культурный уровень?
   - Я думаю, что для наблюдения вы могли выбрать машину попроще, без  огней
и надписей на боку, - сказал Денис.
   - А-а, это... - протянул лейтенант. - Ну так это вопрос к Суровцу. У него
других не было.
   - А почему прямо напротив офиса?
   - Ну что ты ко  мне  пристал,  Петровский?  -  Паршнов  вздохнул.  -  Мне
сказали: стань здесь. Я стал и стою. Как вкопанный. Ну?.. Кто-то,  наверное,
гоняется за фургонами по городу, кто-то в кустах сидит, на камеру пишет -  а
мое место здесь.
   Кофе никак не желал остывать, пластиковый стаканчик  нагрелся  и  обжигал
пальцы. Денис поставил его на приборную доску. Он сильно  сомневался,  чтобы
кто-то гонял за кем-то по городу. В лучшем  случае  можно  было  представить
себе еще парочку милицейских машин, украшенных красно-синими  спецсигналами,
застывших где-то напротив  "визиревских"  гаражей.  И  оперов  -  скучающих,
поругивающих его. Петровского, и всю городскую прокуратуру заодно.
   - Книга хоть интересная? - спросил Денис.
   - Драк маловато, - пожал плечами Паршнов. - И не трахается никто... Да ты
пей кофе, Петровский. Остынет.

   * * *

   В этот день 000 "Визирь"  недосчиталось  еще  одного  своего  сотрудника.
Куда-то  запропал  шофер  Гоша,  он  же  Парамоненко  Григорий   Васильевич,
пышноусый ебарь, друг и утешитель всех буфетчиц города Тиходонска. На  вечер
седьмого числа у него была назначена встреча  с  некой  Екатериной  Пигиной,
раздатчицей кафе "Дорожное"; Гоша не пришел. Рано утром восьмого  к  Гоше  в
квартиру стучался сосед - одолжить пару тысяч до получки; никто не открыл.
   В конце концов Гоша не явился на работу, хотя в  этот  день  на  "точках"
проходила генеральная уборка и ему предстояло вывезти всю стеклянную тару  и
прочий хлам из подсобок. Уборка сорвалась, Гошу ждал  серьезный  нагоняй  от
Вал Валыча - но Гоша не явился и на следующий день, и через неделю, и  через
месяц. В металлическом шкафчике, где переодевался Гоша, под замком  остались
его рабочие куртка и брюки, схватившиеся буквой L носки, мелкая  расческа  с
несколькими застрявшими в ней волосками.
   Когда наняли нового шофера, замок на шкафчике спилили, вещи выбросили.  В
кармане  рабочей  куртки  нашли  пятнадцать  долларов  и  полпачки   "Голден
Америкен". Гоша так и не вернулся за ними.


   Глава вторая
   НЕ ЗАГОНЯЙТЕ ЛЮДЕЙ В УГОЛ

   Простейшее естественное действие превратилось в пытку.
   - Какая скотина! Нет, надо с этим кончать...
   Глухо  зашумела  вода  в  бачке.  Закачалась  пластмассовая  фиговинка  с
освежителем.
   Додик скребся с наружной стороны в дверь, скулил.
   - Фу, - сказала Маша Вешняк. - Пшел.
   Розовая бумага висела на ролике под крышкой  с  прорезью,  оттуда  торчал
небрежно оборванный край с резвящимися пушистыми  котятами;  Метла  ходил  в
уборную перед тем, как лечь с ней в постель, он и  оборвал.  Одному  котенку
оттяпал полголовы, другому задние лапы и хвост, - но они все равно резвятся,
пушистые и мягкие, как эта бумага, лучшая бумага в городе. Маша  знает,  она
всегда берет ее в своем итальянском супермаркете.
