рылатую богиню Победы, статуя которой украшала библиотечный зал.
   -   Знаешь,   Беренис,   -   твердила   ей   какая-нибудь   розовощекая
почитательница, - я уверена, что она была похожа на тебя. У нее было такое
же лицо, я уверена! Ах, ты изумительно ее изображаешь!
   Синие    глаза    Беренис     окидывали     восторженную     поклонницу
равнодушно-пытливым взглядом. Она молчала, словно тая что-то про себя, - и
это внушало всем благоговейный трепет.
   Учиться в этом пансионе, руководимом  благородными  дамами  -  важными,
похожими на старых сов,  невежественными  рутинерками,  было  для  Беренис
сущим пустяком, невзирая на все скучные и тупые  правила,  неукоснительное
выполнение которых требовалось от воспитанниц. Беренис  понимала  ценность
такого воспитания в глазах светского общества, но даже  в  пятнадцать  лет
уже  считала  себя  выше  окружавшей  ее  среды.  Она   чувствовала   свое
превосходство и над теми, кто ее воспитывал, и над своими  сверстницами  -
отпрысками  местной  знати,  которые  ходили  за  ней  по  пятам,   дружно
восхищаясь  тем,  как  она  поет,  рассказывает,  имитирует   кого-нибудь,
танцует... Беренис была глубоко, страстно, восторженно убеждена в огромной
ценности своей особы - внутренней  ценности,  не  зависящей  ни  от  каких
унаследованных социальных привилегий и  обусловленной  только  ее  редкими
качествами, дарованиями и  чудным  совершенством  ее  тела.  Больше  всего
любила она, затворившись у  себя  в  спальне,  подолгу  простаивать  перед
зеркалом, принимая различные позы, или, потушив лампу, танцевать в бледном
свете луны, льющемся с окно, какие-то наивные танцы,  на  манер  греческих
плясок,  -  легкие,  пластичные,   воздушные,   казалось   бы   совершенно
бесплотные... Но под прозрачными хитонами цвета слоновой кости, в  которые
она любила наряжаться, Беренис всегда чувствовала свою плоть. Однажды  она
записала в дневнике - она вела его тайно от всех, и это было еще одной  из
потребностей ее художественной натуры или, если хотите, просто  еще  одной
причудой:
   "Моя кожа необычайна. Она налита жизненными соками. Я люблю ее и  люблю
свои крепкие, упругие мускулы. Я люблю свои руки, и волосы, и глаза.  Руки
у меня тонкие и нежные, глаза синие, совсем синие, глубокие;  а  волосы  -
каштановые с золотистым оттенком, густые и пышные. Мои  длинные,  стройные
ноги не знают усталости, они могут плясать всю ночь. О, я люблю  жизнь!  Я
люблю жизнь!"
   Вы, вероятно, не назвали бы Беренис Флеминг чувственной - ибо она умела
владеть собой. Ее глаза солгали бы вам. Они лгали всему свету. Они глядели
на  вас  с  насмешливым  вызовом,  спокойным  savoir  faire  [уверенностью
(франц.)], и только легкая усмешка в уголках  рта  могла  подсказать,  что
этот взгляд говорит: "Ты  не  разгадаешь  меня,  не  разгадаешь!"  Беренис
склоняла голову набок, улыбалась и лгала (взглядом - не словами), что  она
еще просто ребенок. И это было так, пока еще это было так. А  впрочем,  не
совсем. У этой девочки уже были свои, глубоко укоренившиеся воззрения,  но
она скрывала их - тщательно и умело. Мир никогда, никогда не увидит  того,
что происходит в ее душе! Он никогда ничего не узнает.
   Каупервуд впервые узрел воочию эту Цирцею  -  дочь  столь  незадачливой
матери, когда приехал весной в Нью-Йорк, через год после того, как он свел
знакомство с миссис Картер в Луисвиле. Беренис должна  была  выступать  на
торжественном празднике, устраиваемом пансионом Брустер в честь  окончания
учебного года, и миссис Картер решила поехать в Нью-Йорк  в  сопровождении
Каупервуда.  В  Нью-Йорке  Каупервуд   остановился   в   роскошном   отеле
"Незерленд", а миссис Картер - в значительно более скромном "Гренобле",  и
они вместе отправились навестить этот  перл  творения,  чей  запечатленный
образ уже давно украшал одну из комнат чикагского  особняка.  Их  ввели  в
мрачноватую приемную пансиона, и почти тотчас в дверь скользнула Беренис -
тоненькая,  стройная,  восхитительно  грациозная.  Каупервуд  тут   же   с
удовлетворением отметил, что она воплощает  в  себе  все,  что  обещал  ее
портрет. Ее улыбка  показалась  ему  загадочной,  лукавой,  насмешливой  и
вместе с тем еще совсем детской и дружелюбной.  Едва  удостоив  Каупервуда
взглядом, Беренис подбежала к матери, простирая вперед  руки  неподражаемо
пластичным, хоть и  несколько  театральным  жестом,  и  воскликнула,  тоже
несколько манерно, но с искренней радостью:
   - Мама, дорогая! Наконец-то вы приехали! Я думала  о  вас  сегодня  все
утро и боялась, что вы не приедете, - ваши планы  так  часто  меняются.  Я
даже видела вас сегодня во сне!
