рэнк  отправился  в
окружную тюрьму, и только старый Каупервуд,  вернувшись,  рассказал  ей  о
случившемся. Для нее это было страшным ударом. А теперь Фрэнк так спокойно
наносит ей новый удар, которого она, правда,  с  замиранием  сердца  ждала
каждый день, каждый час. Это было уж слишком!
   Лилиан, стоявшая перед  мужем  с  детской  юбочкой  в  руках,  все  еще
казалась прелестной женщиной, несмотря на то, что ей уже было сорок  -  на
пять лет больше, чем Каупервуду. На ней  было  платье,  сшитое  в  дни  их
недавнего процветания, из  тяжелого  кремового  шелка  с  темно-коричневой
отделкой, которое очень шло ей. Глаза Лилиан чуть-чуть  ввалились  и  веки
покраснели, но, помимо  этого,  ничто  не  выдавало  ее  тяжелых  душевных
переживаний. В ней отчасти еще сохранилось то мягкое спокойствие,  которое
десять лет назад так пленило Каупервуда.
   - Какой ужас! - тихо произнесла она, и ее руки задрожали. - Какой ужас!
И ничего больше нельзя сделать? Неужели тебе не избегнуть тюрьмы?
   Ее отчаяние и  страх  отталкивающе  подействовали  на  Каупервуда.  Ему
нравились более сильные, более решительные женщины, но все-таки  она  была
его женой и когда-то он любил ее.
   - Да, похоже на то, - отвечал он, и в его голосе впервые  за  последние
годы прозвучали теплые нотки, ибо он от души жалел Лилиан, хотя  в  то  же
время  и  опасался  проявлять  нежность,  которую  она  могла   бы   ложно
истолковать, тогда как он уже давно не питал к ней никаких чувств.
   Но Лилиан была не так глупа и понимала, что прозвучавшее в  его  голосе
сострадание было вызвано только поражением, понесенным им, а стало быть, и
ею. Она усилием воли сдержала слезы, но  тем  не  менее  была  растрогана.
Отзвук прежней нежности в его словах вызвал в ней воспоминания о  далеких,
навсегда ушедших днях. О, если бы их можно было вернуть!
   - Я не хочу, чтобы ты так убивалась из-за  меня,  -  сказал  Каупервуд,
прежде чем она успела заговорить. - Я еще не сдался. И я  выкарабкаюсь  из
этой истории. Мне, правда, придется сесть в тюрьму, чтобы  еще  больше  не
запутать положения. К тебе у меня одна  только  просьба  -  не  унывать  в
присутствии других  членов  семьи,  особенно  отца  и  матери.  Необходимо
поддержать в них бодрость духа.
   На мгновение ему захотелось взять ее за руку, но он  сдержался.  Лилиан
мысленно отметила это движение. Какая разница по сравнению с тем, что было
десять - двенадцать лет назад! Но теперь это не причиняло ей  такой  боли,
какую она испытала бы прежде. Она смотрела на мужа и не находила слов.  Да
и что могла она ему сказать?
   - Значит, если все так и будет, тебе скоро придется нас покинуть?  -  с
трудом выжала она из себя.
   - Я еще не знаю. Возможно, даже сегодня, возможно, в пятницу.  А  может
быть, только в понедельник. Я жду вестей от Стеджера. Он должен быть здесь
с минуты на минуту.
   В тюрьму! В тюрьму! Фрэнк, ее муж, опора всей семьи, должен будет сесть
в тюрьму! Она и сейчас еще не понимала, за какую провинность, и  стояла  в
недоумении: что же ей теперь делать, как быть?
   - Может быть, нужно что-нибудь для тебя  приготовить?  -  спросила  она
вдруг, словно очнувшись от сна. - Не могу ли я быть  чем-нибудь  полезной?
Скажи, Фрэнк, а не лучше ли тебе уехать из Филадельфии? Ведь, если  ты  не
хочешь, тюрьмы можно избежать.