   Но бумагой она не пользуется. Вот уже почти месяц.  Маша  взяла  с  полки
рулон ваты, отделила верхний слой, смочила в теплой воде под краном.  Только
вата,  девочки,  никакой  бумаги.  Если  ваш  любимый  парень  принципиально
работает насухую, если ему нравится бурить ваш задний проход, а кончает  он,
лишь когда вы начинаете реветь белугой - забудьте о  бумаге,  девочки,  даже
если это лучшая в городе бумага из магазина "Рапалло". Вы будете подтираться
влажной ваткой и каждый раз вставлять специальные свечки, чтобы прямая кишка
не растрескалась окончательно и не высыпалась в унитаз по кусочкам.
   Маша бросила использованную  вату  в  мусорное  ведро.  Вымыла  руки.  По
привычке сжала ягодицы в  кулачок,  удерживая  воображаемую  монетку.  Будто
раздавила капсулу с  кислотой.  Она  схватилась  руками  за  края  раковины,
постояла,  пережидая  боль.  Свечка  наконец  растаяла,  боль  стала   тише.
Привычней.
   Додик стал поскуливать.
   - Глохни, - сказала Маша.
   Выходить не хотелось. Здесь, в запертой  уборной,  она  чувствовала  себя
более защищенной, да и  ходьба  доставляла  немало  неудобств.  Что  бы  еще
сделать? Маша скинула рубашку, обтерлась косметической салфеткой. Посмотрела
на себя  в  зеркало.  Вот  маленькая  грудь,  соски  едва  выступают  на  ее
поверхности; слишком маленькая, чтобы Метла  мог  уложить  посерединке  свое
полено и сделать "паровозик в тоннеле". Впалый  живот,  похожий  на  круглое
блюдо, края которого очерчены сводом реберной клетки и тазовыми  костями,  а
вот и ноги, знаменитые ноги Маши Вешняк,  экспортный  товар  класса  А.  Два
здоровенных синяка в верхней части бедра, уродливые синие пятна на  коленях,
из-за которых приходится надевать темные колготы, которые еще  в  96-м  были
всеми похерены и забыты.
   Колени заметно распухли.  Ну  да,  ведь  Маше  Вешняк  иногда  приходится
ползать на своих знаменитых экспортных коленях перед дружком  Метлой,  делая
при этом всякие такие дела, работая в поте лица. Кстати, лицо. Что там у нас
с лицом?.. Маша провела по щекам и лбу свежей салфеткой. Не помогло. Ее лицо
никогда и близко не лежало у пределов  совершенства:  слишком  покатый  лоб,
широкие скулы, невыразительные брови. Но оно было интересным"  черт  побери,
выразительным,  это  лицо  рассматривали  украдкой,  как  что-то  стыдное  и
влекущее, его ели глазами, пожирали... но вот  желтеющее  пятно  под  правой
бровью все-таки не придает ему шарма. И эта напряженная складка вокруг  рта,
появившаяся от постоянного ощущения боли. Иногда у Метлы что-то  замыкает  в
голове, он запускает большие пальцы в углы ее рта и тянет в  стороны,  будто
собираясь порвать его; иногда плотно закрывает ладонью нос и рот, смотрит  с
рассеянной улыбкой (она чувствует, как полено становится тяжелее и  тверже).
Иногда просто бьет по лицу. Обычный  минет  -  салют"  кажется  теперь  Маше
Вешняк трепетной лаской. Ее дружку Метле, видно, тоже - поэтому он его давно
не практикует.
   Пол холодный, она давно замерзла.
   Маша набросила  еще  теплую  рубашку.  Его  рубашку.  Пропахшую  потом  и
сигаретами. Здесь же лежат его джинсы, свитер и трусы.  Просто  удивительно,
что Метла еще принимает душ, прежде чем лечь с ней в постель. Прямо неудобно
становится.