   Она все еще носила полудлинные платья: ее нарядная  юбочка  из  модного
шуршащего шелка только чуть  прикрывала  края  ботинок.  Вопреки  правилам
пансиона от нее исходил тонкий запах духов.
   Каупервуд видел, что миссис Картер  немного  нервничает  -  отчасти  от
сознания превосходства Беренис, отчасти из-за его присутствия здесь, -  но
в то же время гордится дочерью. Вместе  с  тем  он  заметил,  что  Беренис
уголком глаза следит за ним. Впрочем, одного быстрого взгляда, которым она
его окинула, было  для  нее  достаточно:  она  сразу,  и  довольно  точно,
определила его характер, возраст, воспитание, общественное и  материальное
положение... Ни на секунду не усомнившись в  правильности  своих  выводов,
Беренис отнесла Каупервуда к разряду тех преуспевающих  дельцов,  которых,
как она заметила, было немало среди знакомых ее  матери.  О  своей  матери
Беренис думала часто и с  любопытством.  Большие  серые  глаза  Каупервуда
понравились девушке; она прочла в них волю, жизненную силу; их  испытующий
взгляд, казалось ей, с  быстротой  молнии  оценил  ее.  Несмотря  на  свою
молодость, Беренис мгновенно почувствовала, что Каупервуд любит  женщин  и
что, наверное, он находит ее очаровательной. Но уделить ему  хоть  чуточку
больше внимания было не в ее правилах. Она предпочла  видеть  перед  собой
только свою милую маму.
   -  Беренис,  -  деланно  небрежным  тоном  сказала  миссис  Картер,   -
познакомься с мистером Каупервудом.
   Беренис обернулась и на какую-то долю секунды остановила на нем смелый,
открытый и чуть-чуть снисходительный взгляд, идущий из  самой  глубины  ее
синих глаз. "Цвета индиго", - невольно подумал Каупервуд.
   - Ваша матушка не раз рассказывала мне о вас, - сказал он улыбаясь.
   Не говоря ни слова, но и без тени замешательства,  она  отняла  у  него
свою тонкую, прохладную руку, гибкую  и  податливую,  как  воск,  и  снова
повернулась к миссис Картер. Каупервуд, по-видимому,  не  представлял  для
нее никакого интереса.
   - Что ты скажешь, детка, если я на будущую зиму переселюсь в  Нью-Йорк?
- спросила миссис Картер, после того как  они  с  дочерью  обменялись  еще
несколькими довольно банальными фразами.
   - О, это будет чудесно, я бы так  хотела  пожить  дома.  Этот  дурацкий
пансион ужасно мне надоел.
   - Беренис, как можно! Мне казалось, что тебе нравится здесь!
   - Я ненавижу пансион - тут такая отчаянная скука. И  все  эти  девчонки
нестерпимо глупы.
   Миссис  Картер  выразительно  подняла  брови  и  взглянула  на   своего
спутника, как бы говоря: "Ну, что вы на это скажете?"  Каупервуд  спокойно
стоял поодаль, считая неуместным высказывать сейчас свое мнение. Он видел,
что миссис Картер в разговоре с дочерью держится крайне неестественно, что
она, словно на сцене, играет роль снисходительно-величавой светской  дамы.
Быть может, виной тому был беспорядочный образ жизни, который она  вела  и
вынуждена была скрывать. Беренис же  держалась  совершенно  непринужденно.
Тщеславие, самоуверенность и сознание  своего  превосходства  -  все  было
естественно в ней.
   - У вас здесь премилый сад, я вижу, -  заметил  Каупервуд,  приподнимая
штору и глядя на клумбы с цветами.
   - Да, наш цветник довольно красив, - отозвалась Беренис. - Подождите, я
нарву вам букет. Это, конечно,  не  разрешается,  но  что  могут  со  мной
сделать? Исключить из пансиона? А я только этого и хочу.