   Впервые в жизни Лилиан изменило ее невозмутимое спокойствие.
   Он посмотрел на нее холодным, испытующим взглядом:  трезвый  ум  дельца
тотчас же пробудился в нем.
   - Это было бы равносильно признанию своей вины, Лилиан, а я  невиновен,
- сухо отвечал он. - Я не  сделал  ничего,  что  могло  бы  вынудить  меня
бежать, равно как и ничего, что заслуживало бы уголовного наказания. Я иду
туда лишь затем, чтобы  выгадать  время.  Нельзя  без  конца  тянуть  этот
процесс. Пройдет известный срок, не слишком долгий,  и  меня  освободят  -
либо по суду, либо в результате ходатайства о  помиловании.  Сейчас  же  я
считаю целесообразным не опротестовывать приговора. Я и не подумаю  бежать
из Филадельфии. Из пяти членов  верховного  суда  двое  высказали  "особое
мнение", а это достаточно веское доказательство  того,  что  преследование
возбуждено против меня безосновательно.
   Лилиан поняла, какую ошибку она допустила. Его ответ все разъяснил ей.
   - Я совсем не то хотела сказать, Фрэнк, - виноватым  тоном  проговорила
она. - Ты и сам понимаешь! Конечно, я знаю, что ты невиновен! И как  могла
бы я, именно я, тебя заподозрить?
   Она замолчала, ожидая услышать какой-нибудь ответ, может быть, ласковое
слово - отзвук былой страстной любви... Но он уже сел за письменный  стол,
и мысли его были заняты другим.
   Лилиан снова до боли ощутила ложность своего  положения.  Как  все  это
грустно и как безнадежно! Что же ей делать дальше? И как намерен поступить
Фрэнк? Внутренняя дрожь сотрясала  Лилиан,  но  вялая,  безвольная  натура
заставляла ее сдерживаться и молчать - зачем отнимать у него время? О  чем
говорить? Все равно ничего путного из этих разговоров не выйдет. Он больше
не любит ее - и этим все сказано. Ничто на свете, даже  эта  трагедия,  не
соединит их снова. Он любит другую женщину  -  Эйлин,  и  ему  безразличны
тревожные мысли жены, ее страхи, ее скорбь и отчаяние. В страстном желании
видеть его свободным он  способен  был  усмотреть  намек  на  то,  что  он
виновен, сомнение в его правоте, неодобрение  его  действий!  Она  на  миг
отвернулась, а он встал и направился к двери.
   - Я вернусь через несколько минут, - сказал он. - Ребятишки дома?
   - Да, они в детской, - тихо отвечала она, растерянная и подавленная.
   "Ах, Фрэнк!" - чуть было не сорвалось у нее, но, прежде чем она  успела
раскрыть рот, он уже сбежал по лестнице  и  скрылся.  Лилиан  вернулась  к
столу, прикрывая рукой дрожащие губы. Глаза ее подернулись дымкой глубокой
грусти. Неужели, думалось ей,  жизнь  могла  обернуться  так  печально,  а
любовь так  окончательно,  так  бесповоротно  угаснуть?  Ведь  десять  лет
назад... Нет, зачем бередить душу воспоминаниями? Значит, это возможно,  и
никакие размышления тут не помогут. Уже второй раз  жизнь  ее  рассыпается
прахом. Первый муж умер, а второй изменил, полюбил другую, и вдобавок  ему
еще грозит тюрьма. Почему на нее обрушиваются все эти  несчастья?  Неужели
она такая дурная женщина? Что ей теперь делать? К кому обратиться? Она  не
представляла себе, на какой срок может быть осужден Фрэнк. На год? Или  на
пять лет, как пишут газеты? О боже! За пять лет дети позабудут  отца.  Она
прижала руку ко лбу, где ощущала  тупую  боль.  Лилиан  пыталась  мысленно
проникнуть в будущее, но сейчас голова ее  была  пуста.  И  вдруг,  помимо
воли, грудь ее бурно заколыхалась,  резкие  болезненные  спазмы  сжали  ей
горло, глаза начало  жечь,  и  она  разразилась  судорожными,  горестными,
безутешными рыданиями почти без слез. Сперва она не могла овладеть собой и
стояла, вздрагивая всем телом, но постепенно глухая боль начала стихать, и
Лилиан снова стала такой же, какой была прежде.
