ешение и преисполненный намерения следовать ему  при
любых обстоятельствах. На вчерашнем допросе она ничего не рассказала,  и
было похоже, что сегодня тоже собирается молчать. Хотя Зайцев обычно для
повторных допросов готовит такие  убедительные  аргументы,  что  сдаются
даже очень упрямые люди.
   Следователь  печатал  что-то  на  машинке,  а  на  столе  у  него   в
полиэтиленовом пакете стояли ботинки. Это  были  действительно  красивые
ботинки  -  на  толстой  фигурной  подошве  с  "молнией",   замысловатой
фасонистой пряжкой.
   Допечатав, Зайцев вынул лист и, бегло просмотрев, расписался внизу.
   - Постановление о назначении биологической экспертизы, -  пояснил  он
мне. - Кровь на ботинках есть, я  уже  пробовал  люминалом,  хотя  ее  и
замывали. - Он многозначительно посмотрел на Ожогину. - Но кровь  отмыть
не так-то просто. А эксперты нам скажут,  совпадает  ли  она  с  группой
Коровиной. Я думаю, что совпадает. А вот еще постановление о  назначении
экспертизы, на этот раз трассологической. Мне кажется,  что  именно  эта
подошва  отпечаталась  на  платье  убитой,  но  я  могу   ошибаться,   а
специалисты дадут нам точный ответ. Как вы думаете, каким  он  будет?  -
неожиданно обратился  он  к  Ожогиной.  Но  та  безучастно  слушала  наш
разговор и ничего не ответила.
   - Да, кстати. - Зайцев достал еще одну бумагу, на которой внушительно
лиловела гербовая печать. - Вот санкция, сразу после  допроса  тщательно
обыщите квартиру Ожогиной. Наскребите золу в печке.  Зола  бывает  очень
красноречивой. Может быть, она расскажет вам, что Галина сожгла  не  так
давно, не Лешин ли свитер...
   Реакция Совы была совершенно неожиданной.
   - Наплевать мне на то, что вы все разнюхали, -  медленно  проговорила
она, с ненавистью глядя на Зайцева. -  Говорите  и  пишите  что  хотите,
экспертизы свои делайте - это дело ваше. А я ничего не  скажу.  Сажайте,
отсижу! А заодно, - голос ее приобрел издевательский оттенок,  -  можете
эти ботинки в тюрьму посадить, до хозяина-то вам все равно не добраться!
   - Это ты зря, Ожогина, доберемся,  -  уверенно  сказал  Зайцев.  -  А
говорить не хочешь - не надо. Я тебе уже все разъяснил, а решай ты сама,
все же человек взрослый.
   Он быстро написал в протоколе: "От дачи показаний  отказалась",  -  и
протянул подследственной:
   - Расписывайся.
   - И расписываться нигде не буду, - хмуро ответила та.
   - Это тоже твое право. - Зайцев написал: "От подписи отказалась" -  и
подписал протокол.
   - А на досуге,  в  камере,  подумай,  что  ты  укрываешь  не  мелкого
мошенника, не вора или спекулянта, а убийцу. Убийцу! - Он кивнул мне,  и
я повел Сову к машине.
 
ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ 
(вечер) 
 
