уд невольно задумался  над  изменчивым  переплетением  человеческих
судеб и страстей. Взять хотя бы его: на него нападают чикагские акционеры,
за ним неусыпно  следят  газеты,  Эйлин  шпионит  -  из  Нью-Йорка,  да  и
прелестная Беренис - из Лондона;  Беренис  доверяет  ему  не  больше,  чем
Эйлин, - и не без оснований. А все из-за чего? Из-за его влюбчивости,  его
темперамента, из-за того, что его влечет к человеческим существам  другого
пола, но ведь эти чувства не им созданы и не им придуманы.
   Мерно постукивали колеса. Протяжно  гудел  паровоз.  А  за  окном  мимо
Каупервуда проносились поля и равнины, как проносится неудержимым  потоком
время, - и он сквозь дремоту думал о жизни  и  о  тех  переменах,  которые
несет с собою бег времени.



56

   Вернувшись в Нью-Йорк, Каупервуд решил навестить Эйлин, и тут его  ждал
приятный сюрприз.  За  это  время  она  много  думала  о  его  предложении
расширить и перестроить дом,  сообразуясь  с  ее  вкусом.  Он  не  мог  бы
предложить ей ничего приятнее.  И  теперь  Эйлин  показала  ему  на  выбор
несколько вариантов проекта, подготовленных по ее заказу  архитектором,  -
все это были эскизы в цвете.
   Каупервуд остался очень доволен эскизами:  Раймонд  Пайн,  американский
архитектор, проектировавший в свое время  его  дворец,  теперь  представил
проекты слияния двух домов в единый ансамбль.  Эйлин  оживленно  сообщила,
что ей нравится и этот эскиз, и вон тот, и  еще  третий,  совсем  по-иному
трактующий задачу.  Решив  повидаться  с  Пайном  и  посоветовать  ему  не
спешить, Каупервуд, наконец, простился с Эйлин; это очень хорошо, думал он
- занять ее таким делом, которое не только воплотит  художественные  вкусы
их обоих, но и будет в глазах общества доказательством их примирения.
   Однако  на  сей  раз  Каупервуду  было  нелегко  привыкать  к  жизни  в
Нью-Йорке, да и в Америке вообще. Со времени поездки в Лондон его  взгляды
изменились.  Не  то,  чтобы  англичане  оказались  менее  изворотливы  или
напористы, когда они отстаивают свои интересы, - нет,  но,  познакомившись
со Стэйном, Джонсоном и  их  компаньонами,  Каупервуд  убедился,  что  они
как-то даже бессознательно умеют сочетать отдых и удовольствия  с  делами,
будь то торговля или финансы, а  вот  здесь,  в  Америке,  как  говорится,
бизнес превыше всего.
   Вот и он, с тех пор как приехал в Нью-Йорк, не занимался  ничем,  кроме
дел. Здесь его больше ничто не интересовало и потому его мысли непрестанно
возвращались к Беренис и Прайорс-Кову. Тем не менее он решил объехать  все
города, где рассчитывал добыть  капитал,  -  это  была  бешеная  гонка  по
Восточным штатам, и Каупервуд отчаянно устал. Впервые в жизни  он  не  то,
чтобы почувствовал, а подумал, что стареет. К счастью, этой  изнурительной
поездке положила конец телеграмма от Джонсона: некоторые  группы  пытаются
оказать давление на парламент и потому присутствие  мистера  Каупервуда  в
Лондоне совершенно необходимо.
   Каупервуд показал телеграмму Эйлин. Прочитав ее, Эйлин подняла глаза на
Каупервуда и сказала, что у него усталый вид: должен же он позаботиться  о
себе! Здоровье - прежде всего,  об  этом  нельзя  забывать.  Пора  бы  ему
свернуть дела в Европе и уйти на покой. Он ответил, что и  сам  подумывает
об этом; кстати, он не хочет обременять ее заботами о своей галерее:  пока
он будет в отъезде, за картинами  присмотрит  мистер  Касберт  -  человек,
суждению которого вполне можно доверять.
   А тем временем  Беренис  уже  стало  беспокоить  длительное  отсутствие
Каупервуда. С каждым днем, проведенным без него, она чувствовала себя  все
более одинокой. Лорд Стэйн не раз возил ее на различные  приемы  и  званые
вечера, где знакомил со своими друзьями,  а  однажды  они  были  даже  при
дворе, - и все же Беренис недоставало  Каупервуда,  ею  владела  странная,
необъяснимая тоска по нем. Он был в ее жизни всем,  -  сила  его  личности
затмевала для нее блеск высшего света, которым пленял ее воображение  лорд
Стэйн. Да, конечно, Стэйн приятный и интересный спутник... но,  вернувшись
в Прайорс-Ков, она снова всеми помыслами, всем сердцем была с Каупервудом.
