рвуд,  и  безусловно  менее
практичный. Букашка по сравнению с Каупервудом в мире  крупных  афер,  где
тот блистал, Стэйн, однако, представал в чрезвычайно  выигрышном  свете  в
той атмосфере, которая так прельщала Беренис, -  в  обстановке  изысканной
роскоши, подчиненной  требованиям  самого  утонченного  вкуса.  Она  сразу
разгадала его - ей достаточно было десять минут походить с ним вечером  по
парку и послушать, как он рассказывает о себе, чтобы  понять,  каковы  его
склонности и взгляды. Как  и  Каупервуд,  он  считал  свою  судьбу  вполне
сносной и даже не желал ничего иного.  Что  ж,  он  богат.  Знатен.  И  не
бездарен.
   - Но сам я не сделал ровно ничего,  чтобы  добыть  или  заслужить  хоть
что-то из того, что у меня есть, - признался он.
   - Этому нетрудно поверить, - рассмеялась Беренис.
   - Но тут уж ничего не поделаешь, - продолжал он, словно не  заметив  ее
реплики. - Таков мир - все в нем несправедливо: одни одарены сверх меры, а
у других нет ничего.
   - Как это верно! - сказала Беренис, став вдруг  серьезной.  -  В  жизни
столько рокового и столько нелепого: бывают судьбы  прекрасные,  а  бывают
страшные, позорные, отвратительные...
   Стэйн принялся рассказывать ей о себе. Его отец хотел, чтобы он женился
на дочери их соседа, тоже графа. Но их не слишком  влекло  друг  к  Другу,
деликатно заметил он. А позже, в Кембридже, Стэйн решил во что  бы  то  ни
стало отложить женитьбу и сначала поездить по свету,  чтобы  лучше  узнать
жизнь.
   - Но беда в том, - продолжал Стэйн, - что я слишком привык переезжать с
места на место. А в промежутках между большими путешествиями  хочется  еще
побывать и в моем лондонском доме, и в  парижском,  и  в  Трегесоле,  и  в
Прайорс-Кове, когда он никем не занят.
   - А вот, по-моему, беда в другом: непонятно, что может делать  одинокий
холостяк со столькими резиденциями, - сказала Беренис.
   - Они мне служат для развлечения;  я  люблю  в  них  устраивать  званые
вечера и балы, - ответил он. - У нас  это  очень  принято,  как  вы  сами,
должно быть, заметили. И избежать  этого  невозможно.  А  кроме  того,  я,
знаете ли, работаю, и порой очень усердно.
   - Ради удовольствия?
   - Да, пожалуй. Во всяком  случае  это  придает  мне  бодрости,  создает
какое-то внутреннее равновесие, которое, по-моему, идет мне на пользу.
   И Стэйн начал излагать свою излюбленную теорию о том, что сам  по  себе
титул очень мало значит,  если  он  не  подкреплен  личными  достижениями.
Сейчас всеобщее внимание  привлекают  прежде  всего  те,  кто  работает  в
области науки и экономики, а как раз экономика его особенно интересует.
   - Но я совсем не о том хотел с вами говорить, - в заключение сказал он.
- Давайте лучше поговорим о  Трегесоле.  Это  место,  к  счастью,  слишком
удаленное и слишком  пустынное  для  обычного  званого  вечера  или  бала,
поэтому, когда я хочу собрать много народу, мне приходится  поломать  себе
голову. Трегесол ничем не напоминает окрестности Лондона, ничего подобного
вы там не увидите, - я  часто  пользуюсь  им,  как  убежищем,  куда  можно
скрыться от всех и вся.
   Беренис сразу почувствовала,  что  он  хочет  установить  с  ней  более
близкие, дружеские отношения. Быть может, самое лучшее - сразу же положить
всему конец, вот сейчас, не  сходя  с  места,  отрезать  пути  ко  всякому
дальнейшему сближению. Но как обидно, что она должна  оттолкнуть  от  себя
человека, который по-видимому, так широко смотрит на жизнь,  -  почти  так
же, как она сама. И, глядя на шедшего рядом Стэйна, Беренис подумала,  что
он, пожалуй, способен дать волю чувству и побороть свои предрассудки, даже
если она расскажет ему о своих отношениях с Каупервудом.  Ведь  теперь  он
связан с Каупервудом делами и, пожалуй, относится  к  нему  с  достаточным
уважением, чтобы уважать и ее.
