холодная расчетливость заинтриговали Каупервуда. Она,  со  своей  стороны,
всячески старалась его завлечь и в конце концов преуспела;  местом  встреч
им служила ее квартира на  Северной  стороне.  Связь  эта  длилась  месяца
полтора; новая возлюбленная даже не  очень  нравилась  Каупервуду.  Всякой
женщине,   которая   с   ним   сближалась,   предстояло   состязаться    с
привлекательностью Эйлин и  былым  очарованием  его  первой  жены.  А  это
оказывалось не так уж просто.
   Именно в ту пору, чем-то напоминавшую первые годы супружества с Лилиан,
когда они тоже почти никуда  не  выезжали,  Каупервуд  встретил,  наконец,
женщину, которой суждено было оставить глубокий след в его жизни. Он долго
не мог ее забыть. Это была жена  молодого  скрипача,  Гарольда  Сольберга,
датчанина, поселившегося в Чикаго. Сама она не  была  датчанкой.  Мужа  ее
выдающимся  скрипачом  никак  нельзя  было   назвать,   хотя   музыкальным
темпераментом он несомненно обладал.
   Всем нам приходилось сталкиваться, и в самых разных областях,  с  этими
будущими светилами, без пяти минут знаменитостями, непризнанными  гениями.
Это любопытный  народ,  с  великим  упорством  предающийся  тому  делу,  к
которому вопреки всему считает себя призванным. У этих людей и  подобающая
внешность и все традиционные  замашки  профессионала,  однако  это  только
"медь звенящая  и  кимвал  бряцающий".  Достаточно  было  самого  краткого
знакомства с  Гарольдом  Сольбергом,  чтобы  отнести  его  именно  к  этой
категории людей искусства. У него был хмурый блуждающий взгляд, длинные до
плеч темно-каштановые кудри, которые он  зачесывал  назад,  оставляя  одну
прядь по-наполеоновски  спущенной  на  лоб,  младенчески  нежный  румянец,
чересчур пухлые, красные,  чувственные  губы,  красивый  нос  с  небольшой
горбинкой, густые брови и усы, которые топорщились так же беспокойно,  как
и его болезненно самолюбивая и ничтожная душа. Родные услали его из Дании,
потому что в двадцать пять лет он все еще никак не проявил себя и только и
делал, что докучал замужним дамам, в которых постоянно влюблялся. В Чикаго
Сольбергу пришлось жить на сорок долларов в месяц,  которые  высылала  ему
мать, и на скудный заработок от уроков музыки. Денег  было  маловато,  но,
расходуя их на свой лад "экономно" - то есть одеваясь  шикарно  и  питаясь
впроголодь, - он как-то выворачивался и даже сумел окружить  свою  персону
неким романтическим ореолом. Ему было всего двадцать восемь лет, когда  он
встретил Риту Гринаф  из  Уичиты,  штат  Канзас;  к  тому  времени,  когда
Сольберги познакомились с Каупервудом, Гарольду было тридцать четыре года,
а его жене - двадцать семь.
   Она училась в  чикагской  школе  живописи  и  ваяния  и  встречалась  с
Сольбергом на студенческих вечерах; в ту пору ей казалось, что  он  играет
божественно и что жизнь - это только искусство и любовь. Весна, сверкающее
на солнце озеро, белые паруса яхт, несколько прогулок  и  бесед  в  тихие,
задумчивые вечера, когда город утопает в золотистой дымке, завершили дело.
Затем последовало внезапное венчанье в субботний вечер, свадебная  поездка
в Милуоки на один день, возвращение в студию, которую  нужно  было  теперь
переоборудовать для двоих, и поцелуи,  поцелуи  без  числа,  пока  не  был
утолен любовный голод.
   Но  одними  поцелуями  сыт  не  будешь,  и  вскоре  начались   семейные
неурядицы. Счастье еще, что молодым не пришлось  столкнуться  с  подлинной
нуждой. Рита была сравнительно обеспечена. У отца ее  был  в  Уичите  свой
небольшой элеватор, приносивший ему неплохой доход, и, когда она  внезапно
вышла замуж, старик решил по-прежнему высылать ей  деньги,  хотя  служение
искусству, которому посвятили себя дочь  и  зять,  было  для  него  чем-то
совершенно  чуждым  и  непонятным.  Тщедушный,  робкий,  мягкий   человек,
предпочитавший лучше наживать поменьше, лишь  бы  ничем  не  рисковать,  и
словно созданный для жизни в провинциальной глуши, он смотрел на  Гарольда
примерно так, как мы стали бы смотреть на адскую машину, - с любопытством,
однако держась на почтительном расстоянии. Но со временем - ибо даже людям
простодушным не чужды человеческие слабости  -  он  стал  гордиться  своим
зятем, хвастался по всей округе Ритой и ее супругом-музыкантом,  пригласил
их на все лето к себе в гости, желая поразить  соседей,  а  осенью  привез
жену в Чикаго навестить молодых, и мать Риты,  мало  чем  отличавшаяся  от
любой фермерши, ездила с ними кататься, участвовала в пикниках, бывала  на
артистических вечеринках в студиях. Это было  забавно,  наивно,  нелепо  и
типично для Америки того времени.
