т места для картин, которыми он за последнее  время  пополнил
свою коллекцию. Разумеется,  мистер  Касберт  большой  знаток  в  вопросах
искусства, но, право же, Фрэнк ни в коем случае не согласился  бы  с  ним,
будь он сам здесь, в Нью-Йорке.
   Каупервуд понимал, что это нельзя  оставить  без  внимания.  И  все  же
сейчас ему трудно будет предпринять поездку в Нью-Йорк. Слишком  уж  много
вопросов, связанных с постройкой метрополитена, - и  большая  политика,  и
практические мелочи - требовали его присутствия. Правда, лорд Стэйн, часто
навещавший Каупервуда, уверял, что теперь,  наверно,  все  пойдет  гладко;
Стэйн сам был заинтересован в этом деле и потому не  жалел  усилий,  чтобы
сгладить противоречия между различными участниками  предприятия.  Узнав  о
выздоровлении Каупервуда, он вздохнул с облегчением.
   - А вы молодцом! -  сказал  он  Каупервуду  в  день,  когда  тот  вновь
приступил к исполнению своих обязанностей. - Очень посвежели! Как это  вам
удалось?
   - Я тут ни при чем, -  отвечал  Каупервуд.  -  Это  все  мой  старинный
приятель Джефф Джемс. В прошлом он избавлял меня  от  болезней,  а  сейчас
избавил от финансового краха.
   - Вот это верно, - согласился Стэйн. - Что и говорить, вы ловко провели
публику.
   - Это у Джеффа родилась такая блестящая идея. Он не только  увез  меня,
отвлек от моей особы все подозрения и утихомирил болтунов, но попутно  еще
и вылечил, - сказал Каупервуд.
   И еще одна задача требовала в то время внимания Каупервуда - надо  было
договориться о сооружении склепа с  Рексфордом  Линвудом,  одним  из  трех
американских архитекторов, рекомендованных Джемисоном. Только  что  прошел
конкурс на лучший проект памятника губернатору одного из Южных  штатов,  и
Каупервуд видел там работу Линвуда, которая понравилась  ему  больше  всех
остальных: на одной из стен склепа была  изображена  хижина,  где  родился
губернатор, а у подножия огромного, поросшего мхом дуба - силуэт коня, его
верного спутника в битвах Гражданской войны. Работа  эта  глубоко  тронула
Каупервуда пафосом и простотой замысла.
   Позже, сидя напротив Линвуда  за  своим  массивным  письменным  столом,
Каупервуд не  без  удивления  смотрел  на  этого  человека  с  классически
правильными чертами лица, на его глубоко сидящие глаза и высокую угловатую
фигуру. Архитектор сразу ему понравился.
   Каупервуд объяснил Линвуду, чего он хочет: склеп  должен  быть  в  духе
греко-римской архитектуры, но не чисто классической.  Хорошо  бы  добавить
какие-нибудь  новые  оригинальные  детали.  Желательно,  чтобы  это   было
массивное  сооружение  -  Каупервуду  всегда   нравился   простор   -   из
темно-серого гранита. В одной из стен пусть будет прорезано узкое окно,  а
в другой - две тяжелые бронзовые двери, ведущие в склеп, где  должно  быть
место для двух саркофагов. Линвуд одобрил эту идею и был явно доволен, что
ему предстоит возвести такое сооружение.  Слушая  Каупервуда,  он  тут  же
сделал несколько набросков, и тому это очень понравилось. Они договорились
об условиях контракта, и Каупервуд предложил Линвуду тотчас  приступить  к
работе. Собирая со стола свои наброски и пряча их в  портфель,  архитектор
вдруг остановился и посмотрел на Каупервуда.
   - Послушайте, мистер Каупервуд, - сказал он уже в  дверях,  -  судя  по
вашему виду, вам еще очень не скоро понадобится склеп. По крайней  мере  я
искренне на это надеюсь.
   - Очень вам признателен, - сказал Каупервуд. - Но  не  слишком  на  это
рассчитывайте!



65

   Дни теперь проходили для Каупервуда в приятном ожидании  вечера,  когда
можно будет вернуться в Прайорс-Ков к Беренис. Впервые за многие  годы  он
наслаждался простыми радостями настоящего  дома  -  места,  где  благодаря
Беренис все, начиная с игры в шашки и кончая небольшой прогулкой по берегу
Темзы, казалось особенно милым и значительным. Каупервуду хотелось,  чтобы
это длилось вечно. Даже  старость  не  такая  уж  пытка,  если  бы  только
проводить время так, как сейчас.