Что-то он сейчас делает, с кем проводит время? Неужели  он  снова  увлекся
Лорной Мэрис? Или кем-нибудь еще? А быть может, он вернется к ней таким же
страстно влюбленным, как и уехал? И  приедет  ли  с  ним  Эйлин,  или  ему
удалось задобрить ее и она хоть на время оставит его в покое?
   Ох уж эта женская ревность! А сама она как ревнует его!
   Он столько для нее сделал! И не только для нее, но  и  для  ее  матери!
Ведь это он платил за ее образование, а потом подарил ей чудесный  особняк
в Нью-Йорке, на шикарной Парк авеню.
   По складу своего  ума  и  взглядам  на  жизнь  Беренис  была  холодной,
расчетливой  натурой:  как  раз  перед  тем  как  угрозы  Эйлин  заставили
Каупервуда вернуться в Нью-Йорк, она почти  решила,  что  если  эта  новая
выходка ревнивой жены не кончится для нее плачевно, ей следует быть впредь
полюбезнее с лордом Стэйном. Он серьезно увлекся ею -  это  ясно.  Похоже,
что он подумывает даже о женитьбе на ней.
   "Если б только я была по-настоящему влюблена в него, -  думала  она.  -
Если б только он не цеплялся так за условности,  не  был  англичанином  до
мозга костей". Она слышала, что по английским законам можно  развестись  с
женщиной, которая, выходя замуж, обманула мужа, скрыв свое  прошлое,  -  а
ведь именно так поступила бы она, выйдя замуж  за  Стэйна.  Вот  почему  в
отсутствие  Каупервуда  Беренис  отмалчивалась  и  держалась  подальше  от
Стэйна, - ведь Эйлин, если захочет, может  нанести  непоправимый  удар  ее
положению в обществе!
   Но лондонская пресса молчала, и Беренис постепенно успокоилась; к  тому
же она получила письмо от Каупервуда, - он делился с  нею  своими  бедами:
вот и здоровье что-то вдруг сдало, и силы пошатнулись, скорее бы вернуться
в Англию, отдохнуть, побыть подле нее! Прочитав о его недомогании, Беренис
подумала, не отправиться  ли  им  вместе  в  какой-нибудь  тихий  красивый
уголок, подальше от спешки и суеты делового мира.  Но  есть  ли  на  земле
такие края? И если есть, то, возможно, Фрэнк уже бывал там  и  они  успели
наскучить ему, - ведь он так много путешествовал: был  в  Италии,  Греции,
Швейцарии, во Франции, Австро-Венгрии, Германии, Турции, в Святой Земле.
   А что, если съездить в Норвегию? Насколько помнится, Каупервуд  никогда
не рассказывал о ней. Она непременно  убедит  его  поехать  вместе  в  эту
незнакомую, непонятную страну! Беренис  даже  купила  книжку  о  Норвегии,
чтобы подробно ознакомиться с ее красотами  и  достопримечательностями.  С
увлечением перелистывала она страницы, рассматривая  фотографии  сумрачных
высоких скал; горы поднимались круто вверх на  тысячи  футов,  между  ними
зияли  пропасти,  прорубленные,  словно  взмахом  меча,   рукой   суровой,
неумолимой природы; с вершин низвергались водопады, шипя и пенясь  неслись
горные потоки, а в долинах дремали живописные мирные озера. То тут, то там
к каменным склонам, словно моряки к плоту после кораблекрушения,  лепились
крошечные фермы. Беренис читала о древних богах норвежцев: об Одине - боге
войны, о Торе - боге грома, и о Валгалле - своеобразном  рае,  уготованном
для душ тех, кто погиб сражаясь.
   Читая книгу и разглядывая иллюстрации, Беренис пришла к убеждению,  что
в стране этой нет никаких следов промышленности. Вот такое место  и  нужно
Каупервуду для отдыха!



57

   Каупервуд вернулся в Англию осунувшийся, усталый; Беренис быстро сумела
заразить и его желанием побывать в Норвегии, где, как ни странно,  он  еще
ни разу не был.
   Вскоре он уже поручил Джемисону отыскать и зафрахтовать для него  яхту.
Но прежде чем Джемисону удалось что-либо найти, некий лорд  Тилтон,  узнав
от Стэйна о намерениях Каупервуда, любезно предложил ему для поездки  свою
яхту "Пеликан". И вот, в разгаре лета, Каупервуд и  Беренис  оказались  на
борту яхты, плавно  скользившей  вдоль  западного  побережья  Норвегии  по
направлению к фиорду Ставангер.