   Рита Сольберг  была  по  натуре  женщина  довольно  флегматическая.  Ее
округлые, мягкие формы говорили о том, что годам  к  сорока  ей  предстоит
растолстеть, и все же она была  на  редкость  привлекательна.  Шелковистые
пепельные волосы, влажные серо-голубые глаза, нежная кожа и  ровные  белые
зубы давали ей право гордиться своей внешностью, и она прекрасно сознавала
силу  своих  чар.  Разыгрывая  детскую  наивность   и   беспечность,   она
притворялась, будто не замечает, какой трепет вызывает ее красота  у  иных
влюбчивых мужчин, а между тем всегда прекрасно отдавала себе отчет в  том,
что делает, и зачем, - ей нравилось испытывать свою власть. Она знала, что
у  нее  великолепные  плечи  и  шея,  пышные  соблазнительные  формы,  что
одевается она изящно, и хотя много тратить на туалеты не может, во  всяком
случае каждая ее вещь носит на себе отпечаток ее  индивидуальности.  Любая
модистка позавидовала бы искусству,  с  каким  она  из  старой  соломенной
шляпы,  лент  и  какого-нибудь  перышка  мастерила  себе  новую,   которая
удивительно шла к ней. Она любила наряжаться  в  белое  с  голубым  или  с
розовым, в коричневое с палевым - наивные, девичьи  сочетания,  в  которых
как бы отражалась ее душа; вокруг  талии  она  обычно  повязывала  широкую
коричневую или красную ленту, а шляпы носила  большие  с  мягкими  полями,
красиво обрамлявшими ее лицо. Рита грациозно танцевала,  недурно  пела,  с
чувством, а иногда и с блеском играла  на  рояле,  рисовала.  Но  все  это
ничего общего не имело с настоящим искусством, - Рита  не  была  подлинным
художником и если чем-либо и выделялась из окружавшей ее среды, то  скорее
своими настроениями и мыслями - изменчивыми, сумасбродными,  своевольными.
С точки зрения общепринятой морали Рита Сольберг  в  ту  пору  была  особа
опасная, хотя сама она считала себя просто милой фантазеркой.
   Изменчивость ее настроений  объяснялась  отчасти  тем,  что  она  стала
разочаровываться в Сольберге. Он страдал одной из самых страшных  болезней
- неуверенностью в себе и неспособностью найти свое призвание. По временам
он никак не мог решить, рожден ли он быть великим скрипачом,  или  великим
композитором, или,  на  худой  конец,  великим  педагогом,  -  впрочем,  с
последней возможностью ему никак не хотелось  примириться.  "Я  артист,  -
любил он говорить. - О, как я страдаю от своего темперамента!" И заключал:
"Чурбаны!  Бесчувственные  скоты!  Свиньи!"  -  это   уже   относилось   к
окружающим. Играл он очень неровно,  хотя  порой  в  его  исполнении  было
немало изящества, лиричности и мягкости, снискавших ему некоторое внимание
публики. Но, как правило, исполнение Сольберга отражало хаос,  царивший  в
его мыслях. Он играл так лихорадочно, так нервно, водил  смычком  с  такой
самозабвенной страстностью, что не мог уже уследить  за  техникой  игры  и
много от этого терял.
   - Дивно, Гарольд! - восторженно восклицала Рита в первые годы их брака.
Потом она уже не была в этом уверена.
   Чтобы стать предметом восхищения, нужно чего-то достигнуть в  жизни.  А
Гарольд ничего не достиг - поневоле должна была признать Рита - и вряд  ли
когда-нибудь достигнет. Он давал уроки, горячился, мечтал, лил слезы, что,
однако, не мешало ему с аппетитом есть три раза в день и время от  времени
заглядываться  на  женщин.  Быть  для   своего   избранника   всем,   быть
единственной и неповторимой, заполнить собою все его помыслы и  чувства  -
на меньшее Рита не хотела согласиться, она  слишком  высоко  себя  ценила.