   Но вот однажды, когда Каупервуд сидел у себя в кабинете  за  письмом  к
Эйлин, - это было месяцев через пять после того, как он вернулся к  делам,
- он вдруг почувствовал такую острую боль, какой еще ни разу не  испытывал
за все время своей болезни. Казалось, кто-то воткнул ему  острый  нож  под
левую почку, медленно его повернул, и боль мгновенно  отдалась  в  сердце.
Каупервуд попытался было подняться с кресла, но не смог. Как  и  тогда,  в
Трегесоле,  у  него  перехватило  дыхание,  и  он  не  в   состоянии   был
пошевельнуться.  Прошло  несколько  минут,  боль  стала  успокаиваться,  и
Каупервуд сумел дотянуться до звонка,  чтобы  вызвать  Джемисона.  Он  уже
собрался нажать кнопку, но передумал и снял руку со  звонка:  по-видимому,
решил он, о таких вот острых приступах боли  его  и  предупреждали  врачи,
уверяя, однако, что они отнюдь  не  предвещают  скорого  конца,  Несколько
минут он сидел не двигаясь, удрученный и подавленный. Стало быть,  болезнь
не прошла, когда-нибудь вот так все и кончится! И самое скверное -  никому
этого не расскажешь, ни с кем  не  поделишься.  Достаточно  одного  слова,
чтобы опять пошли пересуды и кривотолки, как это было до  его  поездки  по
Европе. А Беренис! Стэйн! Эйлин! Газеты! И много, много дней в постели!
   Прежде всего, подумал он, нужно вернуться в Нью-Йорк. Там  у  него  под
рукой будет доктор Джемс, а кроме того, он сможет еще раз повидать Эйлин и
поговорить с ней обо всем, что  ее  тревожит.  Если  смерть  близка,  надо
кое-что  привести  в  порядок.  А  Беренис  он  скажет,  не   вдаваясь   в
подробности, что ему необходимо вернуться - ей незачем знать  о  последнем
приступе, но надо, чтобы и она поехала в Нью-Йорк.
   Придя к такому решению, Каупервуд с величайшей осторожностью поднялся с
кресла и через  несколько  часов  уже  был  в  Прайорс-Кове;  он  всячески
старался не подавать виду, что  с  ним  что-то  неладно.  Но  после  обеда
Беренис, у которой в  этот  день  было  на  редкость  хорошее  настроение,
спросила, все ли у него благополучно.
   - Нет, не совсем, - ответил он. - Видишь ли, я получил письмо от Эйлин,
где она жалуется на то, как идут дела в Нью-Йорке  -  перестройка  дома  и
тому подобное. Она считает, что не хватит места  для  картин,  которыми  я
пополнил свою коллекцию. Она приглашала специалистов  посмотреть,  так  ли
это, и кое-кто согласен с ней, хотя Пайн и другого мнения.  Как  видно,  я
должен поехать туда - посмотрю сам, как обстоит дело  с  домом,  а  заодно
надо еще кое в чем разобраться  -  мне  там  предъявили  иски  в  связи  с
займами, которые я получил в свой последний приезд.
   - Ты уверен, что достаточно окреп для такого  путешествия?  -  спросила
Беренис, с тревогой глядя на него.
   - Вполне, - ответил Каупервуд. - Я уже много месяцев не чувствовал себя
так хорошо. Да и нельзя мне так долго не показываться в Нью-Йорке.
   - А как же я? - с беспокойством спросила она.
   - Ты, конечно, поедешь со мной, а  в  Нью-Йорке  остановишься  в  отеле
"Уолдорф", - это всего удобнее, только, разумеется, не под своим именем.
   Горестное выражение тотчас исчезло с лица Беренис.
   - Но на разных пароходах, как всегда?
   - К сожалению, так будет лучше, хоть мне тяжело и подумать об этом.  Ты
же знаешь, дорогая, как для нас опасны сплетни и газетная болтовня.
   - Да, знаю. Я понимаю, каково тебе все это. Раз дела требуют,  поезжай,
а я выеду тотчас за тобой, следующим пароходом. Когда мы отправляемся?
   - Джемисон сказал, что ближайший пароход отплывает в среду.  Ты  можешь
собраться к этому времени?
   - Я буду готова хоть завтра, если нужно, - ответила Беренис.
   - Милая! Ты всегда так охотно идешь мне  навстречу,  всегда  стараешься
помочь!.. Право, не знаю, чем была бы моя жизнь без тебя...
   Беренис подошла к нему и крепко обняла его.
   - Я люблю тебя, Фрэнк, - прошептала она, - потому я  и  стараюсь  всеми
силами помочь тебе...