   Но  к  тому  же  Стэйн  очень  нравился  ей.  Поэтому,  чтобы  избежать
искушения, Беренис решила перевести разговор на другую  тему  и  больше  в
этот вечер не возвращаться к Трегесолу. Но на следующий  день,  когда  они
встретились рано утром за завтраком, -  они  собирались  поехать  кататься
верхом, - этот разговор возобновился. Стэйн сказал, что намерен сбежать  в
Трегесол - ему хочется  отдохнуть  несколько  дней,  а  главное,  спокойно
обдумать некоторые серьезные финансовые проблемы, требующие его внимания.
   - Видите ли, я взял на себя немалый труд, связавшись со  строительством
метрополитена, которое затеял ваш опекун, - признался он.  -  Быть  может,
вам известно, что мистер Каупервуд разработал очень  сложную  программу  и
считает нужным заручиться моей помощью. А я пытаюсь  решить,  смогу  ли  я
быть ему в самом деле полезен.
   Он умолк, словно выжидая, что она на это скажет. Их лошади спокойно шли
бок о бок.
   Беренис молчала, покачиваясь в седле: она твердо решила не  высказывать
собственных мыслей.
   - Хоть  мистер  Каупервуд  и  мой  опекун,  -  прервала  она,  наконец,
молчание, - но его финансовая  деятельность  для  меня  тайна.  Меня  куда
больше интересуют чудесные вещи, которые можно приобрести за  деньги,  чем
то, как эти деньги добываются.
   И по лицу ее скользнула улыбка.
   Стэйн  на  мгновение  придержал  лошадь  и,  повернувшись,  внимательно
посмотрел на Беренис.
   - Честное слово, мы с вами совершенно одинаково  думаем!  -  воскликнул
он. - Я часто спрашиваю себя, зачем обременять себя всякими делами,  когда
так любишь красоту. Подчас я даже злюсь на себя за это.
   И  Беренис  мысленно  снова  сравнила  Стэйна  со  своим  энергичным  и
безжалостным возлюбленным. В Каупервуде - финансисте и стяжателе -  любовь
к искусству и красоте существовала лишь в той мере, в какой она не  мешала
его стремлению к власти и  богатству.  У  Стэйна  же  чувство  прекрасного
преобладало над всем остальным, и в то же время он, как и  Каупервуд,  был
человек незаурядный, к тому же богатый. Но при этом  у  него  было  и  еще
одно: титул, знатность, а стало быть, такое положение в  обществе,  какого
Каупервуду никогда не добиться. Беренис  было  тем  интереснее  сравнивать
этих людей, что она видела, какое сильное  впечатление  произвела  она  на
Стэйна. Английский аристократ - и Фрэнк Каупервуд, американский финансист,
магнат городского железнодорожного транспорта!
   Проезжая под нависшими  ветвями  деревьев  на  своей  серой  в  яблоках
лошади, Беренис пыталась представить себя в роли леди Стэйн.  Возможно,  у
них даже будет сын, и он унаследует  графский  титул.  Но  тут  -  увы!  -
Беренис вспомнила о своей матери - небезызвестной Хэтти Стар из  Луисвиля,
и о собственных не слишком благовидных отношениях с  Каупервудом,  которые
того и гляди могут стать известны, и тогда  -  скандал...  Ведь  от  Эйлин
можно ожидать всего, а если еще рассердить Каупервуда, бог весть, чем  это
может кончиться: он так неистощимо  изобретателен,  так  мстителен.  И  ее
недавнее волнение рассеялось, как туман при беспощадном свете дня. На  миг
она похолодела,  осознав  всю  сложность  своего  положения.  Но  тут  она
услышала слова Стэйна:
   - Разрешите сказать вам, что ваш блестящий ум и  душевная  чуткость  не
уступают вашей красоте.
   Это звучало утешительно - и Беренис, несмотря на  грустное  настроение,
весело махнула рукой.
   - Отчего же? Вы думаете, я неспособна принять то, чего не заслуживаю?
   Она интересовала Стэйна все больше и больше, и потому  он  склонен  был
думать, что отношения между Беренис и ее опекуном -  самые  обычные.  Ведь
Каупервуду, должно быть, стукнуло все пятьдесят пять, а то и шестьдесят. А
Беренис выглядит не старше восемнадцати - девятнадцати.  Может  быть,  она
его незаконная дочь. С другой стороны, вполне возможно, что ее молодость и
красота  пленили  Каупервуда,  и,  осыпая  мать   и   дочь   подарками   и
всевозможными знаками внимания,  он  попросту  добивается  благосклонности
Беренис. Наблюдая за миссис Картер, Стэйн  почувствовал  какое-то  смутное
сомнение. Безусловно, она  действительно  родная  мать  Беренис,  они  так
похожи друг на друга. И все же Стэйн  недоумевал.  Но  сейчас  ему  больше
всего на свете хотелось увезти Беренис в Трегесол. Как бы это сделать?