Поэтому, когда с годами Гарольд начал изменять ей,  сначала  в  мечтах,  а
потом и на самом  деле,  терпение  Риты  истощилось.  Она  вела  счет  его
увлечениям: молоденькая девушка, которой он давал уроки музыки,  студентка
из школы  живописи,  жена  банкира,  в  доме  у  которого  Гарольд  иногда
выступал. Узнав об очередной измене,  Рита  замыкалась  в  себе  и  угрюмо
молчала или уезжала к родным.  Гарольд  униженно  каялся,  плакал,  бурные
сцены заканчивались пылким примирением, а потом  все  начиналось  сначала.
Такова жизнь!
   Потеряв веру в талант Гарольда, Рита перестала  его  ревновать,  но  ей
было досадно, что ее чары уже не властны над ним и что он  смеет  обращать
внимание на других женщин. Под сомнение ставилась ее красота,  а  она  все
еще была красива. Ниже ростом, чем Эйлин, и не такая  крупная,  Рита  была
более пышной,  округлой  и  казалась  нежнее  и  женственней.  Полнота  ее
красила, но, в сущности, она не была хорошо  сложена,  зато  в  изменчивом
выражении глаз, в линии рта, в ее неожиданных фантазиях  и  мечтательности
таилась какая-то чарующая прелесть. Она стояла  выше  Эйлин  по  развитию,
лучше понимала живопись, музыку, литературу, лучше разбиралась в  событиях
дня и в любви была куда более  загадочной  и  обольстительной.  Она  знала
много любопытного о цветах, драгоценных камнях, насекомых, птицах, помнила
имена героев художественных произведений,  читала  на  память  и  прозу  и
стихи.
   Когда Каупервуды познакомились с Сольбергами, те все еще снимали студию
во  Дворце  нового  искусства  и,  по-видимому,  наслаждались  безоблачным
семейным счастьем. Правда, дела у Гарольда шли  неважно,  он  уже  на  все
махнул рукой и плыл по  течению.  Первая  встреча  состоялась  за  чаем  у
Хатштадтов, с которыми Каупервуды сохранили дружеские  отношения.  Гарольд
играл, и Эйлин, - Каупервуда в этот день с  ней  не  было,  -  решив,  что
Сольберги люди интересные, а ей необходимо  развлечься,  пригласила  их  к
себе на музыкальный вечер. Те воспользовались приглашением.


   Каупервуд  с  первого  взгляда   разгадал   Сольберга.   "Неустойчивая,
эмоциональная натура, - подумал он, - и, вероятно,  слишком  слабоволен  и
ленив, чтобы из него когда-нибудь вышел толк!" Тем не  менее  скрипач  ему
понравился. Подобно фигуркам на японских гравюрах, Сольберг был  любопытен
как характер, как тип. Каупервуд встретил его очень любезно.
   - Миссис Сольберг, я полагаю, - сказал он, почтительно склоняясь  перед
Ритой, спокойную грацию и  вкус  которой  он  сразу  оценил.  Она  была  в
скромном белом платье с голубой отделкой  -  по  верхнему  краю  кружевных
оборок была пропущена узенькая голубая лента. Ее обнаженные руки  и  плечи
казались удивительно нежными.  А  живые  серые  глаза  глядели  ласково  и
шаловливо, как у балованного ребенка.
   - Вы знаете, - щебетала она, капризно выпячивая хорошенькие губки,  как
всегда это делала, когда  что-нибудь  рассказывала,  -  я  уж  думала,  мы
никогда сюда не доберемся. На Двенадцатой улице -  пожар  (она  произнесла
"пажай"), и никак не проедешь, столько там машин. А дым  какой!  Искры!  И
пламя из окон. Огромные багровые языки - знаете, почти оранжевые с черным.
Это красиво - правда?
   Каупервуд был очарован.
   -  Очень  даже,  -  весело  согласился   он   с   тем   благодушным   и
снисходительным видом, с каким взрослые говорят с детьми.  Он  и  в  самом
деле почувствовал какую-то  отеческую  нежность  к  миссис  Сольберг,  она
казалась такой наивной,  юной  и  в  то  же  время  бесспорно  обладала  и
характером и индивидуальностью. Лицо и плечи необыкновенно  хороши,  думал
он, скользя по ней взглядом. А миссис Сольберг видела перед  собой  только
элегантного, холодного, сдержанного  человека,  -  судя  по  всему,  очень
энергичного, - с блестящими, проницательными глазами. "Да, это не Гарольд!
- думала она. - Тот никогда ничего не добьется в жизни, даже известности".