66

   На  борту  парохода  Каупервуд  почувствовал  себя  одиноким  -   очень
одиноким. Он только сейчас понял, что ни он сам да и никто  другой  ничего
не знает о жизни и ее творце. Вот он стоит  на  пороге  перемены,  которая
приподнимет для него завесу над великой, удивительной тайной,  а  как  это
получилось, почему - кто знает...
   Он телеграфировал доктору Джемсу, чтобы тот встретил его на пристани, и
тотчас  получил  следующий  ответ:  "Добро  пожаловать  в  Нью-Йорк.  Буду
встречать. Ваш Джефф из Монте-Карло". Это послание рассмешило  Каупервуда,
и в эту ночь он спал спокойно. Перед сном  он  взял  бумагу  и  чернила  и
набросал телеграмму Беренис, ехавшей на пароходе "Король Хокон" под именем
Кэтрин Трент: "Мы только  день  в  разлуке,  а  мне  кажется  десять  лет.
Спокойной ночи, моя прелесть, одна мысль, что ты рядом, приносит  утешение
и отраду".
   В воскресенье утром Каупервуд, проснувшись, почувствовал, что он совсем
ослаб. Одеваясь с помощью своего лакея, он не мог шевельнуть ни рукой,  ни
ногой; пришлось снова лечь в постель на весь день. Сначала  это  нисколько
не взволновало его спутников - Джемисона, его помощника мистера  Хартли  и
лакея Фредериксона, - они думали, что  Каупервуд  просто  отдыхает.  Но  к
вечеру он попросил Джемисона вызвать судового врача: что-то ему  нехорошо.
Доктор Кэмден, осмотрев больного, заявил, что положение  серьезное,  да  и
температура - 39,7; надо известить  его  личного  врача,  пусть  встречает
утром пароход с каретой скорой помощи.
   Услышав это, Джемисон на собственный страх и риск телеграфировал Эйлин,
что муж ее очень болен, что его надо будет  увезти  с  парохода  в  карете
скорой помощи, и просил указаний - как быть дальше. Эйлин тотчас ответила,
что дом мистера Каупервуда сейчас  переделывается,  расширяется  картинная
галерея, всюду невообразимый шум и беспорядок; поэтому самое правильное  -
отвезти мистера Каупервуда в  отель  "Уолдорф-Астория",  где  можно  будет
обеспечить ему должный уход и где ему несомненно будет удобнее.
   Когда доктор Кэмден впрыснул Каупервуду  морфий  и  ему  стало  немного
легче, Джемисон прочел вслух телеграмму Эйлин.
   - Да, так  будет  лучше,  -  слабым  голосом  согласился  Каупервуд,  -
закажите для меня номер.
   Рухнули все его планы, и о чем бы он ни думал  -  все  вызывало  в  нем
чувство безграничной усталости. Что-то будет  с  его  домом!  С  картинной
галереей! А больница, которую он  собирался  основать!  И  ведь  он  хотел
вернуться в Лондон, к своим делам,  к  постройке  метрополитена!  Но  нет,
довольно - он не хочет больше думать ни о чем и ни о ком, кроме Беренис.
   Так он пролежал до утра, когда пароход вошел в нью-йоркский порт и стал
пришвартовываться. По царившему вокруг шуму, грохоту и движению  Каупервуд
понял, что путешествие окончено.
   Тем временем доктор Джемс, наняв лодку, подъехал к борту "Императрицы",
все еще стоявшей  на  дальнем  рейде,  и,  расспросив  доктора  Кэмдена  и
Джемисона об их дальнейших планах, направился в каюту Каупервуда.
   - Здравствуйте, Фрэнк! Вот и я! - провозгласил он с порога. -  Ну,  как
вы себя чувствуете? Вот увидите: все сразу пройдет, как только я  дам  вам
нужное лекарство. И извольте ни о чем не тревожиться. Предоставьте уж  все
мне, своему сподвижнику по Монте-Карло.
   - Я  знал,  что  если  вы  придете.  Джефф,  -  слабым  голосом  сказал
Каупервуд, - все будет в порядке.
   И он благодарно сжал руку врача.
   - Мы решили перевезти  вас  в  "Уолдорф"  в  карете  скорой  помощи,  -
продолжал Джемс. - Вы ведь не возражаете? Право, так будет лучше: вы легче
перенесете поездку, вот увидите.
   - Я не возражаю, - отвечал Каупервуд. - Но только постарайтесь оградить
меня от репортеров - хотя бы, пока я не устроюсь в отеле. Я не уверен, что
Джемисон сумеет справиться с ними.
   - Предоставьте это мне, Фрэнк. Я обо всем позабочусь.  Для  вас  сейчас
главное - лежать и молчать. Я приеду попозже, тогда и поговорим. А  сейчас
пойду займусь делами.