   Конечно, такого оборота дела никто не ожидал.
   - Да я на сто процентов уверен  был,  что  она  расколется,  -  бурно
выражал свои чувства Есин. - Ей  же  деваться  некуда,  остается  только
плакать, каяться, в грудь себя бить,  мол,  больше  не  буду,  простите,
чтобы суд поверил и снисхождение проявил. А тут... Да она  просто  дура!
Не понимает своего положения, хоть ей разъясняют почти на пальцах!
   Мы  собрались  в  кабинете   Фролова,   чтобы   обсудить   дальнейшее
направление работы, сюда же, "на огонек", зашел проходивший мимо  отдела
Зайцев.
   - Она не дура, - вмешался он в разговор. - Тут дело сложнее.  Ожогина
живет одна, и у нее мечта есть - замуж выйти. И женихов вроде бы  много,
да не берет никто. И в каждом новом кавалере  она  видит  потенциального
мужа и верит в это до тех пор, пока он "подлецом не окажется". Переживет
это разочарование и снова  надеется.  А  тут  появился  этот  донжуан  в
красном свитере.  Видно,  он,  когда  прибежал  к  ней  после  убийства,
разыграл сцену, в любви клялся, говорил, что жениться хочет, но  теперь,
дескать,   роковые   обстоятельства   их   разлучают.   Раньше   никаких
обстоятельств не было - бросали ее, и все. А  теперь  -  "обстоятельства
разлучают". Да она против этих обстоятельств, как  разъяренная  тигрица,
воевать будет. Она сейчас себя не укрывательницей преступника чувствует,
а почти святой - как же, любимого и любящего человека,  жениха  из  беды
выручает, за свое счастье сражается. Она за это счастье готова не то что
в тюрьму - на эшафот пойти, как Жанна д'Арк. Знал ведь, мерзавец, эту ее
струнку, сумел нащупать. Она ему, конечно, и на дорогу денег дала, и еще
послала бы: скопила ведь кое-что на приданое...
   - Это ты, Виталий  Васильевич,  психоанализом  занялся,  -  улыбнулся
Фролов. - А нам сейчас надо думать, как на Лешу выйти. Как я понимаю,  в
этом плане ваши возможности исчерпаны?  -  Он  вновь  стал  серьезным  и
перевел взгляд с Есина на Виноградова, а потом опять посмотрел на Есина,
ожидая ответа от него.
   - Похоже на то, - мрачно ответил Есин. - Никаких зацепок у  нас  нет.
Вот нашли одного, да не того...
   - Поторопились мы Ожогину задерживать. Надо было подождать, пока  она
пойдет на почту, отправит своему приятелю перевод. Заполнила бланк  -  и
никаких проблем: и фамилия, и имя, и отчество известны.
   - Мы не торопились, - возразил, я. - Обстоятельства торопили. Ожогину
надо было брать с поличным, как только она ботинки выбросила.
   - Тоже верно,  -  согласился  Фролов.  -  Ну  а  что  сейчас  делать?
Конкретные предложения есть?
   -  Есть  одна  мыслишка,  -  проговорил  Зайцев,  и   все   выжидающе
повернулись к нему. - Леша, как видно из письма,  ранее  судим.  Возраст
его мы ориентировочно знаем - где-то до двадцати пяти лет. Сколько у нас
ранее судимых с таким именем и в этом возрасте?
   - Много  может  быть.  -  Лицо  Есина  выражало  сильное  сомнение  в
результативности предлагаемого следователем пути.
   - Не так уж и много, наверное, -  продолжал  Зайцев.  -  Можно  будет
отсеять тех, кто не подходит по приметам,  носит  другой  размер  обуви.
Можно будет, наконец, провести почерковедческую экспертизу и установить,
кем из проверяемых написано письмо Ожогиной.
   - Правильно, -  заключил  Фролов.  -  Это  путь  перспективный.  Надо
ограничить круг проверяемых, чтобы было кого отрабатывать.
   - А где гарантии того, что убийца обязательно попадет в этот круг?  -
подал голос Виноградов. - Может, он судим давно, в  другом  городе,  под
другой фамилией, да мало ли что еще!
   - Как говаривал один литературный герой, полную гарантию  может  дать
только страховой полис, - назидательно проговорил Есин,  похлопывая  его
по плечу. - У тебя что, есть другие предложения?
   Других предложений не оказалось, и мы наметили круг вопросов, которым
будет заниматься каждый из нас.
 
ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ 
 
   Отобрали судимых в прошлом Леонидов и Алексеев в возрасте до двадцати
пяти лет, сузили круг, отбросив выехавших из города,  снова  попавших  в
тюрьму и явно не подходивших по росту и внешнему виду.
   Затем пришлось искать в хозяйственных частях следственного  изолятора
и колоний сведения о размере одежды и  обуви  проверяемых,  и  следующим
этапом был отбор тех, кто носил сорок  первый  размер.  Это  была  самая
громоздкая, кропотливая и нудная часть работы.
   Наконец у нас осталось пять человек, подходивших, казалось,  во  всех
отношениях.
   Поскольку Дымина на предъявленных фотокарточках  не  смогла  опознать
никого  из  них,  пришлось  раздобывать  исполненные  каждым  письменные
тексты,  которые  Зайцев  вместе  с  фотокопией   письма   направил   на
экспертизу. С почерковедами договорились, чтобы  исследование  выполнили
вне всяких сроков, и вскоре мы получили ответ, который наконец  поставил
точку над i.
   Автором письма оказался Ляпиков Алексей Федотович, 24 лет,  тунеядец,
в прошлом судимый за грабеж. Стало понятным, почему мы  никак  не  могли
его нащупать: жил он  в  другом  конце  города,  в  нашем  районе  бывал
относительно редко, к тому  же,  кроме  Совы,  ни  с  кем  знакомств  не
поддерживал, и знать его, естественно, никто не мог.
   Мы с Багровым и Виноградовым съездили к нему домой и выяснили, что он
уехал куда-то две недели назад. Матери Ляпикова предъявили на  опознание
несколько пар ботинок, и она без колебаний указала на те, которые изъяли
у Ожогиной: "Вот эти Лешины. Английские. Он их на толчке  за  60  рублей
купил".
   Несколько приятелей Ляпикова тоже опознали эти  ботинки  и  прояснили
одну любопытную деталь:  Ляпиков  был  маленького  роста  и,  болезненно
переживая этот недостаток, всячески  старался  скрыть  его.  Ботинки  на
толстой подошве придавали ему уверенность, поэтому он очень любил  их  и
носил, даже когда они не соответствовали погоде.
   Теперь   стало    понятно,    почему    он,    проявив    незаурядную
предусмотрительность  в  заметании  следов,  не   попытался   сразу   же
избавиться и от ботинок: просто-напросто пожалел...
   Виноградов этому немало удивился.
   - Вот что скупость с человеком делает. Вроде бы все  предусмотрел,  а
на мелочности своей попался.
   - Да он вообще мелкий человечишко, - сказал Есин. - Знаешь, за что он
первый  раз  сидел?  Отобрал  у  двенадцатилетнего  мальчишки  пятьдесят
копеек, расческу и авторучку, избил его. Да и сейчас  -  забил  насмерть
беспомощную старуху, и наверняка - из-за какой-нибудь  ерунды.  Впрочем,
Коровина по натуре была на него похожа - те же поиски мелкой наживы, где
выпросит, где спекульнет, где перепродаст...
   Действительно, подумал я, наверное, есть определенная  закономерность
в том, что одинаковая жизненная ориентация этих людей сплела их судьбы в
такой трагический узел. Они  стоили  один  другого.  И  это  дело  может
служить  наглядной  иллюстрацией  того,  сколь  легко,  при   отсутствии
нравственного  стержня  и  аморфности  убеждений,   перешагнуть   черту,
отделяющую  "безобидное"  сшибание  копеек  от  лишения  жизни   другого
человека.
 
ДЕНЬ ПЯТНАДЦАТЫЙ 
 
   В Одессу летели втроем: я, Багров и Виноградов. Выписав командировки,
мы спустились в  дежурку,  получили  оружие,  запаслись  наручниками  и,
экипированные таким образом, отправились в аэропорт.
   В Одессе было  тепло,  и  Виноградов  предложил  искупаться  в  море,
оказывается, он даже взял плавки для такого случая, но  это  занятие  мы
решили отложить на потом.
   Мы зашли в управление доложиться и отметить  командировки,  и  нам  в
помощь выделили веселого Пашу Цеппелина, который был настоящим одесситом
в том  понимании,  как  их  обычно  представляют.  Вчетвером  пришли  на
Главпочтамт  и  показали  симпатичной  девушке,  сидящей  в  окошке  "До
востребования", фотографию Ляпикова.
   Она его хорошо помнила, ибо Ляпиков вот уже неделю спрашивает  каждый
день денежный перевод и возмущается плохой работой почты. Сегодня он уже
был и собирался зайти завтра. Мы проинструктировали  и  эту  девушку,  и
начальника смены, потом просидели в зале до закрытия, но,  увы,  Алексей
Федотович в этот день так и не появился.
   Мы погуляли по городу, побывали на знаменитой  Дерибасовской,  выпили
пива в не менее знаменитом пивбаре  "Гамбринус",  и  уже  поздней  ночью
неутомимый Виноградов таки потащил нас искупаться в море. Вода  была  не
очень теплой, купание взбодрило, и мы, придя к себе в  номер,  долго  не
могли  заснуть,  переговаривались,  делились  впечатлениями,   смеялись,
вспоминая Пашины прибаутки и анекдоты.
 