   Они ведь помирились, да. Недели две уже, как он сказал: "Извини,  Маш,  я
вел себя как последний скот, я просто здорово испугался, сам  не  знаю,  что
это на меня нашло". Еще сказал: "Без твоего разрешения я пальцем к  тебе  не
притронусь больше". В ту ночь она позволила ему дотронуться до себя пальцем,
всеми пальцами, всем, чем угодно, и сама дотрагивалась до  него  тоже.  Маша
думала, что выкрутит  его  досуха,  выжмет,  как  лимон.  Думала,  он  будет
трястись в оргазме, как параноик, рычать, становиться на мостик, - вот тогда
она наконец сможет плюнуть ему в лицо, потому  что  Метла  и  в  самом  деле
редкий скот, а он ничего не  сможет  ей  сделать,  даже  не  поймет  ничего,
скотина, козел этот. Но у них ничего не  получилось.  Сдохнуть  и  не  жить.
Метла старался, без дураков, но ничего не получилось, он с таким же  успехом
мог бы пихать в нее спущенный воздушный шарик.
   Он больше не умел по-хорошему.
   Он попробовал сырой человечины и больше не мог кушать шпинат.
   Свитер очень теплый,  исландский.  Маша  сама  ему  покупала  (когда?  не
помнит). Джинсы грязные, жуть просто. В кармане что-то  тяжелое.  Зажигалка.
Пистолет. От него пахнет кислым железом, из дула какой-то  перегар,  типично
мужской запах. Маша не знает, как пистолет называется.  И  есть  ли  у  него
патроны.
   На третий вечер после мировой они  поссорились.  Не  важно,  из-за  чего.
Просто она не выдержала, сказала ему все,  что  о  нем  думает.  "Теперь  ты
станешь гомосеком, если тебя не прикончат".  Ну,  что-то  в  этом  роде.  Он
только что сидел на кровати (шарик опять никуда не полетел), смотрел на  нее
чуть не виновато. И вдруг схватил рукой ее лицо, скомкал, ударил затылком  о
широкую резную спинку. А потом изнасиловал. Все у него получилось, без крема
и без масла, будто гвоздь в стену вогнал.
   Додик выл за дверью.
   - Тихо, тихо, - сказала Маша. - Успокойся, мой хороший.
   Как достать обойму? В кино обоймы чуть ли не сами прыгают  в  руки,  даже
ничего не успеешь разглядеть. А тут... Ладно, если рассуждать логически,  то
зачем Метле носить с собой незаряженный пистолет? Незачем.
   - Тс-с-с, Додик, тихо.
   Он не проснется. Он выложился полностью, это факт. Вся его  энергия,  вся
эта белая склизкая дрянь пополам с растаявшей свечкой  сейчас  узкой  лентой
стекает по ее ноге (экспортный вариант, класс  А).  Если  даже  пистолет  не
выстрелит, он все равно не проснется, можно будет вернуться сюда и  положить
пистолет на место. До следующего раза. Патроны достать не  проблема,  только
бы знать, какие. Есть 9 миллиметров. Есть 7  миллиметров.  Или  пять?  Можно
будет взять разных, штуки по три. Ей много не надо. И ему не надо.
   Маша Вешняк  сжала  пистолет  двумя  руками,  нацелилась  в  воображаемую
голову. Голову  со  свалявшимися  волосами,  открытым  ртом,  покоящуюся  на
подушке.
   Наволочку она сожжет. Подушку тоже. И одеяло придется сжечь.  Вывезти  за
город  и  сжечь.  Погрузить  в  чемодан?  Какая  глупость.  С  чемоданом   в
электричку, потом через станционный поселок, потом  в  лес.  Собрать  дрова.
Эффектная длинноногая девушка с чемоданом  собирает  дрова  в  лесу.  А  кто
сказал, что дрова будут сухие?  Потом  развести  костер  и  положить  сверху
подушку и одеяло. Эффектная длинноногая девушка, которая... Нет.
   А тело? Что делать с телом?