   - Одно скажу вам, мисс Флеминг: вас можно поздравить с таким  опекуном.
На мой взгляд, он - выдающийся, замечательный человек.
   - Да, это верно, - ответила Беренис. - Как интересно, что вы теперь его
компаньон или, кажется, собираетесь стать компаньоном.
   - Кстати, - спросил Стэйн, -  вы  не  знаете,  когда  мистер  Каупервуд
возвращается из Америки?
   - Последнее письмо мы получили от него из Бостона, - ответила она. -  И
ему предстояла еще уйма дел в Чикаго и в других местах.  Право,  не  знаю,
когда он может вернуться.
   - Когда он приедет, я, надеюсь, буду иметь счастье видеть  вас  всех  у
себя, -  сказал  Стэйн.  -  Но  мы  так  и  не  договорились  относительно
Трегесола.  Неужели  уж  так   обязательно   ждать   возвращения   мистера
Каупервуда?
   - Думаю, что да, во всяком случае недели три-четыре придется подождать.
Мама неважно себя чувствует, и  ей  хочется  посидеть  здесь  в  тишине  и
отдохнуть.
   Она ободряюще улыбнулась Стэйну и тут же подумала, что  если  Каупервуд
вернется или даже  просто  если  написать  или  телеграфировать  ему,  все
устроится. Ей очень хотелось принять приглашение. К тому же ее  дружба  со
Стэйном, которую Каупервуд заранее одобрил, хотя она и  завязалась  в  его
отсутствие, пожалуй, даже поможет ему вести дела с этим англичанином. Надо
сейчас же написать Каупервуду.
   - Но недели через три вы сможете приехать? - спросил Стэйн.
   - Наверно. И я не сомневаюсь, что это будет очень приятная поездка.
   Волей-неволей Стэйну пришлось сделать вид, что  он  в  восторге  от  ее
обещания. Эта юная красавица-американка явно не нуждается ни в нем,  ни  в
Трегесоле,  ни  в  его  высокопоставленных  знакомствах.  Такая   уж   это
независимая натура, привыкла поступать по-своему, с этим надо считаться.



44

   Хотя Беренис была далеко не уверена, разумно ли  продолжать  дружбу  со
Стэйном, укреплению  этой  дружбы  отчасти  способствовал  сам  Каупервуд,
который отнюдь не спешил возвращаться. Он уже  сообщил  -  причиной  этому
была Лорна, - что до исхода президентских выборов не  сможет  вернуться  в
Лондон. Если же, предусмотрительно добавил он,  ему  придется  задержаться
надолго, он вызовет Беренис к себе в Нью-Йорк или в Чикаго.
   Письмо это наводило на размышления, но подозрений не вызывало. И, может
быть, все так бы и обошлось, если б не газетная заметка, вырезанная  Эйлин
и дошедшая до Беренис примерно через неделю после ее разговора со Стэйном.
Как-то утром, разбирая почту в своей спальне, выходившей окнами на восток,
Беренис увидела простой конверт, адресованный на ее нью-йоркскую  квартиру
и пересланный в Прайорс-Ков. В нем оказалось  несколько  фотографий  Лорны
Мэрис и газетная вырезка  -  заметка  из  светской  хроники.  Эта  заметка
гласила:

   "Во  всем  городе  только  и  говорят,   что   о   всемирно   известном
архимиллионере и его последнем увлечении - популярной  танцовщице,  звезде
сезона. Если верить слухам, эта история носит крайне романтичный характер.
Говорят, что сей джентльмен, прославившийся своими успехами на  финансовом
поприще в некоем городе на Среднем  Западе,  а  также  своей  слабостью  к
молодым и красивым девушкам, встретил в одном из отдаленных городов  нашей
страны  очаровательнейшую  представительницу  балетного  искусства,   ныне
звезду сезона, и будто бы одержал над  ней  мгновенную  победу.  Хотя  сей
меценат и очень богат и, как всем известно,  не  жалеет  денег  и  осыпает
дорогими подарками тех, кому посчастливилось привлечь его внимание,  -  он
все же не потребовал, чтобы балерина ушла со сцены и последовала за ним  в
Европу,  откуда  сам  он  недавно  возвратился  в  поисках  капиталов  для
задуманного им предприятия. Пожалуй, наоборот: он настолько увлечен,  что,
по всей видимости, позволил уговорить себя остаться  здесь.  Европа  зовет
его, но он  отложил  завершение  крупнейшего  в  своей  жизни  финансового
начинания, чтобы всласть понежиться в лучах недавно открытого им  светила.