   - Беренис! Поди сюда! - в испуге закричала миссис Картер.
   Но та уже ускользнула, легко и грациозно прошуршав оборками.
   - Ну, как вы ее находите? -  спросила  миссис  Картер,  оборачиваясь  к
своему другу.
   - Молодость. Одаренность. Силы брызжут через край - да мало ли еще что.
Мне кажется, нет никаких оснований за нее тревожиться.
   - Ах, если б только я могла убрать все препятствия с ее пути!
   Беренис уже снова появилась в дверях: прелестная модель для  художника.
В руках у нее были розы и душистый горошек, - она безжалостно  нарвала  их
целую охапку.
   - Как ты своевольна, Беренис! - притворно сердито воскликнула  мать.  -
Придется теперь объясняться с  твоими  наставницами.  Ну  что  мне  с  ней
делать, мистер Каупервуд?
   - Заковать в цепи из  роз  и  отослать  на  остров  Цитеры,  -  отвечал
Каупервуд, который посетил однажды этот романтический остров  и  знал  его
историю.
   Беренис взглянула на него.
   - Как мило вы сказали! - воскликнула она. - Мне даже  хочется  подарить
вам за это цветок. Да, придется, - и она протянула ему розу.
   Каупервуд подумал: "Как  она  меняется!"  Когда  эта  девочка  неслышно
скользнула в комнату всего несколько минут назад, она  казалась  примерной
скромницей - едва взглянула в его сторону. Но такова особенность тех,  что
родятся актрисами. А Каупервуд, наблюдая за Беренис,  приходил  к  выводу,
что она прирожденная актриса, тонкая, капризная, надменно-равнодушная. Она
смотрит на мир свысока и ждет, что он,  подобно  комнатной  собачонке,  во
всем будет ей повиноваться, будет стоять перед  ней  на  задних  лапках  и
просить подачки. Какой капризный и очаровательный характер! Как жаль,  что
жизнь не позволит ей безмятежно цвести в этом волшебном саду, созданном ее
воображением! Как жаль, как жаль!



42. ФРЭНК АЛДЖЕРНОН КАУПЕРВУД В РОЛИ ОПЕКУНА

   Прошло немало времени, прежде чем Каупервуд снова  увидел  Беренис.  На
этот раз встреча произошла в горах Поконо, на даче миссис Картер, куда  он
приехал на несколько дней. Это был идиллический  уголок;  домик  стоял  на
горном склоне, в  трех-четырех  милях  от  Струдсбурга,  среди  живописных
холмов, которые, по мнению миссис Картер, издали, с веранды ее дома,  были
похожи то ли на стадо слонов, то ли на  караван  верблюдов.  Некоторые  из
этих величавых, поросших зеленью холмов достигали почти двух тысяч футов в
вышину. В глубине долины, открытая для глаз  более  чем  на  милю,  вилась
белая пыльная дорога, спускавшаяся к Струдсбургу. Когда миссис Картер жила
в Луисвиле, она могла себе позволить держать на даче летом садовника, и он
разбил цветник на  лужайке  перед  домом,  полого  сбегавшей  с  холма.  У
Картеров  была  хорошая  лошадка,  которую  запрягали  в  нарядный   новый
кабриолет,  а  помимо  того  и  у  Ролфа  и  у  Беренис   имелись   модные
низкоколесные  велосипеды  -   последняя   новинка,   вытеснившая   старую
разновидность велосипеда с высокими колесами. Затем  у  Беренис  были  еще
рояль, этажерка  с  нотами  -  классические  музыкальные  пьесы  и  модные
песенки,  -  полка  с  ее  любимыми  книгами,  краски,  холст  и  палитра,
всевозможные гимнастические снаряды и несколько греческих хитонов,  сшитых
по ее собственным рисункам, а к ним сандалии и повязки для волос.  Беренис
была ленивое, мечтательное, чувственное  создание!  Она  проводила  дни  в
пустых грезах, рисуя себе свои будущие победы в свете, близкие и  все  еще
далекие, а остальное время отдавала  тем  светским  развлечениям,  которые
были ей доступны уже теперь. Да, такие холодно-расчетливые  и  своенравные
девицы, как Беренис Флеминг, встречаются  не  на  каждом  шагу!  В  ней  с
семнадцати лет каким-то непостижимым путем  происходил  процесс  духовного
приспособления; она уже очень хорошо знала, как нужно выбирать себе друзей
и как важно уметь скрывать свои истинные чувства и намерения. И все  же  в
душе она не была просто бездушной и  расчетливой  маленькой  карьеристкой.