   - Как хорошо, что вы взяли с собой скрипку, - говорила между тем  Эйлин
Гарольду в другом углу гостиной. - Мне очень хотелось послушать вас.
   - Вы слишком любезны, - отвечал Сольберг, слащаво растягивая  слова.  -
Как у вас красиво тут: какие чудесные книги, нефрит, хрусталь...
   Эйлин нравилась его мягкая податливость. Он похож ка  впечатлительного,
балованного  мальчика,  подумала  она.  Его   должна   была   бы   опекать
какая-нибудь сильная, богатая женщина.
   После ужина Сольберг  играл.  Высокая  фигура,  глаза,  устремленные  в
пространство,  волосы,  спадающие  на  лоб,   -   весь   облик   музыканта
заинтересовал Каупервуда, но миссис Сольберг интересовала  его  больше,  и
взгляд его то и дело обращался на нее. Он смотрел на ее руки, порхавшие по
клавишам, на ямочки у локтя. Какой  восхитительный  рот  и  какие  светлые
пушистые волосы! Но главное - за всем этим чувствовалась индивидуальность,
определенная  душевная  настроенность,  которая  вызывала   у   Каупервуда
сочувственный отклик, более того - страстное влечение.  Такую  женщину  он
мог бы полюбить. Она чем-то напоминала Эйлин, когда та была на  шесть  лет
моложе (Эйлин теперь исполнилось тридцать три, а миссис Сольберг  двадцать
семь), только Эйлин была более  рослой,  сильной,  здоровой  и  будничной.
Миссис Сольберг - словно раковина тропических морей, - пришло ему в голову
сравнение, - нежная, теплая, переливчатая. Но в ней есть и  твердость.  Он
еще не встречал в обществе подобной женщины. Такой притягательной, пылкой,
красивой. Каупервуд до тех пор смотрел на нее, пока Рита, почувствовав  на
себе его взгляд, не обернулась и лукаво,  одними  глазами,  не  улыбнулась
ему, строго поджав губы. Каупервуд был покорен.  Может  ли  он  на  что-то
надеяться,  -  было  теперь  единственной  его  мыслью.  Означает  ли  эта
неуловимая улыбка что-нибудь, кроме светской вежливости? Вероятно, нет. Но
разве в такой натуре, богатой, пылкой, нельзя пробудить чувство?
   Каупервуд воспользовался  тем,  что  Рита  встала  из-за  рояля,  чтобы
спросить:
   - Вы любите живопись? Не хотите ли посмотреть картинную  галерею?  -  и
предложил ей руку.
   - Когда-то я думала, что буду знаменитой  художницей,  -  с  кокетливой
ужимкой и, как показалось  Каупервуду,  удивительно  мило  сказала  миссис
Сольберг. - Забавно! Правда? Я даже послала отцу  рисунок  с  трогательной
надписью: "Тому, которому я всем  обязана",  Надо  видеть  рисунок,  чтобы
понять, как это смешно.
   И она тихо засмеялась.
   Каупервуд весело вторил ей, чувствуя, как жизнь вдруг  заиграла  новыми
красками. Смех Риты освежал, словно летний ветерок.
   - Это Луини, - сказал он, невольно понижая голос,  когда  они  вошли  в
галерею, освещенную мягким сиянием газовых рожков. - Я купил  его  прошлой
зимой в Италии.
   Перед ними было "Обручение св.Екатерины". Каупервуд  молчал,  пока  она
разглядывала тонкие черты святой, которым художник сумел придать выражение
неземного блаженства.
   - А вот, - продолжал он, - мое самое ценное приобретение - Пинтуриккьо.
- Они остановились перед  портретом  известного  своим  коварством  Цезаря
Борджиа.
   - Какое необыкновенное лицо! - простодушно заметила миссис Сольберг.  -
Я не знала, что существует его портрет. Он сам похож на художника,  вы  не
находите? -  Рита,  конечно,  слышала  о  кознях  и  преступлениях  Цезаря
Борджиа, но никогда не читала его жизнеописания.
   - Он и был художником в своем роде, -  отвечал  с  иронической  улыбкой
Каупервуд, которому в свое время, когда он покупал портрет, рассказали  во
всех подробностях и о Цезаре Борджиа и об его отце - папе Александре VI. С
тех пор его и  стала  интересовать  история  семейства  Борджиа.  Впрочем,
миссис Сольберг вряд ли уловила скрытую в его словах иронию.