Напрасно франты в шелковых цилиндрах толпятся у артистических подъездов, -
частный автомобиль  уносит  предмет  их  поклонения  к  таким  радостям  и
восторгам, о  которых  мы  можем  только  догадываться.  Во  всех  клубах,
ресторанах, барах только и разговоров, что об этом романе.  Чем  он  может
кончиться - предугадать, разумеется, невозможно. Несомненно  одно:  Европу
нельзя заставлять ждать до бесконечности.
   _Пришел, увидел, победил_!"

   В первую минуту Беренис была не столько шокирована,  сколько  удивлена.
Восторженное преклонение Каупервуда, то огромное  удовлетворение,  которое
он как будто находил в ее обществе и в своей деятельности, - все это давно
усыпило ее сомнения: казалось, в ближайшем будущем ей ничто  не  угрожает.
Но, изучая фотографию Лорны, она сразу заметила, сколько чувственного огня
в этой новой фаворитке Каупервуда. Неужели это правда?  Неужели  он  нашел
другую -  и  так  скоро?  Нет,  этого  она  ему  ни  за  что  не  простит.
Каких-нибудь два месяца назад он называл ее самой прелестной  женщиной  на
свете и говорил, что ей-то  уж  меньше  чем  кому-либо  следует  опасаться
мужского непостоянства или соперничества женщины. И вот,  однако,  он  все
еще в Нью-Йорке, где ничто не удерживает его, кроме  Лорны.  И  еще  хочет
провести ее болтовней о президентских выборах!
   Мало-помалу холодная ярость овладела Беренис. Ее  голубые  глаза  стали
как льдинки. Но в конце концов здравый смысл снова пришел  ей  на  помощь.
Разве не в ее власти пустить в ход самое острое свое оружие? К ее  услугам
Тэвисток - он хоть и хлыщ, но занимает столь видное положение в свете, что
его вместе с матерью часто приглашают даже ко двору. Да не только он, есть
и другие, - откровенно восторженные  взгляды  многих  и  многих  видных  и
интересных мужчин в этом новом для  нее  обществе  красноречиво  говорили:
"Выбери меня - я того стою!" И, наконец, есть еще Стэйн.
   Впрочем, сколько бы Беренис ни  злилась  на  Каупервуда  в  эти  первые
минуты, какие бы планы ни строила, ей и в голову не приходило  предпринять
какой-либо отчаянный шаг. В конце концов  он  дорог  ей.  Они  оба  успели
почувствовать и понять, как необходимы они друг другу. Она не  знала,  как
отнестись к этой измене, она была поражена, уязвлена, злость так и  кипела
в ней, но пойти на разрыв она  не  решилась  бы.  Разве  сомнение  в  том,
удастся ли ей удержать  его,  заставить  его  забыть  прежние  привычки  и
влечения,  не  волновало  ее  частенько  и  раньше?  В  глубине  души  она
допускала, была почти уверена, что это ей  не  удастся.  В  лучшем  случае
сходство характеров  и  общность  интересов,  надеялась  она,  помогут  им
сохранять если не нежные, то хотя бы выгодные обоим отношения. А теперь...
Неужели ей придется сознаться себе - и так скоро, - что все рухнуло?  Нет,
не может быть! Не  так  она  представляла  себе  свое  будущее  и  будущее
Каупервуда. Ведь до сих пор все было так чудесно...
   Она  уже  написала  Каупервуду  о  приглашении  Стэйна  и  намеревалась
дождаться его ответа, а пока что не говорить насчет поездки в Трегесол  ни
"да", ни "нет". Но теперь, когда перед ней такое доказательство неверности
Каупервуда, - решено: как бы она ни сочла нужным вести себя с "им  дальше,
она примет  приглашение  его  светлости  и  будет  всячески  поощрять  его
ухаживания. А там видно будет, как  поступить.  Любопытно,  что-то  скажет
Каупервуд, когда увидит, как увлекся ею Стэйн.
   Итак, Беренис написала Стэйну, что матушка чувствует себя  лучше  и  ей
полезно было бы сейчас переменить обстановку,  а  потому  она  с  радостью
принимает его  вторичное  приглашение,  полученное  всего  несколько  дней
назад.