   "Зачем плакать? - с необычайной страстностью вдруг спросила она себя. -
К чему сокрушаться так бурно и тщетно? Разве это поможет?"
   Но, несмотря на  столь  мудрые  философские  увещевания,  она  все  еще
слышала отголоски бури, потрясшей ее душу. "Зачем плакать?"  Она  могла  с
таким же успехом сказать: "Как же мне не плакать?" - могла, но не  хотела.
Вопреки разуму и логике она знала, что эта буря не  пронеслась  мимо,  что
тучи сгустились, нависли над нею и гроза еще грянет с новой силой.



        50

   Приход Стеджера с известием, что шериф не станет  ничего  предпринимать
до  понедельника,  когда  Каупервуд  должен  будет  сам  явиться  к  нему,
несколько  разрядил  атмосферу.  Такая  отсрочка  давала  возможность  все
обдумать не торопясь и уладить  кое-какие  домашние  дела.  Каупервуд  как
можно мягче сообщил обо всем родителям, переговорил с отцом и  братьями  о
необходимости безотлагательно подготовиться к переезду  в  более  скромное
жилище. Они совместно обсудили кучу разных второстепенных  подробностей  -
ведь рушилось очень  большое  хозяйство;  кроме  того,  Каупервуд  не  раз
совещался  со  Стеджером   и   нанес   визиты   Дэвисону,   Эвери   Стоуну
(представителю фирмы "Джей Кук и Кь"), Джорджу Уотермену  (прежний  хозяин
Каупервуда Генри Уотермен уже умер), бывшему казначею штата Ван-Ностренду,
после выборов больше не занимавшему этот  пост,  и  многим  другим  лицам;
словом, хлопот было немало. Раз уж на самом деле  приходилось  садиться  в
тюрьму,   он   хотел,   чтобы   его   друзья-финансисты   объединились   и
походатайствовали  за  него  перед  губернатором.   Поводом   для   такого
ходатайства и его отправной точкой должно  было  служить  "особое  мнение"
двух членов верховного суда. Каупервуд хотел, чтобы Стеджер  проследил  за
этим, а сам он, не щадя сил,  спешил  повидаться  со  всеми,  кто  мог  бы
оказаться ему полезен, в том числе с Эдвардом  Таем,  который  по-прежнему
имел контору на  Третьей  улице,  Ньютоном  Таргулом,  Артуром  Райверсом,
Джозефом  Зиммерменом,  "текстильным   королем",   который   теперь   стал
миллионером, судьей Китченом, Тэренсом  Рэлихеном,  бывшим  представителем
финансовых кругов в Гаррисберге, и множеством других.
   Рэлихена  Каупервуд  попросил  связаться  с  газетами   и   постараться
настроить их так, чтобы они начали кампанию за его освобождение, а Уолтера
Ли - организовать сбор подписей под петицией к губернатору о  помиловании.
Предполагалось, что эту петицию подпишут все крупные финансисты  и  другие
видные люди. Ли, так же, как Рэлихен и многие другие,  охотно  обещал  ему
свое содействие.