   Яхта оказалась очень красивой, а Эрик Хансен, шкипер-норвежец, искусным
мореходом. Он был могучего сложения, хотя и  невысок  ростом,  румяный,  с
целой копной желтых волос, падавших ему на лоб. Его голубые, холодные, как
сталь, глаза словно бросали вызов всем морям  и  непогодам.  Его  движения
наводили на мысль об извечной борьбе с бурями: он ходил враскачку даже  по
земле, будто хотел всегда жить в одном ритме с морем.  Всю  жизнь  он  был
моряком и всей душой любил  эти  прибрежные  воды,  изрезанные  лабиринтом
таинственных гор, что выступают на тысячи футов из морских глубин и уходят
на тысячи футов под воду. Иные  говорят,  что  горы  эти  образовались  от
сдвигов или трещин  в  земной  коре;  другие  -  что  это  застывшая  лава
вулканов. Но Эрик знал: эти берега и  эту  землю  в  незапамятные  времена
изрубили мечами грозные викинги - они могли  проложить  себе  путь  сквозь
любые преграды, хоть на край света.
   Беренис, глядя на  крутые  склоны,  где  далеко  в  вышине  прилепились
домики, не могла даже представить себе, как это  их  обитатели  умудряются
спускаться к проходящим судам, а потом взбираться  к  себе  наверх.  Да  и
зачем это им нужно? Все здесь казалось таким необыкновенным. Беренис  была
незнакома с искусством лазания по горам,  которое  норвежцу,  по-видимому,
пришлось изучить волей-неволей, беря  пример  с  коз,  перепрыгивающих  со
скалы на скалу.
   - Странный край, - говорил Каупервуд. - Я рад,  что  ты  привезла  меня
сюда, Беви. Но мне кажется, природа, создав эту страну  такой  прекрасной,
обидела ее климатом. Днем в летнюю пору  здесь  чересчур  много  света,  а
зимой - чересчур мало.  Слишком  уж  много  тут  романтических  заливов  и
фиордов, слишком много голых скал. А все же, должен признаться, мне  здесь
очень нравится.
   Беренис уже заметила, какой живой  интерес  пробудила  в  нем  поездка.
Каупервуд то и дело звонил и, вызвав к себе учтивого шкипера, засыпал  его
вопросами.
   - Чем, кроме рыбы, промышляют здешние жители? - спрашивал он Эрика.
   - Видите ли, мистер Диксон (под этим именем путешествовал Каупервуд), у
них немало всякой всячины. Есть козы, и они  продают  козье  молоко.  Есть
куры, а значит, и  яйца.  Есть  коровы.  Здесь  часто  судят  о  богатстве
человека по тому, сколько у него коров. Есть, понятно, масло.  Тут  у  нас
упорный, выносливый народ: они добиваются с пяти акров такого урожая,  что
вы и не поверите. Хоть я и немного в этом смыслю и  ничего  особенного  не
могу вам рассказать, но они, право, живут лучше, чем вы думаете. И  потом,
- продолжал он,  -  большинство  молодых  людей  в  здешних  краях  учится
мореходному делу.  С  годами  они  становятся  капитанами,  матросами  или
коками: ведь в норвежские гавани заходят сотни судов -  и  откуда  и  куда
только не идут эти суда - во все порты и гавани мира.
   Тут в разговор вмешалась Беренис.
   - Вот что, по-моему, любопытно, - сказала она,  -  у  них  здесь  всего
немного, зато все - отличного качества.
   - Вы правы, сударыня, - отозвался шкипер, -  я  и  хотел  это  сказать.
Видите ли, мы, норвежцы, научились довольствоваться тем, что у нас есть, -
продолжал он с воодушевлением. - И мы знаем мир не по  книгам,  а  как  он
есть на самом деле, хотя мы и любим книги и ценим ученость.  У  нас  почти
нет неграмотных, и  хотите  верьте,  хотите  нет,  но  в  Норвегии  больше
телефонов, чем в Испании или Польше. Есть у нас и знаменитые литераторы, и
музыканты - Григ, Гамсун, Ибсен, Бьернсон.
   Каупервуд молча выслушал эти имена. Если  подумать  -  как  мало  места
занимала в его жизни литература! Надо бы взять у Беренис кое-что из  книг,
которые она читала.
   А Беренис, заметив его задумчивость и полагая,  что  он,  должно  быть,
мысленно сравнивает этот удивительный мир со своим собственным,  шумным  и
беспокойным, решила перевести разговор на что-нибудь более веселое.