   Что до Каупервуда, она пока не станет больше писать ему. Она отнюдь  не
собирается держать  себя  со  Стэйном  так,  чтобы  вызвать  нежелательные
разговоры, и поездка эта не должна привести к разрыву с Каупервудом.  Надо
выждать и посмотреть, как подействует на него ее молчание.



45

   Тем временем в Нью-Йорке  Каупервуд  все  еще  предавался  своей  новой
страсти, но в глубине его сознания - ни на минуту не  давая  ему  покоя  -
неотступно маячила мысль о Беренис. Как это почти всегда с ним бывало, его
чувственные восторги длились недолго. В самой его крови было нечто  такое,
отчего он со временем - неизбежно и неожиданно для себя - почему-то  терял
всякий интерес к предмету недавнего увлечения. Однако после  знакомства  с
Беренис  он  впервые  в  жизни  почувствовал,  что  здесь  он   будет   не
победителем, а побежденным, - уверенность, от которой он не мог отделаться
и которая не на  шутку  встревожила  его,  ибо  его  отношения  с  ней  не
ограничивались просто физической близостью,  а  отнимали  немало  душевных
сил. В противоположность всем женщинам,  каких  он  знал  прежде,  Беренис
вносила в его жизнь не только страсть и радость обладания, но  и  какую-то
частицу красоты и творческой мысли.
   Еще два обстоятельства заставили  Каупервуда  призадуматься.  Первым  и
наиболее важным было письмо от Беренис - она сообщала, что  в  Прайорс-Ков
приезжал Стэйн и что он приглашал ее с матерью  к  себе  в  Трегесол.  Это
известие крайне взволновало Каупервуда, - он знал,  что  Стэйн  несомненно
обаятельный, отнюдь не заурядный человек,  и  при  этом  -  очень  недурен
собой. Безусловно, Беренис может увлечься  таким  человеком.  Как  же  ему
поступить: покончить немедленно с  Лорной  и  вернуться  в  Англию,  чтобы
помешать Стэйну завоевать симпатии Беренис? Или подождать еще немного и уж
вполне насладиться близостью с Лорной, а заодно показать Беренис,  что  он
вовсе не ревнует ее к  Стэйну  и  нимало  не  опасается  этого  блестящего
высокопоставленного соперника? Это заставит ее подумать,  может  ли  Стэйн
быть для нее такой надежной опорой, как он, Каупервуд.
   Наряду с этим настроение Каупервуда омрачало еще  одно  обстоятельство.
Совсем неожиданно  и  очень  серьезно  заболела  Керолайн  Хэнд.  Из  всех
предшественниц Беренис ни одна так не понимала его, как Керолайн, не  была
ему так близка. Керолайн до  сих  пор  писала  ему  дружеские,  остроумные
письма, уверяла его в своей неизменной преданности и желала ему  успеха  в
его лондонском  предприятии.  А  теперь  он  получил  от  нее  коротенькую
записку: Керолайн сообщала, что ей предстоит операция  аппендицита.  Пусть
он приедет - хотя бы на час, на два. Ей так много нужно сказать  ему.  Раз
уж он в Америке, он, наверно,  может  приехать.  И  Каупервуд  счел  своим
долгом съездить в Чикаго и повидаться с ней.
   Каупервуду  еще  никогда  в  жизни  не  приходилось  сидеть  у  постели
какой-либо из своих возлюбленных не только во время серьезной болезни,  но
даже при пустячном недомогании. Его в таких случаях не приглашали: все его
мимолетные романы были  всегда  пронизаны  ощущением  молодости,  веселья,
красоты. И теперь, приехав  в  Чикаго  и  увидев  Керри  (так  он  называл
Керолайн), страдающую от нестерпимых  болей,  -  ее  должны  были  вот-вот
отправить в больницу, - он невольно задумался над бренностью человеческого
существования. Керолайн, оказывается, попросила его приехать еще и потому,
что хотела с ним посоветоваться.
   - Кто знает, чем это кончится? - сказала она, стараясь казаться бодрой.
- На всякий случай прошу  тебя  исполнить  одно  мое  желание.  У  меня  в
Колорадо есть сестра с двумя детьми, я к ней очень  привязана,  и  мне  бы
хотелось перевести на ее имя кое-какие облигации.
   Приобрести эти облигации ей посоветовал в свое время сам  Каупервуд,  и
теперь они лежали на хранении в его нью-йоркском банке.
   Он поспешил превратить  все  в  шутку:  она  что-то  рановато  начинает
помышлять о смерти, что же тогда  делать  ему  -  ведь  он  старше  ее