   Больше предпринимать было, в сущности, нечего,  оставалось  еще  только
урывками встречаться с Эйлин, что среди всех хлопот и  спешных  дел  порою
казалось совершенно невозможным. И  все  же  он  выбирал  время  для  этих
встреч, так велико было его стремление отогреться в лучах ее любви.  Какие
у нее были глаза все эти дни! Они пылали желанием никогда не разлучаться с
ним, видеть его счастливым! Подумать только, что  его  так  терзают  -  ее
Фрэнка! О, она догадывалась обо всем, как бы он ни храбрился, как бы бодро
ни говорил с нею! И ведь именно ее любовь привела его в  тюрьму,  она  это
знала. На какую жестокость оказался способен ее отец! А как низменны враги
Фрэнка, хотя бы этот дурак Стинер, портреты которого она  часто  видела  в
газетах.  Глядя  на  Фрэнка,  Эйлин  изнемогала  от  страданий  за  своего
сильного, красивого возлюбленного, - самого  сильного,  самого  отважного,
самого умного, самого ласкового, самого прекрасного человека в мире! Ей ли
не знать, что он сейчас переживает! Каупервуд заглядывал в ее глаза, читал
в них это безрассудное, пылкое чувство  и  улыбался,  растроганный.  Какая
любовь! Любовь матери к своему детищу, собаки  к  хозяину.  Как  сумел  он
пробудить  такое  чувство?  Каупервуд  не  находил  ответа,  но  оно  было
прекрасно.
   В эти последние тяжкие дни ему хотелось как можно чаще видеть Эйлин. За
месяц, проведенный на свободе, - со дня вынесения обвинительного  вердикта
и до отказа в удовлетворении его ходатайства перед верховным судом,  -  он
четыре раза встречался  с  нею.  Теперь  им  оставалось  еще  только  одно
свидание - в субботу перед роковым  понедельником,  когда  ему  предстояло
отправиться в тюрьму. Он не видел Эйлин с тех самых пор, как было вынесено
решение верховного суда, но получил от нее  письмо  "до  востребования"  и
назначил ей встречу на субботу  в  маленькой  гостинице  в  Кэмдене.  Этот
городок, расположенный на другом берегу реки, казался Каупервуду  наиболее
безопасным местом в окрестностях Филадельфии. Он не представлял себе,  как
Эйлин примет известие о предстоящей им долгой разлуке  и  как  она  вообще
будет поступать впредь, лишенная возможности советоваться с ним по всякому
поводу. Необходимо поговорить с нею, успокоить ее. Но в этот раз, - как он
предвидел и опасался, жалея ее, - Эйлин еще более бурно предавалась своему
горю и негодованию. Издали завидев его, она поспешила к нему  навстречу  с
той  смелостью  и  решительностью,  которую  она  одна  позволяла  себе  в
обращении  с  ним,  с  почти  мужской  отвагой,  всегда  так   восхищавшей
Каупервуда, Обвив его шею руками, она начала, захлебываясь от слез:
   - Милый, можешь ничего мне не говорить. Я  все  прочла  в  газетах.  Не
отчаивайся, родной мой! Я люблю тебя. Я буду тебя ждать. Я не покину тебя,
хотя бы мне пришлось ждать десять лет. Что там десять - сто,  но  мне  так
больно за тебя, мой дорогой! В мыслях я все время буду  с  тобою,  счастье
мое, я буду любить тебя всеми силами души.
   Она не переставала ласкать его, а он смотрел на  нее  с  той  спокойной
нежностью, которая свидетельствовала и о его самообладании и о его чувстве
к Эйлин, его восхищении ею. "Разве можно не  любить  ее?  -  говорил  себе
Каупервуд. - Да и кто бы ее не  полюбил?"  В  ней  было  столько  страсти,
трепета, желаний. Он обожал ее сейчас, может быть, еще больше, чем прежде,
ибо, несмотря на всю свою внутреннюю силу, так и  не  сумел  подчинить  ее
себе. Даже в дни, когда он был настроен замкнуто и мрачно, она  обращалась
с ним, как со своей неотъемлемой собственностью, своей игрушкой. Она часто
- и особенно когда бывала взволнованна - разговаривала с ним  так,  словно
он  был  ее  маленьким  баловнем,  ее  ребенком.  Временами  ему  начинало
казаться, что она сумеет покорить его своей воле,  заставить  его  служить
ей, до такой  степени  она  была  самобытна  и  уверена  в  своей  женской
прелести.