   В эту минуту вошел Джемисон.
   - Идемте, Джемисон, - сказал Джемс. - Прежде всего  нам  надо  повидать
капитана.
   И они вместе вышли из каюты.
   Через три четверти часа карете скорой помощи, ожидавшей  неподалеку  от
порта, было приказано дать задний ход и подъехать к выходу N_4,  где  было
так пустынно, словно все уже сошли на берег и  на  судне  не  осталось  ни
одного пассажира. Два санитара с  полотняными  носилками  проследовали  за
Джемисоном  в  каюту  Каупервуда  и  перенесли  его   в   карету.   Дверцы
захлопнулись, шофер позвонил  в  гонг,  и  автомобиль  помчался;  в  кучке
репортеров, стоявших поблизости, раздались удивленные восклицания:
   - Что это значит? Ловко же нас провели! Кто бы это мог быть?
   Попытка узнать, кто же это так серьезно болен,  что  пришлось  вызывать
карету скорой помощи, ни к чему  не  привела;  тогда  один  из  репортеров
вспомнил, что у него есть на пароходе знакомая сиделка,  и  вскоре  принес
потрясающую  новость:  неизвестный  больной  -  не  кто  иной,  как  Фрэнк
Алджернон Каупервуд, знаменитый финансист. Но чем он  болен?  И  куда  его
отвезли?  Кто-то  предложил  узнать  это  у  миссис  Каупервуд,  и  тотчас
несколько человек  бросились  к  ближайшему  телефону,  чтобы  расспросить
Эйлин, правда ли, что ее мужа  увезли  с  "Императрицы"  в  карете  скорой
помощи, и если да, то где он теперь. Это верно, ответила она, он  болен  и
его, разумеется, отвезли бы в особняк на Пятой авеню, но дело в  том,  что
особняк сейчас перестраивается, - ведь он должен будет вместить богатейшую
коллекцию живописи и скульптуры, которая все еще пополняется и со временем
станет собственностью  города  Нью-Йорка.  А  пока  что  мистер  Каупервуд
пожелал поселиться в "Уолдорф-Астории" - там ему будет  обеспечен  должный
уход и покой, чего ему нельзя сейчас предоставить дома.
   И вот к часу  дня  все  газеты  уже  пестрели  сообщениями  о  прибытии
Каупервуда, его болезни и о том, где он  находится;  однако  доктор  Джемс
распорядился,  чтобы  без  его  письменного  разрешения  к  Каупервуду  не
пропускали ни одного посетителя, - три сиделки  были  обязаны  следить  за
этим.
   Меж тем Каупервуд, понимая, что до Беренис могут дойти тревожные  вести
о его болезни, попросил доктора Джемса послать ей на пароход - она все еще
находилась в пути - следующую телеграмму: "Сообщения о моей болезни крайне
преувеличены. Поступай, как  условились.  Нахожусь  на  попечении  доктора
Джемса. Он скажет, что тебе делать. Любящий тебя Фрэнк".
   Вести  были  невеселые,  но  все  же  Беренис  несколько  утешило,  что
Каупервуд был в состоянии телеграфировать, чтобы успокоить ее.  Но  что  с
ним, неужели  болезнь  обострилась?  Во  всяком  случае,  как  бы  это  ни
кончилось, ее место - рядом с ним.
   Однако под вечер,  проходя  через  салон,  она  увидела  на  доске  для
сообщений  известие,  которое  потрясло   и   испугало   ее:   "Знаменитый
американский  финансист  и  железнодорожный  магнат,  владелец  лондонской
подземки, Фрэнк Каупервуд внезапно заболел на борту парохода "Императрица"
и по прибытии в Нью-Йорк отвезен в отель "Уолдорф-Астория".
   Ошеломленная,  расстроенная  холодными  словами  газетного   сообщения,
Беренис все же облегченно вздохнула, узнав, что Каупервуд в отеле, а не  у
себя дома. Ей ведь приготовлен там  номер,  так  что  она  будет  хотя  бы
поблизости. Правда, не исключено, что она может столкнуться там с Эйлин, -
это было бы тягостно не только ей, но и  Каупервуду.  Да,  но  он  просил,
чтобы она не отступала от прежних планов и остановилась в отеле, - значит,
он что-то придумал.  Однако  в  какое  двусмысленное  положение  она  себя
ставит! Как это не похоже на уединение Прайорс-Кова,  где  можно  было  не
опасаться сплетен и пересудов! А хватит ли у нее решимости  и  сил,  чтобы
пройти через такое испытание? И все же, как это ни трудно, как ни  опасно,
она должна быть рядом с ним, а там будь что будет. Он нуждается в  ней,  и
она должна прийти ему на помощь.