Многое в ее жизни и в жизни ее  матери  оставило  тревожный  след  в  душе
Беренис.  Она  помнила   страшные   ссоры   между   матерью   и   отчимом,
свидетельницей которых была еще в раннем детстве, от семи  до  одиннадцати
лет. Отчим напивался до бесчувствия, до белой горячки.  В  памяти  Беренис
еще были живы бесконечные переезды из города  в  город,  из  дома  в  дом,
мрачные, унылые перипетии безрадостного детства. Она росла впечатлительным
ребенком. Некоторые происшествия с особенной силой врезались ей в  память.
Однажды отчим в присутствии ее и гувернантки пинком ноги  перевернул  стол
и, с дьявольской ловкостью подхватив падавшую лампу, швырнул ее в окно. Во
время одного из таких приступов ярости он схватил Беренис  за  плечи  и  с
силой отбросил от себя, прорычав в ответ на испуганные  вопли  окружающих:
"Хоть бы она  все  кости  себе  переломала,  сатанинское  отродье!"  Таким
запомнился Беренис ее названый отец, и это отчасти смягчало ее отношение к
матери, помогало жалеть ее, когда в душу к ней закрадывалось осуждение.  О
своем отце Беренис знала только то, что он развелся с ее матерью,  но  что
послужило причиной развода - осталось ей неизвестно. Она была привязана  к
матери, но особенно горячей любви к ней не испытывала. Миссис Картер  была
то слишком взбалмошна и беспечна, то вдруг напускала  на  себя  чрезмерную
строгость. В этом летнем домике в горах Поконо - в  "Лесной  опушке",  как
нарекла его миссис Картер, - жизнь текла не совсем обычным чередом. Жили в
нем только с июня по октябрь; остальное время года миссис Картер проводила
в Луисвиле, а Беренис и Ролф  -  в  своих  учебных  заведениях.  Ролф  был
веселый, добродушный, хорошо воспитанный юноша, но звезд с неба не хватал.
Каупервуд  решил,  что  из  этого  мальчика  в  обычных  условиях  мог  бы
получиться довольно  исполнительный  секретарь  или  банковский  служащий.
Беренис же была  существом  совсем  иного  сорта,  наделенным  причудливым
складом ума и изменчивым,  непостоянным  нравом.  Во  время  своей  первой
встречи  с  Беренис,  в  приемной  пансиона  сестер   Брустер,   Каупервуд
почувствовал, что перед ним  еще  не  вполне  сложившийся,  но  сильный  и
незаурядный характер. Он уже много женщин перевидал на своем веку и  успел
накопить немалый опыт, и женщина совсем нового, необычного для  него  типа
не могла не воспламенить его воображения. Так породистая лошадь привлекает
к себе внимание знатока. И подобно тому, как любитель лошадей  замирает  в
скаковой конюшне от  тщеславного  восторга,  угадав  в  одной  из  молодых
кобылиц будущую победительницу дерби, так затрепетал  и  Фрэнк  Каупервуд,
угадав, как  ему  казалось,  в  скромной  пансионерке,  встреченной  им  в
приемной брустерского пансиона,  будущую  королеву  лондонских  салонов  и
ньюпортских летних празднеств. Но почему? В Беренис Флеминг  чувствовалась
порода; ей были присущи стиль, грация, манеры  подлинной  аристократки,  и
этим она пленила Каупервуда сильнее, чем какая-либо женщина до нее.
   Теперь он увидел ее снова - на лужайке перед "Лесной опушкой". Здесь по
приказу Беренис садовник врыл в землю высокий шест, к которому на  длинной
веревке был привязан мяч, и Беренис вместе с братом  забавлялась  игрой  в
спиральбол. Получив телеграмму Каупервуда, миссис Картер встретила его  на
станции и  привезла  домой  в  своем  кабриолете.  Зеленые  холмы,  желтая
извилистая дорога, всползавшая в  гору,  и  в  отдалении  серебристо-серый
домик с коричневой дранковой кровлей понравились  Каупервуду.  Время  было
около трех часов пополудни, и клонившееся к западу солнце заливало  долину
ослепительным светом.
   - Взгляните, вон они, - растроганно  промолвила  миссис  Картер,  когда
кабриолет, обогнув пологий склон  холма,  свернул  на  дорогу,  ведущую  к
коттеджу. Беренис в эту минуту, высоко  подпрыгнув  и  откинувшись  назад,
ловко отбила ракеткой мяч. - Ну конечно,  опять  они  с  этим  мячом!  Вот
сорванцы!