   - Скажите, капитан, - спросила она Хансена,  -  а  мы  увидим  лопарей,
когда заберемся немного севернее?
   - Конечно, сударыня, - ответил капитан. - Их  сколько  угодно  севернее
Тронхейма. Нам уже недалеко до этого места.
   От Тронхейма яхта направилась на север, в сторону Гаммерфеста -  солнце
тут уже не заходило. По пути сделали несколько  остановок  -  один  раз  у
маленького скалистого выступа под названием Гротто, отрога  большой  горы.
Здесь расположилась китобойная станция - крошечный поселок домов в десять.
   Это были, как и всюду на побережье, просто каменные хижины  с  крышами,
обложенными дерном.
   Рыбаки Гротто имели  обыкновение  покупать  уголь  и  дрова  на  судах,
проходящих мимо в северном или южном направлении. И вот  небольшая  группа
рыбаков окружила яхту. И хотя угля на яхте было в обрез,  Каупервуд  велел
шкиперу выдать им несколько тонн, ибо почувствовал, что  жизнь  далеко  не
щедра к этим людям.
   После завтрака капитан Хансен сошел на берег; вернувшись, он  рассказал
Каупервуду, что с далекого  севера  сюда  прибыло  племя  лопарей,  -  они
разбили стоянку примерно в полумиле от Гротто. Там около сотни  лопарей  с
детьми и собаками, сказал он, и стадо  оленей,  тысячи  в  полторы  голов.
Беренис тотчас изъявила желание посмотреть на них.  Тогда  капитан  Хансен
спустил шлюпку и, прихватив с собой одного из матросов,  повез  Беренис  и
Каупервуда к стоянке лопарей.
   Высадившись на  берег,  они  увидели  оленей,  которые  бродили  вокруг
разбросанных по всей долине чумов. Капитан, умевший кое-как изъясняться на
языке лопарей, заговорил с ними; несколько лопарей подошли к прибывшим  и,
обменявшись с ними рукопожатиями, пригласили к себе в чумы. В  одном  чуме
над огнем висел большой котел; матрос, заглянув в котел, заявил,  что  это
"собачья бурда", но это оказалась похлебка из  отличной  жирной  и  сочной
медвежатины, которой и угостили всех присутствующих.
   В другом чуме теснились рыбаки и жители окрестных ферм:  каждый  год  с
приездом лопарей на их стоянках открывалось нечто вроде ярмарки,  где  они
продавали продукты оленеводства и закупали припасы на  зиму.  Вдруг  толпа
зашевелилась, и какая-то лопарка протиснулась к гостям. Она  поздоровалась
с капитаном  Хансеном  как  со  старым  знакомым,  а  он  тут  же  сообщил
Каупервуду, что эта женщина едва ли не богаче всех в этом  племени.  Потом
лопари начали петь хором и плясать. Пили, ели, смеялись. Наконец Каупервуд
и его спутники распростились с лопарями и вернулись на "Пеликан".
   При свете незаходящего солнца яхта повернула обратно  на  юг.  Тут,  на
виду  у  яхты,  показалось-с  десяток   гренландских   китов,   и   шкипер
распорядился так поставить паруса, чтобы судну легче было лавировать среди
них. И пассажиры и команда в волнении не сводили глаз с огромных животных.
Но Каупервуда это необычайное зрелище интересовало  куда  меньше,  чем  то
необыкновенное искусство, с каким капитан управлял своей яхтой.
   - Вот видишь! - сказал он Беренис. - Каждая профессия, каждое  ремесло,
любой вид труда требуют умения и сноровки. Посмотри на шкипера  -  как  он
ловко подчинил яхту своей воле, а одно это - уже - победа.
   Беренис улыбнулась, но ничего не  ответила,  а  он  глубоко  задумался,
размышляя о поразительном крае, который лежал перед ним. Как непохожи  эти
северные места на весь остальной мир, как чуждо  им  все,  что  связано  с
крупной промышленностью, с банками, - такой характер,  такие  устремления,
как у него, Каупервуда, здесь вовсе ни к чему.  Необозримый  океан  -  вот
кормилец  здешних  жителей,  он  дает  им  рыбу  -  основной  источник  их
существования; поистине рыба их кормит,  поит  и  одевает,  дает  средства
возделать клочок земли и безбедно  прожить  остаток  дней,  вернувшись  из
морских странствий. И Каупервуд вдруг почувствовал, что эти люди  получают
от жизни больше, чем он, - столько здесь чистой, безыскусственной красоты,
нехитрого уюта, столько простоты и прелести в нравах и обычаях; а  у  него
этого нет, ни у него, ни у тысячи ему подобных,  тех,  кто  посвятил  себя
погоне за деньгами, ненасытному стяжательству. Вот он уже стареет и лучшая
пора его жизни  миновала.  А  что  впереди?  Подземные  дороги?  Картинные
галереи? Скандалы и ехидные заметки в газетах?