   Выносить частями и бросать в урны на  остановках.  Сегодня  правую  руку,
завтра левую. Голову послезавтра. Туловище разделить на четыре  части.  Раз,
два, три... семь. Уже неделя. Останутся его ноги и то,  что  между  ног.  За
неделю все это завоняется, в квартиру не войти  будет.  Одежду,  даже  белье
придется прятать в шкаф, под замок, переложить лавандовой бумагой. Так,  еще
позвонить на работу и друзьям, сказать, что заболела ветряной оспой.  А  где
она будет  разделывать  тело?  На  кухне,  на  полу?  Соседи  снизу  здорово
удивятся, когда  увидят  красное  пятно  на  своем  потолке  в  углу.  Будут
шокированы, так скажем. А если в ванне, здесь? Ладно, неделю  она  не  будет
мыться. Целую неделю. Ладно, так и быть.
   Но через неделю, или гораздо раньше, Родик, а может, Хой допрут, что  тут
что-то не так. Они будут искать Метлу. И в первую  очередь  пойдут  даже  не
домой к нему - они придут сюда. "Какая такая ветряная оспа.  Маша?  Открывай
скорее, девонька".
   - ...Да заткнешься ты или нет, животное?! - закричала  она.  Додик  сразу
перестал выть, когти застучали по линолеуму прочь от двери.
   Маша  вспомнила  Татьяну  Друбич  в  "Ассе",  как  она  завалила   папика
Говорухина в ванне, потом переодевалась, а ментошница стояла за  ее  спиной,
дурища такая, здоровая кобыла, проверяла одежду, теребила швы. Потом  Друбич
спросила: можно я вымою чашку?.. Можно, можно. Тоска. Да на фиг  это  нужно?
На фиг!
   С тех пор Маша спала не больше четырех  часов  в  сутки.  Метла  приходил
каждый вечер, открывал дверь своим ключом, не здороваясь, проходил на кухню,
ел, что там было. Потом садился на очко, курил в туалете. Потом мылся. Потом
набрасывался на нее. "Так скажи,  кто  я?  Гомосек?.."  Он  самоутверждался.
Через ее задний проход. Что там, в ее заднице? Ничего, кроме дикой  боли.  А
ему все равно, главное, чтобы ей больнее было, тогда у него стоит. Однажды в
поисках новых впечатлений Метла привяжет к хрену ножик.  Точно  -  привяжет.
Чтобы трахнуть в открытую печень или селезенку, это будет круто.
   Убежать?..
   Прямо сейчас?
   Нет, Маша Вешняк, девочка с монеткой в тугой попе, не будет  ни  от  кого
бегать.
   А почему бы ей не наплевать на свою монетку и не пробежаться немного?
   Почему, в самом деле? Ради спасения собственной жизни?
   Потому. Потому что не убежишь. Кроме тугой попы, у Маши Вешняк  еще  есть
голова на плечах, и эта голова может  просчитать  кое-какие  варианты.  Маша
останется без работы, без квартиры, без денег. Будет ночевать  на  вокзалах.
Умываться по утрам в общественных уборных и стирать свое  белье  в  холодной
воде. Будет давать командированным мужикам, чтобы  скушать  суп  и  сосиску.
Смешно, правда? Конкурс на место продавца в "Рапалло" составлял тридцать три
человека. Когда Маше перед всей толпой объявили, что она принята на  работу,
тридцать две девушки пожелали ей, кто мысленно, а  кто  и  в  полный  голос,
попасть под машину, повеситься, окосеть, утонуть в дерьме.
   Пусть выкусят. Она еще поедет на  летнюю  стажировку  в  Римини  за  счет
фирмы...
   Ногам холодно, пора идти в постель, добирать свои четыре часа.  Маша  еще
раз  глянула  в  зеркало.  Лицо,  глядящее  оттуда,  улыбалось,  теперь  оно
нравилось ей. Что-то озаряло его изнутри, словно  огонек  внутри  китайского
фонарика. Какая-то мысль.
   Маша сунула пистолет обратно в джинсы. Открыла дверь,  вышла  в  коридор.