   Вот сейчас она нашептывала ему слова любви, словно он  уже  совсем  пал
духом и нуждается в ее материнской заботе и нежности, хотя горести  отнюдь
не сломили его; но на мгновение ему показалось, что он и вправду сломлен.
   - Мои дела совсем не так уж плохи, Эйлин, - все же решился  он  наконец
вставить, и в его голосе зазвучало больше ласки и нежности, чем обычно, но
Эйлин, не обращая ни малейшего внимания на его слова, продолжала с тем  же
пылом:
   - Нет, нет, все очень плохо складывается, мой милый. Я знаю. Ах, Фрэнк,
бедняжка! Но я буду приходить к тебе. Это я уж, во  всяком  случае,  сумею
устроить. Как часто там разрешают посещать заключенных?
   - Говорят, только раз в три месяца, девочка, но когда  я  попаду  туда,
этот вопрос можно будет уладить. Впрочем, стоит ли  тебе  появляться  там,
Эйлин? Ведь ты знаешь, как сейчас  все  настроены.  Не  лучше  ли  немного
выждать? Ведь так ты еще больше ожесточишь отца! Если он захочет, то может
очень повредить мне и там.
   - Раз в три месяца! - вне себя перебила она Каупервуда, едва только  он
начал ее уговаривать. - Нет, Фрэнк, не может быть! Я не верю!  Раз  в  три
месяца! Я не выдержу! Об этом не  может  быть  и  речи!  Я  сама  пойду  к
начальнику тюрьмы. Он разрешит  мне  видеться  с  тобой.  Я  уверена,  что
разрешит, если я сама с ним поговорю!
   Она задыхалась от волнения и не могла остановиться, пока Каупервуд  сам
не прервал ее.
   - Подумай, что ты говоришь, Эйлин! Опомнись! Ты забываешь о своем отце!
О своей семье! Возможно,  что  твой  отец  знаком  с  начальником  тюрьмы.
Неужели ты хочешь, чтобы весь город говорил о том, что дочь Батлера бегает
в тюрьму на свидание со мной? Твой отец бог знает  что  с  тобой  сделает.
Кроме того, ты не  знаешь  так,  как  я,  всех  этих  мелких  политических
интриганов. Они сплетничают, словно старые бабы. Тебе придется  взвешивать
каждый свой шаг. Я не хочу потерять  тебя,  я  хочу  тебя  видеть.  Только
действуй обдуманно и осторожно. Не торопись со  свиданием.  Ты  понимаешь,
как я буду тосковать по тебе, но прежде мы оба должны прощупать почву.  Ты
не потеряешь меня, ведь я никуда не денусь.
   Он умолк: ему представился длинный ряд зарешеченных камер, - в одной из
них будет заключен и  он,  может  быть,  надолго...  Представилась  Эйлин,
разговаривающая с ним через решетку или в самой  камере.  Но  эта  мрачная
перспектива не помешала ему тотчас же подумать о том,  как  обворожительна
сегодня его возлюбленная. Какой она оставалась юной и сильной! Он близился
к зрелости, она же была еще молода и прекрасна. Ей очень шел  ее  наряд  -
шелковое, в белую и черную полоску, платье с турнюром,  по  забавной  моде
того времени, котиковая шубка и такая же  шапочка,  небрежно  сидевшая  на
золотисто-рыжих волосах.
   - Знаю, все знаю, - упорно твердила  она.  -  Но  подумай  только:  три
месяца! Родной мой, я не могу, не хочу столько ждать! Это вздор  какой-то!