ДЕНЬ ШЕСТНАДЦАТЫЙ 
 
   Ляпикова взяли просто и буднично.  Он  появился  около  12  часов,  я
заполнял телеграфный бланк напротив окошка "До  востребования"  и  узнал
его еще до того, как девушка подала условный сигнал, хотя в жизни он был
не таким, как на фотографии. Невысокий, обрюзгший, с  заметным  брюшком,
неожиданным для его возраста,  Ляпиков  старался  держаться  важно,  как
преуспевающий делец. Чтобы  казаться  выше,  он  неестественно  отклонял
назад корпус и запрокидывал голову с неряшливой  прической  и  от  всего
этого выглядел как-то комично, почти карикатурно.
   Когда он протянул в окошко паспорт,  я  подошел  сзади,  а  Багров  и
Виноградов обступили его по сторонам, так что со стороны казалось, будто
здесь собралась очередь жаждущих получить письмо или телеграмму.  Ребята
взяли Ляпикова за руки, а я тихо сказал ему на ухо:
   - Пойдем с нами, Леша.
   И традиционно предупредил:
   - Только без глупостей.
   Этого оказалось вполне достаточно. Ляпиков втянул голову в  плечи  и,
сразу потеряв свой важный вид, молча пошел с нами в  комнату  начальника
смены, молча,  не  задавая  вопросов  и  не  возмущаясь,  позволил  себя
обыскать. Он явно не был героем и начал каяться еще  в  машине,  плакал,
ругал "проклятую пьянку", спрашивал, что теперь с ним будет.
   В управлении он попросил ручку с бумагой и написал убористым почерком
покаянное признание  на  восьми  листах.  Начиналось  оно  словами:  "Я,
Ляпиков  Алексей  Федотович,  осознав  всю  тяжесть  совершенного   мной
поступка и глубоко раскаиваясь в содеянном, хочу облегчить свою  вину  и
чистосердечно  сообщить  следственным  органам  о  совершенном  мною..."
Заканчивалось признание словами: "С учетом всего  вышеизложенного  прошу
учесть мою молодость, неопытность, а также полное раскаяние и  признание
своей вины и смягчить мне меру наказания".
   Между этими фразами он описывал свою тяжелую жизнь  без  отца,  ругал
"плохих дружков" и  взывал  к  гуманности  советского  закона.  О  самом
преступлении Ляпиков написал на одном листе. Идя к Сове (он так и назвал
свою невесту Совой), он зашел в пивнушку, там разговорился  с  Коровиной
(ее он называл пьяной бабкой), она предложила ему  купить  "по  дешевке"
три бутылки коньяка. Он согласился и повел Коровину к Сове,  так  как  у
него не было денег. По дороге возник спор  о  цене,  а  когда  проходили
пустырь, Ляпиков решил, что глупо платить деньги за то, что можно  взять
даром, и вырвал у Коровиной сумку. Та вцепилась  ему  в  волосы,  и  он,
озверев, сбил ее на землю и долго избивал ногами, пока не обнаружил, что
она уже не дышит. Тогда он побежал, по дороге сумку забросил в  траву...
У Совы снял свитер с пятнами крови, переобулся.  Рассказал,  что  "забил
бабку". Свитер приказал сжечь, а ботинки - спрятать и  только  в  случае
реальной опасности выкинуть на  свалку.  Поспешно  пообещал  жениться  и
уехал, получив от "невесты" сто рублей...
   Я посмотрел на Ляпикова, который заискивающе  улыбался  и  все  время
пытался доверительно заглянуть мне в глаза, и  задумался:  что  лучше  -
когда  человек  совсем   не   имеет   никаких   убеждений   или   твердо
придерживается своих принципов, даже если они у него поставлены с ног на
голову. Я так и не решил этот вопрос,  но  подумал,  что  для  нас  дело
закончено, однако  есть  в  этой  истории  еще  один  человек,  которому
предстоит пережить жесточайшее разочарование и крушение своих иллюзий.
 
ДЕНЬ СЕМНАДЦАТЫЙ 
(вместо эпилога) 
 