Нашарила в шкафу свежую ночную  рубашку,  короткую,  до  середины  бедра,  с
глуповатой кружевной оторочкой. Едва поднимешь руки, чтобы поправить волосы,
- все видно. Эта рубашка помнит немало, Метла когда-то  любил  ее,  говорил,
чтобы не снимала, когда они кувыркались вдвоем в постели.  Рассматривал.  Он
никогда не закрывал глаза, любил смотреть,  заглядывать,  любил  лазить  под
подолом. Маша разрешала. На пляже, когда стояли в  очереди  за  колой,  сама
заглядывала ему в плавки. Дура. Ей это нравилось.
   В конце концов взяла другую рубашку, обычную.  Надела.  Приоткрыла  дверь
спальни. Метла лежал животом вниз, обхватив подушку руками. Спал.  Из  кухни
прибежал Додик, ткнулся холодным носом в ногу. Вот собака, кровь за километр
чует.
   - Место, - сказала ему Маша.
   Мысль была следующей: она не будет никого убивать. Сама - не будет. Пусть
с Метлой разбираются его же дружки.  Родик,  например.  Маша  Вешняк  только
стукнет куда надо, расскажет про то дело, все расскажет, по часам и  минутам
- со слов самого Метлы. Как шоферы просили не стрелять, потому что у  одного
дети, у другого отец сердечник, а зарабатывать больше некому,  и  как  Метла
сказал: "Так и быть, хлопцы, живите", -  и  выстрелил.  А  потом  спросил  у
Дрына, не хочет  ли  тот  нацедить  себе  кружечку  тепленькой?  Сам  Метла,
конечно, знает гораздо больше - не только про себя, про всех.  Про  того  же
Родика. Поэтому Родик постарается убить Метлу прежде, чем  того  доведут  до
прокуратуры.
   Когда Маша ложилась в постель, он беспокойно зашевелился, пробормотал  во
сне:
   - ...только попробуй... это... куда.
   Маша напряглась. Груда мяса и костей. Черт  с  ним...  Убить  сейчас  же.
Наплевать в мертвые глаза. Сесть над ним и помочиться в  открытую  пасть.  И
ничего не прятать, чтобы все видели, все знали, что это  она,  Маша  Вешняк,
девочка хоть куда (и сколько хочешь раз), прикончила-таки своего  дружка.  И
как прикончила!..
   Груда мяса и костей.
   Обтошниться.
   Нет...
   Этот следователь, он такой высокий, худой.  Метла  рассказывал.  Говорил:
"Писюган из прокуратуры приходил". Как его звать-то?
   Пэ, пэ. Петров? Пирогов? Пистонов? Петренко?
   Петровский. Хорошо, пусть Петровский. Какой-то Петровский  допрашивал  ее
по поводу дня рождения у Газика Димирчяна. Высокий и худой  Петровский.  Где
же он сидит, в какой прокуратуре-то? В  областной?  Городской?  Районной?  И
сколько в Тиходонске районов?
   Много. Хоть заешься.
   Но это не страшно.  Ведь  есть  телефон  в  конце  концов,  есть  именной
электронный справочник на главпочтамте, есть список организаций, всего шесть
тысяч за справку. И никаких очередей.
   И что потом сказать ему?
   Здравствуйте, мы с вами не знакомы, но я  девочка  хоть  куда  и  сколько
хочешь, желаю капнуть на своего дружка, который затрахал меня в жопу.
   Здравствуйте, я говорю из таксофона, у меня нет времени, за мной по пятам
гонится мой бывший дружок, который проходит по  одному  из  ваших  дел.  Мне
нужно срочно сообщить вам нечто важное.
   Здравствуйте, я  располагаю  информацией  по  делу  Есипенко,  мне  нужно
встретиться с вами  на  нейтральной  территории,  я  готова  даже  подписать
протокол, если вы  гарантируете  мою  безопасность...  И  если  обещаете  не
трахать меня куда попало.
   Машино лицо светилось на подушке, словно китайский  фонарик.  Она  знала,
что найдет его. Худого и высокого.

   * * *

   - Проша, тебе приходилось когда-нибудь слышать,  чтобы  в  кафе  подавали
наркотики?