Три месяца! Я знаю, что моему отцу не пришлось бы дожидаться  три  месяца,
вздумай он повидать кого-нибудь там, не пришлось  бы  ждать  и  тому,  кто
обратился бы к нему за содействием. Я тоже не стану ждать столько времени.
Я уж найду пути!
   Каупервуд улыбнулся. Не так-то просто переубедить Эйлин.
   - Но ты же не мистер Батлер, девочка. И ты не станешь докладывать ему о
своих намерениях.
   - Конечно! Но там ни одна живая душа не узнает,  кто  я.  Я  приду  под
густой вуалью. Не думаю, чтобы начальник тюрьмы знал отца.  Впрочем,  даже
если и так, то меня он, во всяком случае, не знает, и, если я  обращусь  к
нему, он меня не выдаст.
   Ее уверенность в своих чарах, в своем обаянии, в своей неотразимости не
укладывалась ни в какие рамки. Каупервуд покачал головой.
   - Прелесть моя, ты самая лучшая и самая невозможная женщина на свете, -
с нежностью произнес он и, притянув ее к  себе,  крепко  поцеловал.  -  Но
все-таки тебе придется послушаться меня. У меня есть адвокат - Стеджер, ты
его знаешь. Он сегодня же переговорит с начальником тюрьмы о  нашем  деле.
Возможно, ему удастся все устроить, но возможно также, что у  него  ничего
не выйдет. Я узнаю об этом завтра или в  воскресенье  и  напишу  тебе.  Но
смотри, ничего не  предпринимай,  пока  не  получишь  от  меня  письма.  Я
убежден, что добьюсь сокращения  срока  между  свиданиями  наполовину,  не
исключено, что мы сможем встречаться раз  в  месяц  или  даже  раз  в  две
недели. Там и писать-то разрешают по одному письму в три месяца...
   Эйлин опять вспыхнула от возмущения, но он продолжал:
   - Я уверен, что в какой-то мере мне удастся обойти и это правило, но не
пиши мне, пока я не дам тебе знать, или, по крайней мере, не  подписывайся
и  не  указывай  никакого  адреса.  Там  вскрывают   и   прочитывают   всю
корреспонденцию. При свидании или в письмах, все равно, будь осторожна: ты
у меня ведь не слишком осмотрительная. Итак, будь умницей. Хорошо?
   Они говорили еще о многом - о его родных, о явке в суд, предстоящей ему
в  понедельник,  о  том,  скоро  ли  его  выпустят  для  присутствия   при
разбирательстве предъявленных ему исков,  будет  ли  он  помилован  и  все
прочее. Эйлин по-прежнему верила в его звезду. Она читала в газетах особые
мнения двух членов верховного суда, так  же  как  и  мнения  трех  других,
которые решили дело не в его пользу. Она убеждена, что  карьера  Фрэнка  в
Филадельфии отнюдь не кончена: пройдет какое-то время, он восстановит свое
положение и потом уедет куда-нибудь и увезет ее с собой. Конечно, ей  жаль
миссис Каупервуд, но она не подходит Фрэнку; ему  нужна  женщина  молодая,
красивая, сильная - словом, такая, как она, Эйлин, только такая. Она бурно
и страстно обнимала его, пока не пришла пора  расставаться.  Они  обдумали
план дальнейших действий настолько, насколько это  можно  было  сделать  в
подобном  положении,  не  позволявшем   что-либо   предвидеть   с   полной
уверенностью. В последнюю минуту оба они  были  крайне  удручены,  но  она
призвала на помощь все свое самообладание, чтобы смело взглянуть  в  глаза
неведомому будущему.



        51

   Настал понедельник, крайний срок явки Каупервуда  в  тюрьму.  Все,  что
можно сделать, было сделано. Он простился с  отцом,  матерью,  братьями  и
сестрой. Разговор с женой вышел какой-то деловой и  холодный.  С  сыном  и
дочкой он не стал п