  интерес,  принесла  списки.
Несмотря на преамбулу, она  не  смогла  назвать  ни  одного  конкретного
пьяницу и дебошира, но  несколько  фамилий  я  все  же  выписал  в  свой
блокнот.
   Вернувшись во двор,  я  поговорил  со  скучающей  старушкой,  обсудив
волнующую ее проблему о влиянии запусков космических  ракет  на  мировую
погоду. Потом я еще провел много различных  бесед  с  жильцами  этого  и
соседних   дворов.   Темы   разговоров   были   самыми   различными:   с
пятнадцатилетним  Колькой  Макеевым  мы  поговорили  о   борьбе   самбо,
пограничной службе и способах запуска змея, с дворником дядей Ваней -  о
слухах по поводу повышения цен на водку, а между этими полярными  темами
поместились десятки других: о футболе,  хоккее,  семейной  жизни,  вреде
пьянства, последнем фильме и множестве других житейских дел. И, конечно,
мои собеседники  не  догадывались,  что,  обсуждая  различные  обыденные
вопросы, большие и маленькие, я получал и другую, нужную мне  информацию
или, по крайней мере, убеждался, что таковой они не располагают.
   Закончив обход дворов, я вышел на узенькую кривую немощеную улицу,  к
развалинам сносимого дома, возле  которого  десять  часов  назад  собака
потеряла след. Почему это произошло, оставалось только  догадываться,  и
даже проводник,  или,  как  их  теперь  называют,  инспектор-кинолог,  в
недоумении  разводил  руками.  Земля  была  сухой,  а  канавы  и   груды
строительного мусора обычно не могут обмануть чутье ищейки...
   Но Буран беспомощно вертелся на месте, неуверенно обнюхивая  камни  и
куски бетона с торчащими штырями арматуры. Н-да, запах  -  дело  тонкое.
Даже ученые до сих пор не пришли  к  единому  мнению  о  его  природе  и
характере  происхождения,  сторонники  молекулярной  и  волновой  теорий
ломают копья на страницах многочисленных статей и монографий, на научных
конференциях и симпозиумах. Так что упрекать  пса  в  том,  что  он  без
видимых причин потерял след, было бы просто несправедливо.
   Хотя если бы не эта осечка, все, что сейчас делал я и  мои  товарищи,
возможно, было бы ненужным. Такое тоже бывает, однако это слишком хорошо
для того, чтобы повторяться часто, собака,  даже  самая  хорошая,  редко
выполняет, человеческую часть работы.
   Улица вилась между низенькими обветшалыми  домами,  доживающими  свои
последние годы: город разрастался, и новостройки подступали  вплотную  к
окраине. Через несколько сотен метров, за поворотом, начинался  пустырь,
точнее, нечто среднее между пустырем и законсервированной несколько  лет
назад стройплощадкой.  Сейчас,  при  солнечном  освещении,  он  выглядел
иначе, чем в рассветных сумерках: обычная,  поросшая  травой  пустошь  с
наваленными  кое-где  грудами  бетонных  блоков  и  успевших   заржаветь
металлоконструкций.
   Скопление наших машин и белый  фургон  ненужной,  вызванной  впопыхах
"скорой  помощи",  высвечиваемый  фарами  круг,   в   KOTODOM   работали
сотрудники оперативной группы, вспышки блицев, неизбежная  суета  первых
минут следствия - все это ушло в прошлое, оставшись там - в десяти часах
позади. Сейчас пустырь внешне снова был обычным пустырем, хотя  в  наших
документах он теперь именуется местом происшествия, и дюжина скрепленных
печатями фотографий сохранит на несколько десятков  лет  ту  обстановку,
что находилась в освещенном круге.
   Чтобы спрямить дорогу, я пошел через пустырь наискосок и в нескольких
метрах  миновал  место,  где  лежал  труп.  По  предварительной   оценке
эксперта,  смерть  наступила  от   множественных   переломов   ребер   и
внутреннего кровоизлияния, причиненных ударами тупым твердым  предметом.
Попросту говоря, Коровину забили насмерть ногами -  способ,  характерный
для такого механизма образования телесных повреждений.
   Собственно, этот конец был  закономерным  завершением  образа  жизни,
который вела потерпевшая. Она постоянно пьянствовала, занималась  мелкой
спекуляцией и поэтому была  частой  гостьей  в  райотделе,  неоднократно
получала предостережения об изменении образа жизни, но,  "продержавшись"
некоторое время, вновь принималась за старое. Как она оказалась на  этом
пустыре, довольно далеко от своего дома, кто, за что  и  почему  жестоко
избивал ее, мы пока не знали.
   Пройдя пустырь, я вышел на улицу нового микрорайона и  на  трамвайной
остановке встретил Вадима Гришанина, который тоже возвращался  в  отдел.
Мы перекинулись несколькими словами -  разговаривать  не  хотелось:  оба
устали и к тому же обсуждать особенно нечего - сейчас был  период  сбора
информации, время ее обработки и анализа еще не  наступило.  Я  подумал,
что все мы сейчас похожи на муравьев, возвращающихся из  разных  мест  в
муравейник с крупинками того, что удалось  добыть.  Потом  эти  крупинки
сольются воедино и получится нечто довольно весомое. Как любит  говорить
наш шеф: "Курочка по зернышку клюет, а яичко  вот  какое  получается"  -
здесь он показывает внушительного вида кулак.
   Составление рапорта заняло около часа, после чего я отправился домой,
не потому, что мой рабочий день продолжался уже больше двенадцати часов,
просто на сегодня я выполнил все свои функции.
 
ДЕНЬ ВТОРОЙ 
 
   После  селекторного  совещания  замнач  райотдела  Фролов,  начальник
уголовного розыска Есин, Ищенко, Гришанин и я отправились в прокуратуру:
прокурор вызывал к себе руководство и оперсостав, работающий по делу  об
убийстве Коровиной. Обычно на такие доклады ходили Фролов с  Есиным  или
даже один Есин, и то, что сегодня собирали почти  все  отделение,  могло
свидетельствовать только об одном: либо Петровский  почему-то  недоволен
ходом работы, либо просто решил усилить  надзор  за  розыском.  Впрочем,
причины эти могли переплетаться.
   В просторный кабинет прокурора все мы входили с  некоторой  робостью:
Петровский  был  крут  характером,  ревностно  надзирал  за  соблюдением
законности и был скор на  возбуждение  дисциплинарных  преследований  за
малейшие промахи и упущения в работе. Массивный,  с  неподвижным  лицом,
почти всегда в форменном мундире с  двумя  большими  звездами  советника
юстиции в петлицах, он даже одним внешним видом подавлял собеседника,  и
в районе было всего несколько человек, которые могли  не  соглашаться  и
спорить с ним. К тому же спорить  бесполезно:  он  обладал  способностью
использовать в  качестве  аргумента  общеизвестные  истины,  на  которые
просто невозможно возразить, и  в  результате  этого  всегда  оказывался
правым.
   Сегодня прокурор был явно не в духе. Он коротко поздоровался и, молча
указав на стулья, вызвал Зайцева. Когда  следователь  вошел.  Петровский
секунду помолчал, оглядывая собравшихся.
   - Давайте по порядку, - пророкотал он. - Доложите дело с начала. Все,
что у нас есть.
   - Вчера, около пяти утра,  дворник  Посмитный  обнаружил  на  пустыре
лежащую женщину и вызвал  "скорую  помощь".  -  Зайцев  говорил  как  по
писаному. - Врачи установили, что она мертва,  и  сообщили  в  рай