   - А вот  миссис  Каупервуд,  -  заметила  Рита,  переходя  к  портрету,
написанному Ван-Беерсом. - Эффектная вещь! - добавила она тоном знатока, и
эта наивная самоуверенность показалась Каупервуду очень милой: он  считал,
что женщина должна быть самонадеянной и немного тщеславной. - Какие сочные
краски! И этот сад и облака - очень удачный фон.
   Она отступила на шаг,  и  Каупервуд,  занятый  только  ею,  залюбовался
изгибом ее спины и профилем. Какая  гармония  линий  и  красок!  "Движенье
каждое сплетается в узор", - хотелось ему процитировать, но  вместо  этого
он сказал:
   - Портрет писался в Брюсселе. А облака и вазу в нише  художник  написал
потом.
   - Превосходный портрет, - повторила миссис Сольберг и двинулась дальше.
   - А как вам нравится Израэльс?
   Картина называлась "Скромная трапеза".
   - Очень нравится, - отвечала она. -  И  ваш  Бастьен-Лепаж  тоже.  (Она
имела в виду "Кузницу"). Но мне кажется, что старые мастера  у  вас  более
интересны. Если  вам  посчастливится  отыскать  еще  несколько  вещей,  их
непременно надо перевесить в отдельный зал. Вы не думаете? А вот к  Жерому
я как-то равнодушна, - она говорила,  растягивая  слова,  и  это  казалось
Каупервуду очаровательным.
   - Почему же? - спросил он.
   - В нем  что-то  есть  искусственное,  вы  не  находите?  Мне  нравится
колорит, но тела  одалисок  уж  слишком  совершенны.  Хотя,  конечно,  это
красиво.
   Каупервуд был не  очень  высокого  мнения  об  умственных  способностях
женщин  и  расценивал  представительниц  прекрасного   пола   больше   как
произведения искусства, хотя  и  замечал,  что  иной  раз  они  интуитивно
постигали то, до чего он сам никогда бы не додумался. Эйлин,  конечно,  не
могла бы этого подметить, размышлял Каупервуд. И вдобавок  она  теперь  не
так уж хороша  -  нет  в  ней  этой  восхитительной  свежести,  наивности,
очарования и тонкости ума. Муж у миссис Сольберг - какой-то шут гороховый,
хладнокровно продолжал  рассуждать  Каупервуд.  Может  быть,  ему  удастся
увлечь ее? Но уступит ли такая женщина? Не поставит ли условием  развод  и
брак?
   А миссис Сольберг, со своей  стороны,  думала,  что  Каупервуд,  должно
быть, человек незаурядный и что он очень уж близко стоял возле нее,  когда
они смотрели картины. Кружить головы мужчинам ей  было  не  внове,  и  она
сразу поняла, что нравится ему. Рита знала силу своих чар, но, кокетничая,
чтобы  насладиться  своим  могуществом,   соблюдала   меру   и   держалась
неприступно: до сих пор она не встречала человека, ради которого стоило бы
пожертвовать душевным покоем.  "Конечно,  Эйлин  не  подходящая  жена  для
Каупервуда, - думала  она.  -  Ему  нужна  женщина  более  содержательная,
глубокая".



15. НОВАЯ ЛЮБОВЬ

   Сближению Каупервуда  и  Риты  Сольберг  невольно  способствовала  сама
Эйлин: она заинтересовалась Гарольдом, который возбудил в ней не то  чтобы
настоящее чувство, а скорее какую-то нелепую сентиментальную  нежность.  В
присутствии  женщин,  особенно   женщин   красивых,   Сольберг   мгновенно
воспламенялся, становился необычайно учтив, внимателен,  угодлив  и  сумел
этим понравиться Эйлин. Она решила непременно найти ему учеников, а  кроме
того, ей доставляло удовольствие  бывать  в  студии  у  Сольбергов.  Эйлин
скучала  без  общества.  А  Каупервуд,  ради   миссис   Сольберг,   охотно
сопровождал ее. Преследуя свои собственные цели, он  коварно  поощрял  это
знакомство  и  то  предлагал  Эйлин  пригласить  Сольбергов  к  обеду,  то
советовал ей устроить у себя музыкальный  вечер,  чтобы  дать  возможность
Гарольду выступить и немного заработать. Каупервуды приглашали  Сольбергов
в свою ложу, посылали им билеты на концерты,  по  воскресеньям  и  даже  в
будни возили их кататься.
   Сама жизнь с ее физиологическими законами  часто  берет  на  себя  роль
сводни. Поскольку Каупервуд непрестанно и взволнованно думал о Рите,  Рита
тоже стала думать о нем. И с каждым днем он  представлялся  ей  все  более
привлекательным, властным и