   Проша важно поправил на носу очки. Он не обиделся, потому что знал:  речь
идет не о "Космосе" конкретно и не о нем самом. Он уже привык,  что  за  его
стойку присаживаются следователи горпрокуратуры в мятых пиджаках,  с  явными
следами недосыпа на лицах - и задают ему разные неожиданные вопросы.
   Проша ответил, взбивая в чашке кофейную пенку:
   - Даже по телевизору видел. Про "Коломбо", кажется.
   - "Коломбо" меня не интересует, - сказал Денис. - У нас, в  Тиходонске  -
слышал?
   Перед ним на стойку опустилась чашка крепкого двойного кофе.  Проша  взял
переполненную пепельницу, высыпал окурки в мусорное ведро, поставил обратно.
Денис угостил его сигаретой.
   - Наркотики, - сказал Проша, доставая из пачки хрустящую "гитану", -  это
вещь, с которой очень трудно бороться. Наркотики, есть везде и всегда.  Были
и будут...
   - Да, - нетерпеливо произнес Денис. - Так слышал что-нибудь или нет?
   - Легче отучиться есть, пить и жить половой жизнью, чем бросить это дело.
По себе знаю.
   Денис промолчал.
   - А люди... они везде одинаковы: что  в  Москве,  что  в  Боготе,  что  в
Тиходонске, - продолжал Проша. - И если кому-то нужна наркота, он ее найдет.
   - Что ты хвостом крутишь? - психанул Денис. - Я тебя что,  допрашиваю?  А
кстати, если бы допрашивал, то у тебя сразу хвост отвалился бы!
   - Про отваленные хвосты я ничего не слышал, - дипломатично ответил Проша.
- А вот про отрезанные языки - приходилось. Или про открученные  головы.  Но
опять же из-за языков.
   Он аккуратно придвинул чашку Денису.
   Следователь усмехнулся.
   - Ты еще про колумбийский галстук вспомни!
   Проша не обратил на подначку внимания.
   - В конце восьмидесятых все  здесь  было  по-другому:  стояли  кабинки  с
вытяжкой, но полудохлых грилевых  кур  никто  не  брал,  зато  вовсю  курили
травку, "улетали", "гуляли по орбите". У Толика-бармена под  стойкой  стояла
корзина с обычными спичечными коробками, в коробках - анаша, он толкал их по
четыре-шесть долларов за штуку. Никаких проблем не было,  милиция  в  ус  не
дула, старый хозяин только успевал подсчитывать прибыль. Потом ни с того  ни
с сего Толика измордовали какие-то хулиганы, он месяц  пролежал  в  гипсе  и
срочно уволился, у хозяина вдруг сгорела дача, кафе тут же продали,  кабинки
снесли, вытяжку убрали...  Полная  реконструкция,  европейский  ремонт.  Вот
такие дела.
   - А сейчас?
   Проша пожал плечами.
   - Что сейчас? Кофе, пирожное, сардельки.  Две  бутылки  коньяка  за  день
разойдутся - и то хорошо. Новый владелец живет в Степнянске, весь его бизнес
там, он давно спихнул бы этот "Космос", если бы  нашел  подходящего  дурака.
Таких точек в городе наберется  не  больше  десятка,  а  во  всех  остальных
торговля идет валом. Если  сам  хозяин  ленится  или  боится  связываться  с
"дурью", так дилеры приходят, торгуют.
   -  А  тогда,  в  восьмидесятых,  ты  работал  здесь?  -  спросил   Денис,
прихлебывая кофе.
   - Нет. Кто работал в "Космосе", тот давно за стойкой не стоит, свое  дело
успел завести...
   - Или гниет на свалке.
   - Может, и так, - не стал спорить Проша. - Бедняга Толик до сих  пор  еле
ходит.
   Денис выпил кофе, положил пятитысячную бумажку на блюдце. Предложил Проше
еще сигарету, тот отказался.
   - А