   Приняв это решение, Беренис, как только пароход  пристал  на  следующее
утро к берегу и таможенники осмотрели ее багаж, тотчас отправилась в отель
"Уолдорф-Астория"  и  преспокойно  зарегистрировалась  под  именем  Кэтрин
Трент. Но оставшись одна в своем номере, она призадумалась. Как все сложно
и запутано!  Что  же  теперь  делать?  Эйлин,  наверно,  уже  у  него.  Ее
размышления были прерваны телефонным звонком: доктор  Джемс  сообщил,  что
Каупервуд хочет ее видеть, он находится в номере  1020.  Беренис  от  души
поблагодарила и сказала, что сейчас придет. Доктор Джемс добавил, что хотя
Каупервуду пока и не грозит особой опасности, он все же приказал никого  к
нему не пускать  в  течение  нескольких  дней  -  никого,  кроме  Беренис;
больному прежде всего необходим отдых и покой.
   В номере 1020 Беренис тотчас провели к Каупервуду; он  полулежал,  весь
обложенный подушками, очень бледный, с каким-то отсутствующим  видом,  но,
едва вошла Беренис, лицо его оживилось. Она наклонилась и поцеловала его.
   - Дорогой мой! Какое несчастье! Я  так  боялась,  что  это  путешествие
окажется тебе не под силу. И  меня  не  было  с  тобой!  Но  доктор  Джемс
уверяет, что это не  опасно.  Помнишь,  ты  ведь  быстро  оправился  после
первого приступа; уж конечно, если как следует за тобой ухаживать, ты и на
этот раз скоро поправишься. Ах, если б только я могла  быть  все  время  с
тобой! Я бы тебя очень скоро поставила на ноги!
   - Но, Беви, дорогая, - заметил Каупервуд, - уже от одного того,  что  я
смотрю на тебя, мне становится лучше. Конечно, мы  устроим  так,  чтоб  ты
бывала у меня. Правда, обо мне сейчас слишком много кричат  в  газетах,  и
чем меньше это тебя коснется, тем  легче  у  меня  будет  на  душе.  Но  я
объяснил Джеффу, в чем дело, он все понимает  и  сочувствует  нам.  Больше
того - он будет сообщать тебе, когда можно меня навестить. Ты ведь знаешь,
тебе надо избегать только одного человека. Но ты будешь держать постоянную
связь с доктором Джемсом; я думаю,  все  обойдется  благополучно,  пока  я
здесь. Я уверен, все будет в порядке.
   - Какой ты у меня мужественный, мой Фрэнк. Ты же знаешь, я согласна  на
все, лишь бы находиться подле тебя. Я  буду  как  можно  осмотрительнее  и
осторожнее. А пока - я люблю тебя и буду все время за тебя молиться.
   Она наклонилась и снова поцеловала его.



67

   Сообщение о внезапной тяжелой болезни  Каупервуда,  появившееся  прежде
всего в местных нью-йоркских газетах, выросло чуть ли не  в  международную
сенсацию. Это событие затрагивало интересы и капиталовложения тысяч людей,
не говоря уже о банках и банкирах. На  следующий  же  день  корреспонденты
крупнейших газет Англии, Франции и  всех  стран  Европы,  через  агентства
Юнайтед Пресс и Ассошиэйтед Пресс, не только проинтервьюировали  Джемисона
и доктора Джемса, но и обратились к известным американским  финансистам  с
вопросом - каковы могут быть последствия смерти Каупервуда.
   Некоторые акционеры проявляли столько беспокойства, высказывали столько
опасений, что многим директорам лондонской подземки пришлось  выступить  с
заявлениями по поводу болезни Каупервуда и ее значения для дела. Например,
передавали, что мистер Лике,  занимавший  в  то  время  пост  председателя
правления Районной  дороги  и  слывший  доверенным  человеком  Каупервуда,
сказал, что "все необходимые меры на случай болезни мистера  Каупервуда  и
появления каких-либо затруднений в делах приняты  давным-давно.  В  совете
директоров метрополитена по всем вопросам существует  полное  согласие.  У
огромной системы подземных железных дорог -  блестящее  будущее,  в  нашем
предприятии нет и следа смятения или беспорядка".
   А некто Уильям Эдмундс, директор лондонской компании  по  строительству
железнодорожного оборудования и прокладке дорог, заявил: "Все идет как  по
маслу.  Дело  поставлено  настолько  хорошо,  что  болезнь  или  временное
отсутствие