   Правда, за время этой поездки он отдохнул. Но она подходит к  концу,  и
теперь каждый  час  приближает  его  к  тому,  что  никак  нельзя  назвать
спокойным существованием: если все пойдет по-старому,  ему  ждать  нечего,
кроме новых конфликтов,  новых  совещаний  с  адвокатами,  новых  газетных
нападок,  новых  домашних  неурядиц.   Каупервуд   иронически   усмехнулся
собственным мыслям. Не стоит задумываться. Надо принимать вещи такими, как
они есть, и пользоваться ими с наибольшей для себя выгодой. В конце концов
жизнь была к нему гораздо щедрее, чем ко многим другим,  не  следует  быть
неблагодарным! И он благодарен.
   Через несколько дней, когда яхта была уже недалеко от Осло,  Каупервуд,
опасаясь огласки, предложил Беренис сойти на берег и вернуться пароходом в
Ливерпуль, - оттуда до Прайорс-Кова рукой подать.  Он  обрадовался,  когда
она спокойно и деловито согласилась, - и все же по выражению ее лица видно
было, как досадна ей необходимость вечно жить с оглядкой, как тяжело,  что
все мешает им, все стремится их разлучить.



58

   После поездки в Норвегию Каупервуд почувствовал себя много бодрее,  ему
не терпелось  приступить  к  делам,  чтобы  к  январю  1905  года  достичь
намеченной цели - довести капитал  своей  компании  до  восьмидесяти  пяти
миллионов  долларов,  проложить  сто  сорок  миль   подземной   дороги   и
электрифицировать  всю  сеть.  Честолюбие,   желание   побыстрее   довести
задуманное до  конца  и  доказать  всему  свету  его  значение  не  давали
Каупервуду покоя, он с головой ушел  в  дела  и  почти  не  позволял  себе
отдыхать ни в Прайорс-Кове, ни где-либо еще.
   Так прошло несколько месяцев - он  совещался  с  директорами  компаний,
обсуждал  всевозможные  вопросы   с   заинтересованными   и   влиятельными
акционерами, разрешал технические проблемы и вел неофициальные переговоры,
чаще всего по вечерам, с лордом  Стэйном  и  Элверсоном  Джонсоном.  Потом
пришлось поехать в Вену,  чтобы  осмотреть  модель  нового  электромотора,
изобретенного неким Ганцем и сулившего  значительную  экономию  владельцам
метрополитена. Понаблюдав за работой мотора, Каупервуд убедился,  что  это
дело выгодное и тотчас телеграммой вызвал в Вену  своих  инженеров,  чтобы
они проверили его заключение.
   На обратном пути в Лондон  Каупервуд  остановился  в  Париже,  в  отеле
"Ритц". В первый же вечер  он  встретил  в  вестибюле  старого  знакомого,
некоего Майкла Шенли,  который  когда-то  служил  у  него  в  Чикаго.  Тот
предложил Каупервуду пойти в парижскую Оперу, на концерт: там будут играть
сочинения какого-то поляка  по  фамилии  Шопен,  о  котором  сейчас  много
говорят. Эту фамилию Каупервуд лишь мельком где-то слышал, а Шенли  она  и
вовсе ничего не говорила. Тем не  менее  они  отправились  на  концерт,  и
музыка так захватила Каупервуда, что, узнав из концертной  программы,  где
похоронен Шопен, он предложил своему спутнику посетить кладбище  Пер-Лашез
- это знаменитое место упокоения великих людей.
   И вот на следующее утро Каупервуд и Шенли отправились на Пер-Лашез: там
они взяли гида, и он по-английски рассказал им немало интересного, водя их
по обсаженным кипарисами дорожкам кладбища. Вон под  тем  обелиском  лежит
Сара Бернар, чей дивный голос когда-то в  Чикаго  так  глубоко  взволновал
Каупервуда. Немного дальше - могила  Бальзака,  о  произведениях  которого
Каупервуд знал лишь то, что их считают гениальными. Он  останавливался  то
перед одним надгробием, то перед другим, рассматривал их - и  вдруг  снова
почувствовал, что дела до сих пор занимали слишком  большое  место  в  его
жизни: они помешали ему узнать творения