   Она любящим материнским взором следила за ними, и Каупервуд решил,  что
такие чувства делают ей честь. "Было бы очень печально, - думал он, - если
бы надежды, которые она возлагает на детей, пошли прахом. Однако все может
случиться. Жизнь - суровая штука. И  какая  странная  женщина,  как  легко
сочетается в ней нежная привязанность к детям с легкомысленным потворством
мужским  страстям  и  порокам.  Удивительно,  что  она  вообще  обзавелась
детьми".
   На Беренис была короткая белая  плиссированная  юбка,  белые  теннисные
туфли и легкая шелковая блузка бледно-желтого цвета. Ее розовые  щеки  еще
больше разрумянились от прыжков и беготни, рыжеватые,  отливавшие  тусклым
золотом волосы растрепались. Она была так увлечена игрой, что не удостоила
взглядом кабриолет,  который  проехал  за  живую  изгородь  и  подкатил  к
западному крыльцу коттеджа. В конце концов для Беренис Каупервуд был всего
лишь приятелем ее матери. Он снова с невольным восторгом отметил про себя,
какой удивительной, непринужденной грацией исполнены все ее движения,  все
эти пластичные,  мгновенно  меняющиеся  позы.  Ему  захотелось  поделиться
своими впечатлениями с миссис Картер, но он сдержался.
   - Занятная игра, - сказал он, с улыбкой следя за юной парой. - Вы  тоже
играете в нее?
   - Играла когда-то. Теперь уж редко. Иной раз пробую сразиться с  Ролфом
или с Беви, но они всегда безжалостно меня обыгрывают.
   - С Беви? Кто это - Беви?
   - Беренис. Так называл ее Рольф, когда был совсем маленький.
   - Беви! Очень мило.
   - Я тоже люблю это имя. Мне кажется, что оно идет к ней, - не знаю даже
почему.
   Перед обедом появилась  Беренис  -  освеженная  купаньем,  в  воздушном
платьице, которое, как показалось Каупервуду, все  состояло  из  оборок  и
воланов и особенно подчеркивало ее  природную  грацию,  ибо  не  требовало
корсета.  Каупервуд  не  мог  отвести  взгляда  от  ее  лица   и   рук   -
продолговатого,  очаровательно-худощавого  лица  и  тонких,  сильных  рук.
Внезапно перед ним воскрес образ Стефани - но лишь на секунду. Он подумал,
что подбородок Беренис нежнее, округлее и вместе  с  тем  еще  упрямей.  А
глаза проницательные  и  взгляд  прямой,  не  такой  ускользающий,  как  у
Стефани, но тоже очень лукавый.
   - Вот мы с вами и встретились, - сказал он несколько принужденно, когда
Беренис вышла на веранду и, едва взглянув на него, небрежно  опустилась  в
плетеное кресло. - Когда я видел вас в Нью-Йорке, вы были заняты учением.
   - Не столько учением, сколько нарушением правил. Впрочем  -  это  самая
легкая из  всех  наук.  Ролф!  -  крикнула  она  через  плечо,  равнодушно
отвернувшись  от  Каупервуда,  -  погляди,  вон  на  траве  валяется  твой
перочинный нож!
   Каупервуд, которым явно пренебрегали, немного помолчал.
   - Кто же из вас победил в этой увлекательной игре?
   - Я, конечно. Я всегда побеждаю в спиральбол.
   - О, вот как! - промолвил Каупервуд.
   - Ролфа - я хочу сказать. Он совсем плохо играет. - Она  отвернулась  и
стала внимательно всматриваться в дорогу, поднимавшуюся от Струдсбурга.  -
Честное слово, это Хэрри Кемп, - пробормотала она как бы про себя.  -  Он,
верно, захватил мои письма, если на почте было для меня что-нибудь.
   Она вскочила и скрылась в доме, но  через  несколько  секунд  появилась
снова и, сбежав с веранды, направилась к калитке, шагах  в  ста  от  дома.
Каупервуду показалось, что она не прошла мимо него, а проплыла по  воздуху
- так легок и пластичен был ее шаг. К калитке подкатила рессорная двуколка
на высоких колесах. В ней восседал щеголеватый  молодой  человек  в  синем
пиджаке, белых брюках и белых ботинках.
   - Вам два письма! - прокричал он высоким фальцетом. - Удивительно,  что
не восемь и не десять. Какая жарища, а?
   У него были изнеженные и вместе с тем развязные манеры, и Каупервуд тут
же мысленно обозвал его ослом. Беренис взяла письма и подарила Хэрри Кемпа
чарующей улыбко