   Конечно, она представляла эту встречу не так. Но независимо от  того,
что рисовалось ее воображению, даже здесь, в ИВС, на очной  ставке,  она
ожидала от своего "жениха" другой реакции.
   Ляпиков обошел стул, на котором сидела Ожогина, даже не взглянув в ее
сторону, и после ответов на  формальные  вопросы,  предшествующие  очной
ставке, подробно рассказал, как  и  что  делала  гражданка  Ожогина  для
укрывательства совершенного  им  преступления.  Сова  смотрела  на  него
затравленным взглядом, и дело было не  в  смысле  его  показаний  -  она
полностью согласилась с ними, согласилась сразу,  не  придавая  никакого
значения столь резкому изменению своей позиции на следствии,  -  она  не
могла понять, чем вызвана такая холодность и безразличие ее жениха.
   - Ты, наверное, думаешь, что это я тебя  выдала?  -  тихо  заговорила
она, когда протокол был подписан. - Честное  слово,  нет,  клянусь,  чем
хочешь, вот у следователя спроси.
   Она с надеждой посмотрела на Зайцева.
   - Что верно, то верно, Галина нам помочь отказалась, так что пришлось
обходиться своими силами, - подтвердил тот.
   - Да мне все равно, - сквозь зубы бросил Ляпиков, не поворачиваясь  к
своей подруге.
   - Лешенька, ты не расстраивайся, отсидим и поженимся, я тебя дождусь,
обязательно дождусь!
   Сова говорила с такой убежденностью и верой, так преданно смотрела на
своего кумира, что я поразился: никогда нельзя было  даже  предположить,
что  в  глубине   души   непутевой   разбитной   Совы   таится   столько
нерастраченных эмоций.
   - Ну и дура! - со злостью выругался Ляпиков и, повернувшись наконец к
Ожогиной, с ненавистью посмотрел ей в лицо. - Чего  ты  ко  мне  лезешь?
Дождусь! Да на  кой  ты  мне  нужна!  Кто  тебя  вообще  замуж  возьмет,
потаскуху!
   Он подобострастно повернулся к Зайцеву и льстиво  улыбнулся,  как  бы
приглашая вместе посмеяться над глупой Совой.
   Следователь брезгливо поморщился и встал.
   - Очная ставка окончена.
   Он нажал кнопку, и в дверях показался выводной.
   -  До   свидания,   гражданин   следователь,   -   с   преувеличенной
почтительностью  попрощался   Ляпиков   и   даже   обозначил   угодливый
полупоклон. В мою сторону он  даже  не  посмотрел,  он  уже  понял,  что
главный тут Зайцев, и соответственно переориентировал свое поведение.  -
Может, лишнюю передачку разрешите?
   - Обойдешься. - Зайцев сделал нетерпеливый  жест  рукой,  и  выводной
подтолкнул Ляпикова в  коридор.  Я  подумал,  что  Зайцев  отказывает  в
передачах крайне редко, в этом смысле он слыл либералом, значит, Ляпиков
ему так же омерзителен, как и мне.
   Ожогина сидела неподвижно, глядя в одну точку. Я думал, что она будет
плакать, но глаза у нее  были  сухими,  только  взгляд  стал  совершенно
невыразительным, каким-то мертвым и оттого страшным.
   - Не расстраивайся, Галя, - сказал я ей. - Все равно бы у тебя с  ним
жизни не было. Это же подонок. Жалко, что ты в  этом  поздно  убедилась.
Надо было в свое время нас послушать.
   Ожогина сидела в прежней позе, я даже не был уверен, что она  слышала
мои слова.
   - Пойдем, я отведу тебя, - тронул я ее за  плечо,  и  она,  выйдя  из
оцепенения, встала и вышла в коридор.
   Она шла впереди, и плечи  ее  вздрагивали,  мы  подошли  к  камере  с
неровной цифрой "семь", написанной тусклой масляной  краской  на  обитой
железом двери, и я почему-то вспомнил, что семь - счастливая  цифра.  Но
Ожогиной она не сулила ни счастья, ни облегчения, а наоборот - бессонную
ночь, неминуемое прозрение и неизбежный ужас от того, что вся  жизнь,  и
без  того  безалаберная  и  неустроенная,  теперь   исковеркана   своими
собственными руками, что рухнули все надежды на иную, счастливую долю...
И во имя чего все это...
   Дверь камеры закрылась, и я услышал звук, который всегда представлял,
когда встречал в книгах выражение "вой раненой волчицы".  Я  заглянул  в
волчок. Ожогина лежала на нарах ничком, обхватив голову руками.
   "Как бы не надумала руки на себя наложить". - Я заглянул к дежурному:
   - Ожогину в "семерке" - под особый контроль.
   Когда уже спускался по  крутой  железной  лестнице,  внезапно  пришла
мысль, что даже отпетый рецидивист, поборник блатного кодекса чести, был
бы мне менее гадок, чем угодливый и льстивый Ляпиков. С тем, по  крайней
мере, все ясно с первого взгляда.
   Зайцев ждал меня внизу, мы молча  прошли  двор,  огороженный  высоким
каменным   забором   с   колючей   проволокой,    предъявили    часовому
удостоверения, через маленькую  калитку  в  массивных  стальных  воротах
вышли на волю и одновременно глубоко  вздохнули.  И  хотя  воздух  здесь
ничем не отличался от того, которым мы дышали во дворе, за забором,  нам
показалось, что дышится тут легче.
 
Сюжет третий 
 
БЕРЕЗОВЫЙ ПОИСК 
 
1. ОЗЕРО 
 
12 часов 15 минут 
Температура воздуха +36С 
Александр 
 
   Когда я наконец вскарабкался на вершину  насыпи,  сердце  давало  под
сотню ударов - в изнурительную жару взбежать по крутому  склону  не  так
просто, как обычно.
   Насыпь возвышалась  метров  на  десять,  трава,  деревья,  кустарники
оставались внизу, а здесь была только острая щебенка с  пятнами  мазута,
темные, сочащиеся